Коломбина для Рыжего

— Витя, какая шикарная свадьба! Как хорошо, что ты меня пригласил! Людмила Карловна обещала, что это будет впечатляюще, но я и подумать не могла, что торжество соберет стольких людей! А ведь мы еще даже не приехали в знаменитое поместье Градова!

— Да, малыш, ты права. Тебя ждет незабываемый вечер.

— Вить? — высокая светловолосая девушка трется об меня, как кошка, пока мои пальцы гладят ее модельный зад, привлекая к себе. — Неужели тебе все время нужно быть возле молодых? Нет, я, конечно, понимаю, что ты свидетель и все такое... но я так скучаю! А ты все время рядом с другой. Эта Таня смешная. Она тебе нравится? Подумать только, ну и наряд у подружки невесты! Твоя мама померла бы со смеху!

— Нравится? — я легко отыскиваю взглядом мелькнувшую в стороне оранжевым сполохом юбку и зеленый каблук. — Глупости, конечно, нет.

— А я? — тонкие пальцы ложатся на щеку, возвращая блондинке мое внимание.

— А ты, малыш, — мне ничего не стоит подарить спутнице улыбку, оскалившись Чеширским котом, — очень!

Я почти не вру. Мать знает толк в моделях и девчонка хороша. Она старалась весь вечер, ночь удалась, и минет под первыми лучами солнца вышел просто отличный. Я все утро чувствовал сытость в теле и не ее вина, что рядом с Коломбиной эта сытость вдруг сошла на нет. Я почти испугался, когда она предложила мне руку. Испугался непонятной реакции на простое рукопожатие. Словно девчонка своим присутствием окунала меня в дежавю.

Дурак. Неужели всему виной чертов фингал. Умора!

— Я старалась, Артемьев. Надеюсь, ты оценил.

— Еще бы! — Я игриво сжимаю упругую ягодицу, и девушка смущенно вскрикивает, оглядываясь по сторонам. — Ты заслужила сегодня быть здесь, детка.

— Вить, с ума сошел? Люди же вокруг! — Довольно хихикает, поглаживая мое плечо, пока я целую ее в щеку и отпускаю, чтобы вернуться к Коломбине и Люку с его хорошенькой птичкой.

— Ну, давай, малыш, не скучай. Помни: я рядом.

Помни, говорю своей спутнице, а сам тут же о ней забываю, едва Коломбина выводит меня из себя уже тем, что дышит одним со мной воздухом.

... — Моя подруга на сегодня ты. С горя обрыдаться! И меня отнюдь не радует соседство с мигающим светофором. Представляю, что в завтрашних газетах напишут о твоем наряде. Давай, девочка, сделай фотографам ручкой "хэй"! Им понравится.

Я с усмешкой жду ответ на свой едкий спич, девчонка вывела меня из себя, и я готов злить ее дальше. Жду колкости, колючего взгляда, ругани, чего угодно...но только не того, что она вдруг опустит руки, побледнеет в лице и, сникнув в плечах, подступит ближе.

— Думаешь? — спросит доверчиво, распахнув глаза, заставив меня подавиться шампанским. — Думаешь, напишут?

* * *

Он допивает шампанское не спеша. Молча отставляет бокал в сторону, передает в руки кому-то из подоспевших девчонок, и, не отрывая от меня взгляда, закуривает сигарету. Я стою от него слишком близко, всего в шаге, и встречаю неожиданно приятный запах его парфюма и мягкий — табака, с болезненным ожиданием вот сейчас, через секунду ударящей в лицо насмешки.

Но Бампер не смеется. Вместо этого он откровенно рассматривает меня, оглаживая щеку табачным дымом, говорит задумчиво, окончательно прогнав с лица улыбку:

— Не думаю, а уверен, Коломбина.

— Пожалуйста, не называй меня так. Кажется, я просила.

— Не могу. Ведь ты Коломбина и есть. Я прав?

Прав. Тысячу раз прав! К черту тебя! Я отворачиваюсь от парня, желая провалиться сквозь землю от этой правды. Злясь на него, что вновь заставил меня почувствовать себя беспомощной и уязвимой, как в зимний вечер нашего знакомства. Сетуя на невозможность немедленно исправить ошибку, убегая от самой себя в руки, вдруг оказавшейся прямо передо мной белопенной Женьки.

— Таня, что с тобой? Что случилось?

Рука Люкова на тонкой талии подруги, Воробышек продолжает улыбаться, и мне бы трижды подумать, прежде чем сгонять улыбку с ее лица, но я едва ли улавливаю тень этой мысли, как уже бросаю в сердцах, не в силах сдержать в себе тревогу:

— Женя... Женька, ты скажи, я ужасно выгляжу, да? Я тебя позорю? Вот прямо сейчас перед всеми позорю, да? Может, мне лучше уйти?

Воробышек удивляется так искренне, что не дает и на секунду усомниться в правдивости ее слов и своем отношении ко мне. Хмурится, бросив взгляд на Илью, обнимая меня за плечи.

— Что за ерунда, Крюкова? С ума сошла? Откуда такие мысли?

— Не важно. А если завтра свадьбу поднимут на смех? Из-за того, как я выгляжу? Вдруг скажут, что нарядилась, как светофор?

— Ты выглядишь замечательно! Глупости! Мне все равно!.. Сама выбирай, какой ответ тебе по душе, но больше и слышать не хочу от тебя ничего подобного! Таня, ты поняла?

Строгость Женьке дается с трудом, и все же подруге хватает нескольких слов, чтобы привести меня в чувство, прогнав страх. За время нашего знакомства она привыкла к переменам в моем настроении и сейчас говорит, не допуская сомнения в голос. Своим уверенным ответом давая понять, что я важна для нее. Просто Крюкова, такая, как есть — яркая, несуразная, в коротком кричащем наряде. И я почти ненавижу себя за проявленную слабость. За то, что огорчила ее и за то, что так легко позволила Рыжему проникнуть под наглухо застегнутый для всех панцирь.

Люков отстраняется, позволяя обнять невесту, и я тут же благодарно касаюсь губами ее щеки.

— Да. Спасибо тебе, Женька! Ты самая лучшая!

— Бампер! — слышу за спиной сердитый рык Ильи. — Твоих рук дело? Убью, партнер!

И неожиданно бесцветный голос Рыжего гада.

— Да ладно, Люк, остынь, я пошутил. Кто виноват, что подруга твоей птички такая впечатлительная.

Да уж. Впечатлительная. Что есть, то есть. Руки вновь сжимаются в кулаки от желания почесать их о чье-то наглое лицо, которому так идет кривая ухмылка. Я поворачиваюсь, чтобы высказать Бамперу все, что думаю о нем, но наткнувшись на пристальный взгляд, не произношу ни слова. Просто ухожу к гостям, нацепив на лицо улыбку, с мыслью, что мне не нравится, как он смотрит на меня. Так, как будто ему есть за что меня жалеть.

Да пошел он!

Церемония бракосочетания Ильи и Женьки в загсе проведена по всем правилам, я рада за друзей, и улыбки, которыми мы обмениваемся с Рыжим, традиционно скрепляя таинство брака каждый своей подписью, искренны и сердечны. Бампер корректен и вежлив, я больше не слышу от него смешков с упреками, и расслабляюсь, позволяя себе, пусть на время, забыть о переживаниях последних недель и просто наслаждаться праздником. Но настоящий праздник ждет всех, когда гости оказываются в загородном поместье отца жениха.

Большой Босс потрясает размахом щедрости и широким подходом к жизни. Дом к торжеству убран по-королевски и я, пожалуй, как добрая сотня гостей, что оказались в поместье впервые, целый час просто таращусь по сторонам, от изумления забыв закрыть рот. Придя в себя, весь вечер исполняю почетную роль свидетельницы, развлекая народ криками "Горько", и только когда молодые вдруг исчезают, а вошедшее в пик торжество позволяет остаться наедине с собой, уединяюсь на балконе, с удивлением обнаружив в телефоне семь непринятых звонков от Серебрянского.

— Вова? Привет, — здороваюсь с парнем, две недели назад по доброй воле перешедшего в статус "бывший", когда он сразу же отвечает на звонок знакомым "Алло".

— Вовка, ты звонил? Я скучаю.

— Звонил. И я.

— Тогда почему? — между нами нет недомолвок, и так все ясно, но я снова задаю ему изводящий меня вопрос. — Почему ты не здесь, не со мной?

— Ты сама знаешь "почему".

— Но если тебе не все равно, если ты скучаешь, какая тебе разница? Пошли всех к черту!

— Не надо было обижать их, Тань.

— А меня? Меня, значит, можно было обижать?

— Но они ведь сказали правду.

— Какую? Что я невоспитанная хамка? Или что слишком глубоко засовываю язык в рот их сыночка?

— Что ты слишком много позволяешь себе прилюдно и да, не следишь за своим языком.

— Но если мне хочется поцеловать тебя или просто обнять, почему я должна скрывать свои чувства? Это же твоя семья. Предполагается, что они тебя любят! И почему я должна бояться что-то сказать?

— Я объяснял тебе: в нашей семье не принято так бурно проявлять эмоции. Говорил не раз. Неужели так трудно было сдержаться? Всего каких-то полчаса, пока мы были в гостях! Я не против, чтобы ты лезла с поцелуями, когда мы наедине, но когда за столом и отец пытается до тебя достучаться... Когда мать делает тебе замечание, а ты, вместо того, чтобы вежливо ответить на вопрос, просто его не слышишь...

— А если мне захотелось? И потом, он говорил ерунду! И мать тоже! Я нормально одеваюсь! Тебе же нравилось!

Серебрянский тяжело вздыхает, и крылья за моей спиной, едва встрепенувшись, тут же никнут в предчувствии необратимого.

— Тань, извинись, и все будет по-прежнему. Что тебе, трудно? Почему ты упрямишься?

— Не могу.

— Ты не хочешь, так и скажи.

— Не хочу.

— Я люблю тебя и прошу так мало. Если ты тоже меня любишь...

— Серебрянский, не начинай...

— Вот! Ты никогда этого не скажешь, Крюкова! Никогда.

— Не понимаю.

— Не скажешь, что любишь меня.

— Перестань говорить чушь! Ты же знаешь, что да. Просто я не люблю все эти сопли, вот и все.

— Не верю.

— Но я же говорила!

— Только когда я тебя просил. Ладно, Тань. Извини, что позвонил. Просто мне вдруг показалось, что сегодня может что-то измениться. Но нет.

— Вовка?

— Да, пусть лучше ты услышишь от меня. Я помирился с Наташей. Мы уже неделю как вместе, так что глупо дальше скрывать от тебя наши отношения. Надеюсь, ты не станешь донимать Сомову в университете? Не ее вина, что у нас все так вышло.

— Помирился?.. Но, как же...

— Вот так, просто. Позвонил и она пришла. В отличие от тебя, Наташа всегда готова идти навстречу и простила меня. Простила, что уходил к тебе.

Я ничего не понимаю. Я отказываюсь что-либо понимать. День выдался не по-весеннему летним, шумным, полным впечатлений и забот. Солнце достаточно разогрело кожу, чтобы налетевший вдруг со стороны пруда прохладный майский ветерок застал врасплох подобно словам парня, и я непроизвольно ежусь от проступившего на коже озноба.

Неужели мужской голос, что доносится сейчас из динамиков, говорит всерьез?

— Ты же... Ты говорил, что она тебе просто школьный друг. Что было детское увлечение и прошло. Что ты не хочешь дальше притворяться, обманывая ее чувства надеждами...

— Это правда. Не хотел.

— Тогда я снова ничего не понимаю!

— Мне жаль, но я не стал скрывать от нее нашу ссору. Мне нужен был кто-то, чтобы забыть тебя, вот и все. А Наташа всегда была рядом. Как друг, конечно.

— Ч-что?.. Тогда... Тогда ты гад, Серебрянский! Потому что я была о тебе лучшего мнения!

— Таня, подожди...

— Сволочь!

— Ты просто не хочешь увидеть ситуацию моими глазами!

— Предатель! А я надеялась... Знать тебя не хочу! Слышишь!

— Я не обманывал тебя, мы расстались! И потом, я не сказал, что для нас все потеряно. Просто хочу, чтобы ты поняла, как для меня важно...

— Да пошел ты! Хромой клячей в задницу Сомовой! Хочет он!

Балконная дверь тоже в сговоре с Серебрянским и впускает меня в дом только с пятой попытки. Я распахиваю ее и несусь вниз по лестнице, затем по коридору огромного особняка Градова, стуча каблуками, как угорелая, стремясь убежать прочь от шумящего праздника, стараясь сдержать себя в руках и не разреветься.

Сволочь! Какая же сволочь! Значит, все это время, как друг! А еще говорил, что любит!

Ненавижу!

— Ого! Полегче на поворотах, девочка. Не заносись!

Крепкая рука останавливает мой бег и выдергивает из пелены злости, почти утопившей меня. Высокая фигура Бампера вдруг заслоняет плечами кругозор, переключая внимание с посеревшей реальности на белозубую, некстати широкую ухмылку лучшего друга теперь уже мужа моей подруги.

И снова этот не к месту приятный запах парфюма и табака. И глаза — голубые, наглые, всезнающие...

— Ты куда пропала, Коломбина? Полчаса ищу. Я что, один за нас двоих отдуваться должен? Разыскивать тебя по всему дому? Илюха с птичкой свалили, гости в пьяном угаре, теперь мы с тобой главная шоу-программа вечера. Еще раз слиняешь, наподдаю по упругому и симпатичному, клянусь!

... И пальцы, горячими обхватами впившиеся в голые предплечья... Непрошеным прикосновением вспугнувшие бьющий тело озноб.

Ну почему именно он? Видеть никого не хочу!

Господи, до чего же этот Бампер меня раздражает!

— Снова ты, Рыжий! — выдыхаю со злостью. Знаю: не вежливо, знаю, что он ни при чем, но сломаться в лице в его руках куда унизительней и страшней.

— Снова я, Коломбина.

Руки сами тянутся к парню, цепляясь в низко расстегнутый на груди ворот рубашки. Ноги делают шаг, а лицо поднимается навстречу взгляду, остановившемуся на моих губах.

— Я тебя просила. Я предупреждала! Обещала, что откушу нос, если еще раз назовешь меня этим дурацким прозвищем!

— Ну, обещала...

— Говорила, чтобы не вязался за мной, как веревка! Что без указок твоих обойдусь!

— Что-то похожее было, да.

— Прогоняла к подруге!

— Это ты зря. Я тебе объяснил.

— Плевать! Какого же черта ты снова рядом?! Зачем?

Не знаю, кто из нас делает первый шаг — я или он. Скорее всего, оба. Падать больно, но с первым же мгновением падения, я чувствую, как в легкие входит свобода и забытье.

А дальше происходит то, что произойти не может. Не может, и все же случается. Не со мной, не сейчас, и не с Рыжим. С кем-то другим, пустой оболочкой, недочеловеком. Это не я обвиваю руками крепкую шею, притягивая парня к себе, не он подхватывает меня под задницу, толкая к стене, проваливаясь в какую-то комнату. Не он грубо задирает платье, умелым движением стягивая с ноги белье, вскидывая вверх и ударяясь в меня сильными бедрами... Не я впиваюсь в требовательные губы с отчаянным стоном, почти кусая их в желании наказать за жадность. Не я, не я, не я...

О, Господи! Это и близко не похоже на любовь. Это похоже на голый спарринг-секс — бесчувственный и отвратный. Принесший такое быстрое, опустошающе-яркое наслаждение, что я немею в изумлении и шоке от того, что совершила. Что мы вместе совершили. Я и проклятый Рыжий.

— Че-ерт, милая, это было... Вау! До сволочного приятно!

Он отваливается от меня и отпускает, а может, это я отталкиваю его — неважно. Я просто пялюсь на свои голые ноги, на задранную вверх юбку и начинаю задыхаться, едва Рыжий уносит с собой тепло, и краски реальности меркнут, возвращая меня в серую безысходность вечера.

— Надо же, Коломбина, ты прокусила мне губу! Но я тоже хорош. Надеюсь, не сильно помял? Прости, что без цветов и презерватива, но, девочка, ты застала меня врасплох.

Сортир. Дорогой. В белом мраморе, со статуей голой нимфы у позолоченной кривоногой ванны и пухлыми ангелочками в виде фресок на потолке. Изысканная вульгарщина. Место, только приличное с виду, а на деле такое же отхожее, как я сама. Всего-то купюры на полу не хватает, чтобы пасть еще ниже, узнав себе цену.