Ландскнехты (глава 1 из 5)

Мирослав прищурился на солнце и прикинул по его ходу, что провел в лесном одиночестве около полутора часов, а может и побольше. Затем, вислоусый щелкнул пальцами, подзывая лошадь. Та подошла сразу, будто ведомая на веревке.

— Ну, извини, — прошептал Мирослав ей на ухо, скармливая маленький кусочек сухаря. — Думал, быстрее получится, не расседлал. А пойдем-ка дальше, заждались нас уже, поди. Мне пива, тебе сена...

Он взял животное под узцы и повел в сторону тракта, бормоча себе под нос почти неслышимо:

— Плохо, плохо. Совсем плохо...

* * *

Как Йожин и подозревал, самый почтенный житель Челяковиц по совместительству был и самым богатым. И обитал, соответственно, в том самом доме с новехонькой черепицей. В другое время, монах обязательно бы задал старосте вопрос, откуда такие барыши, когда село загибается. Но сейчас было не до этого.

Увидев гостей, староста, несмотря на всю свою приличествующую дородность и краснорожесть, мигом сравнялся цветом лица с бледною поганкой. И согнулся в низком поклоне, пропуская нежданных гостей. Где-то за спиной сельского начальника замерли неслышными тенями его жена и трое ребятишек.

Мартин прошествовал мимо склонившегося пузана, словно и не видел того. Хотя монах мог бы поклясться, что седой усач заметил и посчитал не только число старостовых ребятишек, но и швы на его холщовой рубахе. Сам Йожин по врожденному добродушию перекрестил мощный загривок старосты.

Расположились на первом этаже, в большой комнате, которую, если бы хозяин был дворянином, куда приличнее вышло бы назвать залой. На лицо все приметы были — и чучельные головы двух кабанов, и неразличимый за толстым слоем сажи портрет предка... Похоже, все реликты старых добрых времен, когда Челяковицы жили куда лучше и прибыльнее. Портили общее благолепие разве что тараканы, которые маршировали целыми колоннами, ну прямо как солдаты. Йожин посетовал про себя, что рядом не оказалось Мирослава — по загадочным причинам всякая лесная нечисть, от крыс до насекомых, избегала любителя степной трубочки, как огня.

Зачастую монаху удавалось решить насущные вопросы, не прибегая к суровым мирским аргументам, лишь добрым словом и благожелательным напутствием. Однако здесь был явно не тот случай. Староста мямлил, прятал взгляд, пищал неожиданно тонко для столь дородной туши. В общем, добросовестно отыгрывал скудоумного селянина, которому дано только хвосты коровам крутить. Йожин немного подумал, спустить ли с цепи Мартина, который ненавидел такую потерю времени, или зарядить сразу главную пушку. И, движимый христианской жалостью, сделал выбор в пользу второго.

Кажется, даже тараканы разбежались, в ужасе шевеля усами, когда Йожин положил на стол пергамент с витиеватой подписью и печатью из фиолетового сургуча. Судя по мигающим глазкам старосты, он и сам был не прочь разбежаться в разные стороны. Пергамент норовил вернуться в привычную форму, но Мартин прижал лист рукой и обаятельно улыбнулся. От улыбки жалобно, тихо заплакали самые младшие дети и жена старосты.

Сельский начальник скосил взор на добродушного Йожина, потом уставился на перчатку Мартина, и лишь после этого осмелился коснуться взором своих блудливо бегающих глазок пергамента.

— Читать умеешь? — хмуро спросил Мартин.

Староста испуганно закивал. Затем, бледный как смерть толстяк повернулся к своим домочадцам, что испуганно жались в углу залы.

— Вон отсюда!

Грозный, подлинно львиный рык сбился в конце на писк, но домочадцы перечить отцу семейства не стали. Будто ветром сдуло.

Убедившись, что щелястая дверь закрылась, и в зале остались только три человека, староста несколько раз мелко перекрестился. Плечи его дрожали, а по лбу бежали капли пота, липкие и противные даже на вид.

— Не бойся, сын мой, — ласково произнес Йожин. — Мы пришли с миром, и с миром уйдем.

— Здесь был наш друг, — навис Марти над вусмерть перепуганным старостой, — неделю назад.

— Ничего не знаю! — пискнул староста. Сейчас никто бы его не назвал самым уважаемым жителем Челяковиц. Подлинный студень, насмешкою судьбы принявший форму человека...

— Сын мой, — скрестил пухлые пальцы Йожин, — ты гневишь Господа нашего недостойной ложью, — кротость на лице монаха сменилась тихой грустью, словно он воочию представил адские мучения, на кои обрек себя ложью незадачливый староста. — Припомни лучше. Здесь был наш друг. Молодой, при коне и оружии. И на его подорожной была точно такая же печать. Показать ближе?

При этих словах, Мартин столь убедительно нахмурился, что даже самый глупый из валахов, незамедлительно бы понял, что его сейчас начнут возить мордою по щепастой столешнице. И это в лучшем случае, если повезет.

— Ах, этот! — совершенно не убедительно 'вспомнил' староста. — Да, помню, был такой.

— И где же он? — на уста Йожина вернулась улыбка, поощряющая рассказывать дальше.

Однако староста лишь вжал голову в плечи. Голос его задрожал, словно свеча на ветру:

— Он там... в подвале, в церкви...

— Что ж, значит, нам самое время посетить Дом Божий, — резюмировал святой отец.

Уже в дверях Мартин тихонько шепнул на ухо спутнику:

— Мирослав задерживается. Чую, ничего хорошего мы не увидим.

— Я бы сказал, что ты прав как сам Господь, — так же негромко отозвался Йожин. — Но богохульно сие было бы.

Должным образом мотивированный староста более не терял ни единого мига. Благо до церквушки идти всего ничего. Здесь нестройные и жуткие вопли гуляющей солдатни слышались куда лучше. Местный священник, худой и невзрачный дядька неопределенного возраста, уже поджидал непрошеных гостей.

— В подвале, — коротко сообщил он. — Там холоднее.

Церковный подвал тоже был памятью о временах процветания — большой, благоустроенный, основательный. Сухой и в меру холодный — в самый раз для мясного склада. Умеренно просоленная свиная туша может висеть здесь спокойно в самую сильную жару и ничего с ней не сделается. Йожин даже подумал, что прежде подвал наверняка для этого и использовали. Дом, конечно, Божий, но жить-то надо. Сейчас же волею злой судьбы, подвал превратился в покойницкую.

Сквозь дощатый рассохшийся потолок с широкими щелями падали тусклые лучи света. Потревоженные пылинки плясали крошечными чертенятами. Священник и староста ощутимо ежились, и не только от хлада, а скорее — совсем даже не от него. На столе в окружении нескольких оплывших свечей лежало тело, полностью скрытое рогожей.

— Что ж, приступим, — бодро сказал Йожин, который на самом деле бодрости совершенно не чувствовал. Монах с давних пор не любил запах застаревшей крови, а здесь его имелось в избытке, несмотря на холод. Мартин кивнул и достал из широкого раструба длинной перчатки некий предмет, больше всего напоминавший инструмент, называемый циркулосом. Вот уж кого не могли смутить ни покойники, ни тяжелый дух человеческой крови, так это седого усача.

Превозмогая отвращение и нежелание созерцать неизбежное, Йожин сдернул с тела рогожу. Что он ожидал увидеть, то собственно и обнаружил. Но все равно, тугой и горький ком подступил к горлу.

— Таким нашли, клянусь святым Христофором, таким его и нашли, — пробормотал староста, складывая руки и нервно ломая пальцы.

— Йож, ты как будто первый раз мертвеца увидел, — сказал Мартин по-французски, с жестким немецким акцентом и скачущими ударениями. Такой говор стороннему человеку понять совершенно невозможно.

— Не люблю я такого ... — скривился монах с такой миной, будто щедро куснул заморский цитрус. — То ли дело культисты разные, у них все аккуратно, все по трактатам богопротивным расписано — сердце в одну чашу, печень в другую, кровь аккуратно спустить, не потеряв ни капли. А здесь сплошное непотребство и рукоблудие.

— Вот с этим не поспоришь, — вынужденно согласился Мартин, поскольку тело на столе иным словом нежели "непотребство" описать было сложно. Священник и староста полностью разделяли мнение Йожина и жались в самом дальнем углу едва ли не в обнимку.

— Ну что, — протянул Мартин, задумчиво щелкая ножками циркулоса. — Для начала, это не вампирова работа.

— Не сказал бы, — усомнился Йожин. — Тело почти обескровлено.

— А скажи-ка, добрый человек, — обратился усатый к старосте. — Когда его нашли, много ли крови было на месте ... смерти?

Селоправитель икнул и посерел лицом. Ответил за него священник, неожиданно толково и складно, почти ровным голосом:

— Все кругом локтя на три уделано было. Это он здесь ... почти ... в составе. А так долго собирали.

— Вот видишь, — вновь обратился Мартин к спутнику. — Не кровосос. При таких ранах тело обескровилось естественным образом.

— Возможно, — скрепя сердце согласился монах. — Хотя какого-нибудь брухо я бы скидывать со счетов не стал.

— Окстись, брат, — укорил Мартин, приглаживая и распрямляя ус. — Ну откуда в здешних краях иберийский кровосос? Холодно тут для него, зябко...

И продолжил осмотр, бормоча себе под нос: "когти, когти...". Здесь и чертежный инструмент пригодился, усатый старательно мерил им раны на бледном, посеревшем теле. Что-то глухо, тяжко шмякнулось на утоптанный земляной пол — правая рука покойника от манипуляций досматривающего двинулась и упала со стола. Для старосты это оказалось слишком — икая и с трудом сдерживая рвоту, он устремился к шаткой лесенке, что вела к люку. Священник оказался покрепче, он не отвернулся, даже когда седой дознаватель поднял оторванную конечность. При этом Мартин не наклонился, а сделал полуприсед, движением почти танцующим и легким. Похоже, оберегал спину.

— Смотри-ка, не сгрызена, но вылущена из сустава, — с некоторым удивлением сообщил Мартин. — И похоже на одном рывке. Сила почти медвежья.

— Собирали по частям, значит, — вдумчиво повторил Йожин. Священник молча кивнул.

— Дурные вести, друг мой, — на том же громыхающем франко-немецком наречии сообщил Мартин, складывая циркулос. — Крайне дурные, я бы сказал.

— Давай уж, вали с горы, — вздохнул Йожин.

— Когти, — вымолвил усач. — Когти, прямо скажем, жуткие. Я такие от силы два-три раза встречал.

— Devoratrix mortuis? — с уплывающей надеждой вопросил монах.

— Нет, не трупоед, — тоскливо сказал Мартин. — У тех когти широкие и затупленные, в первый черед для копания нор и расщепления костей. А здесь длинные, довольно узкие и сильно загнутые инструменты. Примерно как у рыси, только раза в полтора побольше. Не для рытья земли. Для убийства.

— Praedator, — Йожин выставил вперед нижнюю челюсть и двинул ей в задумчивости, словно тот вампир.

— Да, хищник, — согласился Мартин. — И это скверно.

— Loup-garou?

— Вряд ли. Хотя пасть и здоровая, вот такая, — дознаватель отмерил соответствующее расстояние между большим и средним пальцами, показал монаху, тот уважительно качнул головой. — Но челюсти слабые. Кости не дроблены. Это создание отрывало плоть уже от мертвого тела, понемногу, каждую часть в несколько приемов. А оборотцы всегда загрызают, что lupus, что ursus.

— Итого, — подытожил монах, поглаживая тонзуру. — Не кровосос, не культист-еретик.

— Вообще не человек, — вставил Мартин. — Хотя явный anthropoid.

— Да уж... Не двуликий homo animal. И не гуль-трупоед. А значит, остается самый скверный случай. Похоже, не напрасно отец Лукас отправил именно нас.

— Если бы он сначала не отправил сюда беднягу, — сардонически сморщился седой, указуя на тело.

— Ну, кто же знал, какая напасть в здешних краях завелась? А сколько нас — ты и сам ведаешь...

С этими словами Йожин повернулся к священнику. Тот беззвучно молился, перебирая четки и уставившись в дощатый потолок. Впрочем, кто бы укорил сельского попика? Здесь у любого ум за разум зайдет, причем дважды — один раз при виде покойника, разделанного как после медвежьей трапезы, другой — при виде пришлых, что обсуждают сущности богопротивные, сказочные и сатанинские, как обычные мортусы или чучельники.

— Здесь мы, пожалуй, закончили, — сообщил Мартин. — Давай наверх. Нужен Мирослав.

Свежий воздух после застарелого запаха бойни казался нектаром и вливался в легкие, словно хорошее вино в епископский живот. Йожин так глубоко вдохнул, что даже заперхал, подавившись. Мартин хлопнул широкой ладонью монаху по спине. Тот прокашлялся и благодарно кивнул. После чего, обратил взор на старосту, уныло переминающегося с ноги на ногу у покосившейся ограды — похоже, толстяк боролся с двумя страхам сразу. Его ужасало и общество грозных гостей, и понимание, что бегство не поможет, но лишь отяготит участь.

По мнению Йожина, который старательно прятал за своим, в общем-то безобидным обликом, довольно жесткую натуру, староста поступил исключительно верно, оставшись на месте. После лицезрения останков человека, к которому монах испытывал определенные дружеские чувства, все напускное миролюбие святого отца испарилось, как снег на печке. Увидь его какой еретик — помер бы на месте от разрыва сердца...

— Отвечай быстро и внятно, — ухватил трясущегося старосту за воротник Йожин, — будешь заикаться, поджарю пятки. Кто гуляет в кабаке? Быстро!

— С-с-солдаты, — запинаясь ответил староста.

— Откуда солдаты, и что забыли здесь? — продолжил импровизированный допрос монах, которому до смерти надоело пищание собеседника. В глубине души Йожин поражался, насколько корежит человека беспричинный страх. Но объяснять толстяку, что лично к нему у пришлой компании претензий нет, монах не спешил. Ответов куда проще добиться от воняющего страхом труса, чем от самоуверенного гордеца.

— Мне откуда знать? — продребезжал староста, пытаясь не встречаться глазами с гневным монахом. — Война ведь, вот и бродят кругом всякие!

Ответ был тороплив. Слишком тороплив, чтобы быть правдой.

— Ты лжешь, сын греха! — повысил голос Йожин и встряхнул допрашиваемого. Несмотря на то, что толстяк был на голову длиннее и куда как поувесистее нехуденького монаха, туша старосты замоталась из стороны в сторону. Похоже, под рясой Йожина скрывался не только нагулянный на добром харче жирок, но и неслабые мускулы.

— В округе нет армий. Воюют на севере и востоке. Наемники не ходят по мирным землям столь громко. Их позвали, им заплатили. Кто и зачем?!

На старосту вдруг дохнуло чем-то, до боли в паху напоминающим ночной ветер, идущий из глубины заброшенного склепа. И он потерял сознание.

— Да, — это тебе не брухов шинковать, — прокомментировал Мартин итог допроса.

К Йожину, отпустившему ворот бесчувственной туши, подшагнул местный священник, коснулся плеча разгневанного монаха со словами:

— Прояви христианское милосердие, усмири гнев сердца своего, брат во Христе! Я отвечу на твои вопросы. Не на все, но на многие. Ибо все знать под силу лишь Господу нашему...

Йожин хмыкнул, оценив некоторую вольность фраз, пафос и напор.

— Тогда по порядку, — коротко и чуть мягче потребовал он. — Кто нанял солдат?

— Местный барон, — так же коротко отозвался священник, с неодобрением косясь на старосту. Тот неумело прикидывался, что по прежнему лежит в беспамятстве, — фон...