Цусимский синдром

— Это я вас хотел бы спросить, что скажете вы!

А он далеко не прост. Похоже, действительно придётся рассказывать мне. Господин Матавкин на эту удочку не повёлся. Ну что же, честь ему и хвала за это.

— Дату рождения меня и выдачи вот этого — видели? — смотрю ему прямо в глаза.

Он берёт документ, но почему-то не открывает, рассматривая обложку.

— Прочитал, и... — человек в явном замешательстве.

— Так вот, господин судовой врач. Все данные соответствуют действительности. А заграничный паспорт выдан мне два года назад.

С моими последними словами Матавкин поднимается с места и начинает нервно расхаживать взад-вперёд. Человеку явно непросто даётся услышанное. Решаю окончательно его добить. А что делать-то?

— То есть получен мною в две тысячи четырнадцатом году. — делаю небольшую паузу и немного ехидно добавляю: — от Рождества Христова. — а вот здесь я зря... Выглядит так, будто передразниваю. — Через сто девять лет, господин Матавкин.

— То есть вы?.. — он останавливается напротив.

— То есть я!

— А как, простите?..

— Сам не знаю. Вот честное слово! Выпал с прогулочного катера за борт, и меня спасли сюда, на 'Суворов'. Ну, провёл в море около часа. — я вижу его вытянутое лицо и мне становится даже немного смешно. Ты действительно хороший парень, Аполлоний. Но вот когда ты так удивляешься...

Нет, актёр из меня действительно, никудышный. Потому что улыбка всё же прорывается наружу, и он её видит. Давай, Аполлоний, улыбнись в ответ и контакт, считай, состоялся. Дальше будет проще, только мне верь! Я ведь уже поверил, что я здесь? Поверь и ты! Но Аполлоний не спешит улыбаться. Снова садится напротив. Лицо серьёзно.

— Не верю... Не может быть. Докажите!

Ну, детский сад... Как я тебе докажу-то? Не по глазам паспорт с деньгами? Матавкин, не разочаровывай меня только!

— Деньги посмотрите... — я совсем сникаю. — Там даты изготовления, не подделать.

— Видел. Всё равно не могу поверить! Расскажите... — он на секунду задумывается. — Чем закончится русско-японская война, например? — он явно нервничает, это выдают чуть дрожащие кончики пальцев, но приготовился слушать.

Ну вот, младший судовой врач Матавкин. Симпатичный мне во всех смыслах парень. Ты сам меня об этом попросил, и теперь действительно придётся рассказывать. Только вот плохо, что ты мне ещё не поверил, друг. А после моего рассказа тебе станет легче? Уверен?..

— Хорошо. Я расскажу. Только одна просьба.

— Какая же?

— Дайте слово чести, что разговор останется между нами. Пока между нами. И вы не станете требовать того, о чём я рассказывать не захочу. Ни под каким предлогом. Договорились?

Он медлит. На лице отражается внутренняя борьба. Наконец, отвечает:

— Будет зависеть от того, что вы скажете. Не могу дать такого слова! — упрямо смотрит он на меня.

Всё правильно, наверное. Вдруг я японский шпион?

— Ну, тогда всё равно слушайте. Не перебивая. — я набираю в лёгкие побольше воздуха: — Четырнадцатого мая этого года, примерно в полдень...

Рассказывая, я наблюдал за ним. Этот довольно молодой ещё человек, не старше тридцати пяти с каждой минутой моего рассказа будто старел на глазах. Его почти военная выправка при каждом слове проседала под тяжестью опускающихся плечей. Он не перебивал, как я и просил. Молча принимая факты как должное. Только лицо его... Постепенно становилось чёрным, сливаясь цветом с мундиром.

Наверное, точно так же молча и тогда, четырнадцатого мая ты принимал раненых. Одного за другим. Окровавленных, обожжённых, с оторванными конечностями и страшными ранами. Принимал без лишних слов, хорошо делая своё дело. С чернеющим от усталости лицом. И я точно знаю, младший судовой врач Аполлоний Матавкин... Вот теперь точно. Что когда твой броненосец, переворачиваясь, начал тонуть в ту роковую ночь... Ты так и остался здесь, в своём лазарете. До последнего пытаясь при свете тусклых лампочек помочь тем, за чьи жизни ты отвечал.

Когда я заканчиваю, повисает долгая пауза. Матавкин, не шевелясь, глядит в пол, подперев голову ладонями обеих рук. Я напряжённо смотрю на него, тоже не двигаясь. Рассказывать человеку о том, что через двенадцать дней... Уже через одиннадцать он умрёт — непросто. Это страшно.

Наконец он нарушает молчание:

— То, что вы рассказали — ужасно. — он поднимает голову. Лицо отражает сильнейшие эмоции. Превратившись в почти старческое. — Но это ещё ничего не доказывает.

Ну вот опять ты, Матавкин... Что же с тобой делать-то? Он, между тем, продолжает:

— Гарантии, что вы не вражеский агент — нет никакой. — с прищуром смотрит на меня, от чего становится не по себе. 'Эй, Матавкин, не хулигань, а? Какой я тебе 'вражеский агент'?! Да я русский, папа мой русский, мама русский!.. Хоть бы еврей один в родне — так ведь нет! Матавкин?..'

— Поймите меня правильно и не обижайтесь. — он не сводит с меня глаз, и я начинаю нервничать. — Для того чтобы вам поверить, нужны более веские доказательства! Все эти вещи, — показывает на свёрток, — наверняка можно изготовить. Не знаю как, но раз они изготовлены — значит, можно.

Логика железная, не поспоришь. Раз пирамиды есть — значит, кто-то же их построил? Вопрос только один: как, и кто...

Пробегаюсь взглядом по вещам... Паспорт ты видел, деньги поддельные... Останавливаюсь на смартфоне. Бесполезно, минимум час в солёной воде! Да и кто же тебя выключал-то? Однако...

Так, теперь стоп! Я ведь и выключал?!..

Смартфон у меня не новый, на море сигнал не ловится. А когда его нет — начинает жрать батарею аки сумасшедший, пытаясь этот самый сигнал поймать. Как сейчас помню — я выключил его минут через тридцать после отплытия!

По старинке я никогда не перевожу его на 'в самолёте', а именно выключаю. Привычка. Получается, всё это время он был выключен? Так, становится совсем интересно...

Протягиваю руку:

— Можно?

Матавкин кивком разрешает, внимательно наблюдая. Его правая рука будто невзначай опускается в карман кителя. Ай, Матавкин, ну вот зачем ты так?

Стараясь не обращать внимания, быстро снимаю крышку, извлекаю батарею. На первый взгляд сухо. Видны разводы соли. Сколько уже прошло? Суток ведь даже нет! Не высох! Рискнуть?

Врач внимательно следит за моими действиями, не вмешиваясь. Рука по-прежнему в кармане.

— Можно вопрос, господин Матавкин?

Тот согласно кивает.

— Там, где вы это хранили, — показываю на телефон, — там жарко?

— Под моей каютой располагается машинное отделение. Температура редко опускается ниже тридцати по Цельсию... — он пожимает плечами. ... — К тому же здесь — тропики! Да, жарко. Это имеет какое-то значение?

— Еще какое! Дайте пару минут — узнаете.

В глазах Матавкина появляется заинтересованность. У меня же пот градом катится со лба. Никогда ещё не включал утонувший телефон под дулом пистолета...

Решено — рискую. Раз жара — должен был просохнуть. Так, а вот теперь внимательно, Слава! Сейчас, возможно, решается твоя судьба. А быть может, и не только твоя...

Осторожно, не делая лишних движений присоединяю батарею, ставлю на место крышку. Давай же, артефакт двадцать первого века! Не подведи!

До самого упора вдавливаю кнопку — ну же!.. Сердце замирает. Не дышу. Медленно проходит секунда, за ней другая...

В ладонь лёгким тычком отдаётся долгожданная вибрация. Ура! Заработало!!! Родной, только загрузись теперь! Ты просто обязан это сделать!

На экране возникает знакомая картинка, и по лазарету разносится мелодичное приветствие: 'Пам-пам-парам... Пам!'. Есть!

Матавкин если и удивлён, то хорошо это скрывает. Взгляд по-прежнему заинтересованный, но не более того. Разумеется, правая рука решила поселиться в правом же кармане. Хорошо ей там, видимо...

Не понял, парень, ты что, видел уже смартфоны? А? Ну-ка признавайся? Сейчас я тебе и не такое ещё покажу. Обалдеешь!

Быстренько перехожу в меню, карту памяти... Это ещё что за фокусы? Карта недоступна? Там же все фотографии!!! Эй, смартфон, охренел?!..

Наверное, на моём лице читается разочарование. Потому что Матавкин немедленно спрашивает:

— Всё в порядке? Получилось?

— Да, одну секунду ещё... — отвечаю я, лихорадочно соображая. Память... Есть же ещё встроенная? Ну-ка, а там что у меня?..

Открываю — есть фотки! Не самые свежие, двухлетней давности, но всё же есть! Вот они, родные... Что бы такое тебе показать? Я быстро пролистываю файлы. Лена — та, что перед Анькой... Кот... Моё псо... То есть мой пёс... Вот то, что надо! Домодедово, Москва, Кремль! Если и аэропорт тебя не убедит с современной Красной площадью... Мавзолей-то видел? Нет? Уже само работающее устройство, что ты наблюдаешь в моих руках, Матавкин, должно тебе всё доказать. Но ты же такой недоверчивый! Гляди!

От радости я забываю про осторожность, делая резкое движение. И, услышав металлический щелчок, тревожно застываю.

— Спокойно, господин Смирнов. — он так же пристально смотрит на меня. — Оставайтесь там, где сидите. Я сам к вам подойду.

Осторожно поднимается и действительно подходит. Становится рядом так, что правый карман смотрит мне в лицо. Естественно, не вынимая оттуда руку.

— Показывайте, что здесь у вас.

Я поднимаю аппарат так, чтобы ему был виден экран. Не спеша, начинаю листать фотографии:

— Вот Московский аэропорт... Называется Домодедово. Вот это — современные самолёты. Видите? Вот я, получаю багаж... Узнаёте?.. — он не отвечает, лица его я не вижу. Продолжаю листать дальше: — Вот аэроэкспресс, это такой скоростной поезд. Ходит оттуда в Москву и обратно. Снова я, уже в этом поезде... А это — Московский метрополитен. Ну, такая подземная железная дорога...

— Я знаю... Видел репродукции Лондонского метро! — Матавкин тесно приземляется рядом. Обе руки на коленях. Уфф, отлегло! — Показывайте же дальше, чего вы остановились!.. — нетерпеливо подталкивает меня он. — А статуи какие замечательные... Как красиво! А в каком году метро заложили? И самолёты насколько у вас огромные! — от былого недоверия не остаётся и следа. — А как... А когда?..

Следующие десять минут мы сидим, словно два школьника, уткнувшиеся в телефон с порнухой. Матавкина интересует всё — вопросы сыплются на меня как из ведра, и я едва успеваю отвечать. Аэропорт, метро, московские улицы... Особое внимание привлекают автомобили. Он буквально заваливает меня просьбами описать ту или иную машину. Заставляя увеличивать изображения и тыча пальцем в экран: — А эта модель как называется? А какую скорость развивает?

— Так, всё! — я отодвигаю телефон и нажимаю 'выключить'. Подборка приблизилась к Красной площади. А мавзолей Ленина с кремлёвскими звёздами тебе видеть ни к чему, коллежский советник Матавкин. Совсем, причём, ни к чему. Да и заряда остаётся меньше половины.

Тот смотрит непонимающе. Что тебе сказать? Про революцию октябрьскую? Обойдёшься. Сам не хочу.

Первым нарушаю молчание:

— Теперь верите?

— Теперь верю! Даже не верю — вижу!.. — его лицо разве что не светится. Как быстро всё меняется, стоит только предъявить факты... А если бы не включился? Я кошусь на карман. Теперь уже замечая, что он и вправду оттопырен.

— Простите меня за недоверие! — он поднимается и начинает расхаживать взад-вперёд. — Я и впрямь решил, будто вы...— запинаясь, он резко останавливается, словно что-то вспомнив. Лицо мрачнеет. — За вами скоро придут. — он смотрит на часы. — Вот-вот должны.

Вот это новости! Кто там ещё придёт? Охранка? Лихорадочно вспоминаю, были ли её представители в походе. Вроде Новиков ничего такого не писал, не? Или я забыл?

— Кто?!

— Вас хочет допросить старший офицер. Македонский Андрей Павлович. — лицо Матавкина окончательно меняется. — Он присылал за вами лейтенанта, пока вы спали. Я объяснил что вам плохо и вас нельзя тревожить. — он почему-то краснеет.

Ай, Матавкин, Матавкин... Вроде бы Фома ты неверующий, а ведь не выдал! Спасибо, брат. Не зря в тебя верил. Так, и что же теперь делать? Думай, Слава, думай давай!

— Ещё сможете отмазать?

— Что сделать?.. — он непонимающе смотрит на меня. Ах да, что же это я... Ты же не рос в России в девяностые...

— Продлить бюллетень! Или как там это у вас... — пытаюсь подобрать нужное слово. Вот уж действительно — разница в целый век! — Соврать, в общем! — не придумываю я ничего лучшего.

— Моё дежурство заканчивается через час. Затем заступает старший корабельный врач, и... — он разводит руками.

Так, понятно. Другие варианты? Варианты, Слава!

Рассказать Македонскому то же, что и Матавкину? Показать фотографии? Допустим. Кстати, почему нет? Через него однозначно есть доступ к адмиралу... А к Рожественскому-то мне зачем? Что я изменю? Я ведь даже не придумал, что можно сделать. Как раз и собирался посоветоваться с Аполлонием на эту тему! Теперь времени не хватает... Разыграть перед старшим офицером амнезию и попытаться вернуться обратно, в 'лазаретъ'? Поверит? Опять же, Матавкин уходит со смены... Тупик, Слава. Тупик!

Наконец я поднимаюсь:

— Уберите это в личный сейф, Аполлоний Михайлович. — показываю на вещи. — И чем быстрее это сделаете, тем лучше. Так надо. Кому-нибудь говорили про них?

— Нет. — он задумывается. — Разве что Фёдор видел, он помогал вас раздевать. Но в документы кажется, не заглядывал. Я почти уверен. А почему вы не хотите... — он замолкает, но и без того ясно, что он хочет спросить.

— Потому что пока не знаю, чем могу помочь всем вам... — я плотнее закутываюсь в простыню. — Потому и не хочу никому рассказывать. Вам вот пришлось объяснять вынужденно, деваться некуда было... — вид у меня, наверное, крайне комичный, однако сейчас не до юмора.

Тот нервно расхаживает между койками, теребя бородку.

— Но ведь наоборот, надо всем рассказать об этом как можно скорее? Можно ведь что-то придумать? Изменить?

— Господин Матавкин... — стараюсь говорить сдержанно. Как бы тебе объяснить-то? Так, чтобы сразу дошло? Когда там восстание на 'Потёмкине' было? До, после Цусимы? Наверное, всё же после... У Новикова ничего о нём не сказано.

— Вы понимаете, что произойдёт, — продолжаю я, — если о скорой гибели эскадры прослышит команда? — стараюсь тщательно выговаривать каждое слово. — Особенно нижние чины? — делаю упор на слово 'нижние'.

Матавкин останавливается, напряжённо морща лоб. Массирует виски. Лицо отражает внутреннюю борьбу. Между долгом и здравым смыслом. Побеждает последнее:

— Хорошо. Разговор остаётся между нами. — его плечи опять опускаются. — Но тогда?.. — он разводит руками. — Оставить всё так, как есть?..

Эх, Матавкин... Думаешь, я вот так просто дам тебе помереть? И всем остальным? И себе?!.. Что я тебе, самурай? Хоть ты и думал так двадцать минут назад...

— Нет, Аполлоний Михайлович! — стараюсь выдавить улыбку. Получается однозначно не очень, но как уж есть. — Мы обязательно подумаем с вами, как сделать, чтобы этого не случилось. Только для этого мне надо думать и вспоминать. Вспоминать, и думать! Ферштейн? — опять я зря... Что там у России с Германией было?..