Детские Сердечки

— Думай перед тем, как что-то сказать. Я уже не тот, что раньше.

— Вот, лишний раз доказал, что сволочь ты! Скотина! На женщину руку поднял! Ох... — новый смачный шлепок, после которого лопнула верхняя губа, окрасив Ленин рот кровью.

— Ты еще не поняла? — спокойно сказал я. — Я не буду терпеть твои выходки как раньше. Мозготрахательные упражнения со мной уже не проходят.

— Да поше... — третий шлепок.

— Не перебивай меня. Говорить начнешь, когда тебе слово дадут. Всё поняла?

— Да, — угрюмо заявила она.

— Вот и славно, — улыбнулся я в ответ. — А теперь продолжим. Олаф ушел, когда узнал, что ты бесплодна?

— Да. Сказал, что ему нужны дети, и не чужие ублюдки, а свои.

— Давно это было?

— Месяцев десять назад.

— А потом?

— А потом я застукала его с его же секретаршей. Как в плохом анекдоте, блин.

— И?

— Ну и на развод подала, — Лена впервые за сегодня мстительно улыбнулось. — Этот козёл сам во всем виноват был. Он меня перед свадьбой брачный контракт подписать заставил, по которому тому супругу, кто будет пойман на измене, достанется всего лишь десять процентов от имущества. Под меня яму готовил, а сам в неё попал.

— Поздравляю. Но с Дашей-то что произошло?

— Забрали Дашу. Местные ювенальные службы. Какая-то скотина доложила, что я её по попе за непослушание пошлепала.

— Почему мне не позвонила?

— А что бы я тебе сказала? Что я нашу дочь просрала? — Лена вновь отвернулась к окну. — Надеялась, что её по ошибке забрали, и я всё верну на место.

— Не получилось?

— Нет. Местный суд меня послал куда подальше, а Дашу определил в новую семью.

— И? Ты даже не виделась с ней?

— Практически нет. Суд разрешил видеться с ней лишь два часа в месяц, и то под контролем чиновников.

— И тогда ты подсела на наркоту?

— Нет. Сначала я начала пить. Вначале по чуть-чуть, а потом за вечер выпивала пару литров вискаря.

— Дальше.

— Дальше попробовала травку. Ну и в одном из кумаров согласилась ширнуться по полной.

— Ирдис предложил?

— Нет, Зак. Но Ирдис был в той же компании.

— И ты всё еще надеялась, бухая и пуская баян по вене вернуть дочь?

— Ни на что я уже не надеялась, — обиженно сложила она себе руки на груди.

— Почему мне не позвонила?

— Не хотела!

— Захотела, когда дочь уже погибла? — и тишина в ответ. — Как это произошло?

— Я точно не знаю. Меня ведь даже на похороны не пригласили. Я только потом узнала, когда на очередную встречу собралась.

— Но что-то ты знаешь?

— Полиция считает, что она повесилась в бельевом шкафу. Обычное дело, как мне сказали. В этой стране дети часто совершают суицид.

— Бред! Как она могла себя убить? Она же так любила жизнь!

— Так мне сказали.

— Тут что-то не так...

За разговором мы давно уже выбрались из города, и ехали по местным проселочным дорогам, которым у нас позавидуют и федеральные трасы. Лена изредка указывала на нужные повороты на встречных развилках и через полчаса езды мы въехали на просторный погост, зажатый между двух высоких скал.

Деревянная одноэтажная церковка с высоким шпилем встретила нас небольшой парковкой у её главного входа. За церковью, даже скорее часовней, начиналось зеленое, поросшее газонной травой кладбище.

Лена молча вышла из машины, и я следую за ней, отправился по узкой каменной тропинке петляющей меж массивными каменными надгробиями.

Дождь немного стих, лишь неприятной моросью впиваясь в лицо и одежду. Два десятка шагов, и одежда была уже насквозь мокрая. Я поглубже натянул капюшон и следовал за Леной, тяжело бредущей впереди.

— Вот, — указала она на простой деревянный белый крест, на котором даже не было прибито никакой таблички. Лишь черным маркером по его центру была выведено число семьдесят два.

— Трава уже выросла, — почему-то произнес я, падая перед крестом на колени.

— Месяц прошел, — сказала она отрешенно. — Естественно трава вырасти успела.

Но я уже не слышал. Слезы залили мои глаза, а сам я был в том солнечном лете, когда мы вдвоём с моей маленькой девочкой гуляли по окрестным горам и полянкам.

Глава 5

Дождь прекратился ближе к обеду. Но солнце не почтило нас своим присутствием, тяжелые свинцовые тучи всё так же висели над этим блёклым миром. Окружающие краски потухли, и некогда ярко-красные цвета, так любимые местными норвежцами, выглядели темно-бордовыми. Люди уныло, спрятав головы в капюшоны, брели куда-то по своим делам, не обращая на остальное никакого внимания. Такие же потухшие, как и всё вокруг.

Норвежское лето — череда холодных, дождливых и пасмурных дней, лишь изредка озаряемых теплыми светлыми моментами. Как здесь живут люди, я до сих пор не понимаю, с ума от всей этой унылости можно сойти за полгода-год. Вероятно, самой востребованной профессией здесь считаются психотерапевты, лечащие тонкие и нежные души толерантных европейцев. Хотя...

Черт, да ничего я об этих европейцах не знаю. Всю жизнь прожил в России, и об остальном мире судил по своему черно-белому телевизору, где каждое воскресение по первому каналу господин Сенкевич в 'Клубе Путешественников' открывал волшебное окно в 'другой мир', казавшийся тогда изумительным и немножечко ненастоящим. Всё там было необычным — другие люди, чистые улицы, пригожие дома. Красивый хороший капитализм, одним словом.

Я помню перестройку, когда нашим народом ожидалось 'вот-вот и заживем как в загранице'. Помню, как к приезжим иностранцам все заглядывали в рот, и всем было плевать, что приезжали чумазые румыны, мало чем отличающиеся от наших молдаван, разве что одеты были чуть получше.

Ну а потом началось.

Чемодан-Вокзал-Россия.

Родители не отпускали меня играть на улицу, заставляя весь день после школы отсиживаться дома. Но и в самой кишинёвской школе веселья хватало, драки с местными представителями титульной нации были практически каждый день. Однажды мне не повезло, и о мою голову разбили бутылки две-три из под молдавского вина. Вино было хорошее, а порезы от розочки еще лучше. Родители тогда всё бросили и отвезли меня к тётке, работающей завотделением в городской больнице Бендер. В больнице я и провел последующие полгода и отлично запомнил 'марш мира' румын-европейцев.

Отца ранило. Мать, рискуя всем, нас неходящих на разбитом четыреста двенадцатом москвиче вывезла прямо по простреливаемому всеми мосту через Днестр. До сих пор помню, как шальные пули били стекла над головой, и как раненый отец накрывал меня своим телом от дурных осколков. До сего дня после тех событий я к европейцам испытываю нечто вроде предубежденности. Нифига они не светочи цивилизации.

Вот и сейчас, я сижу в машине, припаркованной на тихой улочке одного из норвежских поселков, а моё сознание всё еще не может осознать случившегося. Мою дочь отобрали потому что, на взгляд местных чиновников, моя бывшая жена оказалась плохой матерью.

А вот это бред!

Какая бы Лена не была расчетливой тварью и гулящей кошкой, но дочь нашу она любила безумно. Она неделями корпела над книжками по детской психологии, подбирала ей развивающие игры и занятия, водила за ручку на детские кружки и мероприятия. Не могла же она так быстро измениться. Хотя...

Я знаю о случившемся только из её слов, а это далеко не показатель. Могла она на наркоту раньше подсесть? Могла. Вон какие тут депрессивные погоды. Мог после этого от неё новый муж уйти? Мог, вполне. Ну а тут уже сам бог велел и ребенка от такой мамаши отобрать. Реально? В том то и дело, что реально.

Сама Елена, для своей же безопасности связанная буксировочным тросом сейчас лежала в багажнике. У неё началась ломка, и до поступления новой дозы героина в кровь, она стала очень опасна, особенно для меня. Особенно сейчас.

Пользуясь глухой тонировкой задних боковых стекол, я расположился сразу за местом водителя. Теперь мне видно всё, меня же не видел никто.

Вольво, почившего Ирдиса, была припаркована на стоянке возле небольшого продуктового магазинчика, и не должна была вызвать излишний интерес к себе. Мало ли кто приехал в этот небольшой городишко? Или поселок? Не знаю как даже и назвать данный населенный пункт, тут жителей под тысячу, не больше.

Объектом моего наблюдения стал крашенный в темно-синий цвет двухэтажный дом в двухстах метрах от стоянки, располагающийся как раз в тупике улицы, открыв моему взору все свои окна. Именно сюда привезли отобранную Дашу. Именно тут она и погибла.

Вглядываясь в купленный в случайной туристическо-сувенирной лавке небольшой китайский бинокль, я пытался задушить, бушевавшие в моей душе сомнения. Стоит или нет? Если стоит, то как потом с этим жить?

На раздумья у меня был весь день. Серое небо постепенно становилось еще мрачнее, разродившись к вечеру новым тяжелым дождем. Тугие струи били в мои окна, застилая меня от окружающего пространства. Текущая вода защищала меня от мира или мир от меня — кто знает?

И вот на часах маленькая стрелка указала на цифру десять. Пора.

Выдохнув, я проверил патроны в барабане револьвера, и, спрятав его в кармане куртки, натянул на глаза красную бейсболку. Щелкнул дверной замок, и я оказался снаружи.

Ледяная вода тут же, несмотря на козырек кепки, ударила в лицо, холодные струи потекли за шиворот. Было неприятно, но я шел к выбранной мной цели. Сто пятьдесят метров. Сто. Семьдесят. Тридцать. А вот и белая дверь с красным глазочком звонка.

'Дзын-инь'

Дверь мне открывает улыбающаяся худосочная блондинка, ростом чуть ниже меня. Лицо её, хоть и выражает доброжелательность, но очень неприятно на вид, было в нём что-то животное, лошадиное.

Она что-то спросила, и даже не успела испугаться, когда мой локоть врезался в её челюсть. Рухнув на пол, она серьезно приложилась затылком, моментально потеряв сознание.

Захлопнув за собой дверь, я покрепче сжал рукоятку револьвера, вытащив его из кармана. Как раз в этот момент на шум из гостиной выглянул лысый полноватый мужичок в очках квадратной оправы. Я видел как его глаза округлились от лицезрения происходящего, а после того как моё оружие направилось в его сторону, он, взвизгнув, бросился проч.

Догнать его удалось только на кухне. Суетясь, он пытался вытащить разделочный нож из деревянного держателя, но трясущимися руками сделать это не успел. Я подхватил его локтевым сгибом сзади за шею, и, приподняв, оттащил подальше от ножей. Когда мы вернулись в гостиную, мужик тоже был уже без сознания. Пластиковые стяжки для проводов, найденные в автомобиле, пошли в дело, ноги и руки мужика были надежно зафиксированы, после чего этой же участи подверглись конечности и лежащей у входа женщины.

Когда я затягивал последнюю стяжку на её руках, я заметил испуганные детские личики, выглядывающие через лестницу на втором этаже.

— Не бойтесь меня, — сказал я по-русски, так как других языков толком и не знал. — Я ничего вам не сделаю. Я папа Даши.

— Даша? — донесся в ответ детский голосок. — Даша?

— Да, Даша. Дарья. Я её папа. Настоящий. Из России.

— Даша? — на лестнице, сжимая белого медвежонка, появилась русоволосая девчушка лет четырех. — Ти папа Даши? — чуть шепеляво, ответила она тоже по-русски. — А её нет. Она уехаля. Далеко уехаля.

— Я знаю, — грустно ответил я, хоть и старался улыбаться. — Как тебя зовут красавица?

— Вика, — ответила девочка.

— А кто там? — я указал пальцем на второй этаж.

— А там Аксиль, Боня и Фати. Но они боятся, трусишки.

— Молодцы, чужих нужно боятся. Но только я ведь не чужой. Я хороший. Скажи им, — малышка что-то пролепетала в пол голоса, и на лестнице появилось еще трое мальцов, старшему из которых от силы было лет семь. — Откуда вы здесь?

— А нас всех забрали от нащих плохих родителей и привезли сюда, к дяде Асьмунду и тёте Урсуле.

— Разве у вас были плохие родители?

— Да, — уверено кивнула девочка. — Они зажимали нащи личности и нарущали наши права, — повторила она, видимо не один раз сказанную ей формулировку.

— А дядя Асмунд и тётя Урсула вас тут не обижают?

— Обижают, — девчушка даже топнула.

— Как?

— Они показивают свои писи и просят их трогать. А я не хочу! За это они меня в чулане запирают. А там страшно, там тролли живут!

— А остальные трогают?

— Они да, — девочка кивнула на остальных. — Они же трусишки. Боятся чулана и тролля. А ты знаешь какой страшный тролль? Очень страшный!

— А Дашу тоже заставляли?

— Ага.

— И тоже засовывали её к троллям?

— Да. Только она смелая была, не боялась их. Они там её даже били до крови, а она терпела.

— До крови?

— Да, у неё даже кровь из писи шла после троллей. Вот какие они страшные!

От этих слов в голове у меня начало мутиться. Глаза начал застилать кровавый туман. Но заметив испуг на детских лицах, я взял себя в руки.

— Вы меня не бойтесь, — повторил я еще раз. — Меня Даша прислала за вами. Она вас в гости зовёт к себе домой. У нас там большой дом и даже пони есть. Вы любите пони?

— Я люблю, а они не знаю.

— А ты спроси. И скажи за одно, что вас ждут море сладостей, мороженного и тортов.

— Ура! Мороженное! — девочка даже вскинула победоносно руки вверх. — Нам можно одеваться?

— Да, одевайтесь. Я Тётю Урсулу как раз и связал, чтобы она нам не мешала. А то она не хотела вам этого мороженного давать.

— Тётя Урсула злая, — сообщила на последок девочка. — Очень плохая тётя.

И натужно улыбаясь, я проводил радостных детей взглядом, после чего подхватил лежащую у ног женщину с лошадиным лицом и потащил к пузатому очкастому мужу.

Глава 6

По телевизору гнали какую-то муру. Толпа идиотов, под веселые завывания диктора, радостно прыгала в мерзкого вида лужу, и как свиньи барахтались там. Впрочем, мне было всё равно.

Виски глушил мой интерес ко всему происходящему, на секунды позволяя забыть произошедшее. Пятый стакан был уже наполовину пуст, я грел в руке его ржавый наполнитель, перед тем как окончательно осушить одним глотком. Мерзость страшная, но водки в этом чертом забытом баре не оказалось. Тут был еще скотч, но название ассоциировалось у меня с клейкой лентой, а пиво не могло заглушить ту боль, что взорвалась внутри, поэтому выбор пал всё же на обычный виски, со вкусом дрянного самогона.

Бар сам по себе не очень-то и большой. Относительно чистый, с десятком небольших столиков в полумраке стен. Ну и с высокой барной стойкой, за которой я и расположился, тупо глядя в небольшой цветной телевизор, притороченный к стене хитроумным кронштейном.

Я пялился в этот мерцающий экран, но мысли мои были далеко.

Вчерашний вечер. Четверо ангелочков были заперты у себя в комнате. Я сказал им, что куда-либо ехать уже поздно, и что как только рассветёт, мы отправимся в путь. Как только повернулся ключ, и отгородил их от этого сумрачного мира, я медленно спустился по обитой зеленым ковролином лестнице и уселся на кресло, напротив связанных приёмных родителей.

Сколько прошло времени пока я наконец решился, даже не знаю. Может час, может два. Наконец, присев к мычащим и стонущим 'родителям', я из нагрудного кармана достал фотографию моей дочери.