Петр Внук Петра

— Слушай, Иваныч, а при совете ты кем будешь?

— Кхм... Ваше величество, — Остерман замялся, не зная как реагировать на такую фамильярность. Потом всё-таки решился не обращать внимания. — Я состою вице-канцлером высочайшего сената.

— То есть всё бабло чрез твои руки прёт? Ну, финансами ты рулишь?

— Простите, ваше императорское величество, я более по посольской части... Сие же заботы о казне суть светлейшего князя служба.

— Да, ладно... не парься... я так и понял, что через тебя... Больно рожа твоя независима. Спрятал бы ты самодовольство своё. Не ровен час, светлейший поймёт, что его подсиживаешь — поедешь на Соловки.

— Что вы, что вы, ваше императорское величество! Вы видно обознались. — Поторопился оправдаться тот, но государь лишь усмехнулся и пренебрежительно махнул рукой. И это ещё больше испугало и озадачило немца. Больше до самой комнаты великой княжны они не проронили ни слова.

— Ну, вот мы и пришли — сказал император, останавливаясь перед дверью. Перекрестился под удивлённый взгляд воспитателя и вошёл в покои сестры.

— Петруша, радость моя. Ты пришёл. А как же занятия? Александр Данилыч недоволен будет.

Сергей постарался строить фразы в тон сестре.

— Так и что ж? Пусть со своим недовольством сам и сидит, а императору недосуг всякими премудростями мозги парить.

— Да что же ты говоришь, Петя! Ведь негоже так. Ты теперь государь, а править Россией — это премудрость великая. И завещано бабушкой, чтобы учился ты прилежно. Постигал науки.

— Брось, Наташа, князь то вот тоже не силён в грамоте, да империей управлять пытается. Моей империей, сестрица, моей по праву крови, а не только по воле неродной бабки. В сенат и совет не ездит — все решения ему привозят и для милости его сами приезжают. А первейший докладчик — Андрей Иванович. Так ли, барон? — Остерман молча кивнул. Он внимательно наблюдал за изменившимся Петром и старался запомнить все нюансы поведения, все новые обороты в речи императора. Внезапная болезнь и скоротечное выздоровление царственного отрока слегка спутали расклады. Император как будто разом повзрослел и заматерел. Опытный царедворец, привыкший по малейшей перемене в голосе августейших особ угадывать правильное их настроение, сразу же почуял изменившуюся личность самодержца.

— Слышишь ли, Наташа, приехал к нему князь Долгоруков, Алексей Григорьевич? Вот только Ивана не привёз. Опять с Алексашкой скучать.

— Ваше императорское величество — решился осторожно встрять в разговор Остерман — учение есть свет. Так говорил Ваш великий дед. Я полагаю, он ТАМ одобрит старания своего внука.

"ТАМ? ТАМ! Да ты немчура и не догадываешься, ЧТО там!" Напоминание о мире после смерти так разозлила Куба, что последующий срыв не обрадовал самого попаданца.

— Ты, воспитатель, хлебальник-то прикрой пока люди меж собой гутарят. Встрянешь ещё разок так — пожалеешь. Я по-жизни не злопамятный — отомщу и забуду. — Прошипел царь в лицо обалдевшему немцу.

Немая сцена! Первой из ступора вышла цесаревна:

— Петруша, что ты братец! Андрей Иванович нам только добра желает! Он хороший. Что с тобой случилось?

Серый растерялся. Раздражение мгновенно спало. Он не сразу придумал, как оправдаться, но постарался "переключиться" на местную мову:

— Хороший?...Добра желает? Что случилось? Тяжко мне, сестрица, от дум тревожных. Я покуда в горячке метался, вроде как с дедом да отцом своим повидался. Многое мне они говорили и разное, один другому противореча. Мню я, что совсем один остался, что кроме тебя Наташа верить никому нельзя. Ужель ты не видишь этого?

Сестра испуганно смотрела на императора. Мальчик, которому ранее хотелось лишь озоровать, да гулять куда-то пропал. Во взгляде его плескалась неизвестная доселе жёсткость пополам с грустью. Государь, казалось, за три дня лет на десяток или более постарел. Даже морщинка между бровей стала резче.

Но всё-таки это был её родной братец, ближе которого на свете нет никого. Наташа вздохнула, не нашедшись, что ответить, и не зная, как поступить далее. Беспомощно взглянула на Остермана. Однако воспитатель, получив внезапную выволочку от государя, был погружён в свои мысли, мрачно обдумывая как теперь вести себя с царственным отроком.

Сергей, заметив испуг сестры и растерянность воспитателя, сбавил обороты.

— Ну, да полно, что о том горевать! Что сделалось со мной, то, наверное, уже не переменить, Наташа. Молю только, не пугайся больше и верь, что тебя я люблю по-прежнему и никогда-никогда не оставлю.

Он решился и, подойдя к сестре, обнял её. Невольно прислушался к своим ощущениям. По местным девочка была далеко не красавицей, но для попаданца легкая худоба не была никогда в минус. Сергей тоже почувствовал необычайную нежность к сестре и влечение, Влечение не физическое, а скорее душевное. Захотелось быть просто близко-близко и защитить её от любых невзгод и опасностей.

Простояли так довольно долго. Нехотя Серый отошёл к окну, но совсем разрывать контакт не стал, а взяв великую княжну за руку — потянул за собой. Откинул штору и глянул во двор. Там действительно было столпотворение от богатых карет. От обилия украшений на лошадях, людях и самих повозках зарябило в глазах царя. Он перевёл взор вдаль, где за оградой и набережной синела Нева. За ней на песчаном берегу как скелеты больших китов виднелись недостроенные корабли. Над ними к голубому небу взмывал адмиралтейский шпиль.

— Смотри сестрёнка, как день разгулялся то! Самое время до летнего сада прокатиться! Поедешь ли со мной, Наташа?

Та кивнула в ответ. А Серый непроизвольно потянулся губами к её ладошке. "Бр.. харе играться!" — сказал он сам себе — "Так и до инцеста недалеко!". Как ни странно, такая нежность не удивила Остермана — видно было это в обиходе между братом и сестрой. Воспитатель лишь робко кашлянул, опасаясь что-либо сказать. Это вывело императора из минутной задумчивости.

— Андрей Иванович, ну что пора, верно, идти к моим мучителЯм. Кто там нас ожидает-то?

Остерман откашлялся и произнёс:

— Полагаю, вы запамятовали, ваше императорское величество, но по указу Ея Императорского величества блаженной памяти Екатерины Алексеевны учителем к вам приставлен профессор Императорской академии наук и художеств Кристиан Гольдбах. Ожидает он аудиенции уже как третий день, с самого обручения, дабы поздравить Вас и представить нового своего помощника, учителя математических наук и естествознания, магистра Базельского университета — Леонарда Эйлера. Сей молодой человек имеет хорошие рекомендации и...

Тут в голове у попаданца щёлкнуло — "Гольдбах! Эйлер! Блин, эти ребята на слуху, без базара!" — вспомнил свою "внеклассную работу" в 9м классе как раз по Эйлеру.

— Вот, барон, с этого и надо было начинать! А то планы обучения, да указания светлейшего! Мотал я эти планы и указания! Айда, живо посмотрим на ребят, правду ли они такие крутые.

Уставший уже удивляться новой манере речи государя, Остерман лишь вздохнул и поспешил за выскочившим из залы мальчишкой.

* * *

Серёга немного мандражил перед встречей — всё-таки реальный профессор и сам Эйлер, про которого в школе классная все уши прожужжала, будут его математике учить. Но все тревоги оказались напрасны. Более взрослый Христиан вел себя сверхпочтительно, до заискивания, а Леонард оказался совсем молодым человеком, который очень заинтересованно разглядывал юного монарха и располагающе улыбался.

Петру же (или Серому) было интересно всё, кроме самой математики, — как дела в Университете, много ли студентов, довольны ли учёные жалованием и каковы условия их проживания. Отдельного удивления удостоился интерес юного императора к планам "по научной деятельности", чего собираются исследовать и над какими книгами трудятся в данный момент. Гольдбах уже в уме прикидывал, как в материальном плане можно использовать такое благоволение российского самодержца. А Эйлер увлёкся пересказом своего понимания в философиях Декарта и Ньютона. Остановился он только, когда Христиан указал ему на скучающий вид императора. Беседа велась на немецком, и только сейчас Леонард заметил, как осторожно, подбирая каждое слово, строит фразы Пётр Алексеевич. Видно было, что он, живя в России, не очень старательно учил язык своей матери. Некоторые моменты давались ему с трудом и математики часто слышали экспрессивное поминание царём тонких русских лепёшек и особ неприличного поведения. Весь первый урок прошёл без касательства непосредственно математических сентенций. Да и следующий — история был наполовину захвачен спорами по хронологии. Молодой царь ошибочно утверждал, что русская история значительно древней европейской и практически равна римской. И над этим необходимо было серьёзно работать его наставникам. Вот только царственный отрок упёрся в своём невежестве и не желал воспринимать аргументы подошедшего профессора Готлиба Байера и оставшегося Гольдбаха. Эйлер в этот спор не вмешивался, обдумывая, походя оброненную царём мысль о том, что весь мир для нас — лишь песня наших чувств и ощущений. Не то, чтобы концепция была внове, но сама подача завораживала. Пётр Алексеевич просто спросил — а вы уверены, что мы не спим и не снимся сейчас друг другу?

Сергей же откровенно потешался, толкая немцам основы фоменковских измышлизмов. Сам он не сильно и понимал эту теорию. Так, раз другой натыкался по пьяни на звездёж по ящику. Была у него в прошлой жизни такая слабость — тянуло после принятия до полулитра родимой послушать гон мудрецов-балаболов, ну, конечно, если рядом тёплого женского тела не лежало. Фоменковский гон был знатен своей развесистостью, и хоть отторгаем всем Серёгиным псевдо-высшим и полузабытым средним образованием, но, тля, так греющим душу.

И вот сейчас, пользуясь подаренной высшими возможностью много помнить из виденного, браток-император размножал серое вещество своих собеседников. И ведь догадался приплести самого Ньютона. Преподаватели явно были не готовы к такому обороту и путались в своих возражениях. А когда он заткнул Байера просьбой, прежде чем говорить о царях, определится с математическими методами исследования хронологических рядов и показать ему хоть один документ, что дошёл до нас оттуда в оригинале, а не переписанный в прошедшем веке, воцарилась гнетущая тишина. Бедный историк готов был расплакаться — его университетских знаний не хватало победить аргументы мальчишки-варвара. Гольдбах, отрешившись от спора, вспоминал, что писал Ньютон по хронологии. А Эйлер просто любовался, как закончена и стройна ошибочная теория о первородстве русской цивилизации в изложении императора. Пётр скоро устал говорить то на немецком, то на латыни и решил пока больше не пугать собеседников. Остерман же совсем о споре не думал. Не была интересна ему сия пустая говорильня. Он размышлял, что теперь действительно можно выбрасывать старый план занятий. Нет, молодой царь, ещё много не знал, путался в латыни и ошибался при цитировании писания, но, тем не менее, он был образован. Барон понял насколько цельно и закончено мировоззрение императора, воскресшего после своей болезни совсем другим человеком. А самым страшным было понимание того, что так просто руководить им уже нельзя. Надо больше слушать и стараться предупредить все желания государя. Понять его, а уж потом...

— Ну, лады, ребятушки — сказал Пётр, внезапно переходя на русский. — С гишторией разобрались, с математикой и геометрией я особо проблем тоже не вижу. Для жизни мне хватит! И посему желаю слушать её прямо в университете, с прочими студиозами заодно. Из языков немецкий и латынь вроде знаю. Разве что английский и французский будут полезны, да, быть может, славянский. Остерман! Остерман! Проснись! Готовь новую программу. Хотя нет, погодь. Я сам всё придумаю и напишу. Чего у нас там по плану?

Император поморщился, заметив по недоуменным взглядам, что учителя совсем не знают русского языка.

— До обеда время приятных наук, а после обеда и прогулки — география, сиречь землеописание. Где какие земли лежат, и какие государи там правят. Чем богаты разные стороны и каково туда добираться.

— Понятно! Лады — это опустим. — Серёга вспомнил свою роль фонвизинского Митрофанушки в школьном театре. — Коли мне понадобится куда добраться — так найдётся завсегда форейтор, кто дорогу мне и укажет. А чо ещё за приятные науки?

— Приятные науки есть те, кои следует благородному юноше познать для правильного поведения. Сиречь танцы, бильярд и фехтование. Сего дня для вас по титулу есть обучение бильярду.

— Во! Пойдём, катнём шары прямо сейчас. Кто со мной будет?

Остерман низко поклонился и кротко, почти заискивающе произнёс.

— Ваше императорское величество, нижайше прошу позволить мне оставить вас с вашим учителем бароном Зейдлецом и камергером князем Александром Александровичем. Я ж принуждаем выйти к послам иностранных держав, дабы объявить им о вашем выздоровлении.

Академики, после перевода просьбы императора, тоже вежливо отказались.

— Добро! Не держу. Алексашка, идём!

Бильярдная была устроена в выступающим в сад флигеле. Для попадания туда пришлось выйти из дворца во двор, что составило целую процедуру. Сначала сформировали караул гвардейцев, потом гофмейстер Меншикова объявил толпящимся в приёмной о выходе императора. По коридору из склонённых париков, метущих пол страусинных перьев шляп и декорированных брильянтами декольте император вышел на улицу. Такое поклонение забавляло попаданца и немного тревожило подсознание страхом сделать что-то не то, чему учили.

На улице было жарковато и шумновато. Столпотворение телег, карет, возков, шныряющая дворня — всё это ошарашило Сергея буйством красок, гулом голосов, ржанием лошадей и ещё тысячей непонятных, новых звуков. От клубов пыли спасал только лёгкий ветер с залива. И здесь уже гвардейцы расчистили ему дорогу и позволили проскочить до бильярдной.

В общем попаданец не смог для себя выделить особых отличий в устройстве игры. Те же шары и те же лузы, кий да зелёная ткань стола. Он в прошлой жизни особо не увлекался бильярдом, но оказалось, что навыков хватило, дабы удивить Зейдлица. Сухопарый, высокий, чем-то похожий на аиста барон смешно нагибался перед каждым ударом. А Серёга не мог понять, чего не хватает. Кий раз за разом соскальзывал и удары смазывались. Посмотрел на наконечник и определил, что на нем не хватает привычной наклейки.

— Эй, Клаус, а чего конец голый? — Сказал император, пальцем постукивая по кию. — Есть получше инструмент? Играть ведь совсем невозможно!

— Прошу прощения, ваше величество, но сей кий есть наилучший. Ваша же игра весьма изрядна для...

— А мел где? — мальчика не дал договорить своему противнику.

— Какой мел? Для чего он нужен?

— Ну вот, чайник! Вели принести мне кусок — покажу.

Немец немного растерялся. Выручил Алексашка-младший, отправив лакея в основной дворец.

— А пока давай партийку на заклад. Проигравший на столе кукарекать будет! Эй-эй! Куда шары убрал. — Серый увидел, что Зейдлиц часть шаров из пирамиды расставил у луз. — Положь где росло!