Ищейки: Часть первая

Ишь ты! Севрассэ! Сопливое дитя подчеркивает, что он, Йон Рейке, варвар эдакий, коверкает язык его великой белобрысой цивилизации, которая уже больше десяти веков лежит в пыльных руинах.

— И где ты их видел, знаток?

Дитя засопело, но неохотно призналось:

— В городской тюрьме. Работал когда-то при допросной.

На некоторое время в подвале воцарилось молчание. Рейке с возрастающим удивлением рассматривал нежное девичье личико белобрысого дока. С большими сюрпризами, однако, человек.

— Так, — подвел итоги Йон. — Ясно. Вернемся к нашему барану. Отдать тело ты не можешь по понятным причинам. Так почему бы не подкинуть его в морг или Анатомический театр, э?

— Я думал, — признался Эрех. — Но своими силами это невозможно. Театр и морги при госпиталях охраняются от кладбищенских воров, протащить его незамеченным не получится. И еще, самое главное, вы представляете последствия, когда магистрат хотя бы заподозрит, что его сын был вскрыт в Анатомическом театре?

Рейке представлял. В его представлениях театр горел, причем вполне реальным, а не синим пламенем, а перед ним на ветру раскачивались тела всех, кто просто мимо прошел. Тул Ойзо был единственным и любимым сыном магистрата, так просто его смерть тот не спустит.

— Я решил, что есть одна возможность избежать последствий, эм... моих действий, это найти убийцу. Тогда же никто не спросит, что конкретно случилось с сыном магистрата, так ведь? Если убийца найден...

Йон мальчишку понимал. Он разглядывал оттопыренные ушки новоявленного клиента и видел куда больше, чем тот хотел показать. Например, старую тужурку, слишком свободную на тощем тельце, с надшитыми рукавами. Гербовые пуговицы срезаны, заменены на простые, из скорлупы водяного ореха. Светлые, по-астийски густые волосы были полностью сбриты и теперь отрастали, чтобы, скорее всего, вскоре быть сбритыми вновь. Сплошная экономия, одна десятая ляня в цирюльне раз в полгода. Усы и борода у астов не растут, покупать бритву парню сплошное разорение. Судя по весу, что у подзаборного кота, питается он плохо, в лучшие дни заедает сырую воду картошкой, в обычные же обходится просто водой и да тем, что подкинут сердобольные санитарки. Благо внешность у него такая, пробуждающая родительские инстинкты. Так и тянет подкормить и оттаскать за уши, паршивца.

А все, что зарабатывает, он тратит на свою мечту.

Печальна судьба одаренных. Лет в пять, как правило, на какой-нибудь храмовой службе обнаруживается, что ребенок избран кем-то из Богов сосудом для дара, потом за ним приезжает телега из соответствующего Убежища, и он навсегда покидает семью, переселяясь под холодные каменные своды. Там изо дня в день одаренный моет полы и зубрит священные тексты, а наставники розгами вколачивают в него умение пользоваться выданной искрой божественной благодати. Годков через десять принявшего обеты ребенка выкидывают обратно, в большой и абсолютно чуждый мир, в котором он должен преданно служить избравшему его, а как это выйдет — только Богам и решать. И хорошо, что этот конкретный ребенок умудрился зацепиться в жизни, а не закончить ее на поле боя, когда в госпитальную палатку попадает криво летящий снаряд.

Да, Рейке знал, каково быть таким мальчиком. Тридцать лет назад он и сам им был.

— Значит, так, — задумчиво сказал Йон. — Завтра ты что делаешь, док?

— Выходной у меня.

— Просто замечательно. Встречаемся у Восточных ворот в час Белой Собаки. Понял? С утра я еще кое-куда забегу по делам. И, кстати, давай-ка ты, плати мне аванс. А то знаю я вас, служителей шприца и клистира. Деньги хоть есть, э?

Деньги были, видать зарплату недавно получил. Отобрав у клиента десять лян мелочью, Йон сунул их в карман и направился к выходу из лаборатории, представлявшей собой подпол под той хибарой, в которой жил непутевый целитель.

— А что же я есть буду? — растерянно донеслось вслед.

— А вот его и ешь, — хмыкнул сыщик, кивнув на труп. — А если серьезно, то ты это, док, не вздумай больше кромсать магистратских детей. Эй, ты слышишь меня, мелкий?

Грустный вздох был ему ответом.

За пределами города дождь лил еще сильнее. Густые ровные струи, словно у Отца-Небо ведро прохудилось. Человек в коляске дернул поводья, заставляя лошадь повернуть на малозаметную заросшую травой дорогу, и поежился под тяжелой тканью плаща.

Наемная лошадка неторопливо трюхала по грязи, опустив голову, а человек нервно оглядывал окрестности. Из-за погоды дорога, обычно светлая и солнечная, выглядела пугающе мрачной. Высокие, до набрякших непогодой туч, стволы кипарисов, казалось, как живые обступили узкую колею. Человек почувствовал, как в его душу заползает страх. Он вдруг понял, что находится один, ночью, в лесу за пределами города, а причина, по которой ему приходится тут быть, далека от законопослушной.

Но гнев и жадность пересиливали.

Огонек хижины показался, как всегда, неожиданно, словно сам зажегся в ожидании гостя, вот только облегчения не принес. Человек подъехал к покосившейся ограде, на которой мокли старые глиняные горшки, и некоторое время сидел, скукожившись, слушал как капли дождя стучат о плотную парусину капюшона. Потом слез на землю, потрепал лошадь по шее. Привязывать ее не стал, обученное животное никуда не уйдет и будет послушно ждать его возвращения.

Человек прошел по тропинке к двери, увязая ногами в раскисшей земле, и постучал условным стуком. Раз. Потом два раза. Еще раз. Дверь отворилась, стоило прозвучать последнему удару.

Стоящий с той стороны порога мужчина, темный силуэт в тусклом свете маленькой свечи, качнулся, молча приглашая войти. Длинные рукава его одеяния колыхнулись, как крылья готовящегося взлететь ворона. Гость, чуть помедлив, шагнул внутрь. Промокший плащ тоже делал его похожим на гигантскую неповоротливую птицу. Дверь закрылась, оставив за порогом мерный шум ночного дождя.

Покорно стоящая у ограды лошадка терпеливо ждала, когда тот, кто потащил ее в такую погоду прочь из города, выйдет из этого странного, покосившегося строения. А когда небо над лесом стало светлеть, а дождь — утихать, неторопливо развернулась и побрела прочь, волоча за собой пустую коляску. Она умела не только ждать, но и находить путь в свою теплую конюшню. Самостоятельно, не дожидаясь, пока арендовавший ее человек вернется.

Глава 2. Старые связи

Ранним утром следующего дня Йон вытащил из-под кровати плетеный чемодан и достал из него старую форму. Задумчиво разложил ее на кровати, погладил рукой потертую ткань, восстанавливая в памяти забытые ощущения под пальцами. Без знаков различия форма ничем не отличалась от той, что носили служащие городских магистратов.

Ровно час спустя в дверь Розового павильона входил подтянутый серьезный дознаватель, в холодных белесых глазах которого застыла угрюмая решимость всех построить и всем выдать, причем сполна. При виде него военные, охранявшие дом, вытянулись и склонили головы в молчаливом приветствии. Правильно, молодцы, ребята, небось важного человека сам магистрат прислал, надо быть почтительными.

Йон усмехнулся, задвигая перегородку и оставаясь один на один с произошедшим в доме. Восемь лет прошло, а хватки и привычек он не утратил. И чего эти придурки тут торчат? Хотя, что это он, имело же место покушение на сына магистрата — то есть государственное преступление военной подсудности. Только вот опыта у этой подсудности...

Сыщик остановился посреди разгромленной гостиной, внимательно ее рассматривая. Несомненно, помещение при жизни хозяина было уютное и жутко дорогое, одни лаковые панели стоят, небось, как пять столичных кварталов вместе с жильцами. Вот только обстоятельства смерти существенно все изгадили. Кровь залила золотистую бумагу и глянцевый лак, намертво впиталась в циновки, взявшись жесткой коркой. Мебель, низкая, в стиле Второй династии, была разбросана по всей комнате, точно по ней метались два взбесившихся зверя. Маленький столик для приема гостей раздавлен в щепки. Часть крови на полу тянулась широкими мазками, будто бы размазанная гигантской кистью. И все это обозревал из изящной рамки покойник, брезгливо поджавший губы. Аккуратный лакированный комодик и приставленный к комодику в качестве ансамбля домашний алтарь в ходе убийства не пострадали.

— Ну, что же тут случилось? — спросил Йон, обращаясь к портрету. — Придурок, ты меня слышишь, э?

Портрет, естественно, не ответил, и Рейке не оставалось ничего, как самому попытаться понять, чем же нарисована эта картина.

Кровь. Разбитая мебель. Синяки на лице и груди убитого, и три пореза на теле, нанесенные умелой рукой кота. И столько крови вокруг. Не вяжется.

Давным-давно Йону доводилось видеть, как работают севрасские наемники. Чисто. Тень, возникшая из ниоткуда, исчезала в никуда, оставляя после себя труп. Прирожденные мастера ножа, что тут еще скажешь.

И, внезапно, щедро политый кровью бардак. Почему? Покойник сопротивлялся? Смешно. Нельзя сопротивляться тому, чего не видишь. Но у Ойзо морда в свежих синяках, а, значит, убили его не сразу.

Йон покружил по комнате, внимательно глядя под ноги. Разбитый столик, среди лакированных обломков, вперемешку с ними фарфоровые осколки, размазанная еда, помятые цветы. Пришлось встать на колени, чтобы поближе разглядеть это месиво. Крошки печенья и цветочный мед, разлитое красное вино, запах специй до сих пор силен. Стол был накрыт для свидания с женщиной, на деловые встречи такое не подают. Йон развернулся к столику спиной, сел, скрестив ноги. Он был готов сто лян поставить, что отсюда все и началось. Отсюда, от лакированного столика со сладостями, окруженного десятками мягких подушек.

Итак, у Ойзо-младшего было разбито лицо. Один удар пришелся справа, в губы, второй в левую скулу. И синяки по груди, мелкие, но частые.

— Ах, ты ж скотина! — сообщил портрету Йон, когда сообразил, чем конкретно занимался накануне гибели магистратов сынок.

Он часто видел такие повреждения в той, другой жизни, когда доводилось брать насильников. Так бьет, сопротивляясь, жертва, прижатая к земле тяжелым мужским телом.

— Кастрировать тебя мало, сучье ты вымя! — насильников Рейке ненавидел.

И пусть Небесный Суд уже вынес ему приговор, жертве от этого не легче — совсем нет!

Сыщик встал и огляделся. Все верно. Она сопротивлялась. А потом Ойзо бегал по комнате, то ли спасаясь, то ли пытаясь догнать убийцу. Последнее, конечно, маловероятно. Вот почему так легла кровь.

Интересно, кто она, эта несчастная? Вряд ли из общества, иначе шум бы уже подняли, да и где приличная девушка сможет связаться с севрасцем? А, значит, точно должен был ходить этот мальчик из хорошей семьи по борделям...

Насвистывая под нос, Йон завершил круг почета по комнате и остановился у нетронутого дракой угла. Алтарь не был посвящен никому из Богов конкретно, только лежал сложно-сплетенный узел из красно-синей шелковой веревки, единый символ Отца и Матери. Да стоял тот самый портретик, словно в насмешку. Нехорошо.

Рейке распотрошил комод, выдвигая ящички. Сунул в один карман перевязанную розовой лентой пачку надушенных писем, в другой — стянутую простой бечевкой пачку счетов. Поковырял пальцем в фарфоровой баночке с духами. Запах был приятный, дорогой — стоят такие духи как три месячных дохода малолетнего дока. Подумав, Рейке сунул баночку в тот же карман, что и счета. Еще раз окинул взглядом композицию на алтаре и вдруг заметил, что в чаше для подношений, из-под уложенных пирамидкой яблок, торчит голубой шелковый лоскут. Пришлось, предварительно извинившись, вытащить его наружу.

Это оказался маленький плотный сверток. Йон потыкал в него пальцем, пытаясь на ощупь определить содержимое, но тут за перегородкой раздались голоса. Он отчетливо различил слова 'дознаватель', 'магистрат', потом был вопль, и в тот момент, когда перегородка отъехала в сторону, Йон рыбкой выпрыгнул в окно, порадовавшись, что не стал снимать ботинки.

Привычно перекатился по земле, смягчая удар, и, вскочив, понесся прямиком к забору. Фора у него была приличная, учитывая, что те два болвана у двери умудрились разуться из уважения к давно мертвому хозяину дома.

И точно, крики и шум ломаемых роз донеслись до него только после того как он взлетел на забор. Приземлился и галопом понесся в сторону парка, туда, где прогуливаются, никуда не торопясь, жители окрестных кварталов, среди которых можно затеряться.

— Лови его! — истошно заверещали ему вслед, и Рейке припустил еще сильнее, радуясь, что за все прошедшие годы не набрал лишнего веса. Военные оказались не столь неповоротливыми, как он сперва решил.

Петляя зайцем между цветущих азалий, Йон выскочил на посыпанные песком тропинки, и побежал, стараясь не слишком распихивать прохожих. Набитый бумагами карман неприятно хлопал по боку. Сзади, с воплями, спешила погоня и отставать явно не собиралась.

Йон резко повернул вправо, где у большого пруда столпились резные чайные домики, пробежал еще с десяток шагов и нырнул внутрь одного из них. Широко улыбнулся ошеломленной подавальщице, пересек зал и скрылся за шторой, отгораживавшей кухню.

Бодрые армейские ребята вбежали следом.

— Да поймайте же мне его, кретины недобитые! — донеслось до Йона, и он остановился, внезапно узнав высокий, чуть истеричный голос.

Потом неторопливо вышел через заднюю дверь, за которой росли густые и живописные кусты сирени, и замер в густой тени от тяжелых цветущих ветвей.

Военные, как он и ожидал, окрестности осматривать не стали. Вылетели ласточками на задний двор и, пыхтя и продираясь сквозь сирень, понеслись дальше. Все, кроме одного, того, которого сама Судьба, похоже, решила вытащить из прошлого и сунуть Йону под нос.

Рейке подождал, пока отдалятся шум и топот, и тихо возник за спиной старого знакомца.

— Привет, Теон.

Тот подпрыгнул, резко развернулся и одновременно зашарил рукой, нащупывая оружие. И только потом, узнав, замер.

Сыщик в свою очередь пристально разглядывал ошеломленного офицера. За прошедшие восемь лет Теон Делко изменился, отрастив усы, брюшко и полковничьи знаки различия.

— Рейке?

— Я, — кивнул Йон, заложил руки в карманы и прислонился к стене. — Меня ловишь?

И кивнул в сторону убежавшей парочки. Не смог отказать себе в удовольствии полюбоваться на вытягивающееся лицо и забегавшие глазки.

Теон Делко все еще его боялся. Этот страх, тщательно скрытый под синей армейской формой, Рейке чуял, не хуже гончего пса. И потому не мог отказать себе в удовольствии чуть-чуть поиграть с испуганной жертвой.

— Что ты тут делаешь? — Делко быстро оправился от шока, взгляд его стал цепким. Увидел и форму, и то, что с нее давно срезаны все нашивки.

— Пытаюсь заработать пятьсот лян, если повезет. Ты же знаешь, что я везучий, — сыщик усмехнулся, глядя в лицо бывшему приятелю.

Или нет. Никогда они не были приятелями, даже сослуживцами не были. Просто прежняя работа сводила его с разными людьми. Иногда вот с такими, как Теон Делко.

— А, предложение магистрата, — Делко досадливо поморщился.