Горный ключ - 2

— А оригиналы у них есть? — фыркнул комиссар.

— Есть. Но оригиналы мы представим только Суду. Во имя их же сохранности, — магисса убрала коробку и щедро придвинула всю гору тетрадей к следственной комиссии. Штайн взял одну книжечку и бегло пролистал.

— Зашифровано... это записи Месмера?

— Нет, ваша честь. Им намного, намного больше лет.

— Аскелони, — понимающе протянул секретарь.

— Мда. Он, знаете ли, был экспериментатором по натуре, — Феоне небрежно взъерошила кипу тетрадей. — Рамон и есть плод его эксперимента, — волшебница мечтательно вздохнула. — Вы даже не понимаете, насколько граф Вальдано уникален... Каждая линия его тела, каждая пропорция, каждая косточка — все рассчитано по самым точным формулам, все — до мельчайших деталей. Его тело, его мозг, его магия — нигде нет ничего подобного. Он идеален. Существо, создание которого очищено от случайностей и глупых фокусов наследственности, он — само совершенство!

Штайн опустил тетрадь. В глазах магиссы горел фанатичный огонь. Все то же, все так же. Они ничему не учатся, им это неинтересно.

— Хочется повторить опыт? — осведомился секретарь. Феоне усмехнулась:

— Едва ли мне это удастся. Месмер так и не разгадал технологию изготовления этого идеала, и повторить опыт Аскелони невозможно даже с его записями под рукой.

— П-почему? — запинаясь, спросил епископ.

— Потому что нет источника силы. Неужели вы думаете, что слепить эмпата из человеческого зародыша можно вот так просто, с бухты-барахты?! Ха! Для этого нужен мощнейший источник магии, не меньший, чем для создания портала с хроносдвигом, да еще и постоянный, действующий на протяжении как минимум девяти месяцев, — Феоне выбросила вперед руку, и следственная комиссия дружно попятилась. Но над раскрытой ладонью чародейки возникла всего лишь иллюзия — узкая башня с флюгером. Верный себе Штайн тут же ткнул в нее пальцем. Иллюзия. — Айна Граца, господа. Никто не знает, как Аскелони удалось выманить у нее кусок ее магии, потому что он мертв, а его записей на эту тему не сохранилось. Да думаю их и не было никогда.

Феоне сжала кулак, и башенка рассыпалась фиалковыми искрами.

— Ну, а Месмер, — устало закончила магисса, — он просто не с того начал. Он хотел через эмпата получить магию башни — тоже самое, что добывать из цыпленка скорлупу, из которой он вылупился.

— Но почему, — пролепетал судейский чиновник помладше, — почему герцог Рикардо не прекратил это вопиющее... вопиющее... надругательство над своим сыном?! Неужели он не догадывался?

— Да все он знал, этот герцог Рикардо, — отмахнулась чародейка и опустилась на стул, потерла лицо рукой.

— Рокуэльская империя от края мира до края, — протянул Штайн. — Так, так... Заманчиво, заманчиво... Искус, как говорится. И все же, при чем тут Элеонора Робийяр? — как будто про себя пробормотал секретарь Суда.

— Да все при том же, — фыркнула чародейка. — Ведь кроме идеального мужчины, была и идеальная женщина.

— Неужели Элеонора Робийяр?! — возопил чин из Совета.

— Ну что вы, — успокоил коллег Штайн. — Ее дочь Бертиле, первая жена Рамона.

— Ну да, засунуть сразу все, что спер из Айна Граца, в одного человека Аскелони не смог, и разделил на двоих. А уж в их ребенке все должно было совместиться. Увы, с дитем вышла накладка, Рамон и Бертиле не были полукровками по рождению, но... — Феоне засмеялась. — Но детей у них не получилось. Брак тоже оказался неудачным, Рамон не пожелал подавать на развод и жену пристрелил. Вот и все.

Слово "все" комиссия встретила не то, что бы с облегчением, но с единодушным вздохом. Вылившийся на головы следователей ушат грязных тайн был слишком велик, чтобы они могли переварить его сходу. Штайн оглянулся на оглушенных коллег, сердито покачал головой и осведомился:

— Ну так и где же сам граф с его ключом?

Фабиан обнюхал горшок с еще горячей кашей и сурово спросил:

— Откуда вы его сперли?

Рамон широко улыбнулся и пожал плечами. В самом деле, какая разница сумасшедшему эмпату, кого обездолить, лишь бы любимый воспитанник вкусно кушал? Фабиан помешал кашу ложкой. Просо, вареное с маслом и лесными ягодами... Мм, недурно, недурно... то, что нужно после трехнедельного голодания.

"Заодно и ложкой с горшком разжились, мясо стушим с травками, бульон сварим, вкусно будет!" — облизнулся полукровка, наворачивая ароматную кашу. Рамон рвал зубами заячью тушку, зажаренную целиком на вертеле. Кровь пошла Фабиану впрок — сказалась оборотневская половина его натуры. Наконец юноша отодвинул пустой котелок, эмпат тоже вытер рукой губы, покончив с зайцем.

По телу расползалось чувство приятной сытости и сонной истомы, чем немедленно воспользовался граф — придвинулся поближе и потянулся к юноше с пылкими объятиями. Кабальеро не стал сопротивляться: во-первых, все равно не смог бы, во-вторых, лежать в объятиях эмпата было тепло, мягко и очень приятно. Просто лежать, смотреть на огонь, слушать ночь, вдыхать запах Рамона, чувствовать его руки...

— Бьяно... — голос графа был таким сиплым и натужным, словно им год не пользовались.

Фабиан едва не взвился в воздух. Извернулся, уставился в лицо эмпата безумно загоревшимся взглядом — но надежда действительно оказалась безумной. Разум к Рамону не вернулся — граф вспомнил лишь одно, пусть очень важное для него слово.

— Скажи еще раз! — потребовал юноша. Эмпат удивленно пошевелил бровями и... ничего не сказал. Дон Эрбо разочарованно фыркнул. А чего он ждал? Чудесного исцеления? Идальго сузил глаза, пустив в ход волшебное зрение. Картина завораживала: на сером фоне окружающего мира — черная фигура в ярком зеленом ореоле. Но у сумасшедших и слабоумных совершенно другой контур — обычно рваный и темный или мутный. У Рамона — чистое ровное пламя.

Фабиан сморгнул и откинулся на грудь опекуна. Юноша очень устал. Он не знал, что ему теперь делать. Да, Рамон теперь рядом, он жив и здоров, но как ему помочь? Что толку с того, что он, Бьяно, какой-то там "ключ"?

"Никакой пользы, одно расстройство", — мрачно подумал кабальеро, уютно сворачиваясь в могучих объятиях графа.

Рамон вдруг поймал руку мага и прижал к губам. Юноша немного покраснел. Эмпат бережно, как хрустального, уложил полукровку на лежак, ласково взъерошил русые волосы, а через секунду Фабиан задохнулся под тяжестью опекуна. Впрочем, граф тут же оперся на локти, но от шеи кабальеро не оторвался, просто притянул его ближе. Бьяно залился краской, и тут в его уме, как молния, сверкнула мысль. В самом деле, чего мучиться, когда можно взять и проверить? Да еще и совместить полезное с приятным? Полукровка решительно обвил шею эмпата руками, его же бедра — ногами и вызвал в памяти самую яркую картину. Таковой оказалась их первая ночь в хадизарском султанате, но ничего с этим поделать юноша не успел — воспоминание рыбкой выскользнуло из рук и... Рамон на миг замер, а потом как будто щелкнула створка раковины — и Фабиана с головой накрыло чувствами графа, да так, что юноша судорожно вцепился в опекуна, дабы не смыло бурлящим потоком. Реальный мир попросту растворился в этой волне, остались только Рамон и его неистовая страсть пополам с пронзительной до боли нежностью. Разум полукровки не выдержал и сдался: последнее, что Фабиан еще осознавал — это бурные, колючие из-за рамоновой бороды поцелуи и сильные ласкающие руки.

Ее преосвященство неспешно поднесла к губам полупрозрачную чашечку и сделала глоток. Тончайший хадизарский фарфор в длинных хрупких пальцах, темный кофе, жемчужиной перекатывающийся в бело-розовой раковине, терпкий кофейный аромат, плывущий по комнате, — все вместе напоминало Штайну о том, что он попал в совершенно иной мир, в котором таким, как он, не было места. Сава, кардиналесса Рокуэльская, — высокая, худая, смуглая дама изумительной красоты, несмотря на близящееся пятидесятилетие — была похожа на живую икону и даже в давно зачерствевшей душе секретаря вызвала слабый трепет. Однако трепет трепетом, а дело не ждет...

— Что привело вас сюда? — кардиналесса опустила чашечку, и аметистовые четки соскользнули от локтя к запястью женщины. Штайн задержал взгляд на фиалковых камнях, чтобы сосредоточиться.

— Я осмелился потревожить вас, — скрипуче начал секретарь Суда, — дабы пролить свет на некоторые события, связанные с графом Вальдано.

— Так официально? — усмехнулась Сава. Секретарь быстро взглянул ей в лицо — ему не удавалось долго выдержать взор глубоких карих глаз. Возможно, потому, что они впервые за двадцать лет вызвали в Штайне что-то вроде смущения. И от этого чертовски хотелось сделать что-нибудь... какую-нибудь... Так, хватит.

— Что ж, спрашивайте.

Штайн пошевелил кипу бумаг на столе и вдруг резким движением распустил их веером по темному сукну, словно карты.

— Меня интересуют ваши отношения с отцом графа.

— Надо же, как деликатно, — отметила Сава и снова поднесла к губам чашку, потом меланхолично подняла глаза к потолку и надолго замолчала. Когда остенлибцу показалось, что она вовсе не собирается отвечать, потому что уже забыла о его присутствии, кардиналесса изрекла:

— Он был моим другом.

— Да? — не поверил Штайн. Ее преосвященство задумчиво поглядела на него.

— Вам не свойственно верить в хорошее в людях?

— Мы не на исповеди, — сердито ответил Штайн. — И я задаю вам вопросы не из пустой прихоти. Речь идет о двойном убийстве — жены и ребенка.

— Рикардо предлагал мне руку и сердце, — спустя секунду отозвалась Сава. — Это была ошибка молодости, потому что я не собиралась посвящать свою жизнь ничему другому, кроме служения богине.

Секретарь поджал губы. Ее медлительные, полные достоинства манеры южной аристократки вызывали в нем глухое раздражение — наверное, от того, что в них не было привычного Штайну высокомерия.

— И Рамон не мой сын, — так же меланхолически закончила ее преосвященство.

— Однако ваши отношения более чем теплые и дружеские, — секретарь не удержался от ехидной ноты. Сава отставила пустую чашечку и оперлась щекой на руку. В лучистых очах ее преосвященства появилось мечтательное выражение.

— Он мне как сын, — мягко выделив слово "как", сказала она. — Его мать умерла через два года после рождения ребенка. Рикардо больше не женился, но решил, что его сыну необходима... хм... женщина-наставница. И многочисленные герцогские фаворитки для этого не годились.

— То есть, вы настаиваете на том, что ваши отношения с герцогом Рикардо были сугубо дружескими? — уцепился Штайн.

— А вы-то на чем настаиваете?

Секретарь насупился. Ее преосвященство вызывала в нем некое смутное и неприятное ему самому чувство — словно он мальчишка, которому непременно надо плюнуть в чистое озеро только потому, что оно чистое.

— Мне кажется странным, что покойный герцог доверил воспитание своего сына женщине, не связанной с ним никакими узами. Логичнее предположить обратное, — Штайн значимо помолчал. — Рамон похож на вас, не так ли?

— Мы родственники, при том довольно близкие. Может, вы все же поведаете мне, что вы хотите узнать? — чуть утомленно поинтересовалась кардиналесса. Штайн поднялся и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Раздраженно покосился на белую статуэтку богини Феронии. Так, так...

— Меня интересует, почему вы никак не вмешались в происходящее? Если бы вы обратились в Суд...

— Я никак не могла ни во что вмешаться, потому что ничего не знала. Естественно, мне многое казалось странным, но я даже предположить не могла, что твориться в лабораториях Аскелони на самом деле.

— Когда вы узнали? — спросил Штайн, ненавязчиво поправляя массивный перстень. Камень в нем мерцал слишком ярко и с четкой периодичностью. Женщина задумчиво поглядела на амулет истины и устремила взгляд в потолок.

— Первые подозрения у меня возникли, когда молодой Рамон пришел ко мне через несколько дней после свадьбы. Точнее, Рикардо заставил его прийти, потому что молодой человек наотрез отказывался, хмм... заключать свой союз с женой. Сначала мне показалось, что он или бредит, или сошел с ума, во всяком случае, то, что он говорил, звучало настолько дико... Я уговорила его, хотя до этого мужчины ни разу не умоляли меня о разводе, стоя на коленях. Это было ошибкой... Я поняла, когда исповедовала Рикардо.

— Тогда вы и узнали об эксперименте?

Сава провела по высокому лбу рукой.

— Если бы я не уговорила Рамона исполнить супружеский долг, то потом этого не случилось бы.

— Вы вините себя в этом? — насторожился остенлибец. Кардиналесса вздохнула и опустила ресницы.

— Да. Я могла вмешаться, но предпочла не поверить. Хотя девушка была престранной...

— Бертиле Робийяр, — почти по слогам сказал Штайн. — Она была то же, что и Рамон?

— Я бы попросила не называть его "то".

— Судьям будет трудно поверить в их человеческую природу.

Секретарь снова описал круг по комнате. Кардиналесса следила за ним сквозь ресницы; он чувствовал, что ее взгляд тянется за ним, как нитка за иголкой.

— Значит, вы покрывали убийство.

— Она сама виновата.

— Ребенок тоже?

— Я не любящая бабушка, — холодно сказала ее преосвященство. — Между полумертвым уродцем и Рамоном я выбрала Рамона, и сейчас не изменила бы свой выбор. Не говоря уже о том, что наличие такого наследника у Рамона Вальдано ставило бы под удар династию и Рокуэллу.

— Вы сможете доказать, что супруга бывшего герцога, образно выражаясь, начала первой?

— Смогу. Ее многое не устраивало в муже. Она была верной ученицей Аскелони, чего нельзя сказать о Рамоне. После того, как, став герцогом, Рамон отказался участвовать в эксперименте... вопрос был лишь в том, кто успеет первым — она или он.

— Ну что ж, — заключил секретарь, — раз так, то, полагаю, Рамону больше нет смысла скрываться. Где он, ваше преосвященство?

Сава удивленно воззрилась на Штайна.

— Почему вы думаете, что мне это известно?

Секретарь остановился, не окончив круга. Так, так...

А в это время предмет неустанных штайновых забот сидел на лежаке и с отсутствующим видом покачивался из стороны в сторону. Фабиан задумчиво взирал на графа из-под пледа. Юноша не ожидал, что ночь любви произведет на эмпата настолько сокрушительное действие. Рамон морщил лоб, что-то бормотал, беззвучно шевеля губами, перебирал пальцами в воздухе, ерошил волосы и бороду — словом, вел себя то ли как слабоумный, то ли как умалишенный. Бьяно тихо фыркнул. Ну да, ключ и замок наконец слились в страстных объятиях, и где результат?

— Томоэ, — раздраженно окликнул Рамона юноша. Граф вздрогнул, обернулся и медленно, по слогам, произнес:

— То-мо-э...

— Рамон? — дон Эрбо настороженно приподнялся на локте.

— Рамо-о-о-он, — протянул эмпат, прислушался к сказанному, всесторонне обдумал и решительно стукнул себя кулаком в грудь: — Рамон!

— Вальдано, — напряженно добавил идальго.

— Вальдано, — согласился граф. Фабиан подполз поближе и пытливо заглянул в бледно-серые глаза. Разума там не прибавилось, но и назвать взор графа сумасшедшим уже было нельзя. Скорее в глубине его глаз метались неясные тени, похожие на отсветы заклятий, словно Рамон колдовал про себя; но колдовал ли? Или, быть может, это снова проявлялась магия башни?