Горный ключ - 2

Миро бесцельно брел по галерее, нависающей над третьим этажом. Свита понятливо отстала — придворные уже усвоили, что перед официальными приемами и заседаниями их сиятельство желает побыть один, тем более что в этот раз было над чем поразмыслить. Решительные действия Верховной рокуэльской волшебницы на севере вызвали у Ординарии бурю негодования, особенно потому, что Феоне наотрез отказалась пускать в замок ординарских магов и наемников без сопровождения. В качестве оного чародейка требовала ни много ни мало — комиссию Совета Араны по расследованию магических преступлений. Ординария в долгу не осталась, заявив, что расследованию подлежит как раз поведение чародейки; поэтому Рамиро обуревали мрачные предчувствия насчет сегодняшней аудиенции. Конфликт уже дошел до той точки, после которой возможна только открытая война. Томоэ вздохнул. Рамона бы сюда, уж он-то сообразил бы, как и что делать...

Вздох юноши подхватило тихое эхо. Миро прислушался.

— Псст! Пссст! — охотно повторило оно. Герцог пошел на голос. Когда он проходил мимо неприметной двери, из-за нее высунулась маленькая женская ручка и ловко цапнула монарха за рукав парадного камзола.

— Да идите же сюда! Зову, зову...

— Веро? — удивился Рамиро. Девушка увлекла томоэ в узкую темную комнатку для слуг, и с трудом уместив в помещении обширные парадные юбки, прошептала:

— Вы сейчас будете говорить с отцом Эмилем?

— Да. То есть он будет на аудиенции для послов и если...

— Да не говорите вы! Слушайте!

Рамиро замолчал, Верона — тоже.

— Вы чем-то взволнованы? — спросил томоэ после некоторой паузы.

— Не совсем. Помните, я говорила, что отдала ему дневники? Так вот, этот... добрейший пастырь вздумал меня шантажировать. Он требует, чтобы я шпионила в пользу Аргаса.

— Требует?! Да как...

— Вот я и согласилась.

Спокойствие, с которым жена выдала эту новость, сразило Миро на месте. Он бы покачнулся, если бы в комнате еще оставалось свободное от юбок место, а так — просто задергался:

— Согласилась? Но зачем?!

— Чтобы шпионить, — терпеливо пояснила Веро. — Только об этом, конечно, никто не должен знать, ну, кроме вас. Вы никому не скажете?

Миро по привычке пригладил гладко выбритую верхнюю губу (Верона наложила вето на его усы в первую же неделю брака).

— Это опасно, — наконец сказал томоэ. — Что, если он догадается?

— И что? — бестрепетно отозвалась девушка. — Что он мне сделает?

— Все равно. Вы — герцогиня Рокуэльская, шпионить, да еще в роли двойного агента... Веро, это же не игра.

— Ну он же не предлагает мне красть тайные военные планы или сыпать крысиный яд вам в бокал. Так — доносить помаленьку.

— Мне нужно подумать, — строго ответил Рамиро. — Я все равно это не одобряю. Даже ради блага Рокуэллы.

— Ох, да не будьте ребенком! Нас ждет, самое меньшее — внеочередное заседание Генеральных штатов, а то и вовсе — Суд, самое время подсунуть им ложные сведения! Пусть думают... ну, например, что вы напуганы и растеряны и хотите пойти на поводу у Суда. Или что Рамон впал в немилость, и Феоне тоже.

— Но это должно быть достаточно убедительно...

— Вот поэтому я вам и сказала, — аргаска потупилась. — И вообще, мы же договорились, помните?

— Так вы меня защищаете? — улыбнулся томоэ.

— По мере своих сил. Пойдемте к ним? А то сейчас свита явится искать сюзерена, еще подумает нехорошее...

— Почему нехорошее? Мы в поте лица трудимся над наследником рокуэльского трона, — Миро протянул к жене руки, но та, сурово погрозив ему пальчиком, толкнула панель и скрылась за потайной дверью.

"Интересно, сколько их тут? — подумал Ибаньес. — И все ли ходы она знает?"

Тем временем отец Эмиль Дюпре, посол Аргаса в Рокуэлле, расхаживал по залу для малых приемов. Послов было довольно много, но почти все внимание привлек к себе невысокий худощавый господин в мантии золотистого шелка. Он благосклонно улыбался всем вокруг и поигрывал длинными каштановыми локонами. Октавио Лемуэ — ординарский посол, точнее, комиссар по внешним делам, был главной персоной на приеме. Собственно, отец Эмиль был уверен, что его коллеги притащились на малый прием в таком количестве только ради того, чтобы послушать, как Лемуэ сцепится с юным Ибаньесом.

Ждать пришлось недолго: едва большие часы дотикали до двенадцати, как высокие резные двери распахнулись, являя послам юную чету. Естественно, герцога и герцогиню сопровождала немалая свита, а с нею — и охрана; в зале быстро стало тесно. Послы, дипломаты и их секретари прибились поближе к креслам правителей, усердно сгибаясь в поклонах. Отец Дюпре, напротив, постарался отодвинуться подальше и занял оконную нишу. Не стоило лишний раз мелькать перед глазами доньи Вероны; впрочем, в послушности девицы священник не сомневался. Уж кому-кому, а ей меньше всех выгодно, чтоб правда вышла наружу. Юный Ибаньес слишком привязан к бывшему томоэ, и едва ли Верона захочет так рисковать своим положением...

Место справа от Рамиро занял секретарь. В руках он держал тонкую папочку — там хранился список послов, в соответствии с которым их допускают пред светлые герцогские очи. Но едва секретарь распустил шелковые завязки папки и открыл рот, дабы огласить имя первого счастливца, как в заведенный порядок вмешалась высшая сила.

— Господа, — сказал Миро, обводя почтенное собрание долгим взглядом, — сегодня нам предстоит обсудить несколько важных вопросов... важных для нас всех. Господин Лемуэ, мы хотим выслушать вас первым.

Отец Эмиль вздул густые усы. Так-так, похоже, у Рокуэллы пара козырей в рукаве... или у молодого томоэ свербит в одном месте.

Октавио Лемуэ выдвинулся вперед, почтительно поклонился и передал первому помощнику секретаря свиток.

— Ваше сиятельство! К своему глубокому прискорбию я снова вынужден говорить о делах на севере. До нас опять дошли сведения о возмутительном самоуправстве Верховной волшебницы.

Помощник передал свиток секретарю, секретарь распечатал и вручил герцогу. Ибаньес пробежал глазами послание Ординарии; юная Веро вытянула шейку, стараясь заглянуть мужу через плечо. Рамиро дочитал и, к вящему изумлению посольского корпуса, передал свиток супруге.

— Что же вы называете возмутительным самоуправством? — осведомился томоэ.

— Ваше сиятельство, эта женщина взяла штурмом мирный замок, незаконно захватила в плен всех его обитателей, силой удерживая их, отказывается...

— Вы ошибаетесь, — сказал Ибаньес. — Вы представляете действия Верховной волшебницы едва ли не как пиратский рейд, но она действовала с нашего ведома и согласия.

Отец Эмиль поднялся на цыпочки. Прочие послы зашептались, возбужденно и недоуменно переглядываясь. Лемуэ холодно улыбнулся. Выходка венценосного щенка не произвела на него никакого впечатления, так что, если Миро рассчитывал ошарашить противника наскоком...

— Позволено ли мне будет спросить, почему ваше сиятельство выдали ей столь широкие полномочия?

— Верховная волшебница защищает жизнь и честь одного из наших подданных, графа Вальдано, — невозмутимо ответил Рамиро. — Граф Вальдано был похищен комиссаром Ординарии Луи Месмером в Хадизарском султанате, где находился с посольской миссией. Телохранитель графа — дон Эрбо бесследно исчез. Когда мы узнали, что граф находится в заключении в известном вам замке, что на нем ставят опыты, словно он дикий зверь, мы сочли своим долгом вмешаться.

Усы отца Эмиля вскипели, как черный с проседью прибой. Неясные слухи такого рода давно уже бродили среди посольского корпуса, но слухи — это одно, а практически официальное заявление монарха — другое. Любезная улыбка Лемуэ стала еще медовее.

— Надо ли это понимать, — едва ли не промурлыкал он, — что ваше сиятельство полагает Ординарию виновной в столь диком преступлении?

На губах Рамиро тоже появилась улыбка.

— Это надо понимать, как официальный вызов в Суд Паладинов, — сообщил юноша всем присутствующим. — Мы обвиняем Ординарию в похищении графа Вальдано и в проведении над ним запрещенных опытов, а так же в покушении на его жизнь.

— Ваше сиятельство, — улыбка Лемуэ выражала одновременно твердость, сочувствие и почтительное снисхождение к юности; комиссар наверняка долго упражнялся перед зеркалом, — в таком случае, от имени Ординарии я требую, чтобы наших представителей допустили в замок для разбирательства.

— Непременно, — уверил посла Рамиро. — Однако не раньше, чем Совет Араны создаст комиссию по расследованию. Вот тогда...

— Но ваше сиятельство!..

— Господин посол, — мелодично вмешалась Верона, — если у вас есть неоспоримые доказательства невиновности Ординарии — предъявите нам их!

Прочие послы молча вытаращились на государыню. Долгие десятилетия герцогини только украшали собой трон и рожали детей, не проявляя никакой политической активности. Лемуэ сдержанно поклонился.

— Ординария предъявит доказательства комиссии Совета, ваше сиятельство.

"То есть, когда сфабрикует", — отметил отец Эмиль. Ординария явно не ожидала такого открытого и стремительного нападения; да и все полагали, что Рокуэлле есть, что скрывать. Выходит, что Оливарес решил бросить карты на стол и повести войну в открытую... или — неприятно, но ведь возможно! — щенок на троне хорош сам по себе, без Оливареса.

"Ну что ж, кто бы из них не проиграл — Рокуэлла или Ординария — Аргас все равно останется в выигрыше", — подумал отец Эмиль.

Когда Фабиан очнулся, его куда-то несли. Голова юноши покоилась на плече мужчины, и от этого плеча до головокружения пахло Рамоном. Сначала полукровка просто блаженствовал, уткнувшись носом под воротник графа, потом, внезапно осознав, кто же его тащит, задергался, но Рамон крепко стиснул добычу в руках. Чародей побился и обмяк: сил на активное сопротивление не осталось. Опекун над его макушкой довольно хмыкнул. Бьяно закрыл глаза (в них как-то странно двоилось и мутилось, лучше не смотреть) и снова зарылся лицом в рубашку графа.

Эмпат между тем бодро шел по берегу реки. Заросшие лесом горы неторопливо глотали солнце, и сверкающее зеркало водопада наливалось темным серебром. Слева зияло черное око пещеры с костром-зрачком. Рамон шагнул под каменный свод и бережно сгрузил свою ношу на лежак. Заботливо подоткнул плед, который утащил вместе с Фабианом. Юноша открыл глаза, всмотрелся в опекуна и невольно сжался. Перед ним сидел некто рамонообразный, но довольно страшный, смахивающий на сильвана: черная грива нечесаных волос, свисающих до груди, густая черная борода, рот, почти скрытый кустистыми усами, живописно изодранная одежда, и, главное, — из гущи черных волос светились серые глаза без малейших признаков разума.

— Т-т-томоэ? — уточнил дон Эрбо. Усы зашевелились, как будто зажив своей отдельной жизнью, и приподнялись, сверкнули зубы — Рамон улыбался. Бьяно зажмурился; загрубевшие пальцы ласково прошлись по его лицу от виска к подбородку. Ощущение было настолько знакомым, что у юноши вырвалось:

— Рамон, это ты?!

— Гмпф, — отозвался граф и обеспокоенно пощупал ребра воспитанника. Полу-оборотень собрал волю в кулак и твердо взглянул в глаза правде. Правда, озабоченно склонившаяся над ним, лучше не стала, но... от нее пахло Рамоном (причем довольно сильно), и Бьяно порывисто и крепко обнял опекуна, уткнулся в спутанные волосы. И только тогда сообразил, почему так странно себя чувствует: боль под сердцем исчезла. Граф провел рукой по хребту юноши, неодобрительно поцокал языком и уложил полукровку на лежак. Фабиан попытался уцепиться за обретенный "замок", но тот поднялся и ускользнул. Вернулся с оленьей ляжкой — уже остывшей, но до того зажаренной целиком. Юный маг понюхал и отвернулся — после трехнедельной голодовки он не смог бы переварить такое блюдо. Рамон оторвал от ляжки кусок поменьше и снова предложил его воспитаннику, как цветы — несговорчивой даме.

— Мне нельзя, — сказал Фабиан. Эмпат вслушался, склонив голову набок. Юноша потер лоб. Как ему объяснить? И понимает ли он слова? Но ведь связь же снова есть! Она еще была неустойчивой, полукровка ощущал ее тонкие вибрации, но — почему бы и нет? Бьяно представил себе миску с бульоном и направил образ Рамону. Граф вздрогнул, изумленно уставился на идальго и коснулся своей груди около сердца. Фабиан досадливо закусил губу, но тут эмпат поднялся, нашарил палку и насадил на нее оленину. Укрепив "вертел" над низким очагом, грубо сложенном из камней, эмпат с мурлыканьем большой сытой кошки растянулся на лежаке и привлек к себе Фабиана. Однако, к облегчению мага, этим и ограничился. Вертел поворачивался сам. Видимо, Рамон пользовался магией неосознанно, по мере надобности, не утруждаясь оформлением чар в слова.

Полу-оборотнь пристально вгляделся в опекуна. Идальго видел немало сумасшедших и слабоумных — чародеи обязаны были лечить и то, и другое, на практических занятиях юноша часто наблюдал за ходом болезни и ее излечением. И Рамон вовсе не был похож на безумца или идиота. Скорее, все выглядело так, будто граф забыл себя — забыл, кто он, какое положение занимает, забыл своих друзей и все, что знал. Хотя Фабиана помнил. Или не помнил, но узнал ключ? Усы и борода графа снова зашевелились, и он потрепал полукровку по голове, нежно тронул острый кончик уха.

Что будет, если заглянуть в душу к самому эмпату? Вроде бы их связь двухсторонняя, хотя Фабиан еще ни разу не пользовался возможностью залезть к Рамону в чувства. И подозревал, что бывший герцог такого не одобрит.

По пещерке поползли упоительные ароматы обжаривающегося мяса. Фабиан сглотнул слюну; желудок скрутило. Рамон тут же обеспокоенно приподнялся, заглядывая в лицо воспитаннику.

"Ну как ему объяснить-то?!"

Граф же сгреб полу-оборотня в охапку и принялся укачивать. Идальго затошнило.

— Псссстиии... — сдавленно выдохнул маг. Эмпат не впечатлился и продолжал ласково тискать возлюбленного, как котенка. От удушения юношу спасло шкворчание мясного сока, капающего в огонь. Рамон отвлекся, снял с огня вертел и подул на куски оленины, остужая. Потом снова сунул Фабиану.

— Нельзя! Мне это нельзя! Нужен бульон. Бульон, понимаешь?

Эмпат внимательно выслушал, встряхнул головой и отправил ломтик мяса в рот; задумчиво прожевал и поднялся. Бьяно встревожено следил за ним.

— Ты куда?

Но граф, не оглядываясь, вышел из пещеры. Фабиан попробовал укусить оленину, но желудок отозвался гневной судорогой. Юноша устроился на лежаке, мрачно, с вожделением глядя на оленью ляжку.

Вернулся Рамон на удивление быстро. Каким образом он поймал зайца — Бьяно не понял. Не руками же... хотя возможно: ни одной раны на тушке не было, зайцу просто свернули голову. Эмпат снова уселся рядом с воспитанником и ткнул тушку ему в лицо.

— Не смешно, — буркнул Фабиан. Рамон чиркнул пальцем по горлу зверушки и сделал вид, что высасывает из нее кровь.

— Совсем обалдел? — поперхнулся юноша: вот еще, кровь сосать! Хотя... не такая уж она и противная, у Хуана была очень даже ничего... Но что будет, если наглотаться крови после многодневного голодания? В принципе, для оборотня питье крови скорее целебно, а для полу-оборотня?

— Ладно, давай.

Граф с нежностью кормящей матери прижал юношу к себе, обнимая одной рукой, а другой — настойчиво подсовывая зайца. Полукровка брезгливо подергал носом, разобрал шерсть у горла зверька и вонзил клыки в добычу. В рот потекла горячая, сладкая, вкусная... мм... Рамон умиленно наблюдал за ходом питания.

Спустя несколько минут идальго сполз на лежак, сыто облизываясь. Эмпат уплетал оленину. Похоже, кровопийство возлюбленного полукровки никак не отразилось на его аппетите. Бьяно сонно зевнул.

— Вообще-то, — пробормотал он, — меня надо поить бульоном, кормить нежирным творогом, протертыми овощами и жидкими кашами. Но это мне не светит, верно?

Рамон задумчиво посмотрел на юношу, и Бьяно стало совсем тоскливо. Что ж, он так и будет обращаться с опекуном, как с дрессированной собачкой?! Собака хоть лает, а он даже не разговаривает! И даже если он не сумасшедший, то... все равно ничего хорошего в этом нет. Будь граф обычным сбрендившим бедолагой, Фабиан смог бы воспользоваться парой выученных в гимназии заклятий, а так даже неясно, что делать и как лечить. Феоне, правда, считала, что ключ может вернуть эмпату рассудок. Кабальеро зарылся под плед. Ну вот, ключ и замок встретились, граф того гляди засунет... кхм! И что? Что делать-то надо? Не переспать же с ним, в самом деле! Хотя кто его знает... юноша из-под пледа покосился на Рамона. Граф тоже собирался лечь: он отнес остаток оленины и зайца в самый холодный угол, завернул в листья, подбросил в очаг несколько сучьев. Идальго поежился. Лежак (груда еловых веток, покрытая волчьей шкурой) все равно был один.

Наконец беглый аристократ улегся, притянул к себе полукровку и осторожно взял губами острый кончик его уха. Фабиан мигом покрылся мурашками.

— Т-томоэ, может, не надо? — робко заикнулся идальго. Но, видимо, отощавшие до костей полукровки бывшего герцога не возбуждали, а, может, он просто опасался переломать возлюбленному ребра, прижав покрепче; а потому разврат ограничился прочувствованным сопением в ухо, парой поцелуев в щеку и общим лежаком.

Герман Штайн — мужчина внушительный и крупный, как остенлибский шкаф — смотрел на ординарский замок так, словно ему были заранее неприятны и само строение, и все, кто в нем обретаются. За спиной секретаря толклись члены следственной комиссии, числом в одиннадцать штук — пара чародеев, епископ с епископессой, четыре чиновника от Совета Араны, три — от Суда, в довесок — Октавио Лемуэ, представитель ответчика; на свое малое стадо секретарь Суда Паладинов глядел не менее сурово. Штайн лично возглавил комиссию по расследованию безобразия, которое уже метко нарекли Остенлибским скандалом. Дело обещало быть нелегким: обе стороны так и сыпали взаимными обвинениями, да еще вся эта магическая кутерьма... Остенлибец чуть поморщился. Магов и магию он не любил, хотя и признавал их полезность; однако не боялся ни трудностей, ни колдовства, ни высокого происхождения участников свары.

Медленно опустился подъемный мост, и у другого его конца следственная комиссия узрела хрупкую женскую фигурку. Верховная рокуэльская волшебница вышла лично встретить дорогих гостей. Штайн неодобрительно нахмурился на ее мужское платье. Для важной встречи магисса могла бы выбрать костюм поприличнее.

— Добрый день, ваша честь, — любезно улыбнулась Феоне, когда комиссия пересекла мост.

— Добрый, — сурово ответил секретарь и вручил женщине увесистый свиток с печатями. Волшебница развернула его, ознакомилась с перечнем полномочий комиссии, придирчиво проверила все печати на подлинность, пересчитала визитеров по головам и щелкнула пальцами. Свиток исчез.

— С чего начнем? — деловито осведомилась магисса.

— Пожалуй, с ваших извинений, — ядовито улыбнулся Лемуэ. — С того, что вы совершенно без повода с нашей стороны захватили и силой удерживаете...

— Господа, — холодно сказал Штайн. Полукровки изумленно уставились на смертного, явно не понимая, что секретарь Суда — не то лицо, которое можно безнаказанно игнорировать. — Извольте воздерживаться от эксцессов. Донна Феоне, мы желаем осмотреть место преступления.

— Да тут весь замок — сплошное место преступления, — сквозь зубы бросила магисса.

— С того момента, когда вы взяли его штурмом — безусловно, — не остался в долгу Лемуэ.

— Господа, — повторил Штайн тем тоном, от которого нервные свидетели покрывались мурашками и начинали заикаться. — Вы не в песочнице, но если вы намерены и дальше делить совочек и ведерко... — секретарь остановился и пронзил взглядом сначала побледневшего комиссара, потом — покрасневшую магиссу. Чародеев он тоже не боялся. Феоне медленно выдохнула сквозь зубы и отступила в сторону — гостям стал виден "короткий" портал, от ворот прямо во внутренний дворик.

— Благодарю, — кивнул Герман Штайн и решительно шагнул в портал.

Дворик был узкий, квадратный, как штольня, сверху — кусочек серого неба в зубцах, венчающих стены. По центру — магический тент, под ним — останки эшафота; на стенах — дымные пятна и следы ремонта. По углам — покореженные, оплавленные... хм, подставки?

— Что это?

— Сосуды, в которые Луи Месмер хотел собрать вырвавшуюся из-под власти Рамона магию, — сухо отозвалась Феоне. Штайн вдумчиво кивнул, наклонился и провел пальцами по мелкой цветной крошке, усеивающей плиты двора.

— А это, если не ошибаюсь, тоже остатки этих сосудов? Кристаллы-сборники?

— Да.

Штайн подошел к эшафоту. Так, так... обломки лежали на диво правильно — по форме пентаграммы. Кое-где обугленные, местами — оплавленные, но даже мелкая стружка не выпадала за пределы пятиконечника. Сожжение, хм... Выходит, правда...

— Месмер действительно намеревался сжечь графа Вальдано?

— Да.

— С какой целью?

Магисса вздохнула.

— А вы поймете?

Штайн метнул в нее еще один взгляд.

— Как утверждает господин Месмер, он хотел спровоцировать графа на проявление силы, и посчитал, что непосредственная опасность для жизни... — Феоне остановилась и перевела дух. — Словом, думал, когда Рамон узрит костер, то притащит в замок ключ и сам выплеснет магию для защиту. Луи только того и надо. Было.

Секретарь хмыкнул. Оригинальная мысль. Вполне в духе Ординарии — поймать и шантажировать. Остенлибец подошел к стене, потрогал свежий раствор между камнями. Так, так, заделанный пролом.

— Били тараном? — осведомился Штайн.

— Нет. Пара разрывных заклятий.

— А как вы вообще смогли проникнуть в замок? — полюбопытствовал один из судейских чинов. — Он ведь должен быть защищен от любого чуждого проникновения, да и замаскирован от посторонних глаз и чар.

— Так и было, — подтвердила Феоне. — Я смогла привести в замок столько людей только благодаря паре очень мощных порталов, направленных друг к другу. Один был создан в замке, другой — там, где я находилась.

— Разве в замке не заметили бы эти порталы? — удивился чиновник. Феоне усмехнулась.

— Во-первых, в замке знали только о внутреннем портале. Во-вторых, знать о внешнем они не могли, потому что он был с хроносдвигом и раскрылся лишь тогда, когда наступила нужная точка времени. Первый портал, созданный в замке, был только наметкой, путеводной нитью, по которой протянулся второй. Вы понимаете, о чем я? — озаботилась магисса.

— Госпожа чародейка несет чушь, — отрезал Лемуэ. — Для портала с хроносдвигом нужны усилия десятков магов, причем не последнего разбора. Таковые порталы создавались всего лишь шесть раз за всю историю магии. За пять тысячелетий! Из них четыре раза — неудачно.

— Да, нужны усилия десятков, — в очах магиссы сверкнул фиалковый отсвет. — Или один, но сверхмощный источник сил. Ваша честь, что вы знаете об Айна Граца?

Штайн колупнул ногтем раствор. Айна Граца, Айна Граца... все они слишком много о ней думают, вот и результат. Впрочем, когда это магам было ведомо чувство меры? Главное — залезть, создать, изобрести, а зачем, да стоит ли, да чем все обернется и кому аукнется — да когда их волновали столь низменные материи?!

— Если я правильно понял, то с наступлением точки времени, раскрылся портал, который доставил в замок юного дона Эрбо. На что и рассчитывал Месмер. Затем, по следу портала в замок явились вы. Граф... хм, расстроился и сбежал. Так?

Феоне молча сверкнула на секретаря глазами. Остенлибца это не тронуло.

— Так.

— Минуточку, я не понимаю, — вмешался судейский маг. — Что за ключ? При чем тут магия башни?

— Рамон, — сказала волшебница, — был эмпатом. Искусственным эмпатом, созданным с помощью Айна Граца. Где еще, по-вашему, могло взяться столько силы?! А дон Эрбо — это ключ. У каждого эмпата есть свой ключ... с помощью которого эмпатом можно управлять, как куклой на ниточке.

— О боги, — прошептал чиновник Совета. — Искусственный полукровка?! Но это невозможно!

— Нет, — терпеливо сказала женщина. — Он не искусственный полукровка. Он — человек, но маг. Все благодаря башне.

— Нет, какая чушь! — вознегодовал Лемуэ. — Какой бред! Никто не может делать магов из обычных людей, тем более — лепить их, как посуду из глины.

— Отчего же, — усмехнулась Феоне. — Был один маг, который смог создать волшебника искусственно. Именно за ним охотился Месмер по заданию Ординарии. Именно затем похитил графа Вальдано и проводил над ним опыты. Именно потому хотел заполучить магию Айна Граца...

— Нет, какая ерунда! Неужели вы думаете, что кто-нибудь в Ординарии поверит в такую ахинею?!

— Почему думаю? — спокойно ответила Феоне. — Я знаю.

Следственная комиссия притихла. Пара волшебников сверлила друг друга глазами. Штайн неслышно обходил дворик, останавливаясь у выбоин и дымных пятен. Все как всегда. Ничего не меняется. Разница лишь в том, что Аскелони удалось, а с последствиями гениальных озарений опять разбираются выжившие.

— Если я верно помню, граф убил своего создателя, — протянул Штайн, — своеобразная благодарность... однако свой секрет Аскелони унес в могилу. Разве нет?

Он остановился перед Феоне, заложив руки за спину, качнулся с носка на каблук и обратно, глядя в яркие очи магиссы блекло-серыми глазками. Октавио Лемуэ кривил губы в злой усмешке. Комиссия затаила дыхание.

— Может, пойдем в лабораторию? — предложила магисса.

Лаборатория впечатляла. Штайн хмыкнул. Даже не будучи магом, он вполне мог оценить объем финансирования. Нынешний глава Ординарии вцеплялся мертвой хваткой в каждый грош в своей казне, и чтобы так основательно поистратиться ему требовалась очень веская причина. Остенлибец неторопливо переходил от устройства к устройству, изучал рычажки и инструменты, листал журналы записей. Да если б Ординария потратила столько денег на что-нибудь полезное!

— Немало, — наконец констатировал секретарь. — Вложения, однако...

Лемуэ гордо молчал, покусывая губу. Весь вид комиссара выражал высокомерное презрение.

— Ординария не имеет к этому отношения, — отрезал Лемуэ. — Это все — дело рук Месмера, и за его действия, абсолютно самовольные, мы не несем никакой ответственности.

— Месмера? — изогнула бровь Феоне. — Помилуйте! Да он живет на одно жалование! Всего его годового дохода едва хватило бы на оплату вот этой установки по передаче эмоций! — магисса хлопнула по столу с кнопками, задела одну, и стол мигом расцветила дюжина огоньков. Члены комиссии шарахнулись в разные стороны, прикрывая лица плащами. — Не волнуйтесь, оно не работает.

— Но зачем все это? — Штайн потыкал пальцем в кнопки, вызвав острый душевный трепет в коллегах.

— Для опытов, естественно. С одной стороны, Месмер хотел заполучить магию Айна Граца, с другой — изучить самого Рамона. Конечно, для того, чтобы по получении силы башни повторить столь блестящий опыт.

— То бишь создать нового эмпата? — с дрожью в голосе осведомился епископ из комиссии. Феоне кивнула. — Какое богопротивное намерение!

— И откровенно нелепое, — вставил Лемуэ. — Неужели вы полагаете, что кто-то из высших ординарских чинов стал бы тратить деньги на такой безумный прожект?

— И как, удалось Месмеру вытрясти из графа искомое? — спросил Штайн, засовывая руку в широкий наручник.

— Нет. Но граф, видите ли, эмпат, — Феоне коротко фыркнула. — А у них, эмпатов, есть своеобразная особенность — они почти не испытывают чувств.

— Как это? — удивился епископ. — А голод, жажда? А если туфли жмут?

— Это не чувства, — отмахнулась магисса. — Так, физические ощущения. Ведь чтобы сосуд наполнился — в нашем случае эмоциями других людей — он должен быть пуст.

— Теория пустого сосуда, — холодно сказал Лемуэ. — Всего лишь теория, экспериментального подтверждения она не получила. Материала слишком мало.

— Эмпаты — это очень редкий, хм... вид магов, — улыбнулась Феоне. — Большинство не выносят шквала чужих эмоций и гибнет еще до того, как у них оформятся защитные механизмы, сортирующие эмоции. Но у тех, кто выжил, есть "ключи".

— Какие ключи? — удивилась епископесса. — От чего?

— Не от чего, а кто. Теория "ключ-замок".

— Это вообще не теория! — вознегодовал Лемуэ. — Это всего лишь предположение, даже не подтвержденное теоретическими выкладками!

— Ключ — это единственный человек... или полукровка... к которому эмпат испытывает сильные, до одержимости, чувства, — Феоне по-кошачьи сузила глаза. — Такие сильные, что эмпат жить без ключа не может, а потому для полного подчинения эмпата достаточно получить ключ и пригрозить ему пистолетом.

— Господа, еще раз обращаю ваше внимание — это не теория, это лишь предположение! — возвысил голос Лемуэ.

— И из-за этого предположения Ординария выбросила на ветер столько денег? — полюбопытствовал Штайн.

— Вы не найдете в нашей отчетности ни единого счета...

— Не сомневаюсь. В том, что не найду.

Секретарь сделал круг по комнате. Картина сложилась; она нравилась Штайну своей стройностью и не нравилась — содержанием.

— В общем-то, логично, — отметил он. — На сколько дон Эрбо младше графа? Четырнадцать? Пятнадцать лет? Значит, к этому возрасту опасный рубеж для эмпата был перейден, и где-то родился мальчик-полукровка... которого спустя десять лет граф купил на невольничьем рынке.

— И которого растлил, прикрываясь глупостями о якобы непреодолимом влечении, — вкрадчиво прошипел Лемуэ. — Напомните мне, мать Мария, как церковь карает хадизарский грех?

— Суть не в грехе, — сурово перебил Штайн, — хотя это и отвратительно. Суть в том, что я пока не вижу доказательств тому, что Рамон — искусственный эмпат. Где они, донна Феоне?

— В моем кабинете, третий шкаф от окна, — буднично отозвалась чародейка. — Желаете ознакомиться?

— Желаю.

Следующий портал привел комиссию в бывший месмеровский кабинет, который Феоне занимала на правах победителя. Оказавшись в комнате, магисса сразу же распахнула дверцы шкафа и вытащила коробку с тетрадями. Поставив ее на стол, она сняла с коробки крышку и стала выкладывать на стол тетрадь за тетрадью.

— Какой свежий вид у ваших доказательств! — восхитился Лемуэ. — Фабриковали в соседней комнате?

— Конечно, — чуть раздраженно отозвалась Феоне. — Это копии.

— А оригиналы у них есть? — фыркнул комиссар.

— Есть. Но оригиналы мы представим только Суду. Во имя их же сохранности, — магисса убрала коробку и щедро придвинула всю гору тетрадей к следственной комиссии. Штайн взял одну книжечку и бегло пролистал.

— Зашифровано... это записи Месмера?

— Нет, ваша честь. Им намного, намного больше лет.

— Аскелони, — понимающе протянул секретарь.

— Мда. Он, знаете ли, был экспериментатором по натуре, — Феоне небрежно взъерошила кипу тетрадей. — Рамон и есть плод его эксперимента, — волшебница мечтательно вздохнула. — Вы даже не понимаете, насколько граф Вальдано уникален... Каждая линия его тела, каждая пропорция, каждая косточка — все рассчитано по самым точным формулам, все — до мельчайших деталей. Его тело, его мозг, его магия — нигде нет ничего подобного. Он идеален. Существо, создание которого очищено от случайностей и глупых фокусов наследственности, он — само совершенство!

Штайн опустил тетрадь. В глазах магиссы горел фанатичный огонь. Все то же, все так же. Они ничему не учатся, им это неинтересно.

— Хочется повторить опыт? — осведомился секретарь. Феоне усмехнулась:

— Едва ли мне это удастся. Месмер так и не разгадал технологию изготовления этого идеала, и повторить опыт Аскелони невозможно даже с его записями под рукой.

— П-почему? — запинаясь, спросил епископ.

— Потому что нет источника силы. Неужели вы думаете, что слепить эмпата из человеческого зародыша можно вот так просто, с бухты-барахты?! Ха! Для этого нужен мощнейший источник магии, не меньший, чем для создания портала с хроносдвигом, да еще и постоянный, действующий на протяжении как минимум девяти месяцев, — Феоне выбросила вперед руку, и следственная комиссия дружно попятилась. Но над раскрытой ладонью чародейки возникла всего лишь иллюзия — узкая башня с флюгером. Верный себе Штайн тут же ткнул в нее пальцем. Иллюзия. — Айна Граца, господа. Никто не знает, как Аскелони удалось выманить у нее кусок ее магии, потому что он мертв, а его записей на эту тему не сохранилось. Да думаю их и не было никогда.

Феоне сжала кулак, и башенка рассыпалась фиалковыми искрами.

— Ну, а Месмер, — устало закончила магисса, — он просто не с того начал. Он хотел через эмпата получить магию башни — тоже самое, что добывать из цыпленка скорлупу, из которой он вылупился.

— Но почему, — пролепетал судейский чиновник помладше, — почему герцог Рикардо не прекратил это вопиющее... вопиющее... надругательство над своим сыном?! Неужели он не догадывался?

— Да все он знал, этот герцог Рикардо, — отмахнулась чародейка и опустилась на стул, потерла лицо рукой.

— Рокуэльская империя от края мира до края, — протянул Штайн. — Так, так... Заманчиво, заманчиво... Искус, как говорится. И все же, при чем тут Элеонора Робийяр? — как будто про себя пробормотал секретарь Суда.

— Да все при том же, — фыркнула чародейка. — Ведь кроме идеального мужчины, была и идеальная женщина.

— Неужели Элеонора Робийяр?! — возопил чин из Совета.

— Ну что вы, — успокоил коллег Штайн. — Ее дочь Бертиле, первая жена Рамона.

— Ну да, засунуть сразу все, что спер из Айна Граца, в одного человека Аскелони не смог, и разделил на двоих. А уж в их ребенке все должно было совместиться. Увы, с дитем вышла накладка, Рамон и Бертиле не были полукровками по рождению, но... — Феоне засмеялась. — Но детей у них не получилось. Брак тоже оказался неудачным, Рамон не пожелал подавать на развод и жену пристрелил. Вот и все.

Слово "все" комиссия встретила не то, что бы с облегчением, но с единодушным вздохом. Вылившийся на головы следователей ушат грязных тайн был слишком велик, чтобы они могли переварить его сходу. Штайн оглянулся на оглушенных коллег, сердито покачал головой и осведомился:

— Ну так и где же сам граф с его ключом?

Фабиан обнюхал горшок с еще горячей кашей и сурово спросил:

— Откуда вы его сперли?

Рамон широко улыбнулся и пожал плечами. В самом деле, какая разница сумасшедшему эмпату, кого обездолить, лишь бы любимый воспитанник вкусно кушал? Фабиан помешал кашу ложкой. Просо, вареное с маслом и лесными ягодами... Мм, недурно, недурно... то, что нужно после трехнедельного голодания.

"Заодно и ложкой с горшком разжились, мясо стушим с травками, бульон сварим, вкусно будет!" — облизнулся полукровка, наворачивая ароматную кашу. Рамон рвал зубами заячью тушку, зажаренную целиком на вертеле. Кровь пошла Фабиану впрок — сказалась оборотневская половина его натуры. Наконец юноша отодвинул пустой котелок, эмпат тоже вытер рукой губы, покончив с зайцем.

По телу расползалось чувство приятной сытости и сонной истомы, чем немедленно воспользовался граф — придвинулся поближе и потянулся к юноше с пылкими объятиями. Кабальеро не стал сопротивляться: во-первых, все равно не смог бы, во-вторых, лежать в объятиях эмпата было тепло, мягко и очень приятно. Просто лежать, смотреть на огонь, слушать ночь, вдыхать запах Рамона, чувствовать его руки...

— Бьяно... — голос графа был таким сиплым и натужным, словно им год не пользовались.

Фабиан едва не взвился в воздух. Извернулся, уставился в лицо эмпата безумно загоревшимся взглядом — но надежда действительно оказалась безумной. Разум к Рамону не вернулся — граф вспомнил лишь одно, пусть очень важное для него слово.

— Скажи еще раз! — потребовал юноша. Эмпат удивленно пошевелил бровями и... ничего не сказал. Дон Эрбо разочарованно фыркнул. А чего он ждал? Чудесного исцеления? Идальго сузил глаза, пустив в ход волшебное зрение. Картина завораживала: на сером фоне окружающего мира — черная фигура в ярком зеленом ореоле. Но у сумасшедших и слабоумных совершенно другой контур — обычно рваный и темный или мутный. У Рамона — чистое ровное пламя.

Фабиан сморгнул и откинулся на грудь опекуна. Юноша очень устал. Он не знал, что ему теперь делать. Да, Рамон теперь рядом, он жив и здоров, но как ему помочь? Что толку с того, что он, Бьяно, какой-то там "ключ"?

"Никакой пользы, одно расстройство", — мрачно подумал кабальеро, уютно сворачиваясь в могучих объятиях графа.

Рамон вдруг поймал руку мага и прижал к губам. Юноша немного покраснел. Эмпат бережно, как хрустального, уложил полукровку на лежак, ласково взъерошил русые волосы, а через секунду Фабиан задохнулся под тяжестью опекуна. Впрочем, граф тут же оперся на локти, но от шеи кабальеро не оторвался, просто притянул его ближе. Бьяно залился краской, и тут в его уме, как молния, сверкнула мысль. В самом деле, чего мучиться, когда можно взять и проверить? Да еще и совместить полезное с приятным? Полукровка решительно обвил шею эмпата руками, его же бедра — ногами и вызвал в памяти самую яркую картину. Таковой оказалась их первая ночь в хадизарском султанате, но ничего с этим поделать юноша не успел — воспоминание рыбкой выскользнуло из рук и... Рамон на миг замер, а потом как будто щелкнула створка раковины — и Фабиана с головой накрыло чувствами графа, да так, что юноша судорожно вцепился в опекуна, дабы не смыло бурлящим потоком. Реальный мир попросту растворился в этой волне, остались только Рамон и его неистовая страсть пополам с пронзительной до боли нежностью. Разум полукровки не выдержал и сдался: последнее, что Фабиан еще осознавал — это бурные, колючие из-за рамоновой бороды поцелуи и сильные ласкающие руки.

Ее преосвященство неспешно поднесла к губам полупрозрачную чашечку и сделала глоток. Тончайший хадизарский фарфор в длинных хрупких пальцах, темный кофе, жемчужиной перекатывающийся в бело-розовой раковине, терпкий кофейный аромат, плывущий по комнате, — все вместе напоминало Штайну о том, что он попал в совершенно иной мир, в котором таким, как он, не было места. Сава, кардиналесса Рокуэльская, — высокая, худая, смуглая дама изумительной красоты, несмотря на близящееся пятидесятилетие — была похожа на живую икону и даже в давно зачерствевшей душе секретаря вызвала слабый трепет. Однако трепет трепетом, а дело не ждет...

— Что привело вас сюда? — кардиналесса опустила чашечку, и аметистовые четки соскользнули от локтя к запястью женщины. Штайн задержал взгляд на фиалковых камнях, чтобы сосредоточиться.

— Я осмелился потревожить вас, — скрипуче начал секретарь Суда, — дабы пролить свет на некоторые события, связанные с графом Вальдано.

— Так официально? — усмехнулась Сава. Секретарь быстро взглянул ей в лицо — ему не удавалось долго выдержать взор глубоких карих глаз. Возможно, потому, что они впервые за двадцать лет вызвали в Штайне что-то вроде смущения. И от этого чертовски хотелось сделать что-нибудь... какую-нибудь... Так, хватит.

— Что ж, спрашивайте.

Штайн пошевелил кипу бумаг на столе и вдруг резким движением распустил их веером по темному сукну, словно карты.

— Меня интересуют ваши отношения с отцом графа.

— Надо же, как деликатно, — отметила Сава и снова поднесла к губам чашку, потом меланхолично подняла глаза к потолку и надолго замолчала. Когда остенлибцу показалось, что она вовсе не собирается отвечать, потому что уже забыла о его присутствии, кардиналесса изрекла:

— Он был моим другом.

— Да? — не поверил Штайн. Ее преосвященство задумчиво поглядела на него.

— Вам не свойственно верить в хорошее в людях?

— Мы не на исповеди, — сердито ответил Штайн. — И я задаю вам вопросы не из пустой прихоти. Речь идет о двойном убийстве — жены и ребенка.

— Рикардо предлагал мне руку и сердце, — спустя секунду отозвалась Сава. — Это была ошибка молодости, потому что я не собиралась посвящать свою жизнь ничему другому, кроме служения богине.

Секретарь поджал губы. Ее медлительные, полные достоинства манеры южной аристократки вызывали в нем глухое раздражение — наверное, от того, что в них не было привычного Штайну высокомерия.

— И Рамон не мой сын, — так же меланхолически закончила ее преосвященство.

— Однако ваши отношения более чем теплые и дружеские, — секретарь не удержался от ехидной ноты. Сава отставила пустую чашечку и оперлась щекой на руку. В лучистых очах ее преосвященства появилось мечтательное выражение.

— Он мне как сын, — мягко выделив слово "как", сказала она. — Его мать умерла через два года после рождения ребенка. Рикардо больше не женился, но решил, что его сыну необходима... хм... женщина-наставница. И многочисленные герцогские фаворитки для этого не годились.

— То есть, вы настаиваете на том, что ваши отношения с герцогом Рикардо были сугубо дружескими? — уцепился Штайн.

— А вы-то на чем настаиваете?

Секретарь насупился. Ее преосвященство вызывала в нем некое смутное и неприятное ему самому чувство — словно он мальчишка, которому непременно надо плюнуть в чистое озеро только потому, что оно чистое.

— Мне кажется странным, что покойный герцог доверил воспитание своего сына женщине, не связанной с ним никакими узами. Логичнее предположить обратное, — Штайн значимо помолчал. — Рамон похож на вас, не так ли?

— Мы родственники, при том довольно близкие. Может, вы все же поведаете мне, что вы хотите узнать? — чуть утомленно поинтересовалась кардиналесса. Штайн поднялся и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Раздраженно покосился на белую статуэтку богини Феронии. Так, так...

— Меня интересует, почему вы никак не вмешались в происходящее? Если бы вы обратились в Суд...

— Я никак не могла ни во что вмешаться, потому что ничего не знала. Естественно, мне многое казалось странным, но я даже предположить не могла, что твориться в лабораториях Аскелони на самом деле.

— Когда вы узнали? — спросил Штайн, ненавязчиво поправляя массивный перстень. Камень в нем мерцал слишком ярко и с четкой периодичностью. Женщина задумчиво поглядела на амулет истины и устремила взгляд в потолок.

— Первые подозрения у меня возникли, когда молодой Рамон пришел ко мне через несколько дней после свадьбы. Точнее, Рикардо заставил его прийти, потому что молодой человек наотрез отказывался, хмм... заключать свой союз с женой. Сначала мне показалось, что он или бредит, или сошел с ума, во всяком случае, то, что он говорил, звучало настолько дико... Я уговорила его, хотя до этого мужчины ни разу не умоляли меня о разводе, стоя на коленях. Это было ошибкой... Я поняла, когда исповедовала Рикардо.

— Тогда вы и узнали об эксперименте?

Сава провела по высокому лбу рукой.

— Если бы я не уговорила Рамона исполнить супружеский долг, то потом этого не случилось бы.

— Вы вините себя в этом? — насторожился остенлибец. Кардиналесса вздохнула и опустила ресницы.

— Да. Я могла вмешаться, но предпочла не поверить. Хотя девушка была престранной...

— Бертиле Робийяр, — почти по слогам сказал Штайн. — Она была то же, что и Рамон?

— Я бы попросила не называть его "то".

— Судьям будет трудно поверить в их человеческую природу.

Секретарь снова описал круг по комнате. Кардиналесса следила за ним сквозь ресницы; он чувствовал, что ее взгляд тянется за ним, как нитка за иголкой.

— Значит, вы покрывали убийство.

— Она сама виновата.

— Ребенок тоже?

— Я не любящая бабушка, — холодно сказала ее преосвященство. — Между полумертвым уродцем и Рамоном я выбрала Рамона, и сейчас не изменила бы свой выбор. Не говоря уже о том, что наличие такого наследника у Рамона Вальдано ставило бы под удар династию и Рокуэллу.

— Вы сможете доказать, что супруга бывшего герцога, образно выражаясь, начала первой?

— Смогу. Ее многое не устраивало в муже. Она была верной ученицей Аскелони, чего нельзя сказать о Рамоне. После того, как, став герцогом, Рамон отказался участвовать в эксперименте... вопрос был лишь в том, кто успеет первым — она или он.

— Ну что ж, — заключил секретарь, — раз так, то, полагаю, Рамону больше нет смысла скрываться. Где он, ваше преосвященство?

Сава удивленно воззрилась на Штайна.

— Почему вы думаете, что мне это известно?

Секретарь остановился, не окончив круга. Так, так...

А в это время предмет неустанных штайновых забот сидел на лежаке и с отсутствующим видом покачивался из стороны в сторону. Фабиан задумчиво взирал на графа из-под пледа. Юноша не ожидал, что ночь любви произведет на эмпата настолько сокрушительное действие. Рамон морщил лоб, что-то бормотал, беззвучно шевеля губами, перебирал пальцами в воздухе, ерошил волосы и бороду — словом, вел себя то ли как слабоумный, то ли как умалишенный. Бьяно тихо фыркнул. Ну да, ключ и замок наконец слились в страстных объятиях, и где результат?

— Томоэ, — раздраженно окликнул Рамона юноша. Граф вздрогнул, обернулся и медленно, по слогам, произнес:

— То-мо-э...

— Рамон? — дон Эрбо настороженно приподнялся на локте.

— Рамо-о-о-он, — протянул эмпат, прислушался к сказанному, всесторонне обдумал и решительно стукнул себя кулаком в грудь: — Рамон!

— Вальдано, — напряженно добавил идальго.

— Вальдано, — согласился граф. Фабиан подполз поближе и пытливо заглянул в бледно-серые глаза. Разума там не прибавилось, но и назвать взор графа сумасшедшим уже было нельзя. Скорее в глубине его глаз метались неясные тени, похожие на отсветы заклятий, словно Рамон колдовал про себя; но колдовал ли? Или, быть может, это снова проявлялась магия башни?

Впрочем, граф истолковал долгий пристальный взгляд юноши совершенно по-своему, встряхнул головой и сгреб его в охапку. Полукровка недовольно дернулся, пытаясь высвободиться: его гораздо больше занимало происходящее с эмпатом. Решение пришло внезапно — когда Рамон слегка ослабил хватку, уткнувшись с пылкими поцелуями в шею идальго, тот крепко обхватил голову графа руками. Воспоминания вспыхнули перед глазами юноши, словно разноцветные стеклышки, засверкали чередой ярких мозаик и потекли к эмпату сквозь пальцы юного мага. Граф сипло вскрикнул и так стиснул Фабиана, что кабальеро взмяучил, как кошка, но остановить поток уже не смог — казалось, память течет сама, без преград и понуканий: фехтовальный зал и зеркальные отблески клинков; бешеный галоп следом за несущимся впереди темноволосым всадником; чтение хором по складам и первая чашка с кофе; разговор у камина, полулежа на медвежьей шкуре, и ранний сонный завтрак...

Когда Бьяно очнулся, то обнаружил, что вытянулся пластом на лежаке, придавленный Рамоном. Тело графа было тяжелым до невозможности; эмпат лежал в полу-обмороке и тихо, судорожно подрагивал.

Он приподнялся на локте и с нежностью посмотрел на спящего юношу. Он рискнул всем — от чести до рассудка — и лишь затем, чтобы этот драгоценный плод упал ему в руки. И расчет оказался верным.

Рамон склонился над идальго, поцеловал щеку, скользнул к виску, зарылся лицом в русые волосы, лаская губами острый кончик уха. Бьяно заурчал во сне и завозился, уворачиваясь от ласк и одновременно подкатываясь под бок графа — замерз. Эмпат подтянул плед повыше, укутал юного мага и обнял. Юноша, посопев, утих. Рамон мерно поглаживал его по спине, удивленно вслушиваясь в свои чувства — обычно он слышал только чужие за неимением собственных, но никогда не встречал такой странной смеси — страстного желания, даже жажды любовника, тягучей, почти мучительной нежности, отеческой гордости и страха — выпустить из рук, потерять, случайно задеть или причинить боль.

"Мой, — глухо шепнуло в глубине души. — Мой, только мой..."

Гордый, свободный, независимый — но мой. Он будет уходить — обязательно будет — и возвращаться — только к нему, к своему эмпату. Кошка, которая гуляет сама по себе...

Рамон невольно сжал юношу в объятиях — наверно, слишком крепко: полу-оборотень на миг проснулся, сверкнул на эмпата ярко-голубыми огнями кошачьих глаз; выпростав из-под пледа руку, по-хозяйски перекинул ее через шею графа и снова заснул.

Утром Фабиан проснулся от того, что рядом не было Рамона. Юноша открыл глаза — эмпат сидел у костра и варил в горшке овощи. Полукровка потянулся, ероша когтями волчью шкуру. Странно это было — просыпаться потому, что не чувствуешь тепла большого, сильного тела...

— Томоэ, — окликнул идальго, — доброе утро.

— Доброе, — прозвучало в ответ. В груди полу-оборотня что-то оборвалось. Рамон обернулся — под густыми бровями блеснул на редкость разумный взгляд. — Бьяно? Что-то не так?

Полукровка застыл на лежаке, заворожено глядя в серые глаза опекуна. Эмпат придвинулся к Фабиану, положил руки ему на плечи, и у юноши перехватило дыхание. Рамон почти физически ощущал, как тяжело поднимаются и опадают ребра идальго, словно ему трудно дышать. Руки графа соскользнули с плеч мага, прошлись вдоль хребта, и эмпат наклонился к полукровке так низко, что обзор сузился до огромных, лучистых, мерцающих кошачьих глаз.

— Т-томоэ...

Рамон чуть нахмурился. Порылся в памяти, но ничего не обнаружил.

— Зверек, что значит это слово?

Фабиан подпрыгнул и почти взвизгнул, изумив графа:

— Вы что, издеваетесь?!!

— При чем тут это? Я не помню, — эмпат отстранился и потер лоб. — Я вообще мало что помню. Помню себя... и тебя... помню, что я — граф Вальдано (почему граф, кстати?) Какие-то обрывки... видения... лица, помню замки, горы, песок, закаты, леса, комнаты... иногда — целые картины, но я никак не могу собрать все это воедино.

— Но вы хотя бы знаете, что вы — эмпат? — жалобно спросил Бьяно. Рамон задумчиво кивнул, не отводя глаз от юноши. Какой же он... смотреть бы и смотреть... Но тут Фабиан сам отвернулся, вспыхнув злостью.

— А я — паршивый неудачник, — мрачно буркнул он. — Собственного эмпата — и того не могу вылечить.

— Бьяно, я не уверен, что это лечится, — можно придвинуться, обнять за плечи, исподволь притянуть к себе. — Ты сделал для меня все, что мог. Но мы расставались, и многое ты можешь не знать и не помнить.

— Но ведь себя-то вы вспомнили! А я познакомился с вами, когда вам было уже двадцать четыре. Или... до этого момента вы тоже ничего не помните?

Граф, нахмурясь, перебирал волосы юноши.

— Что-то помню. Урывками. Они как разноцветные лоскуты на ветру — мелькают, трепещут, но стоит их поймать — и они ускользают между пальцев...

Фабиан запрокинул голову на плечо Рамона и жадно поинтересовался:

— Но вы хоть помните-то, зачем решили свихнуться? Или вы и это забыли?

— Мм... а почему ты спрашиваешь? — ладонь графа нырнула под сорочку юноши, но сбить полукровку с толку не удалось:

— А ну перестаньте! Отвечайте на вопрос! Если помните, конечно, — поспокойней добавил идальго. Рамон молчал, оглаживая выпирающие ребра воспитанника. Боги, как же он похудел, кожа да кости! Бьяно мерцал на него горящими глазами, как кошка на мышку.

— Я помню, — медленно сказал граф. — Но не все.

— А что тут помнить? — фыркнул юноша, томно потягиваясь под ласкающей его рукой. — Или там были разные... обстоятельства? Вас принуждали к чему-то? — мурлыкающий голос внезапно обернулся угрожающим шипением.

— Принуждали, — задумчиво признал Рамон.

— Что принуждали?!

— Не помню.

Фабиан сердито сказал "Тьфу!" и отвернулся. В горшке булькала вода, пещерку наполнял запах вареной репы.

"Опять где-то стащил", — подумал полу-оборотень и невесело усмехнулся. Сказать бы кому, что вельможный граф ворует с крестьянских огородов репу для кормления воспитанника — так побьют за гнусную клевету.

— Я помню, что боялся, — неожиданно сказал Рамон. — Не знаю чего, но страх был так силен, что я предпочел безумие тому, что могло бы случиться. Или тому, что со мной могли сделать.

— Ну, хоть что-то, — вздохнул Фабиан, а эмпат вдруг склонился к нему совсем низко, запечатлел жаркий поцелуй на виске кабальеро и шепотом признался:

— Но я точно знаю, что сделал это из-за тебя.

Бьяно рванулся, словно его укусили, но вывернуться из уютных и могучих объятий Рамона не смог.

— Что?! Вы... зачем?!!

— Так сразу и не объяснить...

— А ты попробуй! — взвился полу-оборотень. — Попробуй, объясни, пока я тебе по морде не двинул!

— Я знал, — тихо продолжал Рамон, — что если со мной что-нибудь случиться, то ты никогда меня не оставишь. Не откажешь мне... не уйдешь... прости меня.

Руки графа наконец разомкнулись, и Фабиан рывком сел, повернулся к эмпату, пронзил свирепо горящим взглядом и... опустил занесенную для удара руку, втянул когти.

— То есть, вы надеялись, что я преисполнюсь жалости и сострадания и не брошу вас, убогого, на милость Феоне?

Граф согласно склонил голову.

— Я искал тебя, — после паузы сказал Фабиан. — Искал целый год, сходил с ума от страха, что не найду, что опоздаю, что они... изувечат тебя или убьют, что ты... я искал тебя, чтобы остаться с тобой, а ты... ты... да как ты мог так со мной...

— Прости, — не поднимая глаз, прошептал Рамон. — Прости... Я хочу, чтобы ты знал, чтобы не принимал решение вслепую.

— Что ж, спасибо и на этом, — усмехнулся полукровка. — Но я уже принял решение — давно, еще в Хадизарии, когда пришел к тебе. И если до тебя не доперло тогда...

— Бьяно, ну я же эмпат, — горько усмехнулся Рамон. — Неужели ты думаешь, что я не почувствовал, как тебе было страшно?

Идальго жестко прихватил опекуна за волосы и заставил повернуть голову так, чтобы смотреть в глаза.

— Неужели ты, эмпат с..., не понял, что страх ничего для меня не решал?

Рамон промолчал. Пальцы полукровки разжались.

— Я давно уже выбрал, — устало сказал юноша, — так что можешь не волноваться.

У подножия башни сидели двое. На тряпице перед ними был разложен немудрящий ужин: хлеб, сыр, кусок окорока, домашний паштет в горшочке, маринованные луковицы. Высокий темноволосый мужчина полусидел, опираясь спиной на валун, и с аппетитом хрустел луковицей; юноша, его спутник, скорее полулежал, бесцеремонно устроив голову на животе старшего товарища. Товарищ, впрочем, не возражал — иногда ласкал острое ухо юноши не испачканной в маринаде рукой. Впереди стелилась широкая, фиолетово-золотая полоса заката, позади — веяло прохладой от скал и Айна Грацы.

— Я даже не подозревал, что способен приносить столько пользы, — с усмешкой заметил Рамон, разделавшись с луковицей. Фабиан приоткрыл правый глаз и скосил его на эмпата.

— А раньше вы не делали ничего полезного?

— Вот прямо руками — нет. Я никогда не зарабатывал себе на жизнь честным, ручным трудом.

Полукровка фыркнул, вспоминая двор аквильского зажиточного крестьянина, гнедого коня и Рамона: сиятельный граф, голый по пояс и согбенный, сжимал между колен левую переднюю ногу животного и сосредоточенно скреб копыто копытным же ножом, дабы вскрыть гнойник, а толстая черная коса липла к потной спине аристократа. О да, Фабиан научился плести косу и вычесывать густые тяжелые волосы эмпата частым гребнем...

В памяти юноши минувшие недели сливались в сплошной солнечный день, тем более, что Рамон действовал на Фабиана, как валерьянка. Около эмпата полукровка забывал о времени, пространстве, месте, да и себя толком не помнил: хотел только прикасаться, чувствовать его рядом постоянно, ощущать его запах, пропускать сквозь пальцы темные волосы... Тяжелая рука легла на спину полу-оборотня и прошлась вдоль хребта сверху вниз. Фабиан заурчал и потерся щекой о живот графа. Рамон тихо охнул и поморщился.

— Зверек, ну не сразу же после еды!

— На что вы намекаете? — вскинул брови полу-оборотень.

— Всего лишь на полчаса тишины и покоя. Мне надо сосредоточиться.

Юноша перевел взгляд на черно-зеленый шпиль.

— Томоэ, вы и впрямь думаете, что она бескорыстно вернет вам память?

— Я не думаю, я надеюсь, — поправил Рамон.

— Но ведь можно же обратиться к Феоне! К любому другому магу!

— Я им не доверяю. Я не хочу быть игрушкой чьих-то интересов; мало ли, что эти твои маги мне внушат ради своих целей?

Фабиан прикусил губу. Рамон внимательно посмотрел на него.

— Томоэ, вы совсем не помните про то, как сбежали от меня?

— Я помню, что дело было жарким, а я был очень зол.

— Когда я за вами пришел, — медленно произнес полукровка, — мне помогала магия Айна Граца — иначе я б вас никогда не нашел. И вы очень разозлились из-за башни и удрали тоже из-за нее.

— Бьяно, ты уже говорил мне, что башня несколько неровно ко мне дышит. Ну и что? Мы подошли к ней совсем близко, и, как видишь, пока все в порядке.

— Так это пока! Не надо ее трогать!

— Бьяно...

— Ты что, не понимаешь, дурак?! — яростно крикнул идальго, пронзив Рамона горящим взглядом. — А если она тебя прикончит?!

Эмпат провел ладонью по лицу юноши.

— Но, Бьяно, я же не могу бегать от башни до бесконечности.

Идальго опустил голову. Рамон притянул его к себе и обнял.

— Я знаю, — шепнул он в русые волосы, — я знаю, ты бы хотел, чтобы это не кончалось. Чтобы мы путешествовали по дорогам и трактам, как вольные маги, ничем не связанные, никому не должные... Я знаю, сердце мое, но я не могу. От нас что-то зависит, хотя ты и не сказал мне — что, но мы не можем просто сбежать.

— Я не хотел возвращаться, — глухо буркнул полукровка. — Неужели вы не понимаете, если мы вернемся... они уже никогда не оставят нас в покое?

— Мы бы все равно не смогли бы жить вдвоем в доме у моря или в горной пещере.

— Вы бы не смогли, — вздохнул юноша, поднимая на опекуна глаза.

— И ты бы не смог. Тебе нужен дом, в который можно возвращаться, но я с трудом представляю тебя хозяйкой домашнего очага. Передничек, чепчик, пончики...

— Скалка, — мечтательно добавил Фабиан.

— Бьяно!

— Что, не хотите, чтоб вас били скалкой? — игриво уточнил юный маг. — Даже за пончики?

— Нет, Бьяно, чем пончики в твоем исполнении, уж лучше башня!

Рамон легко вскочил на ноги и устремился к Айна Граца.

— Эй! Эй, меня подождите! Неужели вы думаете, что я пущу вас к ней одного?!

Эмпат лишь кротко вздохнул...

Она была такой же, как и всегда, — флюгерок в виде петушка щекотал пышное облако, под черно-зелеными камнями все так же пробегали искристые волны, равномерные, как биение пульса. Рамон положил ладонь на теплый камень. В отшлифованной до зеркальной гладкости плите отразилась расплывчатая мужская фигура в длинных, заправленных в сапоги штанах, в небеленой сорочке и распахнутой жилетке. Граф вдумчиво изучил собственное отражение и загрубевшую от неаристократического труда ладонь, оглянулся на Фабиана, который напряженно присел на камень рядом, и послал зов:

"Отзовись! Я здесь!"

Под ладонью пробежала волна, отражение пошло мелкой рябью, а в кончиках пальцев отдалось слабое покалывание. Зовущего заметили. Рамон не очень хорошо представлял себе, что будет делать дальше; в общем-то, это не очень вежливо — явиться к тому, кого ты обворовал (пусть и невольно), и потребовать услуги. Но что он мог предложить Айна Граца взамен? Вернуть украденное? Но как? И что от него останется после этого?

Должно быть, башня тоже рассмотрела визитера получше, потому что эмпата внезапно оглушил яростный рев, за которым последовал тяжелый удар в грудь. Граф пошатнулся и тут же почувствовал, как обвились вокруг его пояса руки юноши.

— Может, не надо?.. — шепот, полный мучительной тревоги. Рамон успокаивающе коснулся рук идальго и снова приложил ладонь к камню.

"Не надо так злиться, — примиряюще заметил граф. — Я не собираюсь тебя обворовывать. Мне нужна помощь. Услуга за услугу, так сказать".

В голове раздалось ехидное въедливое шипение.

"Тогда я уйду и ты вообще ничего не получишь".

Зря он это ей сказал...

Фабиан обнимал Рамона и ждал непонятно чего. Вдруг граф хрипло застонал и скорчился, навалившись всем телом на полукровку. У идальго подогнулись колени — эмпат был слишком тяжел для него. Бьяно тихо взвыл и под весом Рамона опустился наземь, потом перекинул свободную руку графа через плечо. Стало удобней, зато опекун окончательно повис на воспитаннике, свесив голову и сипло дыша. Ладонь, которой граф касался башни, сползла вниз, когда он упал, но при этом погрузилась в камень, как в прозрачно-зеленое желе. Фабиан замер, со страхом вслушиваясь в прерывистое дыхание графа, в частые удары его сердца. Секунды текли долго, медленно, а затем Рамон вдруг крепко стиснул юношу, почти подмял его под себя.

— Я тут, — зашептал Бьяно, беспомощно обхватывая томоэ руками. — Я тут, не бойся...

Ох, вот если бы подкормить его чувствами! Но как? Раньше Рамон всегда делал это сознательно... Юноша зачем-то оглянулся на башню — рука графа ушла в камень почти до запястья, а жилы под смуглой кожей то и дело наливались зеленью. Полукровка содрогнулся. В этот миг пальцы графа до хруста сжали плечо мага, и полу-оборотень наконец почувствовал — не то бешеный стук в дверь, не то бессловесные мольбы, но он понял — Рамон просит дать хоть глоток... Фабиан закрыл глаза и сразу почувствовал... ее. Ту самую связь, которая стягивала их так крепко, что превращала почти в близнецов. А затем юноша увидел и душу графа.

"Возьми, — выдохнул идальго. — Возьми все, пожалуйста..."

Он устремился к Рамону всем сердцем, отдавая все, что наполняло его, и сам не заметил, как они слились воедино, растворяясь без остатка...

...была ночь, и в глубоком темно-синем небе посверкивали звезды. Лица касался прохладный ветер, забирался в распахнутый ворот сорочки. В спину давили мелкие камушки.

— Томоэ, что это было?

— Слияние.

На грудь легла большая теплая ладонь.

— Ты как — скорее в себе или скорее не очень?

Фабиан задумался, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

— Скорее в себе. А что?

— Бывали... прецеденты, — сверху раздался смешок. — Когда жертвы слияния не могли отделиться друг от друга. Одна душа на двоих, в буквальном смысле. Зато как поэтично!

Юноша попытался приподняться, но Рамон властно уложил его обратно. Оглядевшись, идальго запоздало сообразил, что вместо подушки у него под головой — бедро опекуна, а сам граф сидит, фамильярно привалившись спиной к Айна Граца.

— А ты как? Помнишь что-нибудь?

— Почему что-нибудь? Я помню все.

— Она вернула тебе память? — изумился Бьяно. Ну вот, а столько было разговоров в духе "не тронь — убьет"...

— Не даром, конечно. У нас сделка.

— Какая? — напрягся юноша.

— Я скажу тебе... позже, — усмехнулся Рамон.

— Нет, сейчас! — вскинулся полукровка. Эмпат взъерошил ему волосы, идальго раздраженно вывернулся.

— Я скажу тебе, обязательно, потому что это и тебя касается...

— А если б не касалось, не сказали?!

— Бьяно, — граф оторвался от башни, взял кабальеро за плечи, заглянул в глаза, — Бьяно, я знаю, что ты меня не оставишь, потому прошу — потерпи немного. Я все расскажу тебе, просто сейчас нам нужно торопиться, пока Ординария не натворила дел.

Фабиан нахмурился и прикусил губу, а потом вдруг склонился на плечо графа.

— Я не хочу возвращаться. Они никогда не дадут нам покоя... Никогда!

— Это скоро кончится, — с непонятной горечью вздохнул Рамон. — Я обещаю.

Здесь всегда было тихо и очень спокойно. Мягкий полумрак, тонкий аромат курений, бархатистые на вид темные панели, похожие на цветные леденцы витражные стеклышки в окнах, светлая статуэтка богини Феронии, чем-то неуловимо похожая на саму кардиналессу, сиреневый шелк рясы...

Она сидела в кресле над пюпитром с массивным фолиантом; с ее тонкой руки свешивались винно мерцающие четки. Рамон бесшумно приближался, опасаясь спугнуть тишину, но скрипнула под ногой половица, и женщина настороженно вскинула голову. Вздрогнула, ахнула, приподнялась... Граф шагнул к кардиналессе, плавно опустился на колено и поднес к губам край ее рясы. Сава обхватила руками голову эмпата и поцеловала его в лоб.

Минута тишины...

— Мне нужна помощь, — прошептал Рамон. Ее преосвященство выпрямилась, взглянула на притаившуюся в углу стройную голубоглазую тень и кротко вздохнула.

... — И все это из-за тебя, бесстыдник!

— Не преувеличивайте, не все. Жадность вообще до добра не доводит.

— Жадность — грех, — задумчиво сказала кардиналесса, покачивая херес в рюмке. — И прелюбодеяние грех, а про совращение мальчиков я вообще молчу...

Фабиан, сидевший на подушках у ног Рамона, поднял голову и блеснул яркими глазами.

— Ну, насколько это зависело от меня, — протянул граф, — Я сделал все, чтобы...

— И ложь — тоже грех, — вздохнула ее преосвященство.

— Просто плюнуть некуда, — пробурчал полукровка. Сава усмехнулась и поднесла к губам рюмочку.

— Итак, раз мы разобрались с твоими пороками, сын мой, ответь: что ты намерен делать?

— Выступить в роли камешка в шестеренках. Явлюсь на заседание Суда и разражусь страшными откровениями. Они их надолго запомнят...

— О боги, неужели тюрьма так влияет на умственные способности? — скорбно пробормотала Сава. — Неужели ты не понимаешь?

Рамон поднял бровь. Рука графа ласкала шею и лицо полу-оборотня.

— Да отчего же? Понимаю. Они вытащат на свет все. Абсолютно все: от замыслов Аскелони до последствий связи ключ-замок.

Юноша у ног эмпата опустил ресницы.

— Тебе его не жалко? — спросила Сава, кивая на "ключ".

— Жалко, — жестко сказал Рамон. — Именно затем я туда и иду. Чтобы раз и навсегда внести в головы судейских чиновников и всех прочих одну простую мысль — кто тронет его, тот пожалеет. При чем быстро.

— Рамон, ты не можешь им не позволить говорить о нем, о тебе, о вашей связи...

— Могу, — отрезал граф. — И не позволю.

Сава вздохнула.

— Не хотела тебе говорить... Феоне им все рассказала. Привела доказательства. Месть оскорбленной женщины, а я тебе говорила, что они тебя погубят!

— Женщины?

— Ты никогда в них не разбирался.

— Значит, тем более приду.

Кардиналесса помолчала. Последняя капля хереса перекатывалась в ее рюмке, ловя отсветы огня в камине.

— Им нужна жертва, Рамон. Нам нужна жертва. Ты так хочешь ею стать?

Граф пожал плечами:

— А почему нет? Я заварил эту кашу, мне и расхлебывать. По-моему, это справедливо. И я ни за что не упущу шанс прижать Ординарию к ногтю. Им стоит преподать такой урок, который они запомнят на ближайшую пару веков.

— Думаешь, это возможно? — усомнилась Сава.

— Если обставить мое появление достаточно эффектно, то да. Не волнуйся, я не имею в виду гром и молнию.

— А что имеешь? — вздохнула кардиналесса. Эмпат загадочно улыбнулся.

— Мне еще надо подумать. Думаю, что к утру скажу определенней.

— Хорошо, отдыхайте, — Сава поднялась и остро взглянула на Фабиана. — В разных комнатах!

Рамон улыбнулся еще шире, встал и склонился в глубоком поклоне:

— О ваше преосвященство, мы никогда не запятнаем простыни в вашем доме...

— Прокляну, охальник! — ласково пообещала Сава.

Кардиналесса ушла, Рамон вернулся в кресло. Фабиан с наслаждением разогнулся и вытянулся на медвежьей шкуре перед камином. Эмпат волевым усилием переместил вино из бутылки в бокал.

— Вот так всегда и будет, — неожиданно сказал полукровка, поднимая глаза на Рамона. — Они никогда не оставят нас в покое. Всегда спать в разных комнатах, прятаться, обжиматься по углам украдкой.

— Это все равно ненадолго, — меланхолично отозвался граф.

— Почему? Думаете, рано или поздно все равно всплывет?

Опекун покачал головой.

— Я не об этом... ты же не думаешь, что башня вернула мне память абсолютно бескорыстно?

— Нет, — вздохнул юноша. — Чего уж там, выкладывайте...

— При нашей последней встрече она попыталась отделить меня от магии, но у нее не вышло. Мы — я и сила Айна Граца — слишком крепко срослись, так что она заберет все целиком.

— Она... заберет?

Фабиан подался вперед, к Рамону, потом вдруг отпрянул, вскочил и заметался по комнате. Граф молча впитывал чувства идальго; даже не шелохнулся, когда тот круто повернулся к нему, и не уклонился от пощечины.

— Ну спасибо, — отрывисто прошипел маг, — хоть сказал!

— Хочешь пойти со мной?

Полукровка отшатнулся; ядовитая зеленоватая горечь сменилась острой вспышкой недоверия. Рамон закрыл глаза. Он мог чувствовать его, даже не видя и не прикасаясь. След от пощечины горел, боль Фабиана холодила.

— Разве можно?.. — глухо спросил идальго.

— Ты ключ, а потому — часть меня. И не преувеличивай степень моего благородства.

— В каком это смысле?

— В таком. Я не собираюсь закатывать тут сцен из дурной комедии. Я хочу, чтобы ты был со мной. И не собираюсь сначала молчать, а потом уйти в башню один, гордясь тем, какой я возвышенный тип. Красиво жертвовать собой — это не по мне.

В холодной синеве недоверия внезапно расцвел яркий горячий фейерверк — и кабальеро расхохотался.

— Ах вот как! То есть вы ставите меня в известность, дабы я сделал сознательный выбор?

— Да. Хотя ты понимаешь, какой выбор я предпочту, — эмпат открыл глаза и улыбнулся, и зря: юноша мигом оказался у него на коленях. Жар чувств успешно перешел в жар поцелуев, и Рамон даже успел запустить руку под сорочку Фабиана, когда от двери раздался кашель, напоминающий хрип умирающего. Развратники оторвались друг от друга и обратили внимание на стоящую в дверях монахиню.

— Графа Вальдано ожидает его супруга, — сказала служительница Феронии; судя по тону, монашка боролась с тошнотой. Полу-оборотень по-кошачьи потерся щекой о лицо эмпата и ловко соскочил с колен возлюбленного.

— Ладно уж, топайте. Я подожду.

— Бьяно... — оправдывающимся голосом начал Рамон.

— Да ладно, — отмахнулся кабальеро, направился к двери в свою комнату, но на пороге обернулся и обжег графа прохладным светом глаз. — В конце концов, теперь уже скоро...

Анжела стояла спиной к графу и смотрела в окно. Вдовья вуаль черным облачком окутывала стройную фигурку. Рамон хмыкнул: видимо, Сава была неуверенна в его способности удержаться от развратных действий, а потому нашла самый простой и действенный способ отвлечь от воспитанника — привести Анжелу. Граф же прятался за приоткрытой дверью и пока что входить не собирался — ему не хотелось сцен в драматическом духе, но... Эмпат вздохнул. Остатки порядочности не позволяли ему просто так развернуться и уйти, тем более что в следующий раз девушка увидит его только на Суде. Рамон прислушался к чувствам аргасски. Преобладало раздражение (еще бы, кому приятно подняться с постели среди ночи и помчаться неизвестно зачем?!), а так же тревога (не случилось ли что с безвестно запропавшем мужем?) и любопытство — а если и случилось, то что именно? И где-то в самой глубине слабо трепетала надежда, которую Анжела старательно в себе душила. Эмпат решительно вошел и кашлянул. Девушка повернулась. Рамон попытался изобразить на лице улыбку, но у него чуть сердце не остановилось, когда в лицо ударил слепящий солнечный свет ее чувств. Она не закричала, не кинулась ему на шею, не зарыдала, только мягко улыбнулась в ответ и одним движением отстегнула заколку с вуалью. Граф проследил взглядом за соскользнувшей тряпочкой, чтобы не смотреть в лицо супруге. Девушка подошла к нему, встала на цыпочки и обняла, прижалась щекой к щеке. Рамон со вздохом сомкнул руки на тонкой талии; Анжела виделась ему сплошным сгустком золотистого сияния, оно омывало его бархатистыми волнами, и удержаться от соблазна, когда он так близко, было невозможно. Эмпат приник к пьянящему источнику и стал жадно пить. Оно все никак не иссякало, звенело, искрилось... и вдруг девушка коротко выдохнула и стала оседать на пол. Рамон очнулся. Длинно и свирепо выругавшись, граф подхватил жену на руки, отнес на диван и уложил, подсунув подушечку под голову. Сунул пальцы в вазу, смочил водой и провел по шее дворянки. Не помогло. Эмпат принялся распутывать шнуровку на черном лифе Анжелы, но, добравшись почти до конца, поймал на себе заинтересованный взгляд из-под ресниц.

— Продолжайте, продолжайте, — подбодрила девушка супруга. — Мне даже интересно...

— Что вам интересно?

— Как далеко вас занесет. Давно не раздевали дам?

— С чего вы взяли?

— Утратили сноровку, — хмыкнула Анжела. — Тяжело было в тюрьме?

— Несладко, — признал Рамон и присел рядом, дворянка потеснилась.

— Могли бы сбежать.

— Не мог бы. Из тюрьмы — может, и вышло бы, а из лабораторий Месмера — увы.

Анжела нежно погладила его по щеке.

— Бедный вы, бедный, — с грустной насмешкой прошептала она. — Тяжело быть нечеловеком... непонятно кем. Ловят, мучают, опыты ставят... Интересно, почему так вышло?

— Как — так?

— Вы же мужчина, почему ваш ключ — тоже? Разве с женщиной... — она закусила губу. — ... это было бы не проще?

— Может, и проще, — хмыкнул Рамон. — Только дело в том, что я не натуральный эмпат, а искусственно созданный. Вот и ключ мне достался не такой, как всем нормальным эмпатам.

— А два ключа может быть?

Граф склонился к аргасске и мягко коснулся губами темно-рыжей макушки.

— Анжела, если бы ты была моим ключом, я бы не стал это от тебя скрывать.

— Почем вы знаете, — невесело усмехнулась девушка, — может, я...

— Я — знаю. Поверь мне, не знать о таком невозможно.

— О каком — таком?

Рамон отмолчался. То слияние с Фабианом, которое случилось под Айна Граца, — от воспоминания о нем у эмпата до сих пор подгибались колени. Он даже не пытался представить, что может сравниться с этим по силе упоения.

— Думаете, у меня бы не получилось?

Рамон покачал головой.

— Получилось бы, нет ли... дело не в этом.

— А в чем?

— Не могу объяснить. Я и сам не знаю.

Анжела до конца распустила шнуровку и села, по-детски обхватив колени руками.

— Ну, допустим, этого не знаете. А зачем решили сойти с ума — догадываетесь?

— Не язви. У Веро лучше получается.

— Не увиливайте, не то я начну биться в истерике. На кого ж ты меня покинул и все такое.

Граф вздрогнул.

— Не надо! Но это долго объяснять.

— Ничего, вряд ли я заскучаю, слушая вас, — ехидно отозвалась девушка.

— Все дело в жадности, — подумав, сообщил жене Рамон. — Луи Месмер хотел всего и сразу, ну и в ближайшей перспективе — сделать много-много таких, как я. Сами понимаете, какие сверкающие дали открывает возможность создавать магов искусственно, подбирать им нужные способности, а главное — оставлять за собой рычаги управления. А уж делать из обычных детей магов! Словом, господин Месмер изо всех сил стремился к познаниям, а я... я струсил. Он намеревался выколотить из меня научные открытия любой ценой, а мне было ясно, что давать в чьи-то руки такие знания нельзя, — Рамон закусил губу, потом засмеялся. — Я решил, что в безумии уж точно не выдам ему то, что другим знать не положено. Я не был уверен, что выдержу его... расспросы. Впрочем, пока он сводил меня с ума, я успел не раз пожалеть о своем решении. Кроме того, довести сумасшедшего до бесконтрольного всплеска силы нетрудно, а если бы я в припадке безумия стер всю эту шайку с лица земли, то и претензий практически не было бы.

— Отчего ж не стерли?

— Я хотел, но мне помешали. Не заявись туда Феоне с Фабианом...

— Значит, Фабиан... всегда и везде Фабиан... — протянула Анжела. Рамон вздохнул и вдруг поцеловал жену в лоб, ближе к виску. Около темно-рыжих волос остался беловатый след. Девушка вскрикнула: кожу покалывало.

— Это на удачу, — улыбнулся Рамон. — И на память обо мне.

С лица Октавио Лемуэ, комиссара Ординарии по внешним делам, не сходила обворожительная улыбка. Отец Эмиль вздул пышные усы. Эта вечная улыбка даже в терпимом к людским порокам священнике вызывала смутное желание двинуть чем потяжелее. Покосившись на массивную чернильницу, клирик тяжело вздохнул, поборол искушение и перевел взгляд на представителей рокуэльской стороны. Его сиятельство Рамиро Ибаньес был спокоен до изумления, словно дохлая рыба на леднике; маленькая герцогиня беспечно улыбалась. Священник хмыкнул. Юная чета явно что-то скрывала от общественности: наверняка припрятала в рукаве пару козырей в ответ на камни за пазухой Ординарии.

А общественность бурлила. Рясы, мундиры и камзолы тасовались, как пестрые рубашки в карточной колоде, и в зале суда стоял неумолчный комариный зуд. Еще бы — Рокуэлла публично сцепилась с Ординарией, такой повод для разговора...

Анжела стояла у перил балкончика и волновалась. Вид двадцати четырех членов судейской коллегии не вызывал у девушки никаких светлых чувств, и она с новой силой вцепилась в батистовый платочек, который нещадно трепала уже полчаса. И зачем только Рамон вернулся?! Они же съедят его, просто съедят!

Хуан тоже смотрел вниз. Большая зала, в плане напоминающая миндальное зерно, обычно использовалась, когда рокуэльские герцоги хотели провозгласить что-нибудь в обстановке особой торжественности. В узкой части залы раньше располагался трон и кресла для доверенных советников, в середине — свободное место для герольдов или докладчиков, все остальное пространство занимали расходящиеся веером ряды скамей. Однако для проведения Суда обстановку несколько поменяли: вместо трона появилась высокая трибуна для судей и кафедра секретаря. Центр залы заняла кафедра пониже — для свидетелей. Обозревания нововведения, Хуан напряженно сопел. По Коронельскому акту истец обязан был принимать Суд, но не слишком ли роскошно?..

Руи, судя по его мрачной физиономии, снедали те же мысли.

— Ишь, расплодилось, — буркнул он, неприязненно оглядывая дипломатов, послов, военных и клириков, которые набились в залу, словно разноцветные зерна — в гранат. — Так и шнырят, так и шнырят...

Хуан вздохнул, ему эхом ответил Даниэль. Феоне поправила шелковую мантию Верховной волшебницы и усмехнулась:

— Не паникуйте раньше времени, молодые люди. Выкрутимся.

— Какие шансы у Ординарии? — не переставая сиять на присутствующих любезной улыбкой, спросила Веро. Магисса пожала плечами:

— Прогнозировать трудно. Конечно, основные козыри на руках у нас, но и Лемуэ есть за что уцепиться. За отсутствие Рамона хотя бы...

Миро задумчиво пробежался пальцами по цепи с голубыми алмазами, словно перебирал струны. В нарушение всех и всяческих этикетов свиту томоэ составляли только его друзья и те, кому он доверял: Родриго, Дань, Хуан, жена, Анжела, магисса и ее преосвященство. Дон Мигель Оливарес уже занял полагающееся ему место внизу — справа от кафедры секретаря. Слева встал лагерем Октавио Лемуэ; за обоими столами кипела бурная деятельность. Юноше даже странно было сидеть в роскошной ложе, из которой открывался дивный вид на суету внизу, и ничего не делать. Впрочем, в подготовке к Суду герцог и его жена принимали настолько деятельное участие, что вчера Сава едва ли не силой загнала их в спальню: никто не должен был видеть на лицах монаршей четы следов бессонницы.

Кардиналесса, воплощение отрешенности от мирского, сидела в высоком кресле по правую руку от Рамиро и меланхолично смотрела вниз, на заранее грозного Германа Штайна, который взобрался на кафедру, откуда ему предстояло бдеть за восстановлением справедливости. Проорали фанфары, водворяя в зале тишину и порядок. Секретарь принялся зачитывать обвинение.

Анжела перегнулась через перила. За оставшееся до разбирательства время она прочитала все, что могла найти о Суде Паладинов — от истории до порядка процедуры. Она, эта процедура, восходила к тем древним временам, когда никаких адвокатов и прокуроров не было и в помине. Все разбирательство вел секретарь судейской коллегии, самим судьям запрещалось общаться с участниками процесса. Секретарь определял порядок выступления свидетелей и представителей сторон, задавал вопросы, а потом, после некоторого совещания, судьи выносили решение.

— Да уж, процесс века, — пробормотала Феоне, Анжела сердито шикнула: молчала бы лучше!

Отец Эмиль заерзал в кресле. Никто, кроме секретаря и нескольких человек из следственной комиссии, не знал, кого и в каком порядке будут вызывать как свидетелей; а потому толстенький клирик принялся на всякий случай шлифовать в уме свои возможные показания, нервно поглядывая на разложенные перед магом-дознавателем амулеты истины.

— Рокуэлла в лице герцога Рамиро Ибаньеса, — продолжал вещать Штайн, — обвиняет Ординарию в проведении опытов на живом человеке с целью получения и использования запретной магии, а так же в похищении, применении пыток...

С другой стороны, размышлял отец Дюпре, если на тебя нацепят такое количество амулетов истины, то никакие заготовки не помогут — не заметишь, как скажешь правду. И любопытно, наберется ли Ординария наглости выдвинуть встречные обвинения?

— Ординария же, — словно отвечая на невысказанный вопрос, объявил Штайн, — обвиняет Рокуэллу в захвате замка, официально принадлежащего Ординарии, в клевете и пособничестве нарушителям Коронельского акта.

Священник бросил острый взгляд на Лемуэ. Улыбка на губах комиссара выглядела совсем уж наклеенной.

Взвыла труба, знаменуя начало разбирательства; Анжела от неожиданности чуть не выпала из-за перил.

— Дочь моя, — мягко сказала Сава. — Не надо так выказывать свое волнение. Берите пример с ее сиятельства.

Девушка бросила на сестру совершенно неродственный взгляд. Как можно выглядеть улыбчивой статуей, когда того гляди начнут допрашивать...

— Суд вызывает первого свидетеля, — зычно возгласил пристав. — Луи Месмер, комиссар Ординарии!

Место для свидетелей было оборудовано по последнему слову магической науки, так, чтобы даже чародей не смог уклониться от дачи показаний. Месмер только усмехнулся, пока маг-дознаватель надевал на него низки янтарных бусин — по две на запястья, шею и голову. Неужели господа судьи в кои-то веки заинтересовались правдой? Зачарованный янтарь препятствовал лжи, а в таких количествах и вовсе делал ее невозможной.

— Господин комиссар... — начал Штайн.

— Протестую! — вмешался Лемуэ. — Господин Месмер лишился этого звания сразу после потери способностей!

— Однако в момент совершения тех преступлений, в которых его обвиняет Рокуэлла, он носил именно такое звание, — немедленно возразил Оливарес.

Лемуэ поджал губы, к радости отца Эмиля перестав улыбаться:

— Да, это так. Как комиссар по особым поручениям Луи Месмер получил некоторые предписания от нашего руководства, но вышел далеко за их пределы.

Месмер издал короткий ироничный смешок. Ничего другого от родного начальства он не ожидал. Испускаемые свидетелем звуки вновь вернули к нему внимание Штайна.

— Луи Месмер, вы получали таковые предписания?

— Да.

— Какие?

Бывший чародей вздохнул.

— Ваша милость, позвольте, я начну с начала, иначе мы во век не распутаемся. Итак, я впервые лично встретился с тогда еще герцогом Вальдано во время Генеральных Штатов, что было в Медоне, в октябре тысяча шестьсот двадцать пятого года...

Месмер рассказывал неторопливо, обстоятельно, при этом — злорадно поглядывая в сторону Лемуэ, который безуспешно пытался вернуть на лицо улыбку. Луи прекрасно понимал, какую цену заставит его заплатить Ординария за промашку на севере, и потому предпочитал заточение в тюрьме Совета (или Рокуэллы, если Суд отдаст его в руки герцога) общению с коллегами и начальством. А для этого следовало оказывать Суду всяческое содействие.

— Позвольте заметить, ваша милость, — елейно улыбнулся Лемуэ, вклиниваясь в речь бывшего соратника, когда тот остановился перевести дух, добравшись до взятия Рамона под стражу, — что господин Месмер вошел в сговор с заключенным графом Вальдано.

— Вошел, — тут же подтвердил Луи. — А почему бы и не войти, ради секрета Аскелони? Входил, кстати, с полного согласия и одобрения вышестоящего начальства.

Штайн повернулся к Лемуэ и поднял бровь. Комиссар плюнул на обычную улыбчивость и прошипел:

— А что до пресловутого Карла Аскелони, то Ординарии стало известно, что он проводил запрещенные опыты, использовал запретную магию, и мы хотели оградить...

Луи громко расхохотался. Аудитория дружно вздрогнула, и Штайн холодно подумал, что на этом нормальный ход разбирательства приказал долго жить. Что ж, трудности закаляют.

— Оградить они хотели, — издевательски повторил Луи. — Держи карман шире! Да они чуть не захлебнулись слюной, когда я принес им первые дневники Аскелони. Мне приказали тщательно исследовать лаборатории этого господина, а так же — герцога Вальдано. О господа, если бы вы только знали, что представляет собою граф Рамон! А ведь с виду такой приличный человек...

Штайн сурово нахмурился и призвал свидетеля к порядку. Общество, заметно взволнованное, шелестело, как морской прибой.

— Господин граф, ни много ни мало — эмпат, причем исключительной силы, — заявил Месмер и смолк, наслаждаясь эффектом. Это было то же самое, что запустить солдата-наемника в женскую баню при монастыре. Крик, шум, нервное потрясение и полное крушение устоев...

Отец Эмиль философски хмыкнул. Он-то уже свыкся с тем, что Рамон — эмпат, но на прочих присутствующих столь вопиющее нарушение Коронельского акта произвело изумительное впечатление. С подобающим сану спокойствием наблюдая народное возмущение, клирик не забывал поглядывать в сторону герцогского балкона. Юный Ибаньес не без интереса смотрел вниз, опираясь локтями на балконные перила, а подбородком на руки. Достойный юноша либо отлично владел собой, либо... следующий ход в игре был за ним. Тут отец Эмиль досадливо нахмурился. Похоже, прелестная Веро вздумала его надуть. Ну ничего, он с ней поговорит... после Суда, теперь уж ничего не исправишь.

Штайн с помощью приставов и магов-дознавателей наконец установил тишину в зале суда. Секретарь не боялся трудностей, но с печалью полагал, что дальше будет только хуже. Месмер явно не стремился облегчить его участь, потому что, едва публика угомонилась, заявил:

— Так же господам будет не лишне узнать, что к каждому эмпату полагается ключ, и ключом дона Вальдано стал дон Эрбо.

— Поясните нам, что есть ключ, — сухо потребовал Штайн.

— Ключ? О, это забавная штучка — существо, без которого эмпат жить не может, которым он дышит, которым одержим до безумия.

— То есть, вы утверждаете, что слухи о хадизарском грехе в отношениях между графом и его воспитанником не преувеличены? — спросил секретарь, выражая чаяния аудитории. Бывший маг пожал плечами:

— Конечно, они были любовниками. Это было неизбежно, в конце концов, и мало от них зависело...

— Лжешь, тварь! — взорвался Родриго, метнувшись к перилам.

— Идальго, — холодно осадил его Миро. Дель Мора круто повернулся к другу и встретился с ним взглядом. Секунду или две молодые люди смотрели друг на друга: Руи — тяжело сопя, Миро — чуть подняв бровь. Затем потомок хадизар склонил голову, неразборчиво извинился и занял свое место за креслом Рамиро.

Когда инцидент был исчерпан, Месмер продолжил:

— Правда, с ключом мне все время не везло. В первый раз щенок сам проявил негаданное упорство, а потом заявился его благодетель и все испортил. Во второй раз граф опять же выказал странное благородство, сдался сам и едва не нарушил несколько научных законов, но...

В зале поднялась волна негодующего шелеста — присутствующие ничего не понимали, а им хотелось. Штайн дернул колокольчик.

— Тихо, тихо! Не так быстро, господин Месмер. Что за первый раз?

— После моего знакомства с герцогом Вальдано, руководящий Ординарией Совет, — бывший маг иронично поклонился в сторону начальства, — счел целесообразным отправить меня в Рокуэллу в качестве комиссара, чтобы я добыл все возможные сведения об экспериментах Аскелони, а заодно изучил самого Рамона. Однако изучаемый объект упорствовал. У нас была договоренность — я помогаю ему выбраться из тюрьмы, он соглашается на мои исследования. Граф этот договор нарушил. Тогда я поручил Джеймсу Олсену изловить Фабиана Эрбо...

Отец Эмиль удовлетворенно улыбнулся. Он так и знал, что с освобождением Рамона из темницы что-то нечисто. Комиссар Лемуэ меж тем воспрял духом.

— Ваша милость, я обращаю ваше внимание на этот вопиющий случай! Месмер сам сознался, что нарушил присягу, сговорившись с заключенным под стражу преступником!

— Позвольте, ваша милость, и я обращу ваше внимание на один аспект этой проблемы, — поднялся дон Мигель. — На момент предъявления обвинений Рамон Вальдано уже не был герцогом Рокуэльским. Взгляните на этот документ.

Пристав вручил секретарю свиток. Штайн ознакомился и хмыкнул. Так, так. Отречение, составленное по всем правилам. Герцог оказался весьма предусмотрительной личностью, и доказать факт мошенничества со стороны венценосной персоны теперь практически невозможно. Сообщив о том всем присутствующим, секретарь снова вручил отречение приставу.

— Дальше, — велел Штайн, когда свиток откочевал к судьям.

— Вторую попытку я начал с поисков Карла Аскелони — по приказу Ординарского Совета. Я нашел его в Хадизарии, в обществе чудной ламии...

— Сейчас начнется, — напряженно прошептал Хуан.

— Если этот выродок еще чего-нибудь скажет о хадизарском грехе, я ему шею сверну, — мрачно пообещал дель Мора. Веро мерно щелкала створками веера. Даниэль нервно кусал костяшки пальцев, пока Сава не бросила на него укоризненный взгляд. Рамиро переглянулся с Феоне.

— Ну, положим, скрывать он ничего не будет, — пробормотала магисса, — чтобы всплыть самому, ему надо утопить всех подельников... но как на эти откровения отреагируют судьи?

— Надеюсь, они не проникнутся высокими замыслами Ординарии, — сухо отметил томоэ. — И не сдадут Рамона обратно на опыты.

Веро вздохнула. Ей нравился такой ход мысли, и если бы не престиж рокуэльской короны...

Месмер между тем увлеченно повествовал о ходе своих опытов. Судя по всему, почтенной публике казалось, что она медленно, но верно погружается в кошмарный сон — Луи рассказывал хорошо: ярко, красочно, выразительно. Когда маг поставил точку и смолк, в зале установилась тяжелая тишина.

— Вы понимаете, что все, вами сделанное, — вопиющее нарушение Коронельского акта? — сурово спросил у Месмера секретарь Суда. Луи порывисто поднялся; маги-дознаватели дернулись.

— А вы понимаете, ваша милость, — тихо спросил Месмер, — какая мощь заключена в Айна Граца? Вы знаете, какими исключительными способностями обладает эмпат? Приручи мы эту силу — каких вершин мы смогли бы достичь! Создавать магов искусственно, вкладывая в них нужные способности, наделяя отмеренной порцией силы, контролируя каждый их шаг...

— Это омерзительно! — возмутился кто-то впечатлительный.

— Богопротивная затея! — выкрикнули из рядов духовенства. Отец Эмиль молчал, переваривая величие замысла. Если Ординария и впрямь затевала такое, то никаких шансов выйти сухой из воды у нее не было. Вот если бы она уже поставила Совет Араны перед фактом — тогда другое дело, но у магов хватило глупости потерпеть неудачу; вот за это они и поплатятся.

— Ваша милость! — вскочил Лемуэ. — Все это не более чем досужие домыслы! Месмер совершил преступление, но эти россказни про Айна Граца — это же просто смешно. Есть ли ее магия, нет ли... В конце концов, этого великого мага, этого исключительного эмпата никто из здесь присутствующих пока не увидел.

— А вам так хочется на него посмотреть?

Отец Эмиль восхищенно цокнул языком. Священник оценил эффектность жеста — он никогда в жизни не видел такого количества обалделых лиц одновременно. Потом посмотрел в сторону герцогского балкона — на того, кто задал столь провокационный вопрос. Рамон Вальдано стоял у перил, небрежно опираясь на них рукой, и взирал на присутствующих, как хозяин, вернувшийся домой после долгого путешествия и обнаруживший толпу незваных гостей за дележкой его имущества. Эмпат обвел застывшую публику спокойным властным взглядом.

— Вы хотели говорить со мной? Я слушаю.

Отец Дюпре осел на стул, пытаясь унять сердцебиение. Вот так сюрприз! Это что ж теперь будет-то? В отличие от прочих, священник имел представление о том, на что способен эмпат, если его сильно разозлить, а уж куда сильнее?

Однако Герман Штайн оказался человеком стойким и смелым: он побледнел, дважды переменился в лице, но твердо взял ход событий в свои руки.

— Граф Вальдано, Суд заслушает ваши показания в свое время. Будьте добры не нарушать ход судебной процедуры.

— Про-це-ду-ры? — по слогам повторил Рамон, и нарастающий в зале шум голосов стих, словно его отрезали. Граф отступил от перил и стал неторопливо спускаться по лестнице, как кот, подкрадывающийся к мыши. А отец Эмиль с некоторым трепетом осознал, что нигде нет ключа — дона Эрбо, который мог бы утихомирить эмпата, буде тот вздумает впасть в буйство.

— Показания? — со смешком продолжал Рамон. — О, едва ли все эти господа, — он почти брезгливо обвел рукой затихшую аудиторию, — ждут от меня каких-то там показаний. Хотите, я скажу, что им нужно?

Штайн молчал, так стискивая папку с бумагами, словно черпал в них силы.

— Они хотят знать правду, — сказал Рамон. — Не спорю, желание странное, противоестественное, обычно этим господам не свойственное...

— Прекратите оскорблять Суд, — медленно, с угрозой секретарь.

— ... но тем не менее, вы так их раздразнили, что им нужна правда, и на меньшее они не согласятся.

На него смотрели, как на дикого зверя, и это, в общем-то, даже льстило. Эмпат усмехнулся. Он достиг конца лестницы, пересек свободное пространство, отделявшее его от свидетельской кафедры, и оперся на нее локтем. После чего удивленно поднял бровь. Месмер его не боялся. Он ненавидел — это да, он был разорвал Рамона в клочья, если бы мог, но не испытывал страха. А потом еще и широко улыбнулся.

— Что вас так развеселило? — поинтересовался Рамон. Экс-маг хмыкнул, фыркнул и расхохотался.

— Участь этих господ, если желаете знать, — отсмеявшись, сообщил он графу. — Они, бедолаги, даже и не подозревают, что сидят на огромной бомбе.

— Желаете запалить фитиль?

— А он и так тлеет. Я просто жду, когда рванет. Испытываю, так сказать, чисто научный интерес.

— О — чем — вы — говорите?! — рявкнул Штайн, окончательно плюнув на приличествующую случаю сдержанность.

— Он — эмпат, — бывший маг для наглядности ткнул пальцем в графа. — А это, знаете ли, взрывоопасно. В такой-то обстановке...

— Сначала пусть докажет, что он — эмпат! — воскликнул Лемуэ, и отец Эмиль взглянул на него с невольным уважением. Нет, какое упорство! — Пусть докажет, что он — носитель этой якобы силы Айна Граца...

— А что вы сочтете доказательством? — осведомился Рамон. — Мне надо явить какое-нибудь чудо? Или... вы хотите увидеть, как я выгляжу на самом деле?

Месмер попятился с кафедры свидетелей. Вот такого чуда ему не надо было ни за какие коврижки. Эмпат повернулся к Штайну — тот еще успел скептически скривить губы.

— Рамон, стой! — крикнула Феоне, пристукнув кулаками по многострадальным перилам.

— Что он делает?! — всполошилась Анжела.

— Ничего хорошего!

Граф опустил голову, так что длинные волосы закрыли его лицо, как занавеской. Широкие плечи мужчины слабо вздрогнули, и в тот же миг красивая фигура исказилась, будто в кривом зеркале. Рамон одновременно вытянулся и сгорбился, его тело странно истончилось, словно заключенная в нем магия растворяла его. Темные волосы зашевелились, как живые, и из-под них брызнуло зеленым светом. А потом эмпат поднял к секретарю совершенно белое лицо, на котором едва угадывались размытые человеческие черты. Штайн отпрянул назад, уперся спиной в стену.

Широко раскрытые глаза существа были полны ослепительно сияющей зеленью. Оно вздохнуло, и по залу прокатилась волна режущего холода. Свет, льющийся из больших окон, стремительно выцветал, окружающее теряло краски и объем. Вокруг призрачной фигуры разливалось бледное свечение, прозрачно-зеленое, как берилл, и тонкой туманной дымкой поднималось вверх.

Хуан завяз в ней, как муха в патоке. Неведомая сила вынимала душу из тела, тянула ее тоской, словно клещами, и одновременно — сковывала льдистым безразличием. Вот рванулась вперед Анжела, глухо вскрикнула, привалилась к стене, прижимая руку к сердцу, и уронила голову. Вот напряженно застыла Феоне, в ее глазах бился фиалковый огонь, но она не могла сдвинуться с места. Миро крепко прижал к себе Верону, и девушка, белая, будто мел, вцепилась в него, как утопающая. С громким вздохом упал на колено Даниэль, и Руи, как всегда, метнулся к нему, подхватил...

Хуан закрыл глаза, но через несколько секунд услышал звонкий стук каблуков по мраморным плитам. С усилием Фоментера поднял веки и увидел Фабиана, быстро пересекающего залу. Словно почуяв, что на него смотрят, юноша обернулся и сверкнул ярко-голубыми глазами в сторону герцогского балкона, а потом храбро приблизился к застывшему посреди залы созданию. Руки мага скрылись под темной гривой, а следом за ними и лицо. Существо сжало Фабиана руками, Хуана передернуло. Боги, как Бьяно это выносит?! И хвала всем богам, Руи не видит... Нежно-зеленое мерцание, заполняющее зал, вдруг схлынуло, устремилось к Рамону, втягиваясь в его тело, как щупальца невиданного зверя. Вокруг Рамона гасли последние отблески зеленого света — граф быстро обретал человеческую форму. Зала мгновенно наполнилась красками, дыханием живых людей, слабыми возгласами, шорохами от беспорядочных движений. Анжела выпрямилась, жадно хватая ртом воздух, зато магисса со стоном осела на пол. Холод исчез, словно занавес сдернули, и Хуан, едва придя в себя, свесился через перила. Всем чародеям в помещении вдруг стало худо: кто сидел, кто лежал, а кто, зажав рот рукой, ковылял к выходу. Этим беззастенчиво пользовались граф и его воспитанник: теперь уже и у Фоментеры не оставалось сомнений — двое внизу страстно целовались. Руи, к счастью, поил Даниэля вином; сам же Хуан ощущал лишь усталость и странную отрешенность. Да хоть бы они там хадизарскому греху предались — главное, что светопреставление кончилось, и хвала богам...

Рамон наконец смог оторваться от своего полу-оборотня и удовлетворенно огляделся. Зала была полна человеческими эмоциями — гнилушки вперемешку с драгоценными камнями. Будет чем подкормиться, если он начнет слабеть.

— Ну как вам чудо? — поинтересовался граф. — Надеюсь, я разрешил сомнения господина Лемуэ?

Комиссар оторвал голову от столешницы, подпирая бледное чело обеими руками, и просипел что-то невнятное.

— Рамон Вальдано, — очнулся Штайн, — надеюсь, вы отдаете себе отчет, что ваши действия можно рассматривать как покушение...

— Простите, вы видите где-нибудь хоть один труп?

Секретарь огляделся с затаенной надеждой. Однако все присутствующие были вполне живы.

— Тогда чем вы объясните вашу дикую выходку?

— Господин Лемуэ выразил закономерные сомнения в моей природе, и я избавил его от них самым простым и наглядным способом. Однако не будем отвлекаться, — его светлость щелкнул пальцами, и на свидетельской кафедре появился большой черный шар из хрусталя.

— Что вы себе позволяете? — осведомился Штайн. Рамон терпеливо вдохнул.

— Я намерен дать свидетельские показания, невзирая на ваше сопротивление. Ведь лучше один раз увидеть, не так ли?

— Граф Вальдано, если вы будете оскорблять Суд...

— По-моему, все это сборище затеяно ради выяснения правды, — задумчиво отозвался Рамон. — Я вам ее вручаю, можно сказать, на блюде, чем вы еще недовольны?

Штайн был недоволен многим, но высказать все не успел — граф и полукровка, держась за руки, поднялись на свидетельскую кафедру, Месмер вежливо уступил им место.

— Что вы делаете? — в замешательстве спросил секретарь.

— Прикажите им надеть на меня ваши янтари и браслеты. Не стоит подавать лишний повод к сомнению.

Поколебавшись, Штайн кивнул приставу. Секретарь Суда знал, что браслеты на Рамона не действуют, но вот янтари... кто их знает? И уж точно не помешает обезвредить графского щенка, а то мало ли, что придет ему в голову.

— Что они там делают? — обеспокоилась Верона. Феоне отвлеклась от бокала с зельем, взглянула вниз и взвилась с места:

— Рамон, стой!! Не вздумай!

Волшебница ринулась к лестнице, и ее преосвященство уронила под ноги женщине четки.

— Не надо ему мешать, — печально и строго сказала духовная мать, когда утих шум падения и взрыв площадной брани. — Он пришел сюда только для этого.

— Для чего? — спросил Миро, на всякий случай прижимая к себе жену. Сава вздохнула.

— Он покажет им свою память, свою жизнь — все, что случилось с ним. Какое доказательство может быть лучше этого?

— Идиот, — злобно выплюнула Феоне. — Да такое могут назначить лишь по приговору Суда, а он — добровольно!..

— То есть он покажет им всю правду?! — всполошилась Верона. — Немедленно его остановите!

— Уже поздно, — сказала Анжела, и все снова устремились к перилам; лишь Сава с усталым вздохом откинулась на спинку кресла.

Рамон, не забывая прижимать к себе ключ, положил ладонь на хрустальный шар. В темной матовой глубине шара вспыхнул фиолетовый огонек. Клубящийся белесый туман поднялся к потолку и соткался в некое подобие колышущегося экрана. Еще мгновение — и на нем проступили первые смутные очертания...

Рамон полулежал в кресле, закрыв глаза, и гладил по голове Фабиана, сидящего у его ног. Юноша настороженно поглядывал то на усталое лицо опекуна, то на окружающих людей, но ему впервые не было до них дела. Идальго только следил, чтобы они не лезли, не подходили, не беспокоили. А что до остального... какая, в самом деле, разница? Кресло стояло рядом с кафедрой для свидетелей, почти в центре зала, и все видели, как граф перебирает волосы своего любовника, и как полу-оборотень по-кошачьи льнет к ногам опекуна, а те, кто был поближе, видели и слабую улыбку на изможденном лице Рамона.

Но едва ли это все имело значение после "показаний" Рамона. Все, что было после них, Фабиан помнил плохо, словно видел сквозь мутное стекло. Помнил, как свернулся "экран", как эмпат, застонав, едва не рухнул на пол, как навалился на плечи воспитанника; как сам Бьяно, шатаясь под весом графа, кричал, требуя кресло, как дотащил до него Рамона, как поил водой из стакана... где-то там, за невидимой чертой, допрашивали Элеонору, Виктора, Феоне, Хуана, и Руи, и Даниэля, и Олсена, и еще толпу всяких личностей, а потом Суд удалился выносить решение. И теперь весь этот зверинец имени богини Араны таращился на диковинное диво — живого эмпата с ключом!

— Потерпи, — шепнул Рамон. — Уже скоро...

Полукровка фыркнул и потерся щекой о колено графа.

И ему было плевать, что его друзья тоже это видят.

Хотя их дружба была единственной вещью, которой он еще дорожил. Что ж, он сознательно шел на разрыв. Чтобы не было, о чем жалеть. А они... Бьяно хмыкнул. Теперь они вряд ли о нем жалеют.

— Руи, — Даниэль тронул дель Мору за локоть. Он долго смотрел на друга, на его сжавшиеся кулаки, на прикушенную губу, потемневшие от боли глаза, и сам не понимал... вот ничешеньки не понимал.

Родриго вдруг засадил кулаком по стене, аж обивка хрустнула, и отвернулся.

— Нет, ну почему? — выдавил идальго. — Почему, Дань? Он... он же врал нам почти все время, почему?

— Не знаю, — беспомощно отозвался семинарист. Бьяно лгал... о боги, да ради чего?! Ради того, что показывал им Рамон? Ради самого эмпата? А они-то, они... они верили, и... Губы Даниэля задрожали — он вспомнил клетку в ординарском замке, хадизар, боль, от которой весь мир разлетелся в осколки. И значит он сносил это все только ради того, чтобы Бьяно сохранил своего любовника?! Ради этого несколько месяцев просыпался в холодном поту, и его выворачивало наизнанку над тазом для умывания?!

— Ненавижу! — прошипел Даниэль. — Ненавижу!

Феоне, прислонившись к стене, стискивала фляжку, от которой разило крепкой выпивкой, и поминутно к ней прикладывалась. Камзол магиссы был расстегнут, воротник сорочки — неприлично распахнут. Впрочем, какие к черту приличия после устроенного Рамоном представления?! Одно дело — знать, что он спит со своим щенком, а другое... другое — увидеть все своими — нет, его глазами, глазами эмпата, почувствовать то же, что чувствует он, и понять наконец... Феоне встряхнула головой и снова хлебнула из фляги. Магиссе не хотелось понимать. Она бы все отдала за то, чтобы ничего этого никогда не видеть.

Верона устало обмахивалась веером. Все эти признания, откровения, раскрытия тайн и секретов порядком ее утомили. Девушке было очевидно, что Рамон сдуру выдал судьям массу лишних сведений, и теперь предсказать их вердикт почти невозможно. На этом фоне признание графа в связи с Фабианом было ей почти безразлично. Хотя Миро переживал... Хуан (как его там) тоже переживал. И эти двое. А с чего бы? Вероне уже давно все было ясно. Даже Анжела — и то не грохнулась в обморок, сидит вон у ног ее преосвященства и молится. Кардиналесса тоже спокойна, а вот это странно. Герцогиня нахмурилась. Казалось бы, хадизарский грех, запретная магия... или Сава так все и планировала?

Наконец двери совещательной комнаты распахнулись, Штайн ударил в колокольчик, и гудеж в зале мгновенно стих. Из комнаты торжественно вышли судьи. Страший судья нес свиток, запечатанный большой печатью. Секретарь лично принял его из рук старшего судьи и сломал печать. Все присутствующие, даже Рамон с Фабианом, поднялись с мест.

— Именем мудрой Араны и во славу всех богов, — начал Герман Штайн, — да свершится правосудие! Суд Паладинов признает Ординарию виновной в нарушении Коронельского акта, а именно статей его...

"Получилось", — отстраненно подумала Верона, внимая перечню статей, а затем — лиц, на которых Суд возложил вину за произошедшее. "Под снос" пошла почти вся верхушка Ординарии, и девушка удовлетворенно следила за тем, как бледнеют ординарские маги, попавшие в перечень виновных. Рядом чуть слышно вздохнул Миро и сжал пальчики жены. Веро незаметно коснулась его локтя веером. Ее матушка и брат легко отделались — графиню приговорили к пяти годам заточения в одной из тюрем Совета, Виктора — к семи. Могло быть и хуже.

— Графа Рамона Вальдано постановлено...

Девушка удивленно вздрогнула. Глаза Миро широко раскрылись, Анжела коротко пискнула, Феоне оторвалась от фляжки.

— ...признать виновным в убийстве жены, Бертиле, в девичестве Робийяр, и сына, Энрике-Рикардо, лишить титулов и владений, а затем передать на попечение Совету Араны, дабы оградить от его пагубных сил невинные души, а так же исследовать оные силы для наилучшего за ними констроля. Дона Фабиана Эрбо...

— Что они несут?! — едва слышно прошептала Анжела.

— Сам виноват, — фыркнула Верона.

— ... так же передать на попечение Совету Араны, как сопричастного силам Рамона Вальдано.

— Простите, что вы намерены со мной сделать? — уточнил Рамон. — Передать, опекать и исследовать, дабы контролировать? Почтенные, я не вещь, а вы, видно, совсем не выучили урока.

— Решения Суда Паладинов обжалованию не подлежат, — подытожил секретарь. — Приводятся в исполнение сразу по оглашении приговора.

Стража Совета Араны в зелено-фиолетовых мундирах и маги-дознаватели стали ненавязчиво забирать эмпата и его ключ в кольцо. Рамон и Фабиан переглянулись.

— Похоже, нам пора, — усмехнулся юноша. Граф с улыбкой притянул к себе идальго и приложил ладонь к его губам. Полукровка рванул ее клыками, эмпат опустил руку, и на пол тяжелыми каплями упала кровь.

Феоне вздрогнула, опустила фляжку и отделилась от стены.

— Рамон? Рамон, ты что творишь?

Кровь эмпата вдруг вспыхнула и брызнула зелено-золотыми искрами, как фейерверк. Стражники и маги, словно крысы, шарахнулись в стороны, но они-то как раз беспокоились напрасно. Расцвечивая залу праздничными огоньками, искры плели кокон вокруг опекуна и его воспитанника.

— Наконец-то, — прошептал Фабиан. Рамон с улыбкой забрал лицо полу-оборотня в ладони; юноша принялся нежно зализывать укус.

— Феоне, что они делают?! — крикнул Миро. Анжела, громко ахнув, покачнулась и бессильно повисла на сестре.

— Что они делают... — бессмысленно повторяла графиня. — Что они делают...

Феоне проигнорировала вопрос монарха, сорвалась с места и сломя голову бросилась вниз по лестнице.

— Какого дьявола тут происходит?! — вопиял Штайн. — Кто-нибудь, остановите их!

— Не лезть!! — рявкнула магисса. — Не колдовать! Слишком опасно, магии могут смешаться и прореагировать!

Кокон распустился пышным бутоном, скрывая Рамона и Фабиана, вспыхнул и исчез. Вместе с графом и полукровкой. В миг вспышки волшебница отшатнулась, прикрывая лицо, а когда пустила руку, то эмпата с ключом уже не было.

Из горла магиссы вырвался такой звук, что стража снова шарахнулась; в сторону женщины потянулись клинки и дула пистолетов. Не обращая на них внимания, она приблизилась к месту исчезновения, опустилась на колено и провела ладонью над полом. Отметила, что пятна крови тоже пропали.

— Что это значит?

Феоне подняла глаза на Рамиро: монарх снизошел с высоты балкона к простым смертным. За его спиной топтались трое идальго. Стоят, смотрят, настороженно поджавшись...

— Они ушли, — сказала Феоне. — Навсегда. Их забрала башня.

— Куда? — спросил Хуан.

О, только этих тупых вопросов ей и не хватает! Сейчас, когда Рамон из-за своего мальчишки... из-за этого безмозглого щенка!.. когда эмпат ушел, и она больше никогда... никогда... на этом мысли оборвались.

Никогда! Больше никогда...

Магисса развернулась и пошла прочь. Кто-то что-то верещал у нее за спиной, на балконе Анжела рыдала в объятиях Вероны, бледной и растрепанной, люди и полукровки вопили, метались, требовали объяснений, а Феоне шла все быстрее и быстрее, почти ничего не видя из-за горячей влаги в глазах, быстрее, быстрее, не останавливаясь, почти бегом, только чтобы сердце не разорвалось...

...Кардиналесса прямо и неподвижно сидела в кресле, и по ее щекам катились редкие слезы.

1