1936. 12-я Интернациональная.

Прямая аллея вывела нас прямо на ту же лужайку с одинокой оливой, которую я заметила, двигаясь к монастырю. Значит, я действительно отстала от батальона, который ушел куда-то направо. Здесь толпились выбравшиеся из рощи французы и бельгийцы, не меньше пятидесяти поляков и несколько немцев. Все находились в состоянии крайнего возбуждения, старались перекричать один другого, нервно жестикулировали и непрерывно передвигались с места на место, как потревоженные муравьи.

Все это живо напоминало сцену митинга в лагере разбитой армии Красса из популярной лет десять назад киноэпопеи "Спартак". И говорильня была похожей — все ругали идиотов-командиров, особенно доставалось командиру бригады.

Интересно, что он мог предпринять, получив приказ из Хунты Обороны — или кому там подчинена 2-я Интернациональная? В нормальной армии приказы не обсуждают. Их исполняют. Желательно — точно и в срок.

В принципе, монастырь можно было взять и нашей бригадой, и даже без всяких штурмовых приспособлений — достаточно пары арбалетов и крючьев с веревками. И, конечно, группы отчаянных головорезов, способных ночью взобраться по этим веревкам, заброшенным на стену с помощью арбалетов, пробиться к воротам и открыть их для усиленной штурмовой группы. Затем — бросок к воротам укрытых где-нибудь поблизости броневиков и грузовиков с пехотой. Но для организации такого нужна была не двухнедельная, а минимум трехмесячная подготовка подразделения, плюс хотя бы неделю на планирование и подготовку штурма.

О том, что делать дальше, мнения собравшихся разошлись. Дебатировались два предложения — идти в тыл и разобраться с начальством прямо сейчас или подождать до утра и возвращения бригады. Собравшиеся в сторонке немцы, сдержанно обменявшись мнениями, сообщили, что они отправляются искать свой батальон. Он должен находится вон там, где кончается роща. Они нечаянно отбились от него, а их могут счесть за дезертиров. Построившись, немцы повернулись и цепочкой ушли в сгустившийся мрак.

По существу, речь шла не только об их, но и о нашем батальоне, однако все поляки, с которыми я встречалась в толпе, утверждали, что из-за большого числа отставших, собравшихся за правым флангом батальона Марти, польская рота оторвалась от батальона Тельмана, а поскольку в первую очередь Яцек будет искать нас именно там, где потерял — то есть здесь — то и разумнее всего будет оставаться на месте.

На холодном черном небе высыпали звезды. С наступлением ночи страсти понемногу утихомирились. Но одновременно толпа начала расползаться. По двое, по трое люди выбирались из нее и растворялись в темноте. Вскоре нас осталось не больше половины недавно топтавшихся здесь, и мы начали располагаться ко сну прямо на траве. Однако чей-то твердый голос настойчиво потребовал, чтобы мы взяли себя в руки и перебрались в расположенную поблизости траншею, где теплее и безопаснее, потому что тот, кто найдет в себе силы, будет посменно охранять сон товарищей. Один из лежавших не слишком уверенно возразил, что, может, лучше бы подремать с полчасика на месте, а затем двинуться по следам бригады. Вот-вот исполнятся сутки, как никто не ел и почти столько же у всех пустые фляжки, а уж насчет того, чтоб прилепить к нижней губе хотя бы окурок... На возражавшего заворчали. Так тебя сразу и накормят в тылу. Он воображает, этот чудак, что там специально для нас открыты ночные кабаре и между столиками прогуливаются крали на высоких каблучках и в фартучках и у каждой лоток с сигаретами: выбирай любые и даром...

В оставленном фашистами окопе было темно, как в могиле, и так же, как в ней, пахло сырой землей. Наш отделенный, Алеша Эйснер, был среди тех, кто вызвался бодрствовать. Я передала ему вторую свою винтовку и часы — свои он потерял, когда прямо на них наступил какой-то в панике бегущий француз, сказала, чтобы он разбудил меня через два часа, уложила под голову вещмешок, обняла свою "Эспаньолу" и провалилась в глубокий спокойный сон.

14 ноября 1936 года, суббота.

Испания, окрестности монастыря Сьерра-Де-Лос-Анхелес.

Смутно помню, что среди ночи кто-то попытался вытащить у меня из-под головы мешок, я ткнула в ответ рукоятью штык-ножа и пообещала отрезать уши. В остальном ночь прошла спокойно — Алеша меня не разбудил, поскольку его сменил какой-то не то француз, не то бельгиец. Кроме нас двоих, в окопе никого не было. Груды тел, загромождавшей проход, словно корова языком слизнула.

Также не было одной из трех винтовок — Алеша сказал, что это была его собственная. Поскольку той, что подобрала я, он заткнул ствол платком, чтобы песок не насыпался. Ещё пропал его вещмешок вместе с моими часами.

Утро было замечательное — в оливах азартно щебетали воробьи, небо было высоким и ясным, встающее солнце красило нежным светом башни монастыря... Если отвлечься от того, что монастырь по-прежнему принадлежал франкистам, пейзаж был очарователен.

Пройдясь по окопу, мы обнаружили спящих мертвым сном Гишара и Леблана — ни на какие толчки и вопли они не реагировали. Возможно, точно так же трясли и нас с Алешей — но я всегда спала чутко, ведь проснулась же, когда кто-то попытался увести мешок... Кроме них, в траншее обнаружились ещё четверо бойцов польской роты, мне ранее не встречавшихся, но прекрасно знакомых Алексею. Затем из олив вывернулись Сашка Полевой и Роман Хабрович. Каждый из них тащил по две винтовки.

Поскольку Алеша был комотделения, то он и стал командиром группы. Решено было обыскать оливы — не исключено, что там осталось ещё что-то интересное — и подобраться поближе к монастырю и посмотреть, что там делается.

Обнаружилось, что помимо уже найденных Сашкой вчера и Романом сегодня утром винтовок в роще дожидались хозяев ещё два "Стандарта" — один из них со следами крови на прикладе — чья-то портупея со всем снаряжением и несколько десятков обойм. В монастыре было тихо, но до Романа, притаившегося под деревом у самой стены, донесся запах кофе. Значит, скоро будет подъем.

Алеша решил, что на случай, если из монастыря вышлют разведку, мы должны занять позиции по опушке рощицы и загнать её обратно за стены. Я вернулась к своему окопчику, слегка его углубила, промяла изображавший бруствер вещмешок и утвердила во вмятине винтовку. Именно в этот момент оставшийся на поляне с одинокой оливой боец сообщил, что бригада возвращается.

Но когда мы, наконец, дождались подхода выдвигавшейся пешим порядком части, оказалось, что это не бригада. Беспорядочная, хотя и вооруженная толпа численностью до батальона оказалась действительно батальоном из состава недавно сформированной бригады ИНА с коммунистическим руководством. Под монастырь они прибыли как минимум на неделю, так что нашу бригаду сюда возвращать не собираются, и где "лос интернасионалес" находятся сейчас, они тоже не знают. Ни продовольствия, ни воды бойцы не видели со вчерашнего вечера.

Алеша решил, что появление этой части означает нашу смену. Мы, естественно, его поддержали, но далеко уйти не удалось — низкий дрожащий гул и вопли "авиасьон!" обозначили появление франкистской авиации. Три низко и быстро летящих самолета с черными кругами на бортах фюзеляжей и косыми андреевскими крестами — черными на белом на килях и белыми на черных кругах на нижних поверхностях обрубленных крыльев. Судя по гофрированному металлу корпусов, это были немецкие "Юнкерс Ju-52/3m". Не хочу хвалиться, но первой огонь по самолетам открыла именно я. Высадила весь магазин, целясь в левый мотор ведущего. Мгновением позже открыли огонь остальные наши, потом загремела частым ружейно-пулеметным огнем занятая испанскими милисианосами траншея. Вдруг за правым мотором "Юнкерса", летящего слева от ведущего, потянулась тоненькая струйка дыма, сразу же превратившаяся в толстый дымовой канат. Я сменила магазин и начала стрелять, целясь по кабине уже подбитого самолета.

Немецкие летчики, ошарашенные внезапным отпором, занервничали — сбросив весь груз на совершенно пустую оливковую рощу (я не уверена, но, кажется, они ухитрились добиться одного попадания и в монастырь), "Юнкерсы" начали поворот. Но завершили его уже только два самолета из трех — фашистский бомбардировщик с охваченным пламенем мотором неловко клюнул носом, вошел в пике и врезался в склон одного из лежащих справа холмов.

В траншее наступила секунда ошеломленной тишины, а затем... Ничего подобного тому воплю восторга, что издали испанские милисианос, я не слышала никогда. Кто-то стрелял в воздух, несколько бойцов выскочили из траншеи и, обнявшись, плясали дикарский танец победы...

Из монастыря попытались охладить эту радость — с башен затакали пулеметы, звонко хлопнула вчерашняя мелкая пушчонка... Плясавшие на бруствере милисианосы быстро спрыгнули обратно в траншею, но радоваться не прекратили — пулеметам франкистов ответил хор глоток в пятьсот, исступленно ревущий "Интернационал".

Грунтовая дорога, по которой мы удалялись от монастыря, уперлась в перпендикулярное шоссе и лежащее за ним небольшое белое селеньице километра через три. Мне они показались тридцатью. Нас терзали жара, жажда, тяжесть оружия, боеприпасов и снаряжения, меня ещё доводили пудовые ботинки, казалось, отлитые из чугуна и вдобавок безжалостно режущие ноги сквозь тонкие носки своими закаменевшими складками.

В селении имелась церковь, обращенная папертью к шоссе, и десятка полтора чистеньких беленьких домиков, двумя рядами спускавшихся от неё к шоссе. И ни единой живой души — кроме нескольких воробьиных стаек, весело перелетавших с дерева на дерево.

В церкви, из врат которой отчетливо тянуло запахом пива, мы, к нашему глубочайшему разочарованию, обнаружили только большие чаны с попершим из них тестом, залившим пол церкви от алтарного возвышения и до порога. Похоже, это была походная пекарня бригады — и паника, возникшая вчера в оливах, докатилась и сюда, после чего пекари бросили свое имущество на волю Божью и тоже дали деру.

Позади церкви, на отдаленном подобии площади, размещался колодец с помпой. Заметив его с паперти, мы взвыли от восторга — жажда допекала нас уже почти сутки. Вода оказалась холодной и невообразимо вкусной. Всосав в себя не меньше трех литров и наполнив не меньше моей глотки пересохшую флягу, я огляделась. Ребята, оставшись голыми по пояс, устроили обливание. Мне очень хотелось последовать их примеру, но из опасения излишней ажитации пришлось ограничить себя одной только мокрой головой, сунув её под ледяную струю воды. Ощущения были божественные.

Следующим пунктом повестки дня была еда. На поиски её Алеша отправил меня, обоих французов, Романа Хабровича и одного из встреченных утром поляков. Вернее, "поляков". Иван Васильевич Щербаков оказался во Франции после Великой Войны, в ходе которой армейский корпус, в котором он служил, перебросили в Италию. В боях на реке Пьяве он был ранен, в госпитале повстречал симпатичную сестричку — обоюдное незнание языка помехой не стало. Тут как раз кончилась война и молодая семья отправилась на заработки во Францию, в наконец-то освобожденный от проклятых бошей Эльзас — его освобождали так энергично, что большая часть немцев, работавших на промышленных предприятиях Эльзаса и Лотарингии, предпочли вернуться на историческую родину, освободив множество рабочих мест. Одно из них досталось Щербакову.

Жители, бросившие селение, понимали толк в эвакуации — они не оставили в домах ни крошки еды и забрали всю живность. Французы нашли только бутыль вина и бутыль оливкового масла, нам не встретилось и этого. Зато нашли нечто, чему ветеран обрадовался даже больше, чем еде — в одном из домов нам встретились прекрасные полотняные занавески, из каждой из которых вышла пара замечательных портянок.

До этого я, вместе со всем прогрессивным человечеством, считала портянки чем-то совершенно устаревшим, диковинкой и анахронизмом. И сколько я намучалась, пока не намотала её именно так, как это следовало делать! Но зато потом! Конец страданиям андерсоновской Русалочки! Не то, чтобы ноги совсем перестали болеть, но теперь, по крайней мере, я могла ходить, не ощущая себя индийским йогом, пытающимся пройтись по углям, не смазав пятки огнеупорным маслом.

Мне даже пришло в голову, что, в принципе, еда у нас есть — теста полцеркви, его только приготовить... И масло есть, а сковородку найти не проблема — из полутора десятков домов хоть в одном сковородка да найдется. Конечно, готовить меня никогда не учили, так ведь не боги горшки обжигают.

Но Алеша решил, что нам не стоит задерживаться здесь. Напоследок мы ещё по разу сунули голову под струю воды и намочили френчи. Это помогло нам легко продержаться первую пару километров из тех шести, что отделяли так и оставшееся для нас безымянным селение от того селения дачного вида, которое мы проезжали вчера утром. Морис Леблан сказал, что слышал, как кто-то назвал его Ла Мараньоса. Селение встретило нас пустотой. Никакого дозора, патруля или охранения на въезде — каковы бы ни были порядки (вернее, беспорядки) в новой испанской армии, но поставить дозор на въезде не забыли бы и они. Значит, никакая воинская часть селение не занимает. Надежды на отдых и обед лопнули — опять придется тащиться неизвестно куда по жаре и без еды.

Растянувшись унылой цепочкой на середине шоссе, мы плелись мимо необитаемых вилл с запертыми воротами и закрытыми ставнями. На полдороги к центру селения нашу жизнь озарил небесной радостью тарахтящий автомобильный мотор. Не успели мы добежать до площади, как на неё выехал очень знакомый зеленый грузовик с трехцветным щитком на дверцах и капоте. Он повернул от нас к тылу, преследуемый по пятам тремя личностями в униформе батальона Андре Марти, они потрясали винтовками и орали, чтобы шофер их подождал, но тот или не слышал, или не понял, и машина продолжала удаляться. Исступленно вопя, трое бросились вдогонку. Им удалось догнать грузовик и, побросав в кузов винтовки так, будто это были лопаты, кое-как уцепиться за борт. Повиснув на нем и извиваясь, как испуганные кошки, они, рискуя ежеминутно сорваться, отталкивались ногами, пока не перевалились в кузов. Машина рывком увеличила скорость и скрылась с глаз. На улицы Ла Мараньосы вновь опустилась тишина. Похоже, вчерашняя паника имела продолжение — как во времени, так и в пространстве.

Алеша был так удручен этим зрелищем, что мне захотелось подойти и погладить его по голове. Остальным было не лучше.

— Когда смотришь на подобные вещи, делается стыдно, что ты француз, — вырвалось у Гишара.

— Не расстраивайся, старик, возможно, это всего-навсего бельгийцы, — "утешил" его Леблан.

В глубине площади из вертикальной каменной плиты торчала позеленевшая медная трубка с инкрустациями, из которой в имевший форму раковины бассейн текла прозрачная ключевая вода. Наши фляги опустели уже километра два назад, поэтому к источнику отделение кинулось не хуже, чем утром.

Напившись, мы устроились в теньке, на тверже бетона утрамбованной копытами земле возле коновязи. Утомление победило даже голод. Я прислонила винтовку к сухой каменной поилке для мулов, положила вещмешок под голову и уже почти заснула, когда со стороны шоссе донеслось негромкое постукивание, а Алеша вскочил, пытаясь одновременно оправить мундир и дать команду к построению.