La révolution

Эжен задержал кольцо в горсти. Остальные уронил на столик, понадеялся, что учитель ничего не заметил.

Граф Гийом де Моран сейчас кутил где-то, заливая непонятную тоску дорогим вином, и не знал, что дни его сочтены...

-Хочешь предупредить кого-то? — голос учителя прозвучал сухо и холодно. — Кого-то из твоих новых друзей?

Последнее слово он произнес так, что Эжена передернуло. Все правильно. У Книжника не может быть друзей. Просто — не может. Не о чем и думать...

-Нет, — сказал он. — Это стало бы вмешательством в историю, не так ли?

-Верно, — улыбнулся учитель, словно у него отлегло от сердца. — Поэтому — собирайся скорее. Мы уходим.

Он снова сидит у костра — бессонница. Ученик, закутавшись в плащ, спит. Вернее, делает вид, что спит: старик слышит, как дышит Лави, и это не дыхание спящего.

Сегодня они прошли Бордо. Ничего интересного, только свежая порция новостей: стало ясно, что Черный орден держится из последних сил. Экзорцистов осталось — по пальцам перечесть, те, что в состоянии, работают на износ, остальных спешно подлатывают и снова отправляют в поле, потому что иначе — никак. И где-то там сражается мастер меча, темноглазый и темноволосый юноша со скверным характером, по поведению — аристократ до мозга костей, отчего-то обративший внимание на пыль у себя под ногами — ученика Книжника. Обративший внимание и поднявший эту пыль до своего уровня, научивший жить и чувствовать... Только пыли от этого теперь только хуже.

"Нужно было уходить раньше, — снова думает старик, вороша угли в костре. Они вспыхивают неожиданно ярко: как огонь в глазах Гийома де Морана, как искры света в его бриллиантах... — Раньше. Пока он не привязался настолько сильно. Он ведь был безупречен прежде... Как я. Да. Как я..."

1789г. Париж

Они жались к стенам домов, сторонясь бушующей толпы. Уже можно было не слушать, о чем кричат те или иные трибуны, все стало ясно и так. Бастилия взята. Монархия рухнула. Теперь дотаптывают ее останки...

Смотреть на это было страшно. Страшно, но... впечатления эти оказались бесценны. Эжен даже понимал учителя: за этим нужно наблюдать со стороны, не принадлежа ни к какой из сторон, иначе описание получится чересчур однобоким.

И все же, как ни старался он сделаться бесчувственным, что-то сжималось внутри, когда громили особняки его хороших знакомых, когда выволакивали на улицы женщин, с которыми он проводил ночи... Когда убивали его друзей.

Он и не знал, что у него есть друзья. Понял это только теперь. Виконт де Лабуэр — веселый мальчишка лет семнадцати, роялист и насмешник, для которого не было ничего святого; маркиз ла Клермон-Ферран, слишком серьезный и рассудительный для своих двадцати с небольшим лет, он все старался подвести математическую базу под игру в кости; шевалье д'Обюсон, пьяница и бабник, невероятно талантливый: песни на его стихи распевал весь Париж...

Всех их казнили на Гревской площади. Всех.

Он должен был оказаться среди них, но смотрел на казнь из толпы и благодарил за это учителя. Несмотря ни на что, Эжен не хотел умирать. А смерть этих людей он запомнил до мельчайших подробностей, чтобы передать их будущим поколениям, чтобы рассказать, как дерзко смеялся в лицо судьям Лабуэр, как невозмутим был Клермон-Ферран, какой гнусный пасквиль успел пустить перед самой своей казнью д'Обюссон, сочинив его едва ли не на плахе...

-Пора уходить из Парижа, — сказал учитель.

Они снова оделись монахами: тех пока не трогали.

-Так мы не увидим финала? — зачем-то спросил Эжен.

-Все ясно и так, — ответил учитель. Он высок, намного выше приземистого ученика и поэтому, наверно, всегда говорил с ним снисходительно. Граф де Моран тоже был высок, но никогда не обращался так с Эженом... — Нет смысла терять время.

-А что потом?

-Потом начнется другая история, и писать ее будут другие люди, — усмехнулся Книжник. — Наша миссия окончена. Мы идем дальше... Эжен.

-Да, учитель, — кивнул тот, пряча руки в широких рукавах монашеского одеяния.

Они медленно двигались по городу, минуя наполовину разобранные баррикады, по улицам, мимо Гревской площади... Там снова собралась толпа — видимо, опять кого-то казнили.

"Кого на этот раз? — стиснул зубы Эжен. — Знакомого или нет? А если даже нет, то..."

Окрик заставил их посторониться, мимо прогрохотала телега с осужденным. Его возвели на эшафот, и Эжен едва сумел сдержать стон — это был граф де Моран...

Без парика, без расшитого камзола, без драгоценностей, в одной простой рубахе, с растрепанными темными волосами... На лице синяки, на руках тоже — видно, отбивался. На ногах стоит нетвердо: должно быть, отделали, когда все же захватили, а может, это последствия допроса...

Эжен почти не слушал приговора. Просто смотрел на Гийома, зная, что видит его в последний раз и даже не может дать ему знать, что жив... да не просто жив — не сбежал, не примкнул к революционерам... Не сбежал?..

Нет, лучше де Морану было не знать, что Эжен д'Орси здесь, в толпе. Так он мог умирать спокойно, и лицо его было почти счастливым — он не узнал о предательстве.

-Нам пора, — напомнил учитель, тронув его за локоть.

-Да, — Эжен глубже надвинул капюшон. Что он мог сделать? Ну что?! Рвануться на помощь? А дальше? Стражники, жаждущая крови толпа вокруг — они оба умерли бы там, а так... так умирал только Гийом. Только он. А вместе с ним — душа того, кто звался Эженом д'Орси, но в скором времени должен был вовсе потерять имя.

— Идем.

Так он и запомнил графа де Морана: на эшафоте, со скованными руками, простоволосого, в распахнутой на груди рубахе. Темные волосы трепал ветер, граф улыбался, а солнце одинаково отражалось в его черных глазах и в лезвии гильотины...

...А тело его бросили собакам.

"Ты же умер, — сказал мысленно старик. — Много лет назад. Не приходи больше, Гийом!"

"Ну почему же? — ответило ему пламя костра. — Почему бы мне не прийти, если ты до сих пор меня помнишь?"

"Потому, что я не хочу тебя помнить, — почти не солгал старик. — Потому, что такой же, как ты, отнимает у меня ученика, и я..."

"И ты ничего не можешь поделать, — подытожило пламя. — Знаешь, Эжен... Если бы ты тогда предупредил меня, вряд ли бы история пошла другим путем, как ты полагаешь?"

Он много размышлял об этом. Все верно, ничего бы не изменилось. Точно так же была бы взята Бастилия, точно так же казнили бы Людовика XVI и Марию-Антуанетту, точно так же ликовали бы республиканцы... Но один-единственный человек был бы жив. Один. Единственный.

Капля чернил. Они все — не более чем капли чернил, включая его самого. Одной больше, одной меньше, для истории это не имеет никакого значения! Что, если не появился бы на свет Наполеон? Может быть, все шло бы своим чередом, а может, его место занял бы другой, еще более удачливый полководец. Еще одна капля чернил. Все возможно, вот только история не знает сослагательного наклонения, и все случилось именно так, как случилось...

Но что делать, если капля чернил отказывается держаться на кончике пера, срывается, въедается в пальцы, пятнает манжеты, если ты не можешь отделаться от нее? Что, если чернила обретают собственную волю и власть над тобой?..

Книжник посмотрел на ученика. Тот так и не спал, лежал, укрывшись с головой, и старик слышал едва различимые сдавленные всхлипы. Плакать при наставнике Лави не позволял себе лет с семи, да и в целом не отличался чувствительностью.

Старик понимал, что заставляло ученика день за днем сходить с ума, вчитываться в мелкий шрифт дрянных газетенок, искать любые упоминания о покинутых недавно местах, и вот так плакать по ночам — втихомолку, вцепившись зубами в запястье, чтобы не выдать себя ни единым звуком, отчаянно желая тому, далекому — уцелеть в очередном бою... Он пережил все то же самое.

Он — пережил.

Лави, возможно, тоже переживет. Возможно.

"Почему ты не увел его из Ордена раньше? — спросило пламя костра голосом Гийома де Морана. — Ты же все видел. Уж тебе-то опыта не занимать!"

"Видел, — согласился старик. — Я думал, это просто приятельство..."

"Ах, не лги! — рассмеялся Гийом. — Если это — просто приятельство, то мы с тобой... хм... были просто знакомы! Так почему, Эжен?"

"Не знаю, — ответил старик и снова солгал. Впрочем, эту ложь Гийом должен был понять. — Не знаю. Я не чувствовал в этом угрозы."

"Тогда зачем ты его увел? Почувствовал, наконец... угрозу, а, Книжник?"

"Да, — согласился старик. — Прежним он уже не станет. Но..."

"Ну да. Он послушается и переломит себя, — хмыкнул Гийом. Треснула в костре ветка. — Как это сделал ты. Пройдет мимо эшафота того мальчишки, как бишь его?.."

-Прекрати! — Книжник сказал это вслух, и Лави вздрогнул.

"Пройдет и ничего не сделает, — безжалостно продолжал Гийом. Книжник почти слышал его голос, иронический, издевательский... полный горечи. — А потом всю жизнь будет ненавидеть себя. Так, что ли, Эжен?"

"Я... ненавижу себя? — спросил старик. И признал: — Пожалуй, да. Я мог предупредить тебя и не сделал этого, не посмел вмешаться в ход истории. Я видел, как тебя везли на казнь, и не попытался отбить тебя у стражи. Вряд ли бы мне это удалось, но вдруг?.. Я не сделал ничего, вообще ничего, я послушался учителя и стал истинным Книжником. Я помню всё, Гийом, до мельчайшей детали, и это — моё наказание..."

"Хочешь поделиться им с кем-то еще?" — шепнула на ухо струйка дыма, теплая и невесомая, как прикосновение Гийома.

"Нет," — ответил Книжник. Правдиво, в кои-то веки.

Посмотрел на ученика. Тот, конечно, сумеет сдержаться. Не сойдет с ума — Книжник достаточно хорошо знал его. Но он всегда будет терзаться мыслью: если бы он остался в Ордене, не удалось ли ему спасти того, единственного? Или хотя бы умереть с ним вместе... И пускай это — вмешательство в ход событий! Само их существование — уже вмешательство в историю, разве нет?

"А ты неглуп, Эжен, — костер выстрелил искрами. — Может, я все-таки не ошибся в тебе?"

-Мы с тобой еще потолкуем, — пообещал старик, снимая с шеи ладанку и вытряхивая на ладонь ее содержимое. В отблесках костра бриллиант сыпал злыми алыми искрами. — Ты подожди. Мне уже недолго осталось...

1856г. Пригород Бордо

-Вставай! — старик привычно разбудил ученика пинком: иначе поднять его не представлялось возможным.

-Уже встал, — ответил тот, садясь. Налицо были все признаки бессонной ночи: осунувшееся лицо, тени под глазами, потрескавшиеся губы... На кисти рук Лави старательно натягивал рукава. — Что, идем дальше?

-Лави... — старик смотрел на него как-то странно, как никогда раньше. Усмехнулся неожиданно: — Последний раз я называю тебя этим именем, олух!

-Что? — Лави недоуменно захлопал ресницами: он плохо соображал спросонок. Потом додумался: наверно, пришла пора менять имя. Нынешнее будет юбилейным, пятидесятым, надо же!..

-То. — Старый Книжник подошел ближе, взял его за плечи, посмотрел на ученика снизу вверх. Вот ведь вымахал, а был таким маленьким... — Здесь наши дороги расходятся. Дальше ты пойдешь один.

-Что?.. — повторил Лави, ничего уже не понимая.

-Отныне ты — полноправный Книжник, — сказал старик негромко, но так, что ясно стало — это не шутка и не розыгрыш. — Ты сам выбираешь свою дорогу. Формальности я улажу. И дальше... дальше нам не по пути. Прощай... Лави. Может быть, еще встретимся...

Он зашагал по дороге, ведущей к морю, оставив бывшего ученика недоумевать.

Отныне жизнь Лави — в его собственных руках, и как он ею распорядится — только его дело.

"Я поступил правильно? — спросил старик, запрокинув голову к небу. — Ведь так?"

"Ну а как ты сам думаешь? — спросило небо голосом Гийома де Морана и прикоснулось к щеке старика пушистым облаком. — Ты ведь такой умный!"

Старик обернулся. Лави уже не было видно.

"Пусть, — подумал он. — Пусть. История переживет и не такое вмешательство..."

"Точно подмечено, Эжен! — усмехнулась радуга в алмазной россыпи росы на придорожной траве. — Сколько же времени тебе понадобилось, чтобы понять это!"

"Слишком много, Гийом. Слишком много..."