Ролевик: Ловчий. Глава 1

— Лодочник выбросит тебя на стремнине, падаль!

А мой короткий полёт продолжается.

Враз на меня набрасывается ледяной воздух, настолько бедный жизненной силой, что дышать практически нечем. Сильный ветер подхватывает меня, крутит, и тут до меня доходит: корабль уже далеко вверху, а там, вокруг и внизу, не туман — облака. Густые, непроглядные.

Прежде чем окончательно провалиться в сырую холодную плоть облаков, успеваю запечатлеть в памяти сюрреалистичное зрелище: два парусных корабля, притёршись бортами, парят в кристальной чистоте небес, а над ними раскинулся огромнейший, безграничный голубой купол...

На какое-то время вновь теряю сознание, а когда прихожу в себя, облака остаются позади.

Свист ветра в ушах, встречным потоком воздуха плющит морду, особенно в те моменты, когда меня выкручивает в направлении далёкой поверхности.

А парашюта нет.

В бешеной круговерти иногда успеваю отмечать россыпь островов у далёкого горизонта — и на краткий миг в душе вспыхивает надежда, что доплыву. Если не раскатает в блин при приводнении.

Зато дышать тут не в пример легче, чем там, на высоте. Воздух с каждым метром теплеет, уплотняется. Растопырив руки и ноги, пробую на голых инстинктах (откуда они у прямоходящего примата взялись, интересно?) стабилизировать хоть немного кручение. Прогресс, вроде, есть, но слишком мал, чтобы успеть раскорячиться как надо до момента стыковки.

Благо, лямки рюкзака подтянуты как следует — не телепается, не елозит по спине, сидит как влитой.

Поверхность воды всё ближе и ближе. Ещё несколько секунд, и всё — сушите вёсла, кормите рыб.

В последний момент, перенапрягая избитое тело, всё же умудряюсь вытянуться в какое-то кривое подобие стойкого оловянного солдатика, искренне надеясь, что из олова в нём — только напыление.

Чудовищно твёрдая вода бьёт меня в ноги и нехотя расступается, впуская новую жертву в свои жадные объятия.

И в голове с шумом, перекрывающим рёв воды, щёлкает реле, отключая сознание.

Плеск волн, яркое солнце.

Тело, отключившись от управления разумом, экономными гребками направляет себя вперёд. Рюкзак не мешается, жёсткая рама больше не жёсткая — рефлекторный рывок за торчащие из лямок узелки — и её составляющие, оттолкнувшись друг от друга, позволяют вещмешку ещё плотнее облепить спину.

Сознание то всплывает, то пропадает вновь, накатывают чужие воспоминания, и после каждого помутнения разума они осознаются уже родными, моими собственными.

Иногда кажется, что слышу поблизости чьё-то напряжённое дыхание, иногда различаю слабые всплески, только вот не понять, волны ли это сталкиваются друг с другом, или же на самом деле рядом со мной кто-то есть. Переместить силу в слух не могу, да и сам понимаю, насколько это сейчас бесполезно: её остатки циркулируют в избитом теле, полностью направленные на одну-единственную функцию: не дать мне утонуть.

Иногда, совсем выбившись из сил, переворачиваюсь на спину и вяло подгребаю руками, небольшой воздушный пузырь, удерживаемый рюкзаком, позволяет уделять меньше контроля за плавучестью.

Сознание теряется, находится вновь, и опять пропадает, скатываясь в сумеречное состояние бреда. В такие моменты кажется, что кто-то, остающийся вне поля зрения, то подталкивает меня вперёд, то буквально тащит за шкирку.

Сколько это длится, не знаю, и знать не хочу.

Солнце уже у самого горизонта, и на небе, не вызывая у меня ни малейшей капли удивления, проступают из небесной синевы два серпа лун.

Хочется есть, хочется пить, но ни одно, ни другое недоступно сейчас.

Странный мерный рокот совершенно не затрагивает никаких чувств, и требуется долгое, бесконечно долгое осознание, чтобы понять — такой шум, то растущий, то нисходящий, может быть только в одном случае — если вода накатывает на берег.

И тут же ноги ощущают под собой дно. Песчаное, мягкое, ступни в нём вязнут, как в клею, — но это дно!

И, словно не желая отпускать, вода давит в грудь, старается плавно, но неотвратимо вернуть трофей обратно.

Хренушки тебе, владение Посейдона, а не очередной кусок жратвы для рыб!

Напрягая все оставшиеся силы, медленно, но верно двигаюсь вперёд. Тяжёлая обувь скользит в песке, проваливается — но она же за счёт широких подошв даёт большую точку опоры. Упрямо иду вперёд, шаг за шагом сокращая дистанцию с мутным абрисом береговой линии.

Шаг за шагом, шаг за шагом.

Свистят лёгкие, гоняя воздух, шершавый язык прилипает к нёбу, рюкзак тянет назад — словно к нему принайтовали какой-нибудь перегруженный плот или поддон с силикатным кирпичом. Изо всех сил борюсь с желанием сбросить свою ношу, отдать её на откуп жадному морю. Я не знаю, где оказался, а потому сейчас, если всё же справлюсь с отливом, может пригодиться абсолютно любая мелочь.

Шаг за шагом — вперёд. Вода доходит до пояса, ещё десяток или два шагов — и её уже едва-едва хватает, чтобы прикрыть колени. И снова вперёд, и сил не хватает ни на что иное, всё до последней капли вкладываю в движение. В голове бьётся только одна мысль: надо уйти как можно дальше от берега.

Ноги шлёпают по мелководью, перед глазами багровый туман, в ушах натужными и резкими толчками шумит кровь.

С каждым шагом идти всё труднее и труднее, и не покидает ощущение, что тащу за собой реально корабль. Ну, или мешок цемента.

Всё равно не оборачиваюсь — знаю — повернусь, и тут же упаду. А потому шаг за шагом иду вперёд. Вдавливаю себя в ночной воздух. Света от лун едва хватает, чтобы различить границу деревьев и пляжа, но и так — уже что-то.

Шаг, ещё шаг, и ещё один. И ещё. И ещё один.

Упираюсь лбом в гладкую поверхность первого ствола. И оседаю на землю.

Последним волевым усилием обхватываю дерево руками и протезом фиксирую левую кисть. Такой замок просто так не раскроешь, а значит, если вода вернётся, то меня хотя бы не унесёт обратно в море.

На этой позитивной мысли моё сознание окончательно отключилось.

Очнулся от палящей жары.

Во рту сухо, дико хочется пить.

Расцепив замок, отлип от дерева и тут же сел на задницу.

Трясёт всего, буквально колотит, перенапряжённые мышцы ноют и болят, боль разъедает спину, ноги, руки, голову — всего меня. Но от этого только радостнее: болит, значит, живой!

Выжил, курилка!

Контроль над собой теряется, и меня разбирает смех. Истерический? Просто хриплое карканье? Хрен его знает, со стороны я себя не услышу всё равно, а эмоциям надо дать волю.

— Жи-ы-ы-ывой!

Голос надтреснутый, связки саднит, по это пофиг.

Привычным движением отщёлкиваю стопоры лямок и, отпихнув упавший рюкзак, с наслаждением падаю на песок и вытягиваюсь во весь рост. Почти во весь. Макушка упирается во что-то тёплое, мягкое и податливое.

Вдох-выдох, пауза в три удара сердца, вдох-выдох, пауза, и ещё троекратный повтор.

Свежая порция чистейшего воздуха наполняет лёгкие, разом прочищает мозги. Пока пытаюсь насытить кровь кислородом, параллельно тестирую тело. Руки-ноги двигаются, спина гнётся, шея поворачивается. Указательный и средний пальцы левой руки неестественно вывернуты и раздуты. Протезом дотягиваюсь до них, осторожно касаюсь. Резкая, острая боль — от фаланг до самого затылка. Но перелома нет. Сжав до хруста эмали зубы, один за другим дёргаю пальцы, возвращая фаланги на место. С влажным щелчком сомкнувшихся суставов вывих исправляется, пальцы шевелятся, к ним возвращается чувствительность.

Круто! Я, оказывается, сам себе эскулап. Никогда раньше подобных навыков не имел, а тут вдруг — раз! — и готово.

Но мгновением позже приходит осознание — навыков экстренного лечения не было у меня, который я, а вот у других, которые теперь я — такие знания и практика имелись в достатке.

Интересно, кто же я теперь? Остался ли я собой, или это теперь совершенно новая личность?

Опыт создаёт человека. А во мне теперь этого опыта — как минимум от четверых.

Сложно...

Решив не забивать больше голову в данный момент абсолютно лишней ерундой, приподнимаюсь на локтях, вывернув шею, смотрю в неожиданную подушку.

Попа. Округлая, туго обтянутая платьем. С одной стороны торчат стройные ножки, с другой — длинная коса и правая рука, вытянутая по направлению ко мне. Вокруг руки захлёстнут кожаный ремешок, вторым концом он теряется под рюкзаком. Приподнявшись чуть выше, вижу широкий след в песке: вот, значит, откуда это ощущение мешка цемента, взятого на буксир, взялось.

Осторожно распутываю ремешок — высохнет, намертво передавит руку. А под жарким солнцем этот процесс пройдёт крайне быстро. Поправив неловко подвёрнутую руку, перекатываю груз на спину. Девушка. Молодая. Мизинцем и безымянным пальцем нащупываю на шее артерию. Пульсирует. Слабенько, конечно, но уверенно, без сбоев.

Платье чёрное, длинное, с разрезом едва ли не до талии по обе стороны, общий покрой похож на китайские национальные ципао, разве что рукавов нет.

Уже-моё-знание раскрывается бутоном лёгкой головной боли, и кто-то из тех, которые теперь я, с внутренним содроганием опознаёт в наряде жреческую одежду хэльнар. Хэльнар, х'эль-эльнар, дети Звёзд. Высокие или высшие эльфы.

Обалдело смотрю на острые ушки, торчащие из-под растрёпанных волос. Куда там Галадриэль и прочим детям сумеречного разума сира Толкина. Тут, скорее, торжество истины, поставленное на поток японскими аниматорами. Ушки длинные, изящные, конусовидные, рисунок ушной раковины довольно глубокий, плавные линии наталкивают на одну мысль — тот, кто лепил это тело, абсолютно точно знал, как именно должны выглядеть совершенные длинные ушки.

Аккуратно стряхнув налипшие на безупречное лицо песчинки, поставил рюкзак на попа, укрыв тенью голову спасительницы. Именно спасительницы — ведь кто-то же меня тащил вперёд в те моменты, когда сознание и контроль полностью отказывали мне? Запользовав бритву Оккама, получаем простой, как две копейки, вывод: жизнью я обязан именно жрице.

С трудом поднявшись, я, борясь с ватными ногами, углубился в прибрежные заросли. Обострившийся нюх отчётливо говорил, что где-то поблизости есть как минимум ручеёк. Десяток шагов, едва ли больше, и вот он — петляет между стволами поразительно гладких пальм, проложив себе дорожку по каменистому руслу.

Да, люто хочется пить, но опыт того, кто теперь я, говорит — лучше перепроверить.

Борясь с искушением припасть к ручью и пить, пить, пить до посинения, я двинулся вверх по течению. Метров двадцать, может, немногим больше, и тонкая струйка упёрлась в каменный язык. Вода выбивалась на поверхность из разлома в камне, наполняла сначала природную чашу, образовавшуюся в скальном массиве, и, переливаясь узким мини-водопадом через бортик, образовывала именно тот самый ручей.

На всякий пожарный побродив по расширяющейся спирали вокруг водного выхода, других водоёмов не нашёл. Надеюсь, там, откуда этот ручей пришёл, никто в его водах не сдох. Было бы обидно, выжив при падении с многосотметровой высоты, сдохнуть от отравления трупным ядом.

Преодолевая соблазн с головой окунуться в каменную чашу, сначала помыл руки, используя в качестве природного абразива мелкий песок, в изобилии наличествующий на всём обозримом пространстве, и лишь убедившись, что кожа левой руки больше не несёт на себе следов грязи и крови, зачерпнул в ладонь воды, осторожно пригубил.

Вкуснятина!

Чистейшая, совершенно ледяная вода.

Пил долго, мелкими глотками, тщательно согревая во рту каждый раз маленькое количество живительной влаги: даря жизнь, она в лёгкую может и забрать её, достаточно лишь нахлебаться её до простуды и соплей. Без медикаментов и своевременной лекарской помощи такая простуда в краткий срок превратится в бронхит, а оттуда и до отёка лёгких раз плюнуть.

В конце концов, утолив жажду, занялся своим внешним видом.

Жара неимоверная, тяжёлая кожаная куртка создаёт полное впечатление мобильной сауны, потому — её долой. Некогда белая рубаха пестрит тёмно-алыми разводами, под ней — самодельный корсет из плотно намотанных бинтов. Под повязкой всё неимоверно чешется, но снимать пока что не рискну. Ну его нафиг, пусть лучше подзаживёт как следует.

В армейских штанах, плотных и не менее тяжёлых, тоже теплица. Таким макаром ещё пара часов, и птенцы появятся, не говоря уж о характерном запахе. Так что — осмотреться, насобирать широких огромных листьев, венчающих макушки молоденьких пальм, и, используя брючный ремень, соорудить из них юбку "а-ля папуас". Ботинки только снимать не буду, мало ли какая гадость здесь понатыкана под листьями?

Свернув пару кульков из пальмовых листьев, заполнил их водой и отправился на берег.

Эльфа в сознание так и не пришла, даже положение тела не поменяла. Расковыряв носком ботинка ямку, оставил в ней один листвяной кулёк. Вооружившись вторым, сел рядом с девушкой. Вода чуть стравливается, но мне это и надо. Поймав несколько капель на ладонь, смачиваю виски и лоб эльфийки.

Сия бесхитростная операция заканчивается невероятно бурным результатом: с хриплым выдохом девушка резко садится, глаза, поначалу лишённые всякого выражения, мгновенно прикипают взглядом к кульку.

Стараясь не делать резких движений, протягиваю самопальную чашу девушке.

Не берёт. Смотрит с подозрением. Крылья носа трепещут, не по выражению лица — скорее, по эмоциональному фону, — понимаю, что страдает от дикой жажды, но — боится принимать сей дар из моих рук.

Стараясь не делать резких движений, отпил из свёртка, напоказ приподняв его над головой и поймав ртом струйку живительной влаги. Проглотив воду, протянул кулёк эльфе.

С сомнением глядя на меня, девушка всё же приняла подношение. И так же, как я ранее, стала пить мелкими глотками.

Утолив жажду, остроухая кивнула:

— Каянтэ'ллех ил ам'маас. Намиле ххан.

— Ни бельмеса не понимаю, — иллюстрируя слова, погонял воздух ладонью рядом с ухом.

— Хумансы... — Вынесла вердикт жрица уже на понятном новому мне языке. — Говорю, что благодарна за воду и спасение. Мы в расчёте.

Голос у неё приятный, с какой-то едва уловимой затаённой хрипотцой. Каждый слог — как звон нематериальных колокольчиков, ласковый, обволакивающий.

Я пожал плечами:

— Ты помогла мне не утонуть, я, видимо, помог тебе с тем же самым. Так что действительно — в расчёте, — покосившись на второй кулёк, с огорчением констатировал, что упругие листья таки разошлись, напоив влагой песок. — Если хочешь умыться и привести себя в порядок, шагах в сорока отсюда есть выход ручья. Вода, правда, холоднючая...

Потратив минуту на размышления, девушка попыталась встать. Фигвам, национальная индейская изба. Ноги подломились, и девушка далеко не самым высокохудожественным образом раскорячилась на песке.

Стараясь не смотреть на великолепные ножки и место их соединения, обнажённые задравшимся сверх самого неприличия платьем, подхватил остроухую на руки и, мельком отметив, что весит она чуть больше пушинки, бодро зашагал к чаще.

Силы мои после питья восстановились в более чем достаточном количестве, так что усталости никакой не ощущалось, к тому же девушка действительно оказалась необычайно лёгкой — кажется, такую можно весь день на руках таскать — не устанешь.