На восток! (Петербург - Порт-Артур)

Советники задумчиво озирались вокруг — ведь они сейчас стояли, фактически, в самом центре будущего мегаполиса. А Вольф тем временем продолжал:

— Вы посмотрите, какими темпами он уже развивается — вон в центре уже есть кирпичные двухэтажки, собор вон каменный какой отстроили! Да, пока что дома в основной своей массе ещё деревянные, да, местами — построенные на скорую руку кривые избы поселенцев. Но ведь это все — фактически за десяток лет! А ведь скоро отсюда пойдет железная дорога на Семипалатинск, станция Обь станет узловой — и это в разы ускорит развитие города! Питер ведь тоже начинался когда-то с крепости на острове да с домов на болотах...

— Да, Серег! Ты прав! — все города когда-то начинались с первого дома переселенцев, — задумчиво протянул Илья, — вот только откуда ты это всё знаешь?

Сергей улыбнулся:

— Ну так это... Энциклопедический склад ума!

— Ага! — хмыкнул Флеш, — Большая Вервольфская энциклопедия!

Вольф рассмеялся:

— Ну, что-то типа того!

Поболтав ещё четверть часа на перроне, советники вскоре вновь тронулись в путь — время не ждало, и поезд вновь полетел стрелой на восток. Всё чаще в лучах вечернего солнца за окном мелькали леса, всё реже и всё меньшими по размеру становились прогалины между ними — река Обь была своеобразной границей между лесостепной и лесной зоной Сибири.

Леса поначалу были редкими, полупрозрачными, в основном — березовыми или смешанными. На 74-й версте от Оби проскочили маленькую, если не сказать — крохотную, станцию с несколькими домиками служащих. 'Ояшъ' — успел прочитать вывеску над входной дверью крохотного станционного домика Вервольф. На 135-й версте по небольшому двухпролетному мосту перескочили через застывшую в зимней спячке реку Лебяжья, на 156-й версте в косых золотистых лучах вечернего солнца мимо окон поезда пронеслось стальное кружево длиной в пятьсот шестьдесят два метра — шестипролетный мост через реку Томь, очень напоминающий ранее пройденный мост через Иртыш. На берегах реки располагались мастерские, станция и небольшая деревня Полоношная. Всё это лишь на минуту мелькнуло за окнами поезда и исчезло из виду.

Уже на закате, в красновато-оранжевом вечернем свете, взорам советников предстала станция с характерным названием 'Тайга'. Именно здесь к Великому Сибирскому Пути примыкала ветка, уходящая на север — к Томску. 'Тайга' была узловой станцией, поэтому и вагонов, и различных грузов, готовящихся к отправке на ней было намного больше, чем на рядовых, остановочных, станциях. Но пока что это не особо сильно повлияло на саму станцию. Прогуливаясь по перрону, Вервольф видел скромное станционное здание — деревянное на каменном фундаменте оно своей общей планировкой и резными наличниками довольно сильно походило на здание станции 'Обь'. Ничем особо не примечательное, сейчас, в золотых лучах заката оно переливалось тысячами огненных блесток на заиндевевших деревянных кружевах. Чуть дальше расположилось сложенное из красного кирпича рыже-коричневое паровозное депо на три пути. Или, как выражались в разговорах промеж собой железнодорожники — 'на три стойла'. Услышав такое название, Сергей улыбнулся. Бывшие крестьяне, а ныне — железнодорожники, сменили своих серых да гнедых коней на новых — железных и огнедышащих, но, как и прежде, продолжали держать их 'в стойлах'... Рядом со станцией — чуть дальше складов и водонапорных башен — виднелся поселок. Сотня деревянных домов, несколько торговых лавок да что-то, напоминающее гостевой дом. Вот и всё...

— Любуетесь видами станции? — раздался голос за спиной советника

— Да, Всеволод Серафимович! — Сергей повернулся к начальнику поезда, неторопливо шедшему от здания станции к вагонам, — Вышел вот, знаете ли, воздухом Сибирским подышать да размяться немного. Не всё ведь в вагоне сидеть!

— И то правильно, Ваше превосходительство! Станция, конечно, не бог весть, но после постройки дороги на Томск — начала помаленьку расти. И народца прибавилось, и домишек.

— Да, если станция стала узловой, то это и не мудрено — со временем и торговля будет развиваться, и обслуживание железной дороги, — Вервольф зашагал вместе с Всеволодом Серафимовичем к поезду.

— И то верно — после строительства дороги многие поселки и города вдоль неё заметно оживились и преобразились. Хоть времени и совсем немного прошло, но это уже вполне заметно.

— Да, я тоже обратил внимание, Всеволод Серафимович, что много новых домов поставлено в посёлках. А ещё больше — времянок и бараков. Переселенцам, видимо, не сладко приходится в здешних местах?

— Да уж, господин советник. Не сахар. Особенно — в первое время, пока не обустроятся да не обрастут хозяйством. Очень тяжело простому люду, — при этих словах начальник поезда грустно вздохнул, — Но, на старом месте, поди, ещё горше было, раз сюда подались... И ведь немало люду приехало новые места обживать! Дальше по дороге сами увидите, сколько времянок переселенцев у станций да в деревнях вдоль дороги понастроено...

— Да, — задумчиво протянул Вервольф, — Нелегко живется простым людям на Руси. Во все времена.

— Ваша правда, господин советник, Ваша правда.

— Ничего, Всеволод Серафимович! Мы это обязательно изменим. Дайте только срок! Начальник поезда пристально посмотрел в глаза Вервольфа:

— Дай Бог, чтоб так оно и получилось, Господин Советник!

Боковое окно паровозной будки отворилось и туда показалась голова машиниста:

— Всеволод Серафимович! Мы готовы! Углем догрузились, водой заправились. Теперь можно до самого Мариинска без остановок лететь!

— Хорошо Фёдор! Поднимай пар, и будем трогаться в путь! — и, уже повернувшись к Сергею, — Пора и нам с Вами по вагонам.

Над станцией зазвучал пронзительный сигнал паровоза.

— Да, Всеволод Серафимович! Пора! — произнес Сергей, глядя, как остальные Советники друг за другом поднимались в вагон, — А когда будем в Мариинске?

— Около полуночи, господин Советник.

— Хорошо! — бросил Вервольф, уже поднимаясь в вагон.

Следом за ним поднялся и начальник поезда.

* * *

В дверь купе тихонько постучали.

— Войдите! — бросил Вервольф, не отрываясь от своего занятия.

Дверь с легким шорохом отъехала в сторону и в проеме появилась голова 'адмирале'.

— Не спишь? — тихо спросил Илья.

— Как видишь, — Сергей кивнул Илье, — Проходи! К тебе, я смотрю, тоже сон не идет?

— Ага, совсем не спится, — Илья присел напротив Сергея, глядя то на разложенную на столике карту Квантуна, то на револьвер, который Вервольф тщательно протирал тряпочкой, удаляя следы смазки, очевидно, нанесенной совсем недавно, — Ты его решил надраить, как котовы колокольчики?

— Оружие любит ласку, чистоту и смазку, мой друг! — улыбнувшись, Сергей повернул шомпольную трубку из положения экстракции гильз в положение 'под ствол' и с легким проворотом загнал шомпол на место. Закрыв дверцу барабана, он ещё раз прошелся по револьверу тряпочкой и, перебросив его из левой руки в правую, ловко спрятал 'Наган' в кобуре, — Вот и всё! Машинка готова!

Илья, поглядев на весь этот аттракцион, непроизвольно поправил очки на переносице и произнес:

— Только не говори, что никогда не держал револьвер в руках! Ты с ним так обращался, как обычный человек — с зубной щеткой.

— Ну, на самом-то деле, конечно, зубной щеткой я пользовался чаще, чем револьвером, — Сергей улыбнулся, — Но, ты прав — с творением братьев-бельгийцев я знаком очень хорошо.

И кобура с 'Наганом' легла на полку рядом с массивным деревянным футляром, из-под крышки которого выглядывала округлая рукоять ещё одного пистолета.

— Я вот только не пойму, Серег, у тебя ж уже есть 'Маузер', на кой черт тебе ещё наган понадобился? Ты что, решил коллекцию оружия собрать?

— Да нет, конечно... — тут Вервольф задумчиво выдержал паузу, и мечтательно продолжил, — Хотя, после войны собрать коллекцию оружия — а, почему, собственно, и нет? Вполне нормальная идея! А вообще — во-первых, все пистолеты начала этого века ещё довольно капризные штучки. То смазка замерзнет, то пыль попадет туда, куда не надо. А 'наган' — он е есть 'наган'. Простой, надежный, практически безотказный. К тому же — есть ещё один немаловажный момент...

— И какой?

— Илья, вот как ты думаешь, сколько в Артуре будет 'Маузеров'? — и Вольф пристально посмотрел на своего командира.

— Честно? Не знаю. Но, не много. Это точно.

— Вот именно. Совсем немного. И что нас там ждет — никто не знает. — Вольф сделал паузу, а затем продолжил, — Если, не приведи Господь, придется по-тихому шлёпнуть какую гниду, то пули и гильзы от 'немца' — прямая улика на того, кто стрелял. А вот револьверов там хоть завались. Да и гильзы 'нагана' не остаются на месте стрельбы. Соответственно, идентифицировать стрелявшего весьма проблематично. А, учитывая практически полное отсутствие баллистической экспертизы в нынешнем времени — просто нереально. Вот так.

Илья сидел со слегка обалдевшим лицом.

— Ты меня пугаешь, Серег...

— Не переживай, Илья! Я иногда сам себя пугаю. Но, думаю, что до этого, всё же, не дойдет. Хотя, на всякий случай, нужно быть готовым к худшему. В любом случае — в бою с японцами лишний 'наган' в сапоге не помешает.

— Ладно, уговорил. Будем надеяться, что стрелять придется только по японцам.

— И я на это надеюсь, — произнес Вервольф, хотя в голове крутилась совсем другая фраза — 'свежо преданье старины глубокой, но верится в него с трудом'...

Отбросив мрачные мысли, Сергей придвинул к Илье карту, помеченную десятками разноцветных значков.

— У меня тут на досуге появилась пара интересных мыслей по поводу Дальнего. Хочу услышать твоё мнение...

* * *

Чуть за полночь, поезд начал замедлять свой бег на восток. За окном замелькали тусклые огоньки какой-то станции. Чрез минуту Вервольф следом за Ильей спрыгнул на заснеженный перрон, чтобы перед сном немного подышать свежим, морозным воздухом. И тут же натолкнулся на Всеволода Серафимовича.

— Я смотрю, Вам тоже не спится, господа советники! — с улыбкой приветствовал их начальник поезда.

— Да, засиделись немного! А что за станция, любезный? — произнес Илья, кутаясь от крепкого сибирского морозца.

— Мариинск, Илья Сергеевич! Небольшая станция у небольшого городка. Несколько кривых улочек, аляповатые домишки. Ничего примечательного. Хорошо ещё, что зимой едем.

— А что так, Всеволод Серафимович?

— Да в теплое время года есть у этого городка ещё одна достопримечательность — гнилой запах, очевидно, от окружающих болот.

Вервольф оглядел станцию. Тусклый свет фонарей то тут, то там выхватывал из тьмы зимней ночи деревянное здание вокзала, паровозное депо, перрон, складские площадки. Чуть поодаль светились несколько огоньков — очевидно, именно в той стороне был сам городок, мирно спавший в февральской ночи под огромным куполом звездного неба.

...Прошло совсем немного времени, и, выбросив в темное небо клубы седого дыма, паровоз начал вновь набирать ход, уходя всё дальше и дальше от маленькой станции, затерявшейся среди болот и лесов на бескрайних сибирских просторах... А Вольф, перед тем, как сон окончательно сморил его, всё глядел на звезды, светившие в окно купе из бесконечных глубин ночного неба...

* * *

На следующее утро, выглянув в окно вагона, советники удивлялись произошедшим за ночь переменам. Пейзаж изменился кардинально — их поезд теперь мчался по тайге. Бескрайнее зеленое море кедров, лиственниц, сосен и елей, кое-где перемежавшихся совершенно голыми сейчас лиственными деревьями — буками, березами, ольхой, с обеих сторон окружало тонкую линию Транссибирской магистрали. Вдоль самой дороги деревья были срублены, а подлесок обгорел от искр, периодически сыпавшихся с проходящих паровозов. Но дальше от насыпи вековые красавицы и красавцы гордо подпирали небо своими зелеными хвойными вершинами или словно хватались за него безлистыми в эту зимнюю пору ветвями. Тайга... Плотно сдвинутый мрачноватый лес, надежно укрывающий в полумраке своих чащ несметные богатства живой природы. Тайга была не только приютом для самых разных зверей и птиц. Не только мрачным, тёмным лесом. Она была другом и источником существования для многих людей в этом суровом краю. И каждый находил тут что-то своё.

Охотники-промысловики, практикующие звероловный промысел в северной её части, получали от тайги 'мягкое золото' — меха белки, лисицы, горностая. Для живущих южнее поселенцев этот промысел составлял дополнительный доход в семейный бюджет — пусть и небольшой, и непостоянный, но совсем не лишний в многодетных крестьянских семьях. Мараловоды разводили на фермах-'маральниках' гордых красавцев — маралов (изюбрей), продавая их рога-'панты' китайским торговцам по цене 150-200 рублей за пуд. Кедровый промысел также был весьма развит по всей таёжной территории. Причем, банальные 'кедровые орешки', а точнее — их сбор был делом весьма прибыльным — отдельные семьи проходили от своих селений до кедровников до сотни верст, чтобы поучаствовать в сборе ореха. И это вполне себя оправдывало — в хороший сезон семья вполне могла собрать до трёх, а то и пяти десятков пудов кедрового ореха. А это, ни много ни мало, до 150-250 полновесных царских рубликов. Жаль только, урожайные сезоны выпадали раз в четыре-пять лет.

А ещё тайга была источником существования для пчеловодов. В подтаёжных деревнях до половины населения были пчеловодами. Во дворах было до сотни колодок с пчелиными семьями. А ведь некоторые пасеки содержали и до тысячи колодок! А каждая колодка — это, считай, пуд меду в удачный год. И только для землепашца тайга была суровым противником. Особенно — тайга 'черная', темнохвойная. Если 'бельники'— участки, поросшие лиственным лесом, относительно легко окультуривались и распахивались, то с черной тайгой дело обстояло намного труднее. Потому и мало было чистых хлебопашцев в этих местах — крестьянин обязательно дополнял свои занятия на отвоёванной у леса земле каким-либо промыслом. А то — и не одним...

Советники, уплетая завтрак, тихо переговаривались друг с другом или молча глядели в окно. Вервольф предпочел второе. Покончив с основным блюдом, он принялся за чай с печеньем, всё так же глядя в окно на проносящийся мимо бескрайний лес, покрывающий невысокие то ли горы, то ли сопки, на замерзшую небольшую реку, русло которой проходило немного ниже насыпи, на снег, покрывавший всё вокруг и сверкавший мириадами ярких искр в лучах утреннего солнца. И вдруг, среди всего этого безлюдного белого безмолвия на краю леса показалась площадка, расчищенная от деревьев. А посреди неё — небольшая деревянная избушка. Одна-одинёшенька. С крохотным двориком, огороженным невысоким забором.

— Фига себе! — непроизвольно вырвалось у Ильи при виде этой картины, это что за явление избушки на курьих ножках народу?

Хотя, конечно, домик был сделан добротно. Но чересчур уж казенный был у него вид — явно не сам себе хозяин строил, а держава 'отштамповала'...

— Сторожевой домик, — догадался Вервольф, — И живет в нём такой себе сторож-охранник-обходчик... От людей подальше.