На восток! (Петербург - Порт-Артур)

Вперед-вперед-вперед! Ложечка тихонько позвякивала о край стоящего на столике стакана, вторя перестуку колес на стыках Великого Сибирского пути. Литерный вне расписания даже не мчался — он стрелой летел на Дальний Восток, унося с собой самую таинственную группу людей во всей Империи. Почти два десятка Особых Советников Его Императорского Величества с каждым часом удалялись всё дальше и дальше от Петербурга. Подальше от столичной суеты, сплетен и дворцовых интриг. На самый край земли. Во Владивосток, Маньчжурию и на Квантун. Туда, где они сейчас нужнее всего. На войну...

Только вчера они пролетели мимо Бугуруслана — красивого небольшого города, расположившегося на возвышенности у берега замерзшей реки в окружении живописных заснеженных полухолмов — полугор. На фоне этой сверкающе-белой оправы городок с его ярко разукрашенными строениями, с горящими на солнце золотыми куполами церквей был особенно красив и выразителен. Словно пришел из народных сказок на берег реки Кинель, да так и остался тут навсегда... А дальше к северу протянулась цепь низких гор, покрытая темными пятнами дубрав по гребням и распадкам — Кинельские Яры... Сами собой пришли на ум строки Аксакова:

Вот родина моя... Вот дикие пустыни,

Вот благодарная оратаю земля!

Дубовые леса и злачные долины,

И тучной жатвою покрытые поля!

Да, сии строки Сергей Тимофеевич написал именно об этих местах.

И вот уже остались позади Оренбургские степи, как до того — Новгород, Москва, Тула, Ряжск, Пенза, Самара... Поезд останавливался на станциях лишь на короткие промежутки — чтобы догрузить тендер паровоза углем и заправить водой, и снова — вперед-вперед-вперед!

Этой ночью проскочили Уфу, где остановка у тускло освещенных перронов вокзала губернского центра была такой же короткой — уголь, вода — и снова — в путь! На восток!

В свете утреннего солнца поезд мчался, оставляя вдоль пути роскошные белые усы мятого пара, а в морозную синь ясного февральского неба из паровозной трубы с пыхтением устремлялись клубы темного угольного дыма, моментально 'седея' на крепком уральском морозце... Ибо за окнами особого литерного уже величаво плыл Урал. Этот древний и прекрасный Каменный Пояс, отделявший европейскую Россию от Сибири.

Поезд постепенно поднимался всё выше среди гор, покрытых хвойными и лиственными лесами. Сергей сидел, периодически потягивая чай и молча глядя в окно на мягкие, округлые очертания древних гор. За миллионы лет природа сгладила острые вершины, и теперь уже почти ничто не напоминало о некогда бушевавшей здесь грозной силе миросотворенья, сжимавшей, перекручивавшей и поднимавшей из недр на огромную высоту миллионы тонн камня. Теперь всё это было обработано ветром и водой — неутомимыми скульпторами природы, создавшими этот своеобразный ландшафт, присыпанный снегом, словно сединой. Горы были почти сплошь покрыты лесом — его зелено-бурый ковер лишь изредка прорывался отдельными голыми скалами — их желтые, красноватые или бурые пятна разбавляли монотонность лесистых склонов, простиравшихся до самого горизонта и терявшихся в его голубоватой акварельной дымке.

— Серег, вот ты мне скажи — вы с Капером что, родственники? — спросил вдруг Илья, заставив Сергея оторваться от живописного пейзажа, проплывавшего за окном.

— Нет, адмирале, мы с Володей — однофамильцы! — улыбнулся Сергей, а сидевший рядом Капер тихо засмеялся в кулак — а к чему это вдруг такой вопрос?

— В смысле — однофамильцы? — глаза Ильи за тонкими стеклами очков округлились от неподдельного удивления.

— В смысле — Капер — морской разбойник, Вольф — лесной разбойник. Так что мы с Володей — однофамильцы, как ни крути! — Сергей сам не мог сдержать улыбку, глядя на вице-адмирала Российского Императорского флота, сидящего напротив него с круглыми, как пять копеек, глазами.

— Ты всё, блин, шутишь! — беззлобно бросил Илья.

— Да, есть такой грешок, но без этого в нашей ситуации можно просто умом тронуться. Так что лучше уж шутить, чем ловить поехавшую крышу. Так с чего был вопрос о родстве-то а, Илья?

— А ты что, не слышал, о чем мы минуту назад говорили с Володей?

— Честно? Не слышал. Отвлекся, наверное, глядя на горы. Прости... — была такая черта у Сергея — он мог увлечься чем-то своим, совершенно игнорируя всё остальное, происходящее вокруг, 'присутствуя отсутствовать', как он сам это называл, — Так о чем вы там с Володей говорили?

— Да он мне только что почти слово в слово повторил твой вчерашний монолог о том, что всё наше предприятие — чистой воды авантюра!

Сергей улыбнулся.

— Вот видишь, Илья, у умных людей мысли сходятся!...

— Ты опять со своими шуточками! Вообще-то мысли сходятся, согласно народной поговорке, у дураков!

— А вот сейчас обидно было! — пробасил Капер.

— Вот именно! — присоединился к разговору сидевший за соседним столом Флеш.

— А мне не обидно? — голос 'Адмирале' непроизвольно повысился, — вы уже в который раз заводите одну и ту же заезженную пластинку — 'авантюра', 'мальчишество', 'всёпобедизм'... Сколько можно-то, а? Как мы сможем победить, если вы сами не особо-то верите в победу? Я-то думал, что этот вопрос мы решили ещё там, в Елагинском, а вы — опять двадцать пять!

— Не 'опять двадцать пять', Илья! Просто это — правда. Авантюра такая, каких ещё свет не видывал, — Сергей несколько раз покрутил ложечку в стакане с остывающим чаем, а потом, подняв глаза, продолжил, — Я, если честно, до сих пор не понимаю, как Николай решился на подобное и чем ты его там убедил или заманил, но... Другого выхода у нас всё равно нет. Увы... Так что волей, а скорее — неволей, мы все вынуждены участвовать в этой затее. Так сказать — добровольно-принудительно...

— Ага, колхоз — дело добровольное! — вставил свои 'пять копеек' Гарик.

— Да, типа того, — продолжил Сергей, — И, поскольку деваться нам всё равно некуда, особенно, если учесть, что наш мир всё равно уже не вернуть...

— Не надо про наш мир, Волчара, пожалуйста... — при этих словах бас Капера прозвучал особенно печально.

— Хорошо, Володя, не буду, у самого на душе хреново..., — и, уже повернувшись к 'Адмирале', — Так вот, Илья, что б ты понимал — одной веры в победу не достаточно. Как и золотых погон на наших плечах. Никто ни в Артуре, ни ещё где-либо в Российской империи местного пошива не будет с радостью выполнять наши распоряжения и приказы только потому, что мы такие вот все раскрасивые.

— Я это понимаю прекрасно, чай не дурак — тут же отозвался Илья. Он хотел было что-то ещё сказать, но немного не успел — Вервольф заговорил первым.

— А никто и не говорит, что ты глупец, Илья. Твои планы в принципе правильные, но, как бы это сказать...

— Да как есть — так и говори!

— Хорошо! Так вот. Они — слишком оптимистичны.

— Возможно. И что ты предлагаешь?

— Немного подыграть нашим недругам. Думаю, они сами нам в этом помогут.

— В каком смысле?

— Ну, думаю ни для кого здесь не секрет, — Сергей обвел взглядом всех присутствующих Советников, — что сухопутной обороной Квантуна командуют Стессель и Фок. Если честно, то я даже не знаю, чего в этих людях больше — глупости или предательства. Так вот, не секрет также и то, что командовать им там осталось недолго. Это уж Илья Сергеевич обеспечит.

Илья расплылся в мечтательной улыбке, очевидно, уже предвкушая, какими пинками он будет гнать из Артура этих 'деятелей'. Вервольф тем временем продолжал:

— Но далеко они не уедут, это уж как пить дать. Никак не далее штаба Линевича и Куропаткина. Где-нибудь там и осядут. И будут гадить нам при любой возможности. Или, что ещё хуже, получат от Линевича какой-нибудь армейский корпус и организуют оборону на одном из направлений ударов японцев.

— И японцы эту оборону проломят в самый неподходящий момент, — продолжил за Вольфа Скиф.

— Да, тёзка, ты совершенно прав — проломят. Со всеми вытекающими последствиями. Да даже, если и не поставит их Линевич аль Куропаткин командовать каким-либо соединением, а оставит при штабе, то всё равно — на Ялу нашим японцев не остановить. Ты уж, Серёж, не обижайся, но дай-то бог, чтобы с твоей помощью смогли их остановить на линии перевалов.

— Ну, тут уж я постараюсь. И как можно раньше.

— Это если тебе дадут крылья расправить. А я, почему-то, уверен в обратном — Линевич у Николая на хорошем счету, Куропаткин — тот вообще у Государя Императора в любимчиках ходит. Так что, боюсь, что задвинут они твою группу Советников на самые задворки. И, что самое противное, нет у нас против них никаких козырей. Пока что нет.

— То есть, потом они у нас появятся? — нетерпеливо спросил Илья.

— Надеюсь, что да. Но, не раньше лета.

— А почему так долго? — не выдержал Флеш.

— Потому, Вань, что пока они не прокакают сражение на реке Ялу, а это — апрель, пока не нависнет угроза прорыва через перевалы и выхода к Инкоу, а это — уже июнь будет, до тех пор никто группу Скифа особенно в серьез-то и воспринимать не будет. А вот когда они обделаются по полной программе, вот тогда и бросят вас на съедение уже вошедшим во вкус японцам...

— Да уж, весёленькую картинку ты нарисовал, тёзка, — протянул задумчиво Скиф и подпер рукой подбородок.

— Обхохочешься просто! — поддержал Гарик, — То есть нужно потерять все выгодные рубежи обороны, положить кучу народу, чтоб до кое-кого в Петербурге дошло, что не всё то золото, что блестит?

— Как ни прискорбно, други, это звучит, но всё именно так, — Сергей на несколько мгновений замолчал, словно что-то обдумывая, а затем продолжил, — Если хотите знать моё мнение, то единственный выход в данной ситуации — забрать под непосредственное командование группы Скифа какое-нибудь армейское соединение. Скажем — гвардейские части, которые Его Величество обещал отправить нам в помощь, и за то время, пока наши 'великие стратеги' будут показывать себя во всей красе — успеть подготовить их к ведению современной войны и в критический момент спасти ситуацию на фронте. Как по мне — то это единственный адекватный выход из назревающей ситуации.

— Да уж... — протянул Скиф.

— Не раскисай раньше времени, Серёга! -постарался приободрить своего товарища Вольф, — Может, все ещё обойдется и к тебе начнут прислушиваться раньше. Например — после битвы на берегах Ялу.

— Да что-то мне подсказывает, что, пока гром не грянет, Куропаткин с Линевичем не перекрестятся. А время-то уйдет!

— Ты прав, время уйдет! — констатировал Илья, — так что готовься, Советник Скиф, стать 'фронтовым пожарным'. И команду свою подготовь, чтобы смогли вовремя потушить этот пожар...

Поезд начал замедлять свой стремительный бег на восток, вагон пару раз качнуло на стрелках. Илья посмотрел в окно.

— Что за станция?

Вервольф тоже глянул в окно. На берегу речки в долине меж невысоких, местами покрытых лесом гор, высились трубы, домны, цеха сталелитейных заводов. Над их трубами весело клубились струйки дыма, уходя в высокое зимнее небо. Сам город был практически невидим, скрываясь на берегу озера за поворотом реки среди лесистых гор.

— Златоустовские заводы, господа офицеры! — громко произнес Вервольф, — Предлагаю выйти — немного размяться. А то, чай, засиделись, поди!

Пока паровоз заправляли, советники группками прохаживались вдоль перрона. Прямо здесь же, на станции, продавались различные предметы утвари из стали и чугуна, инструмент и клинки. Завидев золотопогонную публику, торговцы наперебой стали зазывать их к своим товарам.

Вервольф тоже решил посмотреть на предложенное к продаже железо.

Утюги, сковороды, ухваты и всевозможные чугунные печки его не интересовали, а вот к клинкам он питал давнишнюю страсть.

— Господин генерал, что вам будет угодно приобрести? Сабли, шашки, кинжалы — всё к Вашим услугам!

Сергей улыбнулся. Торговец, не особо разбирающийся в тонкостях мундиров и знаков отличия, по ошибке принял его за сухопутного.

— С превеликим удовольствием, любезный. Только не генерал, а контр-адмирал флота Его Императорского Величества.

— Прошу-с прощения, Ваше превосходительство, не извольте гневаться — не силен я в военном мундире!

— Не волнуйтесь, уважаемый! Не престало человеку военному гневаться на то, что гражданский люд не разбирается во всех тонкостях воинского мундира.

Лицо торговца при этих словах Сергея заметно повеселело

— И, покажите-ка мне, любезный, что у Вас есть из сабель и шашек?

— Вот, пожалуйста, Ваше превосходительство — очень широкий выбор. Есть сабли с богато украшенными рукоятями...

— Нет, любезный, меня больше интересует сабля без лишних изысков на эфесе, но с хорошим качеством клинка. Если таковые есть — покажите.

— Есть, конечно, Ваше превосходительство, — тут торговец немного приостановился, очевидно, подбирая слова, дабы не обидеть ненароком покупателя столь высокого ранга, — Не извольте сомневаться, клинки у нас очень хорошего качества. Просто я думал, что человеку Вашего ранга... более пристало бы...

— Носить оружие, украшенное соответственно его статуса? — улыбнулся Вервольф.

— Совершенно верно, господин адмирал, именно это я и хотел сказать.

— Так то оно так, любезный. Да вот только едем мы не на парад, а в бою все эти украшения ни к чему будут. Посему, меня в первую очередь интересует качество клинка, его баланс, а уж всё остальное — вторично.

— Есть у меня такой клинок, Ваше превосходительство! Не особо богат украшениями, но сталь на клинке очень удалась. Вот, посмотрите! — и он протянул Вервольфу ничем издали не примечательную саблю.

Сергей взял её. Рукоять удобно легла в правую руку. Золоченый эфес, изготовленный без излишеств, был предназначен для выполнения своей основной функции — служить надежной защитой для руки, а не поражать богатством и роскощью отделки. Клинок выскользнул из ножен, тускло сверкнув в лучах февральского солнца. По долам изящно серебрился тонкой филигранью узор булатной стали. В меру тяжелая, сабля была удобной в хвате и производила впечатление добротно сработанной вещи. 'Взяв у руку — маеш вещь!' — вспомнилась тут же старая шутливая суржиковая поговорка, заставив его чуть улыбнуться. Отступив от лавки на два шага назад, оглядевшись по сторонам, чтобы случайно не зацепить прохожих, Вольф несколько раз взмахнул клинком — сначала медленно, а потом провел сразу серию быстрых финтов. Баланс клинка был изумителен — сабля словно стала продолжением руки. Это было то самое ощущение, что вот оно — твоё.

Через минуту, расплатившись с торговцем, он уже шел по перрону с покупкой в руке к группе стоящих у вагона товарищей.

— О, Волк себе 'ножичек' прикупил! — раздались веселые возгласы, Наверное — чтоб было чем колбаску порубить?

— Ага, и огурчики порезать, если что! — в том же духе ответил Сергей, подходя к товарищам вплотную, — Одно только плохо — тушенку открывать неудобно!

— Это ещё почему? — с притворным удивлением спросил Капер.

— Да сразу и крышку и дно банки откупориваешь — всё мясо выпадает! — рассмеялся Сергей.

— 'Только шашка казаку по степи подруга, только шашка казаку в степи жена!' — процитировал-пропел строки Розенбаума Скиф.

— Не шашка это, а сабля! — возразил Гарик

— Да знаю я, но ведь из песни слов не выкинуть!

— А ну-ка, ну-ка! Дайте взглянуть! — Флеш протянул руку к сабле.

— Спички детям не игрушка! — шутя ответил Вольф, пряча своё приобретение за спину.

— Да ладно, Серег! Дай посмотреть! — в голосе Ивана прозвучали обиженные нотки.

— Держи! — всё так же улыбаясь, Вольф достал саблю из-за спины и протянул Ивану. И уже серьезно добавил, — Сабля офицерская боевая заточенная. Так что аккуратнее!

Флеш взял её и, держа двумя руками за ножны, словно взвешивая, спросил:

— А чего так официально, Вольф? 'Сабля боевая офицерская...'

— Так положено, Вань! Когда передаешь кому-то оружие, положено называть его и описывать его состояние. Я хоть и давно служил-то, но это не забывается... Только тогда был 'АКМ-74 боевой незаряженный', а теперь вот 'сабля...'

— Это точно, Волчара! — раздался бас Капера, — Армия не забывается. Как бы давно не служил!

— Да вы и сейчас на службе-то! — прозвучал за спиной голос Ильи, — аль забыли, господа Особые Советники?

— Забудешь с тобой, как же! — улыбаясь, произнес Капер.

Тут раздался характерный звук извлекаемой из ножен стали, и Иван несколько раз взмахнул саблей. Клинок, сверкая на солнце, очертил в воздухе дугу, потом вторую, третью...

— Эй! Поаккуратнее с ножичком! Дырку сделаешь — потом не запломбируешь! — почти процитировал фразу киногероя Гарик.

— Подумаешь! — фыркнул Флеш, вкладывая клинок в ножны.

— Я тебе скажу одну вещь, ты только не обижайся, да, Вань?

— Попробую, Игорь, — протянул Флеш, передавая саблю обратно Сергею

— Так вот, я просто видел, какие финты крутил Вольф там, возле лавки, и как махал саблей ты тут.

— И?

— Серега умеет пользоваться этой штуковиной. В отличие от тебя.

— Я это тоже заметил — произнес Илья, — Серег, расскажешь нам, как и где ты научился?

— А вам, парни, какую историю рассказать — правдивую или интересную? — хитро прищурившись, спросил Сергей.

Над перроном зазвучал протяжный паровозный гудок.

— Ну вот, господа, не судьба услышать вам сию басню давно минувших дней! — развел руками Вервольф,— По вагонам!

— Ну, у нас ещё долгий путь впереди, — запрыгивая на ступеньки, произнес 'адмирале', — Как-нибудь за рюмкой вечернего чая расскажешь!

— Всенепременно! Разве что не успею! — произнес ему вдогонку Сергей, пропуская вперед себя Флеша и Володю Капера.

Первые клубы мятого пара с характерным звуком вырвались на свободу из заточения чугунных цилиндров машины-компаунд и паровоз, под тихий лязг выбирающих слабину сцепок начал плавно увлекать состав за собой. На восток...

* * *

Поезд, не останавливаясь, обогнул Златоуст, так что особо полюбоваться городом не пришлось, но даже поверх вершин деревьев был виден красивый город на берегу небольшого озера, зажатого меж зеленых от покрывавшего их хвойного леса, гор.

Поезд мчался всё дальше от Златоуста, по заснеженным долинам меж седых вершин Урала.

Разбившись на группы, Советники занимались проработкой каждый своих вопросов — примерные зоны ответственности Илья им назначил сразу, и теперь координировать работу Корпуса, а вернее, той его части, что отправилась на восток, стало намного легче. Сейчас Илья периодически наблюдал, как парни в группках о чем-то оживленно дискутировали, потом принимались что-то записывать, потом опять о чем-то спорили вполголоса. А иногда и погромче.

Тогда Вервольф, сидевший отдельно от остальных, отрывался от карты Квантуна и немного осаживал крикунов.

Перед Ильей, а официально — вице-адмиралом Российского Императорского флота, командующим Эскадрой Тихого океана и командиром Корпуса Особых Советников Его Императорского Величества Модусом Ильей Сергеевичем лежали несколько экземпляров 'Морского сборника' — первый, четвертый и седьмой номера за 1897год. Те самые, в которых Степан Осипович впервые опубликовал свои 'Разсужденія по вопросамъ морской тактики'. Конечно, в знаменитом труде Макарова содержались и спорные моменты, но много было действительно новаторского и нужного. Достать 'Рассуждения...' отдельной книгой Илья не смог — они издавались до этого всего пару раз, фактически представляя собой перепечатку из 'Морского сборника' — того самого, номера которого ему и достал где-то Вервольф, пока Илья общался с Императором да решал массу других насущных вопросов. 'Читай, анализируй и делай правильные выводы, если хочешь стать настоящим командующим эскадрой!' — сказал ему тогда Сергей тоном, не терпевшим возражений. Была у него такая особенность — иногда, в нужный момент, сказать так, что даже мысли не возникало поступить иначе. Те главы 'Рассуждений...', в которых Степан Осипович описывал таранную тактику, Илья, естественно, пропускал, а вот остальные — об артиллерийской стрельбе, маневрировании, важности морального состояния экипажей — всё это давало интереснейшую пищу для раздумий. Иногда — для коллективных обсуждений какого-либо спорного вопроса... Эх! Почему же в этом мире история пошла иначе, чем в его родном? Хоть и, казалось, почти всё так, как было и у них, но... Почему Макаров в этом мире умер в 1903 году, а не подорвался в последний день марта 1904г вместе со своим флагманским броненосцем? Почему её величество Судьба распорядилась так? Или, готовила место для того, кто должен занять место погибшего адмирала? Чтобы победить в войне. Чтобы история смогла пойти по иному пути. Но ведь для этого стоило всего-навсего не допустить гибели Макарова в тот хмурый мартовский день. Или, может, Судьба решила попробовать в этой роли именно его? Посмотреть, хватит ли у них всех сил на эту...нет, всё-таки авантюру — тут Вольф прав. Не безнадежная, конечно, но авантюра. Что ж, придется им всем стать на время героями авантюрного романа... Вот же занесла нелёгкая!

Илья в очередной раз оторвался от чтения, оглядев своих товарищей и, по совместительству, подчиненных. Вервольф всё так же, склонившись над картой, что-то замерял циркулем, потом сверялся с записями в рабочей тетради и ставил очередную отметку на карте. Он в общих чертах набрасывал план обороны Квантуна от японской осадной армии. Предложение ускоренными темпами усиливать Порт-Артурские форты он отмел на самом первом совместном совещании, заявив, что если эти форты понадобятся, значит, войну они уже проиграли. Поскольку ключ к обороне Артура вовсе не высота 203 — гора Высокая, а коммерческий порт Дальний. Пока Дальний в наших руках, пока оборона перешейка не взломана — до тех пор можно быть спокойным за судьбу Артура и эскадры. Но, как только Дальний приберут к рукам японцы, с этого момента падение Артура становится лишь вопросом времени. Исходя из этого, и строил свою оборонительную стратегию Сергей. Две недели, что они находятся в пути — хороший запас времени, чтобы просчитать и взвесить основные моменты плана. Тонкости, как заявил Вольф, обсуждать он будет с Кондратенко уже на месте. Как только Илья взашей вытурит из Артура Стесселя и Фока.

Скиф, вместе с Кацо и Ресвальдом, сидели за другим столиком, вынашивая планы по ведению войны в Манчжурии. Им, пожалуй, придется труднее всего — Линевич с Куропаткиным вряд ли обрадуются советникам и их советам. По крайней мере — на первом этапе их уж точно никто всерьез воспринимать не станет. Тут Вольф прав.

Третья группа — группа Вани Флеша. Им предстоит заняться операциями Владивостокского отряда крейсеров. Хоть они и не блокированы, как эскадра в Желтом море, но сторожащий их Камимура — тоже не подарок. Особенно, если учесть его численное преимущество над силами ВОК. Поэтому задача номер один на ближайшее время — привести во Владик корабли отряда Вирениуса. Тогда можно будет говорить с Камимурой на равных.

А дальше... Дальше — 'война план покажет'...

А за окном мелькали полустанки, разъезды, ненадолго останавливались в Миассе с его аккуратными домиками, расположившимися в окружении озер и лесов на берегу одноименной реки — пополнили запас воды, и снова — вперед!

* * *

Днём поезд остановился на довольно крупной станции. На торцевой стене протянувшегося вдоль перрона в основном одноэтажного (только в центре было два этажа) оранжево-белого кирпичного здания вокзала висела вывеска 'Ст. Челябинскъ'. Российский триколор развивался на высоком флагштоке над крышей из кровельного оцинкованного железа. На перронах высились ажурные столбы электрического освещения. В промежутках между вагонами можно было разглядеть город с широкими, но не мощеными улицами, вдоль которых стояли деревянные, в основной своей массе — одноэтажные дома. Их крытые железом крыши были прикрыты снегом, как и улицы города, отчего последние визуально казались ещё шире. Многочисленные лавки и какие-то склады окружали вокзал и станцию. Дальше, в городе, виднелись купола храма, сверкавшие позолотой в лучах зимнего солнца. Недалеко расположился Николаевский поселок — ровные ряды домиков и бараков для переселенцев. А многочисленные пути станции были заняты вагонами — пассажирскими, грузовыми, платформами. Уже начинали проявляться признаки того, что дорога находится на пределе своей пропускной способности из-за увеличения объема воинских перевозок. Нужно было срочно реорганизовывать систему движения. И Вольф и Илья это прекрасно понимали. И ещё со времени пребывания в Елагинском дворце было готово решение — на Байкале сейчас как раз находился министр путей сообщения Хилков. Он занимался немыслимым дотоле делом — организовывал и контролировал работу по прокладке железнодорожной колеи прямо по льду Байкала. Как только закончат эту работу, всю неуёмную энергию министра следует направить на организацию работы Транссиба по экстренным графикам военного времени. Поэтому соответствующее письмо Государя Императора к своему министру уже лежало в портфеле вице-адмирала Модуса. Ну а встречи с Хилковым им никак не миновать — дорога тут только одна. И на западный берег Байкала она выходит в одном единственном месте.

* * *

Конечно, интересно было бы проехаться или пройтись по улицам старого Челябинска, но время... Время неумолимо неслось вперед, и вскоре их поезд вновь рванулся на восток, что есть сил — наверстывать упущенное на бункеровке время. И замелькал за окнами калейдоскоп больших и малых станций — Курган, Петропавловск, полустанки, разъезды...

Всё так же стучали колеса на стыках. Всё также пейзаж за окнами вагонов стремительно убегал назад, а взору путешественников открывались всё новые виды. Уральские горы постепенно сменились бесконечной, до самого горизонта степью, однородность которой порой нарушали небольшие перелески да замерзшие озера. В её необъятных просторах лишь изредка виднелось жильё, но то тут, то там, попадались заснеженные стога — значит, степь не была такой уж дикой, как казалась на первый взгляд. К вечеру следующего дня прибыли в Омск. Холодный, неприветливый ветер встретил их в этой столице Западно-Сибирского Степного края. Тот самый ветер, что летом нес пыль из степи и навевал тоску на каторжанина Достоевского, теперь мел поземкой по перронам станции. Именно тут, в Омске, они пересекли скованный льдом Иртыш, над гладью которого бережно держал дорогу своими могучими стальными клепаными руками огромный мост. Два его береговых пролета были небольшими, но зато шесть главных своими изящными фермами, казалось, парили высоко надо льдом зимней реки. Сам Омск — крупный город, со всеми его домами, гостиницами, магазинами и дворцами, училищами и кадетским корпусом, куполами православных церквей и соборов, шпилями костела и даже минаретом мечети, с вмерзшими в лед реки пароходами у заснеженных причалов — лежал к северу от железнодорожной станции, раскинувшись пестрым лоскутным одеялом на берегах рек Иртыш и Омь в месте их слияния, прикрывшись сверху серым покрывалом пасмурного февральского неба. Тревожным криком птицы прозвучал над станцией свисток паровоза, и приземистое здание Омского вокзала, вытянувшееся вдоль перрона, медленно поплыло в окнах вагонов назад, словно освобождая место другим пейзажам.

* * *

А пейзаж за окном всю первую половину следующего дня не отличался разнообразием — бесконечная сибирская степь. Заснеженная и, на первый взгляд — совершенно дикая и безлюдная. Как же отличалась она от таких привычных взору Вольфа обжитых степей Украины! Или, как сказали бы тут с сейчас большинство — Малороссии. Вновь мелькали небольшие станции с деревянными постройками и множеством грузовых вагонов, ждущих своей очереди на отправку по назначению. Затем начали попадаться редкие перелески. И вот, уже после обеда, на 1328 версте Западно-Сибирской железной дороги, их взорам предстало величественное зрелище — закованная в ледяной панцирь река Обь. Могучие стальные руки моста бережно держали над ледяной гладью тонкую ниточку железной дороги, пока поезд на протяжении 820 метров летел по ней над замерзшей рекой. А на берегу — небольшая одноименная станция и поселочки при ней — сначала — у самой воды — мостостроителей, и уже у станции — пристанционный. Деревянные избы ровными рядами, местами стоящие почти вплотную, не очень красивые, выстроенные на скорую руку, несколько каменных домов и церковь в центре. Небольшая промежуточная станция Транссиба — одна из многих. Расположилась она всего в полутора верстах от моста и реки на слегка возвышенном месте, так, что с неё был виден и мост и сама река. Пока поезд заправлялся, советники дружно высыпали на перрон — размяться, подышать свежим морозным сибирским воздухом, да сходить на станцию в буфет — перекусить чего-нибудь для разнообразия. Кормили их в поезде просто замечательно, но человек — такое существо, которому всегда хочется разнообразия и чего-нибудь новенького... Но большинство стояли на перроне станции, любуясь видом могучей сибирской реки, самой длинной реки России, над которой огромными клепанными пролетами повис железнодорожный мост, который они только что проехали.

— Лепота! — пробасил Капер, глядя на переплетение стальных балок моста, контрастным узором выделяющееся на фоне заснеженной реки и таких же белых берегов и прекрасно видимым в чистом морозном воздухе даже с такого расстояния. От ближнего, правого берега реки, к противоположному, покрытому местами бело-зеленым лесом, по мосту сейчас как раз катился поезд, спешащий из Сибири в европейскую часть необъятной России.

— Да, Володя, красиво! — согласился стоящий рядом Вервольф. Сквозь стальное кружево моста струился дымок и пар идущего на запад паровоза. Морозец легонько покусывал за щёки и нос, напоминая — ты — в Сибири!

— Вот только захолустье, конечно, ещё то, — прозвучал за спиной голос Флеша.

— Да-да! Глухомань! — вторили ему советники.

Вольф, улыбаясь, повернулся к ним:

— Глухомань, говорите? Захолустье? — его физиономия всё шире расплывалась в улыбке, — А если я скажу, что мы сейчас с Вами находимся в будущем третьем городе России после Москвы и Питера?

— Да ну нафиг! Не смеши, Вольф!

— А я серьезно. Это сейчас он — мало кому известный безуездный город Ново-Николаевск — бывший поселок мостостроителей, а теперь — пристанционный поселок и город переселенцев при станции 'Обь', в шесть улиц и четыре десятка кварталов. А в будущем это не что иное — как Новосибирск, господа Особые Советники! — Сергей обвел взглядом слегка ошарашенных товарищей, — Вот так вот! За столетие — из захолустья в третий по населению город страны.

Советники задумчиво озирались вокруг — ведь они сейчас стояли, фактически, в самом центре будущего мегаполиса. А Вольф тем временем продолжал:

— Вы посмотрите, какими темпами он уже развивается — вон в центре уже есть кирпичные двухэтажки, собор вон каменный какой отстроили! Да, пока что дома в основной своей массе ещё деревянные, да, местами — построенные на скорую руку кривые избы поселенцев. Но ведь это все — фактически за десяток лет! А ведь скоро отсюда пойдет железная дорога на Семипалатинск, станция Обь станет узловой — и это в разы ускорит развитие города! Питер ведь тоже начинался когда-то с крепости на острове да с домов на болотах...

— Да, Серег! Ты прав! — все города когда-то начинались с первого дома переселенцев, — задумчиво протянул Илья, — вот только откуда ты это всё знаешь?

Сергей улыбнулся:

— Ну так это... Энциклопедический склад ума!

— Ага! — хмыкнул Флеш, — Большая Вервольфская энциклопедия!

Вольф рассмеялся:

— Ну, что-то типа того!

Поболтав ещё четверть часа на перроне, советники вскоре вновь тронулись в путь — время не ждало, и поезд вновь полетел стрелой на восток. Всё чаще в лучах вечернего солнца за окном мелькали леса, всё реже и всё меньшими по размеру становились прогалины между ними — река Обь была своеобразной границей между лесостепной и лесной зоной Сибири.

Леса поначалу были редкими, полупрозрачными, в основном — березовыми или смешанными. На 74-й версте от Оби проскочили маленькую, если не сказать — крохотную, станцию с несколькими домиками служащих. 'Ояшъ' — успел прочитать вывеску над входной дверью крохотного станционного домика Вервольф. На 135-й версте по небольшому двухпролетному мосту перескочили через застывшую в зимней спячке реку Лебяжья, на 156-й версте в косых золотистых лучах вечернего солнца мимо окон поезда пронеслось стальное кружево длиной в пятьсот шестьдесят два метра — шестипролетный мост через реку Томь, очень напоминающий ранее пройденный мост через Иртыш. На берегах реки располагались мастерские, станция и небольшая деревня Полоношная. Всё это лишь на минуту мелькнуло за окнами поезда и исчезло из виду.

Уже на закате, в красновато-оранжевом вечернем свете, взорам советников предстала станция с характерным названием 'Тайга'. Именно здесь к Великому Сибирскому Пути примыкала ветка, уходящая на север — к Томску. 'Тайга' была узловой станцией, поэтому и вагонов, и различных грузов, готовящихся к отправке на ней было намного больше, чем на рядовых, остановочных, станциях. Но пока что это не особо сильно повлияло на саму станцию. Прогуливаясь по перрону, Вервольф видел скромное станционное здание — деревянное на каменном фундаменте оно своей общей планировкой и резными наличниками довольно сильно походило на здание станции 'Обь'. Ничем особо не примечательное, сейчас, в золотых лучах заката оно переливалось тысячами огненных блесток на заиндевевших деревянных кружевах. Чуть дальше расположилось сложенное из красного кирпича рыже-коричневое паровозное депо на три пути. Или, как выражались в разговорах промеж собой железнодорожники — 'на три стойла'. Услышав такое название, Сергей улыбнулся. Бывшие крестьяне, а ныне — железнодорожники, сменили своих серых да гнедых коней на новых — железных и огнедышащих, но, как и прежде, продолжали держать их 'в стойлах'... Рядом со станцией — чуть дальше складов и водонапорных башен — виднелся поселок. Сотня деревянных домов, несколько торговых лавок да что-то, напоминающее гостевой дом. Вот и всё...

— Любуетесь видами станции? — раздался голос за спиной советника

— Да, Всеволод Серафимович! — Сергей повернулся к начальнику поезда, неторопливо шедшему от здания станции к вагонам, — Вышел вот, знаете ли, воздухом Сибирским подышать да размяться немного. Не всё ведь в вагоне сидеть!

— И то правильно, Ваше превосходительство! Станция, конечно, не бог весть, но после постройки дороги на Томск — начала помаленьку расти. И народца прибавилось, и домишек.

— Да, если станция стала узловой, то это и не мудрено — со временем и торговля будет развиваться, и обслуживание железной дороги, — Вервольф зашагал вместе с Всеволодом Серафимовичем к поезду.

— И то верно — после строительства дороги многие поселки и города вдоль неё заметно оживились и преобразились. Хоть времени и совсем немного прошло, но это уже вполне заметно.

— Да, я тоже обратил внимание, Всеволод Серафимович, что много новых домов поставлено в посёлках. А ещё больше — времянок и бараков. Переселенцам, видимо, не сладко приходится в здешних местах?

— Да уж, господин советник. Не сахар. Особенно — в первое время, пока не обустроятся да не обрастут хозяйством. Очень тяжело простому люду, — при этих словах начальник поезда грустно вздохнул, — Но, на старом месте, поди, ещё горше было, раз сюда подались... И ведь немало люду приехало новые места обживать! Дальше по дороге сами увидите, сколько времянок переселенцев у станций да в деревнях вдоль дороги понастроено...

— Да, — задумчиво протянул Вервольф, — Нелегко живется простым людям на Руси. Во все времена.

— Ваша правда, господин советник, Ваша правда.

— Ничего, Всеволод Серафимович! Мы это обязательно изменим. Дайте только срок! Начальник поезда пристально посмотрел в глаза Вервольфа:

— Дай Бог, чтоб так оно и получилось, Господин Советник!

Боковое окно паровозной будки отворилось и туда показалась голова машиниста:

— Всеволод Серафимович! Мы готовы! Углем догрузились, водой заправились. Теперь можно до самого Мариинска без остановок лететь!

— Хорошо Фёдор! Поднимай пар, и будем трогаться в путь! — и, уже повернувшись к Сергею, — Пора и нам с Вами по вагонам.

Над станцией зазвучал пронзительный сигнал паровоза.

— Да, Всеволод Серафимович! Пора! — произнес Сергей, глядя, как остальные Советники друг за другом поднимались в вагон, — А когда будем в Мариинске?

— Около полуночи, господин Советник.

— Хорошо! — бросил Вервольф, уже поднимаясь в вагон.

Следом за ним поднялся и начальник поезда.

* * *

В дверь купе тихонько постучали.

— Войдите! — бросил Вервольф, не отрываясь от своего занятия.

Дверь с легким шорохом отъехала в сторону и в проеме появилась голова 'адмирале'.

— Не спишь? — тихо спросил Илья.

— Как видишь, — Сергей кивнул Илье, — Проходи! К тебе, я смотрю, тоже сон не идет?

— Ага, совсем не спится, — Илья присел напротив Сергея, глядя то на разложенную на столике карту Квантуна, то на револьвер, который Вервольф тщательно протирал тряпочкой, удаляя следы смазки, очевидно, нанесенной совсем недавно, — Ты его решил надраить, как котовы колокольчики?

— Оружие любит ласку, чистоту и смазку, мой друг! — улыбнувшись, Сергей повернул шомпольную трубку из положения экстракции гильз в положение 'под ствол' и с легким проворотом загнал шомпол на место. Закрыв дверцу барабана, он ещё раз прошелся по револьверу тряпочкой и, перебросив его из левой руки в правую, ловко спрятал 'Наган' в кобуре, — Вот и всё! Машинка готова!

Илья, поглядев на весь этот аттракцион, непроизвольно поправил очки на переносице и произнес:

— Только не говори, что никогда не держал револьвер в руках! Ты с ним так обращался, как обычный человек — с зубной щеткой.

— Ну, на самом-то деле, конечно, зубной щеткой я пользовался чаще, чем револьвером, — Сергей улыбнулся, — Но, ты прав — с творением братьев-бельгийцев я знаком очень хорошо.

И кобура с 'Наганом' легла на полку рядом с массивным деревянным футляром, из-под крышки которого выглядывала округлая рукоять ещё одного пистолета.

— Я вот только не пойму, Серег, у тебя ж уже есть 'Маузер', на кой черт тебе ещё наган понадобился? Ты что, решил коллекцию оружия собрать?

— Да нет, конечно... — тут Вервольф задумчиво выдержал паузу, и мечтательно продолжил, — Хотя, после войны собрать коллекцию оружия — а, почему, собственно, и нет? Вполне нормальная идея! А вообще — во-первых, все пистолеты начала этого века ещё довольно капризные штучки. То смазка замерзнет, то пыль попадет туда, куда не надо. А 'наган' — он е есть 'наган'. Простой, надежный, практически безотказный. К тому же — есть ещё один немаловажный момент...

— И какой?

— Илья, вот как ты думаешь, сколько в Артуре будет 'Маузеров'? — и Вольф пристально посмотрел на своего командира.

— Честно? Не знаю. Но, не много. Это точно.

— Вот именно. Совсем немного. И что нас там ждет — никто не знает. — Вольф сделал паузу, а затем продолжил, — Если, не приведи Господь, придется по-тихому шлёпнуть какую гниду, то пули и гильзы от 'немца' — прямая улика на того, кто стрелял. А вот револьверов там хоть завались. Да и гильзы 'нагана' не остаются на месте стрельбы. Соответственно, идентифицировать стрелявшего весьма проблематично. А, учитывая практически полное отсутствие баллистической экспертизы в нынешнем времени — просто нереально. Вот так.

Илья сидел со слегка обалдевшим лицом.

— Ты меня пугаешь, Серег...

— Не переживай, Илья! Я иногда сам себя пугаю. Но, думаю, что до этого, всё же, не дойдет. Хотя, на всякий случай, нужно быть готовым к худшему. В любом случае — в бою с японцами лишний 'наган' в сапоге не помешает.

— Ладно, уговорил. Будем надеяться, что стрелять придется только по японцам.

— И я на это надеюсь, — произнес Вервольф, хотя в голове крутилась совсем другая фраза — 'свежо преданье старины глубокой, но верится в него с трудом'...

Отбросив мрачные мысли, Сергей придвинул к Илье карту, помеченную десятками разноцветных значков.

— У меня тут на досуге появилась пара интересных мыслей по поводу Дальнего. Хочу услышать твоё мнение...

* * *

Чуть за полночь, поезд начал замедлять свой бег на восток. За окном замелькали тусклые огоньки какой-то станции. Чрез минуту Вервольф следом за Ильей спрыгнул на заснеженный перрон, чтобы перед сном немного подышать свежим, морозным воздухом. И тут же натолкнулся на Всеволода Серафимовича.

— Я смотрю, Вам тоже не спится, господа советники! — с улыбкой приветствовал их начальник поезда.

— Да, засиделись немного! А что за станция, любезный? — произнес Илья, кутаясь от крепкого сибирского морозца.

— Мариинск, Илья Сергеевич! Небольшая станция у небольшого городка. Несколько кривых улочек, аляповатые домишки. Ничего примечательного. Хорошо ещё, что зимой едем.

— А что так, Всеволод Серафимович?

— Да в теплое время года есть у этого городка ещё одна достопримечательность — гнилой запах, очевидно, от окружающих болот.

Вервольф оглядел станцию. Тусклый свет фонарей то тут, то там выхватывал из тьмы зимней ночи деревянное здание вокзала, паровозное депо, перрон, складские площадки. Чуть поодаль светились несколько огоньков — очевидно, именно в той стороне был сам городок, мирно спавший в февральской ночи под огромным куполом звездного неба.

...Прошло совсем немного времени, и, выбросив в темное небо клубы седого дыма, паровоз начал вновь набирать ход, уходя всё дальше и дальше от маленькой станции, затерявшейся среди болот и лесов на бескрайних сибирских просторах... А Вольф, перед тем, как сон окончательно сморил его, всё глядел на звезды, светившие в окно купе из бесконечных глубин ночного неба...

* * *

На следующее утро, выглянув в окно вагона, советники удивлялись произошедшим за ночь переменам. Пейзаж изменился кардинально — их поезд теперь мчался по тайге. Бескрайнее зеленое море кедров, лиственниц, сосен и елей, кое-где перемежавшихся совершенно голыми сейчас лиственными деревьями — буками, березами, ольхой, с обеих сторон окружало тонкую линию Транссибирской магистрали. Вдоль самой дороги деревья были срублены, а подлесок обгорел от искр, периодически сыпавшихся с проходящих паровозов. Но дальше от насыпи вековые красавицы и красавцы гордо подпирали небо своими зелеными хвойными вершинами или словно хватались за него безлистыми в эту зимнюю пору ветвями. Тайга... Плотно сдвинутый мрачноватый лес, надежно укрывающий в полумраке своих чащ несметные богатства живой природы. Тайга была не только приютом для самых разных зверей и птиц. Не только мрачным, тёмным лесом. Она была другом и источником существования для многих людей в этом суровом краю. И каждый находил тут что-то своё.

Охотники-промысловики, практикующие звероловный промысел в северной её части, получали от тайги 'мягкое золото' — меха белки, лисицы, горностая. Для живущих южнее поселенцев этот промысел составлял дополнительный доход в семейный бюджет — пусть и небольшой, и непостоянный, но совсем не лишний в многодетных крестьянских семьях. Мараловоды разводили на фермах-'маральниках' гордых красавцев — маралов (изюбрей), продавая их рога-'панты' китайским торговцам по цене 150-200 рублей за пуд. Кедровый промысел также был весьма развит по всей таёжной территории. Причем, банальные 'кедровые орешки', а точнее — их сбор был делом весьма прибыльным — отдельные семьи проходили от своих селений до кедровников до сотни верст, чтобы поучаствовать в сборе ореха. И это вполне себя оправдывало — в хороший сезон семья вполне могла собрать до трёх, а то и пяти десятков пудов кедрового ореха. А это, ни много ни мало, до 150-250 полновесных царских рубликов. Жаль только, урожайные сезоны выпадали раз в четыре-пять лет.

А ещё тайга была источником существования для пчеловодов. В подтаёжных деревнях до половины населения были пчеловодами. Во дворах было до сотни колодок с пчелиными семьями. А ведь некоторые пасеки содержали и до тысячи колодок! А каждая колодка — это, считай, пуд меду в удачный год. И только для землепашца тайга была суровым противником. Особенно — тайга 'черная', темнохвойная. Если 'бельники'— участки, поросшие лиственным лесом, относительно легко окультуривались и распахивались, то с черной тайгой дело обстояло намного труднее. Потому и мало было чистых хлебопашцев в этих местах — крестьянин обязательно дополнял свои занятия на отвоёванной у леса земле каким-либо промыслом. А то — и не одним...

Советники, уплетая завтрак, тихо переговаривались друг с другом или молча глядели в окно. Вервольф предпочел второе. Покончив с основным блюдом, он принялся за чай с печеньем, всё так же глядя в окно на проносящийся мимо бескрайний лес, покрывающий невысокие то ли горы, то ли сопки, на замерзшую небольшую реку, русло которой проходило немного ниже насыпи, на снег, покрывавший всё вокруг и сверкавший мириадами ярких искр в лучах утреннего солнца. И вдруг, среди всего этого безлюдного белого безмолвия на краю леса показалась площадка, расчищенная от деревьев. А посреди неё — небольшая деревянная избушка. Одна-одинёшенька. С крохотным двориком, огороженным невысоким забором.

— Фига себе! — непроизвольно вырвалось у Ильи при виде этой картины, это что за явление избушки на курьих ножках народу?

Хотя, конечно, домик был сделан добротно. Но чересчур уж казенный был у него вид — явно не сам себе хозяин строил, а держава 'отштамповала'...

— Сторожевой домик, — догадался Вервольф, — И живет в нём такой себе сторож-охранник-обходчик... От людей подальше.

— Ага, веселое житьё, наверное, — пробасил Капер, — людей, почитай, только в проходящих поездах и видит.

— А ночами, наверное, вообще весело — когда на свет окошка волки приходят или, не приведи Господи, медведь-шатун во двор заявится, — Илья отхлебнул большой глоток ароматного чая.

— Ну, в этих краях бывают звери и пострашнее волков с медведями, — тихо проговорил Вольф.

— Это ещё кто пострашнее медведя? Уссурийские тигры тут же не водятся? — с удивлением спросил сидевший за соседним столиком Флеш.

— Зато периодически водятся беглые каторжане, Вань...

— А человек — это самый страшный хищник на планете, — раздался голос Игоря.

— Это точно! — произнес Илья.

— Да уж, точнее не скажешь — негромко согласился Вольф, глядя, как одинокий домик исчезает вдали за стеной зимнего леса...

Ближе к обеду лес стал потихоньку редеть и впереди, меж невысоких и почти безлесных гор, показалась долина широкой реки, усеянной мелкими островками, которые сейчас выступали заснеженными буграми посреди ледяной глади. Енисей... Поезд катился вниз, к реке, плавно замедляя ход, пока не остановился у приземистого одноэтажного вокзала, над центральным входом которого висела вывеска 'Красноярскъ'. После Челябинска это было первое каменное здание вокзала — на всех остальных станциях они были деревянными. А тут, как и положено крупному городу — кирпичное, оштукатуренное и выбеленное, украшенное фронтонами и парапетами. Здание было совсем новым и производило весьма приятное впечатление. Крупная станция бурлила, словно муравейник. Движение не прекращалось ни на минуту — пыхтели маневровые паровозы, по платформам сновали грузчики, разгружая вагоны или наоборот — набивая их грузами для далёкого адресата, сновали грузовые подводы, звенели молоты в кузнице, рабочие в обширных мастерских сновали между ремонтируемыми вагонами, на перронах пассажиры поездов размерено прохаживались или спешили в буфет станции. Гомон толпы, крики рабочих, свистки паровозов, шипение пара и лязг сцепок и буферов сливались со стуком колес приходящих и отходящих поездов в неумолкающий ни на секунду гул. А рядом, опоясанный серебряной лентой замерзшей реки, раскинулся город. Прямые ряды широких, хоть и не мощеных, улиц, каменные соборы и церкви, здания гимназий, Благородного собрания, красивые каменные дома известных в Сибири торговцев — братьев Гадаловых, Техническое училище — всё это было украшением города с населением в сорок тысяч душ. Но в основной своей массе застройка Красноярска была, с одной стороны, аляповатой, словно лоскутное одеяло — с красивым каменным домом могла соседствовать покосившаяся деревянная изба, больше похожая на хижину, а с другой стороны — даже дома на центральной улице — Воскресенской — были все на один лад...

Через час, шипя паром, поезд направился к исполинскому сооружению, перебросившемуся с одного берега реки на другой. Этот мост не походил на остальные, по которым они уже не раз пересекали сибирские реки — большие и малые. Была в его ажурных фермах особая гармония. Шесть огромных пролетов выгибали свои полукруглые спины к небу, словно дикие кошки, пытающиеся не замочить лап в холодной воде. Размах сооружения тоже впечатлял — без малого километр над могучей, быстрой рекой. Воистину — Царский мост. Так что Гран-при и Золотая медаль 'За архитектурное совершенство и великолепное техническое исполнение' на Всемирной выставке в Париже 1900года от жюри во главе с самим Гюставом Эйфелем этим творением ума русских инженеров и рук строителей были получены вполне заслуженно. Ажурное кружево пролетов неслось вдоль окон идущего поезда, а Вервольф задумчиво глядел на реку, над которой они сейчас словно летели, на плавные изгибы её русла среди невысоких гор, на островки, кое-где выступающие над гладью ледяного панциря. А ведь совсем недавно — всего пяток лет назад, этот самый ледяной панцирь реки был единственной переправой в холодные месяцы... А теперь вот мост какой отстроили! И не прервется связь меж берегами в ледоход, когда через пару месяцев вскроется могучий красавец Енисей и понесет льдины в далекий и холодный океан. Но это будет потом, а сейчас Енисей дремал, тая своё стремительное течение от посторонних глаз под ледяным покровом. Вервольф на несколько мгновений оторвал взгляд от захватывающего пейзажа и поглядел на остальных своих попутчиков. Все они, как один, прильнули к окнам, любуясь суровой и чарующей красотой сибирской реки. Как зачарованные, глядели на раскинувшийся простор. Улыбнувшись, Сергей вновь повернулся к окну. Нет, всё же мальчишки — они и есть мальчишки, сколько бы им лет не исполнилось по паспорту. И, раз уж ввязались в эту авантюру — что ж, так тому и быть!

Отшелестело за окнами вагона клёпанное кружево моста и поезд, повернув влево, пошел вдоль берега Енисея, давая возможность в последний раз взглянуть на отдаляющийся Красноярск, а затем дорога повернула вправо, и Енисей за окнами вновь сменился лесами, небольшими долинами, мелкими речушками. И вновь замелькал калейдоскоп небольших станций — Зыково, Камарчага, Балай, Канск, и, уже поздно вечером — Тайшет...

Однообразность пейзажей за окном быстро надоедала, и Сергей вновь развернул перед собой рабочую тетрадь, принявшись делать в ней наброски полевых укреплений — в планшете Ильи этого не было. Совсем. Поэтому тут рассчитывать он мог только на себя и свои собственные знания. И вот на листах бумаги один за другим возникали эскизы ДЗОТов, огневых позиций полевой артиллерии, блиндажей, наблюдательных пунктов. Иногда Вервольф отвлекался на несколько минут, чтобы поучаствовать в споре товарищей, но затем вновь и вновь возвращался к своим эскизам, на которых постепенно появлялись размерные линии, а затем и таблицы примерных затрат на постройку — количество вынутых кубометров грунта, объем леса, металла, а затем — и бетона, когда на листах тетради стали появляться более серьезные укрепления в виде ДОТов. Конечно, внедрить это всё будет не просто. Но, если особого выбора нет. Если сама судьба, уничтожив их родной мир, распорядилась так, что у них теперь нет другой альтернативы, как творить альтернативную историю здесь и сейчас... Такая вот безальтернативность у них теперь получается...

Следующий день не был отмечен какими-либо особыми достопримечательностями, если, конечно, не считать короткую остановку на ничем не примечательной станции третьего класса 'Нижнеудинск' да пары бункеровок на ещё более мелких станциях. И снова — споры о общей доктрине ведения войны, о применении Владивостокского отряда крейсеров, о том, чему нужнее обучать армию и флот в первую голову, а что может подождать, о доктрине использования вспомогательных крейсеров... И, ставший уже традиционным, вечерний разговор с Ильей на злободневные темы, не подлежащие широкой огласке. На сей раз, речь пошла о маршруте прорыва отряда Вирениуса на театр военных действий.

Вервольф проснулся рано. Первые лучи солнца только-только начали робко заглядывать в его окно, окрашивая в желто-розовые тона убранство роскошного купе. Поезд стоял — ни покачивания вагона, ни перестука колес на стыках. Снаружи пару раз кто-то кого-то окрикнул. Советник приподнялся и выглянул в окно. Белое каменное здание вокзала протянулось вдоль перрона. Лучи восходящего солнца придавали его стенам нежно-розовый оттенок. Над центральным входом в здание большими буквами было начертано 'Иркутскъ'.

Наскоро набросив одежду, Сергей вышел в коридор вагона. Товарищи ещё спали. Тихонько постучал в купе Ильи. Тишина. Постучал чуть громче. Из-за двери донеслось недовольное ворчание. Что-то в духе 'Кто это там такой добрый стучит не свет, ни заря?'

— Илья, вставай! Иркутск проспишь!

Дверь адмиральского купе приоткрылась:

— Какого черта, Серег! Рано ведь ещё... — Илья осекся — А почему стоим?

— И Вам доброго утра, Адмирале! — Сергей улыбнулся, — Так вот и я о том же, Илья, — стоим! Потому как — Иркутск. Скоро — Байкал. Так что давай, умывай свою морду лица, а я пока что узнаю у Всеволода Серафимовича, сколько нам ещё стоять осталось.

— Ага, — Илья смачно зевнул и потянулся, — Хорошо, сейчас оденусь и выйду.

И дверь купе затворилась.

Вервольф тем временем, убедившись что в купе начальника поезда нет, выскочил на перрон. У вагона переминалась с ноги на ногу стража.

— Здоров, орлы!

— Здрав желам, Ваше Превосходительство!

— Да не кричите так, весь народ в округе разбудите! — без злобы, с улыбкой сказал советник, — Что, морозец кусается?

— Да есть немного, Ваше Превосходительство. Самую малость.

Вервольф огляделся по сторонам. Движения на станции ещё почти не было. Лишь изредка промелькнёт где одинокая фигура работника.

— А где начальник поезда, не видали?

— Так на станцию пошел, уже с полчаса как, — произнес один из караула.

— Да вон он уже идет обратно, — указал другой на кутающуюся в тулуп фигуру, торопливо двигающуюся по перрону в сторону поезда.

Через минуту начальник поезда был уже у вагона.

— Доброго утра Вам, господин Советник!

— И Вам доброго здравия, Всеволод Серафимович! Давно стоим в Иркутске-то?

— Да уж два часа скоро будет, — и начальник поезда плотнее закутался в тулуп.

— Может, зайдем в вагон, а то, я смотрю, озябли Вы совсем, любезный!

— Было бы весьма кстати, Ваше Превосходительство!

— Сколько нам осталось до Байкала, Всеволод Серафимович? — уже поднимаясь по ступенькам, спросил Вервольф.

— Часа три, не больше. Отправляемся через двадцать минут. Вервольф взглянул на часы. Что ж, должны засветло переправиться через озеро. И на разговор с Хилковым время должно остаться...

— Если желаете, могу предложить Вам чаю, — голос начальника поезда вывел Советника из раздумий.

— Да-да! Конечно, Всеволод Серафимович. И, если Вас не затруднит — ещё один стаканчик для адмирала. А то я его тоже разбудил.

— Хорошо, будет исполнено.

Сергей прошел в вагон-столовую и уселся у окна, глядя, как потихоньку оживает спящая станция. Жаль, что и Иркутск, как и остальные города на их пути, промелькнет лишь картинкой за окнами...

— Вот нет в тебе ни капли жалости к боевому товарищу, Серег! — раздалось за спиной ворчание Ильи, — Разбудил меня в такую рань. Вот на кой, а?

— Иркутск, адмирал!

— И что? Ну, ещё один город. Ну и что?

— А то, что через три часа — Байкал.

— Блин, вылетело из головы! Переправа, значит?

— Ага! Переправа-переправа, берег левый — берег правый... А вот и Всеволод Серафимович с целебным утренним бальзамом!

— Весьма кстати! — Илья повернулся к начальнику поезда, — Составите нам компанию?

— С превеликим удовольствием, Илья Сергеевич! — и начальник поезда присел за их столик.

Сделав несколько глотков крепкого ароматного чая, Сергей оторвался от созерцания заоконных видов:

— Всеволод Серафимович, а Вы не в курсе, Хилков со товарищи уже заканчивает дорогу по льду Байкала?

— Узнавал сегодня на станции. Вчера ледовая железная дорога ещё не была закончена — грузы и пассажиров перевозили по льду на санях.

— А ледокол? — поинтересовался Илья, — Там ведь есть ледокол, насколько я помню?

— Есть Ваше превосходительство. И даже не один. Но ледоколы могут взломать лед только до декабря месяца. Затем его толщина уже не позволяет ходить ледоколам. Приходится на санях по льду перевозить и людей, и грузы. И так — до самого апреля.

— Весело!

— Да просто обхохочешься! Придется нам поезд менять, Илья! — Вервольф пристально посмотрел на 'адмирале'.

— Придется. Хотя я, честно говоря, надеялся, что Хилков успеет к нашему приезду закончить колею через Байкал.

— Может, всё же успеют? — печально произнес начальник поезда, — Я уже привык к вам, жаль будет расставаться...

— Поверьте, Всеволод Серафимович, нам тоже не хочется расставаться с Вами, но, если колея не будет готова сегодня, — Илья вздохнул, — Ждать мы не можем. Слишком много поставлено на карту.

— Я всё понимаю, Илья Сергеевич.

Свисток паровоза разорвал утреннюю полудрёму иркутского вокзала и через минуту поезд покатился дальше на восток, плавно набирая ход. Дальше дорога шла по самому берегу Ангары, и отсюда зимний Иркутск выглядел просто великолепно — лучи утреннего солнца играли на куполах церквей и большого пятиглавого собора, окрашивали теплыми оттенками снег на скатах городских крыш, добавляли романтизма колоннадам нескольких вилл, построенных у берега реки. Эдакая претензия на итальянский ренессанс...

— Значит — через три часа — Байкал? — Вервольф повернулся к Всеволоду Серафимовичу. Тот утвердительно кивнул.

— Да, через три часа будем на берегу озера. Может — чуть раньше. Но сильно гнать не будем — несколько дней назад на этом участке воинский эшелон сошел с колеи — машинист хотел с разгону пробить сугроб на пути. Несколько человек погибло, пять вагонов в щепы... паровоз и вагоны всё ещё не убрали. Так что — не взыщите — но полный ход я Федору тут давать запретил.

— И правильно сделали! — Илья утвердительно кивнул начальнику поезда, — Полчаса ничего особо не решат.

— Что ж! Раз осталось три часа — пора будить парней, пусть приводят себя в порядок и пакуют вещи. — Сергей встал из-за стола, — Всеволод Серафимович, будьте так любезны — распорядитесь сегодня подать завтрак пораньше!

— Хорошо, господин Советник! Всё организуем на высшем уровне!

— Спасибо!

— Да, Всеволод Серафимович, спасибо Вам за чай — он у Вас, как всегда отменный, — Илья тоже поднялся, — И за компанию спасибо!

* * *

Через три часа небольшой поезд замер на станции, приютившейся у подножия невысокой горы на берегу замерзшего озера. Как раз в том месте, где берет своё начало красавица Ангара. Несколько аккуратных деревянных строений, станционные пути, и дуга пирса-волнолома, отделяющая ковш небольшой гавани от остального озера. На самом конце волнолома — 'вилка' — раздвоенный причал, внутренние очертания которого в точности соответствовали обводам корпуса огромного ледокола-парома и при швартовке происходило совмещение рельсов на причале и рельсов на пароме. Сам исполин-паром 'Байкал' стоял у причала, вмерзнув в лёд до весны. Его четыре трубы были расположены квадратом — как ножки перевернутого стола, отчего этот тяжелый, утюгообразный ледокол немного напоминал броненосец 'Наварин'. Рядом стоял ещё один ледокол, поменьше — изящная двухтрубная 'Ангара'. Несколько маленьких пароходов и барж стояли ближе к берегу, а чуть в стороне высился огромный прямоугольник выстроенного из лиственницы плавучего дока, чьи высокие угловатые очертания вызвали у Вервольфа стойкую ассоциацию с комодом.

Но особо долго рассматривать окружающие пейзажи не получилось — по перрону к ним уже шла небольшая делегация. Возглавлял её рослый, крепко сбитый человек, возрастом уже явно за шестьдесят, но бодро вышагивавший по заснеженным доскам. Все остальные сопровождавшие несколько терялись на фоне его фигуры и явно составляли свиту подчиненных. Маленькая, прямоугольная, абсолютно седая, бородка была столь же характерной чертой его образа, как и у Степана Осиповича Макарова, с той лишь разницей, что и размеры, и форма были полной противоположностью Макаровской бороды.

— А вот и Михаил Иванович, собственной персоной сотоварищи! — Вервольф легонько подтолкнул локтем Модуса.

— Хилков?

— Ага, он самый!

Илья повернулся к остальным советникам:

— Парни, а ну-ка соберитесь! Как-никак цельный министр путей сообщений к нам пожаловал!

— Р-р-а-а-вняйсь! Смирно! Равнение напр-р-р-а-а-во! — пронесся над перроном зычный голос есаула, командовавшего казачьим эскортом группы советников.

Через минуту бодрый голос Хилкова разорвал тишину над перроном:

— Здравствуйте, господин вице-адмирал! Рад видеть Вас и Ваших товарищей в добром здравии!

— Здравия желаю, господин министр путей сообщения! Смею Вас заверить, я и мои товарищи также рады видеть Вас в добром здравии! — Илья ответил своей порцией любезностей.

После череды рукопожатий и обмена приветствиями между двумя группами людей, Илья с Хилковым отошли чуть в сторону, при этом Илья жестом поманил к себе Вервольфа. Чему Сергей был только рад. Пообщаться с человеком, которого по итогам 'их' войны японцы считали более опасным врагом, чем Куропаткина, — о таком он мог только мечтать.

— ...как добрались к нам, господин советник. Всё ли хорошо было в дороге? — голос Хилкова звучал отчетливо, несмотря на шум оживленной станции.

— Путешествие от Петербурга до Байкала было замечательным, Михаил Иванович! Спасибо за это Вам и Вашим подчиненным. Надеюсь, Вы не будете против, если к нашему разговору присоединится советник Вервольф — начальник моего штаба?

— Конечно, Илья Сергеевич! Разве я могу быть против разговора с советником Его Императорского Величества? — Хилков улыбнулся.

— Благодарю, Михаил Иванович! — Вервольф кивнул головой в легком поклоне.

— Итак, Илья Сергеевич, вынужден Вас несколько разочаровать, ледовая дорога пока что не достроена, — Хилков развел руками, словно извиняясь, — мы гнали изо всех сил, но...

— Трещины во льду? — поинтересовался Вервольф.

— Да, господин советник, совершенно верно. Трещины периодически возникают. Причем — совершенно неожиданно. Пока мы нашли приемлемое решение — потеряли насколько дней. Но, смею Вас заверить, через два дня начнем перекатывать вагоны по дороге.

— К сожалению, у нас нет этих двух дней, Михаил Иванович! — с лёгкими нотками грусти в голосе произнес Илья, — Для нас каждый потерянный в пути день — смерти подобен.

— Да, я понимаю, Илья Сергеевич! В телеграмме Его Величества приказано не задерживать Вас ни минуты. Поэтому, мы тут уже всё подготовили к переезду через Байкал по гужевой переправе. А у станции Танхой Вас уже ждёт специально выделенный поезд. Так что — загружайте багаж в сани, и — в путь!

Илья поспешил к остальным советникам, Сергей же, чей нехитрый багаж уже был давно собран, остался с Хилковым.

К станции как раз подкатил очередной воинский эшелон, и из его теплушек высыпали на заснеженную землю стрелки очередного батальона, направляющегося в Маньчжурию. А чуть поодаль. У пришвартованного ледокола 'Ангара' зоркий взгляд Вервольфа заметил группку гражданских, в основном женщин. Некоторые с детьми. Эти-то уж явно не на войну собрались Скорее — от неё. Но почему тогда они тут, на станции, а не в поезде, идущем в Иркутск. Хотя именно пассажирского состава на станции как раз и не наблюдалось..

— Михаил Иванович, позвольте полюбопытствовать?

— Да, Конечно, господин советник. Чем могу помочь?

— Да я тут приметил странную группу гражданских у ледокола 'Ангара'.

Хилков, конечно, удивился тому, что явно впервые попавший на Байкальскую переправу советник так неплохо ориентируется в здешних ледоколах, но виду никакого, естественно, не подал.

— Это в основном жены офицеров и прочего служивого люду Манчжурской армии и гарнизона Порт-Артура. После той аварии, что произошла недавно, — Хилков на секунду замолчал, было видно, что ему неприятно вспоминать этот инцидент, — Вы, наверное видели её следы, когда ехали сюда из Иркутска?

— Да, господин министр, видел. Паровоз и то, что осталось от вагонов всё ещё лежит в сугробе вдоль пути.

— Вот-вот! Из-за этой самой аварии мы получили досадную и довольно длительную задержку в движении поездов. А пассажиры всё прибывали по льду с того берега озера. В итоге женщин с детьми пришлось временно разместить на 'Ангаре' и в вагонах моего служебного поезда — там хоть условия для обитания более-менее пристойные. Большую часть из них мы уже отправили по назначению идущими в Иркутск и далее поездами, но на сегодняшнее утро осталось ещё коло трёх десятков. Не отправлять же их в теплушках?

— Нет-нет, Михаил Иванович! Конечно же нет, — Вервольф задумался на секунду, — Но вот нашим поездом — тем, что мы прибыли сюда — почему бы и нет? Всё равно ведь пойдет обратно пустым. А места там хватит вполне на всех.

— Я уже и сам думал об этом. Если Вы находите подобное решение уместным...

— Конечно, уместным! Это же дети. Женщины. Наши. Русские. Разве может быть что-то неуместное в том, чтобы помочь им выбраться из той ситуации, в которую они попали?

— Нет, конечно, — Хилков помолчал в раздумье несколько секунд,— Я думаю, что это вполне приемлемо.

— Замечательно. Пусть путешествие в комфорте станет для них компенсацией за те неудобства, что они испытали тут, на берегу Байкала.

Министр улыбнулся:

— Вот и ладно. Сейчас я, с Вашего позволения, дам некоторые указания начальнику поезда.

— Конечно-конечно, Михаил Иванович! Это ведь Ваша вотчина — Вам здесь и распоряжаться!

Пока Хилков разговаривал с Всеволодом Серафимовичем, к стоящему чуть в стороне Вервольфу подошел улыбающийся Илья, уже собравший всех парней с багажом у вагона.

— Что это вы тут без меня решаете?

— Да вот, Илья, продал я наш поезд. Недорого.

— Не понял. Объяснишь?

Через минуту, выслушав вкратце всю незатейливую историю, Илья, уже с серьезным лицом только кивнул:

— Молоток! Всё правильно сделал!

— А как иначе. 'Дед говорит — делай добро — бросай его в воду!' — и при этих словах они оба улыбнулись.

Тепло попрощавшись с Всеволодом Серафимовичем, советники 'дружною толпою' двинулись туда, откуда доносилось лошадиное ржание да гул сотен людских голосов — на берег замерзшего озера.

Глядя на удаляющиеся спины советников, начальник поезда широко перекрестил их и тихо произнёс:

— Помогай Вам Господь!

И смахнул скупую слезу. Да не! То просто мороз сибирский!

Переправа, а точнее — то место, где она начиналась — гудела, как растревоженный улей. Кто-то занимал места в санях — 'скорых' тройках или обычных кошевах с одной лошадью, кто-то из переправлявших грузился на подводы. Тут же офицеры строили колоны солдат для пешего перехода через озеро. Рядом грузились на подводы и сани полковые обозы, впрягались в передки, орудийные лафеты и полевые кухни лошади. Отдельной от остального люда группой стояли почтальоны с охраной у тюков с корреспонденцией, ожидая транспорта для переправы. А по сверкающей в лучах зимнего солнца равнине замерзшего озера до самого горизонта черным пунктиром протянулась вереница путников — переправа была в самом разгаре. Тут же, совсем рядом, был устроен спуск железнодорожного полотна и параллельно гужевой трассе, чуть в стороне от неё, по льду пролегла прямая стрела ветки железной дороги. От берега — и до самого горизонта...

Через несколько минут они разместились в санях-кошёвах, заботливо выстеленных коврами. В каждые сани село по два-три человека так, чтобы разместиться довольно комфортно, по крайней мере — не стесняя друг друга. Вервольф внимательно рассматривал транспорт, поданный подрядчиком Кузнецом, обеспечивавшим гужевые перевозки по льду Байкала в эту зиму. И, судя по увиденному, подрядчик выделил, по требованию министра, лучшие санные экипажи из тех, что имел. Сани были удобными, добротно сработанными. Такими солдат да рабочий люд перевозить не станут. Только пассажиров первого класса поездов-экспрессов да высокопоставленных чиновников. Каждая кошёвка была запряжена тройкой крепких бурятских лошадей.

Ямщик щелкнул вожжами и окрикнул гнедую тройку:

— Но, родимые! Пошли!

И сани с лёгким рывком тронулись с места. Следом за ними двинулась в путь и остальная вереница троек с советниками и некоторыми лицами из свиты Хилкова. Низкорослые, но крепкие и мохнатые лошадки несли сани по льду замерзшего озера с поразительной легкостью. Скорость, на глаз, составляла верст пятнадцать в час. Вервольф внимательно осматривался по сторонам, пытаясь заметить и запомнить всё в деталях. Движение на гужевой переправе было организовано с толком — встречные потоки грузов и людей не пересекались — поток пассажиров и грузов с запада на восток шел по одной трассе, с востока на запад — по другой, проходящей параллельно в сотне шагов о первой. На самих трассах движение тоже не было хаотичным, а придерживалось строгого порядка. Пешие колонны солдат шли по крайней правой части дороги. Причем за каждой колонной двигались подводы, перевозившие нехитрый солдатский скарб, а иногда и весь обоз части вместе с полевыми кухнями, а также две-три пустых телеги. Как объяснил Хилков — для обессиливших, если таковые появятся на переходе по льду. Левее, обгоняя пешие колонны войск, двигались пассажиры на подводах и в одноконных кошевах. Но таких сегодня было немного. Ну а самые состоятельные пассажиры неслись в скорых тройках. Вот так же, как и весь 'советный караван', мчавшийся сейчас вдоль левой бровки ледовой трассы, что прошла по бескрайней глади застывшего в зимней спячке Байкала, соединив хрупким полупрозрачным мостом два берега моря-озера. Сорок две версты ледовой дороги.

Не прошло и получаса, как прямо на льду озера между двумя ледовыми дорогами показалось деревянное строение. Над невысокой двускатной заснеженной крышей струился дымок из невысокой печной тррубы.

'Неужели станция 'Середина'?' — мелькнуло в голове у Сергея, но он тут же отбросил эту мысль. Не может такого быть. До 'Середины' от берега больше двадцати верст. А они проехали верст пять-шесть, не более того. Значит, на переправе были ещё какие-то постройки на льду, о которых он не знал? Интересно... Что ж, самое время в очередной раз удовлетворить любопытство. Тем более, что Михаил Иванович, судя по его настроению, был совсем не против. Скорее даже наоборот — очевидно, ему импонировало то, с каким любопытством Илья и Сергей вникали в тонкости переправы, да и вообще в организацию работы Великого Сибирского пути.

— Этот барак — промежуточный пункт обогрева,— прокомментировал министр,— В основном в нём останавливаются пешие путники. Служивый люд. А те, что едут гужевым транспортом, обычно греются уже на 'Середине', пока лошади отдыхают.

— И долго длится эта остановка, Михаил Иванович?

— Обычно около часа. Этого вполне достаточно.

Правее ледовой трассы шла железнодорожная колея. Хоть она и проходила на некотором отдалении, но хорошо просматривалась с гужевой дороги. Ещё у начала переправы, возле того места, где рельсы спускались с берега на лёд, Вервольф обратил внимание, что рельсовый путь укладывался не на обычные шпалы, а на длинные деревянные пластины — в две-три сажени каждая. Вполне логичное решение — более равномерно распределить нагрузку от вагона на лед. Теперь же Сергей обратил внимание, что в некоторых местах под рельсовым путём были устроены своеобразные клетки из положенных крест-накрест длинных пластин и брусьев.

— Это места перехода пути через трещины во льду, господин Советник! — получил он ответ Хилкова, — Самое неприятное в том, что возникают они совершенно внезапно. Когда первый раз лед треснул под колеёй — то один рельс порвало прямо 'по живому', а на втором — все болты стыка срезало — чуть людей не поубивало разлетающимся железом. Поначалу мы думали, что это из-за землетрясений, но теперь наши специалисты всё больше склоняются к мысли, что эти трещины возникают из-за перепадов температуры.

— И что Вы придумали против трещин, Михаил Иванович? — спросил Илья.

— Да вот такую конструкцию и придумали — 'клетка' из лежащих друг на друге крест-накрест пластин, причем колея со шпалами с ними не связана и может скользить по ним при расхождении или сжатии трещины. И стык в этом месте не сбалчиваем наглухо.

— Чтобы мог 'дышать' при подвижке льда?

— Совершенно верно, Илья Сергеевич!

— Разумно придумано!

— Да. Вроде бы просто — но работает. Приходится, конечно, рихтовать иногда дорогу в этих местах. Но рельсы не рвет.

Чуть дальше они нагнали платформу, груженую рельсами, которую тянула по железке пара лошадок. Чуть впереди неё, в сотне-другой шагов такая же запряженная парой лошадей двухосная платформа везла деревянные пластины.

Сани мчались вперед, обгоняя марширующие ротные колонны, батальонные обозы да гражданских пассажиров на подводах.

Вот уже остался позади второй барак для обогрева путников, возле которого строилась в колонну отдохнувшая и обогревшаяся рота. Вервольф невольно оглянулся назад, глядя, как одетые в теплые полушубки и меховые шапки стрелки формируют колонну 'по четыре'. Западный берег Байкала уже с трудом просматривался в легкой дымке у них за спиной. Ещё через шесть верст миновали третий барак. Маленький кортеж из саней мчался по бескрайней ледяной пустыне, сверкавшей на солнце тысячами искр. Погода сегодня выдалась просто чудная — ни ветра, ни облачка в высоком, ярко-голубом сибирском небе. Полтора часа в дороге пролетели почти незаметно — столько было вокруг нового и необычного. Да и Михаил Иванович оказался очень интересным собеседником. Начинавший свою карьеру с простого рабочего на строительстве дорог в Америке, затем — в качестве слесаря на паровозном заводе в Англии, князь Хилков был опытнейшим профессионалом железнодорожного дела. Он в совершенстве знал всё, что касается пути и подвижного состава. Будучи человеком высшего общества, он, тем не менее, постоянно уделял внимание простым людям, их нуждам и потребностям. Насколько мог, пытался улучшить условия быта на строящейся Транссибирской магистрали. Был прекрасным управленцем и министром, и при этом не боялся трудностей, постоянно выезжая в наиболее проблемные точки Транссиба, лично на месте решая возникшие проблемы. Это при нем протяжённость железных дорог Империи увеличилась почти вдвое — с тридцати пяти тысяч верст до шестидесяти, а количество грузов, перевозимых по стальным магистралям, удвоилось. Темпов строительства, достигнутых при Хилкове, не смог 'потянуть' даже Советский Союз — две с половиной тысячи верст пути ежегодно в России не строили более никогда...

И вот впереди показалась целая группа деревянных строений, возведенных между двух ледовых дорог. Не один, не два, а целых девять временных деревянных домиков расположились на льду самого глубокого в мире озера. Тут были и бараки кухней для обогрева солдат и офицеров, и буфет с раздельными залами для пассажиров первого— второго и третьего класса. И отдельное здание с кухней для агентов железной дороги. Седой дымок клубился над невысокими, почти плоскими крышами домиков, обильно покрытых сверкающим снегом. Особого оживления пока заметно не было — да оно и не мудрено — по дороге сюда они обогнали большую часть путников, преодолевавших первую половину пути через озеро. Только несколько саней-троек стояли недалеко от центрального дома с надписью 'Станція Середина' да небольшая группа офицеров курила у входа в офицерский барак — очевидно, это их лошади сейчас отдыхали в расположенном рядом стойле, иногда перекликаясь оттуда с лошадьми из санных упряжек.

Пока большинство советников обогревались да перекусывали в буфете, Хилков, после недолгого чаепития, устроил Илье, Сергею и ещё нескольким их товарищам маленькую экскурсию по 'станции'. Ему было чем гордиться — для временного сооружения станция получилась даже очень неплохой. По крайней мере — свою роль она вполне выполняла, обеспечивая отдых и обогрев на нелегком пути через замерзшее озеро, а в случае ухудшения погоды — то и надежную защиту от стихии. Обошлась вся эта красота, правда, не очень дешево — в пятнадцать тысяч рублей, но... Другого варианта пока не было — Кругобайкальская дорога, строительство которой Михаил Иванович гнал изо всех сил, пока что была ещё очень далека от завершения, дай Бог, чтобы к концу лета закончить (в той, бывшей когда-то реальной для Вервольфа и остальных Советников истории, Хилков забьет последний, 'золотой' костыль и соединит Кругобайкалку только тринадцатого сентября 1904 года).

Так, совсем незаметно, пролетел час, отведенный на отдых лошадей и обогрев путников, и Советники вновь засобирались в путь. За это время 'Середина' заметно оживилась — прибыли многие пассажиры, переправлявшиеся на санях и подводах, подошли две первых колонны стрелков — те, что вышли на лед озера рано утром, ещё до приезда Ильи сотоварищи на станцию 'Байкал'.

Стрелки размещались на отдых и обед, и многие из них, пользуясь выдавшейся хорошей погодой, располагались группками рядом с ведрами парящей на морозце горячей пищи прямо на льду. Другие же, очевидно, решив немного обогреться, спешили в тепло бараков. Через несколько минут небольшой караван советников вновь тронулся в путь, оставляя позади наполняющуюся людским гомоном станцию 'Середина'. Отдохнувшие крепкие бурятские лошадки вновь несли сани по ледовой дороге на восток, к уже показавшемуся над горизонтом восточному берегу озера. Слева мелькали телеграфные столбы, связавшие тонкими нитями проводов всю ледовую трассу в единый, целый организм. Справа струилась стальной лентой незаконченная ледовая железная дорога. А далеко впереди, в том месте, где полупрозрачные, словно нарисованные акварелью, берега Байкала соединялись с сверкающей гладью ледового панциря, появились сперва очень размытые, но постепенно начавшие приобретать четкость очертания какого-то темного пятна. Вот уже пятно распалось на отдельные точки — где побольше, где — поменьше. Вот уже эти самые точки начали приобретать собственные очертания — где очертания груженых платформ застывших на пути, где — лошадей, саней и подвод, а где — людей торопливо снующих у того места, где оканчивалась стальная магистраль.

Санный караван свернул с проторенного пути вправо, к тому месту, где строилась железная дорога. И, пока Хилков с железнодорожниками деловито ходил по стройке, то приглядываясь к качеству работ, то давая дельные советы, Вервольф молча созерцал процесс творения, опершись левым локтем на сани. Как гласит народная мудрость: 'В мире есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно долго — горящий огонь, текущая вода и то, как работают другие'. Здесь же хотелось не просто смотреть. Здесь впору было залюбоваться — работа не просто шла очень споро. Она кипела. И вся эта людская масса работала четко и без сбоев, как точно отлаженный часовой механизм. Каждый знал свою работу и выполнял её быстро и четко. Вот одну за одной на лед укладывают пластины. Вот по ним другие раскладывают подкладки. И уже третья группа тянет рельсы, чтобы уложить их на только что сооруженное основание. Стыковка, пришивка первого рельса к пластинам-шпалам, проверка оси пути, правка, измерение ширины колеи шаблоном, снова правка, пришивка к шпалам второго рельса — в разбежку, через несколько шпал, по шаблону, и — окончательная пришивка рельс к шпалам. Стихает стук тяжелых костыльных молотков со своеобразным, длинным двусторонним бойком, и вот ледовая дорога стала ещё на одно звено длиннее. А первая группа рабочих к тому времени уже выложила по льду пластинами 'постель' для очередной пары рельсов. Цикл повторяется...

А далеко на востоке темнело ещё одно пятно — точно такая же группа людей тянула стальные ниточки рельсов навстречу — с востока на запад...

Менее чем через полтора часа низкорослые, но крепкие бурятские лошадки уже вытаскивали сани на восточный берег Байкала. На невысоком берегу озера была выстроена станция и порт Танхой — деревянный причал с такой же 'вилкой'-пристанью для ледокола-парома, как и на станции Байкал, множество путей, стрелок и семафоров, одноэтажное здание станции, а над всем этим — высокая и мощная восьмигранная водонапорная башня. Нижний её ярус был сложен из тесанных каменных блоков, а верхний — из лиственницы и обшит листовым железом. Питалась она по водопроводу от реки Осиновка.

На втором пути уже стоял под парами небольшой пассажирский поезд, которому предстояло стать на ближайшие дни их домом. Но, как истинный радушный хозяин, Михаил Иванович, не мог отпустить своих гостей без праздничного угощенья. И, чтобы не занимать и без того небольшое помещение буфета на станции, да и не привлекать излишнее внимание к особам советников, праздничный обед был устроен прямо в вагоне-столовой. И зазвучали тосты — за здравие Его Императорского Величества, за Хилкова, за Родину и за железнодорожников, за успехи в делах ратных и делах строительных...

И, уже пред прощанием, состоялся небольшой разговор между Вервольфом и Хилковым на предмет возможности перевозки по льду особого груза весом, не много, ни мало, в одну тысячу восемьсот пудов. Михаилу Ивановичу и его инженерам было о чем задуматься, особенно после того, как на своё заявление, что это не сложно, ибо они собираются перевозить по льду паровозы весом в полтора раза более, вдруг получили от Сергея ответ, что с паровозами так просто всё не получится и их придется делить на три части — тендер, котел и ходовая часть, иначе лед под рельсами будет трещать и прогибаться. Так что было над чем задуматься...

В четвертом часу, шипя паром, паровоз бодро потащил за собой вагоны особого скорого поезда. На восток...

Разгоряченные поездкой по льду озера и ещё более — хорошим застольем, советники довольно эмоционально обменивались впечатлениями от прожитого дня. Причем иногда — весьма эмоционально. Вервольф слушал всё это 'в пол-уха', зарывшись в свою рабочую тетрадь и делая в ней очередные пометки.

— А Хилков-то ничего! Бодренький такой мужик, хоть уже лет под шестьдесят, наверное, будет! — донёсся до слуха советника голос Гарика.

— Вообще-то, в этом году ему уже семьдесят стукнет — негромко пробормотал Вервольф, не отрывая взгляд от тетрадного листа, по которому грифель карандаша рисовал линию очередного чертежа.

— Сколько-сколько? — Игорь даже приоткрыл от удивления рот.

— Да ну нафиг, Серег! Ты ничего не путаешь? Да не может быть! — завторили Игорю остальные попаданцы.

Сергей оторвался от своей тетради:

— Сколько, да сколько? — проворчал он с нарочно недовольным видом, демонстративно передразнивая товарищей, — Говорю же — семьдесят. Это почти как шестьдесят, только на десять больше.

Тут уже он не выдержал и заулыбался.

— Ничего себе! А бегает, как молодой! — произнёс кто-то из обалдевшей группы.

— Я сам, когда читал о нём, поначалу не верил, что в его годы можно вот так, но потом, когда познакомился с его биографией поближе, то понял, что это — человек попросту неуёмной энергии. Он ведь мог, несмотря на все свои титулы и регалии, запросто сесть в кабину паровоза на трудном участке пути и показать машинисту 'мастер-класс', как у нас выражались... Ну а сегодня... Да вы ж сами всё видели!

— Да! Даёт министр!... — послышались восторженные отклики, которые, впрочем, вскоре сменились не менее восторженными отзывами о путешествии в тройках по замерзшему озеру. Уже практически не слушая их, Сергей вновь вернулся к отложенной тетради...

* * *

Поезд мчался по самому берегу реки Селенга. Вечерело, и заходящее солнце багрянцем окрасило зимнее небо, а под ним — горы, сопки, верхушки таёжных великанов. Даже заснеженный лед реки приобрёл кроваво-красный оттенок и искрился в лучах заката тысячами искр всевозможных огненных оттенков — от золотисто-оранжевого до рубинового.

Вервольф в одиночестве стоял у окна вагона и сквозь слегка заиндевевшее стекло смотрел на эту прекрасную картину зимнего вечера, достойную кисти великих художников. Но не восхитительная красота увиденного владела сейчас его мыслями. Огненный закат напомнил ему совсем о другом...О том, что хотелось забыть. О том, во что его сознание упорно отказывалось верить.

Погруженный в свои невеселые думы, он не услышал, как по коридору вагона к нему приблизилась тёмная фигура весьма внушительных габаритов.

— Любуешься закатом, Волчара? — бас Капера прозвучал совсем негромко, но от неожиданности Сергей невольно вздрогнул.

— Любуюсь... Закатом... — отрешенный взгляд Вольфа был всё так же устремлён куда-то вдаль, и Каперу показалось, что намного дальше, нежели диск торопящегося укрыться за горизонтом солнца.

— Что-то случилось, Серёг?

Вольф лишь молча покачал головой.

— Да не, я же вижу, дружище, что не так что-то

— Да нет, Володь, Всё нормально... Нормально,— и, уже после небольшой паузы, — В тот день у нас был почти такой же закат...

Минуту они стояли молча, затем Капер тихо произнес:

— А у нас в тот вечер почти всё небо было багряным, а потом...

Вервольф услышал, как хрустнули сжатые до боли кулаки, когда перед мысленным взором Капера предстала картина страшной огненной волны, выжигающей всё на своём пути...

— Блин, Серег, я ж просил не вспоминать об этом! — и Капер, такой могучий и несокрушимый, вдруг уткнулся лбом в стекло окна.

— Прости, друг! Но не думать об этом не получается... Тем более — не помнить...

Поезд вдруг начал заметно замедлять свой бег, затем вагон пару раз качнуло на стрелках, и мимо окон замелькали аккуратные домики, выстроившиеся в шеренги прямых улиц небольшого городка. На центральной площади — небольшая церковь, в золоте куполов которой отражалось багряное солнце. А над входом здания станции висел прямоугольник вывески, на котором русским по белому было начертано 'Верхнеудинскъ'.

Капер положил свою лапищу Сергею на плечо:

— Пойдем, дружище, прогуляемся немного, а то совсем грусть-тоска одолеет!

— Пойдем, подышим свежим морозцем!

Вервольф оказался прав — в тот вечер будущий Улан-Удэ встречал своих гостей не только удивительной красоты закатом, но и довольно крепким морозом...

* * *

На следующий день ничего примечательного не произошло — поезд мчался по забайкальской тайге среди красных утёсов, желтых песчаных осыпей и серых скал, покрытых тёмно-зелеными волнами хвойного леса, присыпанного снегом изумительной чистоты.

За весь день было только несколько мест, выпадавших из общей картины таёжного края, сурового в своей первозданной дикой красоте — станция 'Петровский завод' с небольшим посёлком и церковью с могилами декабристов, да тоннели — под мысом Шотхоте на реке Хилок и на перевале через Яблоновый хребет. На гранитном въездном портале последнего красовалась монументальная надпись: 'Къ Великому океану'.

Ранним утром следующего дня, оставив за спиной пройденную в ночном мраке Читу, прибыли на станцию Карымскую, чуть позже поезд подошел к станции, носившей весьма характерное название — Китайский разъезд. Здесь Транссиб разделялся — одна ветка уходила налево, по берегу Шилки до самого Сретенска, вторая — Кайдаловская — направо, в Манчжурию. После недолгой стоянки для бункеровки топливом и заправки водой, поезд направился вправо. Впереди их ждал Китай.

Вид из окна изменился — насколько хватало глаз вдоль дороги тянулись совершенно безлесные холмы, вершины которых были покрыты пожухлой прошлогодней травой да кое-где присыпаны снегом — сильные ветры сдували снег с открытых мест и сейчас он лежал, в основном, в долинах меж этими угрюмыми сопками. Станции на этой ветке были небольшие, иные — совсем крохотные. На одной из более крупных станций — Оловянной, местные скотоводы — буряты продавали своих мохнатых и низкорослых, но крепких и выносливых лошадок.

И вот, уже в лучах вечернего солнца показалась крупная станция с весьма красноречивым названием — 'Маньчжурия'. Крупный кирпичный вокзал в стиле 'модерн' с большими, двухъярусными окнами, склады, пакгаузы, мощная водонапорная башня, десяток станционных путей, депо, мастерские... Всё это не только было хорошим подспорьем для быстрого развития молодого пристанционного посёлка, но и неоднозначно намекало на серьезность намерений Российской империи на севере Китая.

Всё следующее утро поезд карабкался всё выше и выше среди гор Большого Хингана. Причем, теперь от поезда в затянутое низкими темными облаками небо уходили сразу два столба дыма — поезд шел под двойной тягой — сзади его толкал второй паровоз, облегчая задачу головному локомотиву. Иногда налетала метель, и тогда за окнами всё скрывалось в белой мгле, видны были лишь ближайшие скалы и утёсы того склона горы, по которому и был проложен этот нелегкий путь.

Паровозы, пыхтя под тяжкой ношей, изо всех сил карабкаются вперед и вверх, и вот, на высоте более трёх тысяч футов над уровнем моря, дорога ныряет в разверстую пасть исполинского каменного змия — Хинганского тоннеля. Это настоящее чудо инженерной мысли, рукотворный памятник его создателям во главе с инженером Бочаровым. Три версты тоннеля в теле восточного отрога Большого Хингана облицованы камнем и скреплены цементом. Поезда уже идут через тоннель, хотя официально в эксплуатацию он ещё не сдан — не все работы окончены. Сейчас они почти не ведутся — стройка в буквальном смысле заморожена лютой зимней стужей, но скоро вновь застучат инструменты рабочих, вновь зашевелится, закопошится гигантский муравейник стройки.

И вот, миновав три версты мрака внутри горы, поезд вырывается на восточный склон хребта. Отсюда, с высоты восточного портала тоннеля, Вервольф любовался картиной гениального технического решения, найденного инженером Бочаровым — его знаменитой 'петлёй' или 'спиралью'. Петля Бочарова — уникальное сооружение, позволявшее сделать спуск по крутым восточным склонам Хинганского хребта более плавным и безопасным. Дорога от тоннеля шла сначала по склону, а затем сворачивалась в петлю на насыпи высотой более 23 метров, которая, становилась постепенно всё ниже и ниже. Наконец, описав полный круг, дорога, через короткий тоннель в насыпи — каменную 'Трубу' диаметром более 9 метров, 'ныряла' сама под себя и шла уже дальше по долине среди гор. И вот их поезд пошел в низ, вот он закружил по спирали и, проскочив в 'Трубу', устремился дальше — на восток.

А за окном мелькали красивые пейзажи зимних гор.

'Интересно было бы проехать здесь весной, когда всё будет цвести',— пронеслось в голове у Сергея. Он оторвался от окна и оглядел своих товарищей. Илья сидел сейчас с группой Скифа и о чём-то оживленно беседовал с Сергеем. Иван вместе со своими товарищами склонились над картой Японского моря, в очередной раз прорабатывая варианты крейсерской войны в исполнении кораблей Владивостокского отряда. 'Совсем скоро расстанемся', — пронеслось в голове у Вервольфа, — 'Совсем скоро. До Харбина остались одни сутки пути'.

Постепенно долина становилась всё шире, а горы вокруг неё — всё более низкими и пологими. То тут, то там встречались вдоль пути посёлки переселенцев с наскоро построенными избами.

Архитектура станций здесь существенно отличалась от сибирской. Все постройки были выполнены стилизованными под китайские — крыши из глазурованной черепицы, с загнутыми вверх углами, украшенные по коньку и фронтонам драконами, собаками, змеями. Тут же, рядом со станциями, располагались и посты пограничной стражи — просторные каменные казармы, обнесенные высокой каменной же либо кирпичной стеной-оградой с бойницами.

На следующий день Харбин встречал их ветром и пылью. Вообще, как заметил начальник поезда, пыль и ветер — обычное состояние этого города.

Харбин... Молодой, стремительно растущий русский город посреди китайской Манчжурии. Сердце и мозг всей Китайской Восточной железной дороги. Именно здесь, в огромном кирпичном здании, располагалось управление КВЖД, здесь была крупнейшая узловая станция дороги и большой, но при этом не лишенный своеобразного изящества, вокзал в стиле 'модерн', было ещё несколько узкоспециализированных станций, мощные ремонтные мастерские, склады топлива, пристань для пароходов на реке Сунгари и самый длинный на всем протяжении Великого Сибирского пути мост — через эту же реку.

И именно здесь настало время первого прощания — Флэш и Номад отправлялись дальше, на восток.

Обняв Ивана на прощанье, Вервольф негромко произнёс:

— Врежьте там Каммимуре как следует!

На что Иван также тихо ответил:

— Обязательно. Ты, главное, за Ильёй приглядывай, а то он у нас горячий сильно. Как бы дров не наломал...

— Хорошо, Вань, присмотрю!

Вообще, Иван был знаком с Ильёй намного дольше, чем Сергей, да и общались они в том, родном, но безвозвратно утерянном мире, намного чаще. Поэтому решение Ильи назначить начальником артурского штаба не Ивана, а его, Сергея, поначалу вызывало у Вервольфа некоторое недоумение. Он бы, конечно, с намного большим удовольствием занимался крейсерскими операциями на коммуникациях японцев, нежели организацией сухопутной обороны Артура. Хотя, с другой стороны, наверное, Илья всё-же был прав — вдвоём с Иваном эти двое горячих парней точно дров наломают, а так — у каждого есть хороший такой 'холодильник' для горячих мозгов — у Ивана — Номад, у Ильи — Вервольф. Как раз то, что нужно. Да и пользы в Артуре от Вервольфа будет, наверное, по более, чем на мостике 'Лены' или 'Рюрика'..

— И ещё одно... — Вервольф достал из-за пазухи плотный пакет, и протянул его Ивану, — Тут всё, что я смог вспомнить о перевооружении крейсеров ВОК с примерными эскизами по установке вооружения и добронированию кораблей. Ну и кое-какие мои личные мысли по этому же поводу там тоже есть...

Через минуту маленький поезд из паровоза и двух вагонов, пыхтя паром и выбрасывая клубы дыма из смешной конической трубы, двинулся со станции в сторону Владивостока.

Через час и их поезд направился на юг — к Мукдену и Порт-Артуру.

* * *

— 'Десант в Токио, или как победить за год'... Интересно... Нет, название и в самом деле хорошее. Я бы даже сказал — красивое, Корвин наверняка одобрил бы — Вервольф отложил на столик только что бегло прочитанную рукопись Скифа, которую ему показал Илья.

— По твоему тону чувствую, что ты далеко не со всем согласен, я прав? — Илья пристально посмотрел на своего собеседника. За окном давно уже стемнело, а, значит, настало время для уже традиционных 'около полуночных посиделок'.

— Ну, мне вообще трудно угодить, ты же знаешь! — Сергей слегка улыбнулся,— Но, если честно, то в целом очень многое из того, что написано здесь, справедливо и вполне заслуживает одобрения и скорейшего внедрения в жизнь.

Лицо Ильи заметно повеселело при этих словах, но Вервольф не спешил 'подслащать пилюлю', он продолжал:

— Так вот, почитав все эти мысли Скифа, я теперь почти спокоен за сухопутную часть нашей кампании...

— Но, всё же, 'почти' осталось?

— Конечно! Учитывая военный 'гений' господина Куропаткина, и его не менее 'гениальную' стратегию ведения войны, я вообще не могу быть спокойным, пока он у руля Маньчжурской армии. Но сейчас немного не об этом.

— Тогда о чём?

— Все выкладки Скифа по оборонительной войне на правильно оборудованных позициях я всецело одобрямс, но вот насчет десанта в Токио... Вот тут меня терзают смутные сомнения. Пока не будет захвачена инициатива в войне на море, пока японский флот не потерпит поражение, и его остатки не забьются по портам — ни о каком десанте не то что говорить — даже думать не стоит. Да и потом — я бы не советовал планировать операцию вторжения, по крайней мере — широкомасштабную.

— Почему?

— Потому как у японцев сейчас патриотический подъем. Причем — общенациональных масштабов. Представь, с каким фанатизмом они будут сражаться с теми, кто вторгся на их родную землю. Надеюсь, потери американцев на Окинаве в сорок пятом напоминать не нужно?

— Не нужно. Тут ты прав, конечно. Тем более — у нас — ни танков, ни авиации...

— Вот именно. Но устроить морскую блокаду островов, бомбардировки портов и промышленных городов, о захвате ряда ключевых островов — вот над этим стоит подумать...

— Но только после победы на море?

— Именно...

* * *

Следующий день принёс ухудшение погоды и новую разлуку — в Мукдене, при штабе Линевича, остались Скиф, Кацо и Ресвальд...

Дальше, в Артур, отправились пятеро оставшихся Особых Советников — Илья, Вервольф, Капер, Вельхеор и Гарик.

Вервольф, глядя на остатки некогда шумной компании, с тревогой думал о ждущей их впереди непримиримой и непрекращающейся борьбе. И не только с японцами. Намного больше — с огромной, страшно инертной и неповоротливой русской военной машиной, которую предстояло расшевелить и направить в нужном направлении в самые короткие сроки. Пока у них есть ещё время и кредит доверия императора. Иначе — конец всем надеждам... И не только им. Вообще всему... Погода за окнами идущего на юг поезда соответствовала настроениям Сергея 'на все сто' — метель со снегом и градом то тут, то там внезапно освещалась сполохами молний. Над южной Маньчжурией бушевала буря с совершенно противоестественным сочетанием грозы и снега. Привыкай, брат — то ли ещё будет! Да и само их присутствие здесь было не менее противоестественным. Скорее — даже более... Но, что уж тут поделать — выбора нет, как и особой альтернативы. И, раз уж старушка Клио решила поиграть с ними в поддавки, то почему бы и не подыграть ей, превращая сослагательное наклонение в историческую реальность. Пусть и не для их собственного мира, а для этого. Какая теперь, в принципе, разница, если отступать уже всё равно некуда?

За окнами уже стемнело, и лишь изредка зарницы подсвечивали летящие в стремительном вихре снежинки. Голова страшно гудела — то ли на погоду, то ли — от напряжения и постоянного недосыпания последних двух недель. Но, как бы то ни было, не дожидаясь традиционного вечернего чая, Вервольф отправился в своё купе...

* * *

'И приснится же такое!', — подумал Сергей, глядя, как сверкающий, огненно-желтый диск солнца спускается по багряному небосводу к горизонту, где холмы и равнины ухоженных нив на изогнутом огромной излученной берегу соединялись с водами могучей реки, что неспешно несёт свои волны к далёкому морю, — 'Советник Его Императорского Величества, контр-адмирал! Маньчжурия, Транссиб, война с японцами... Смех, да и только...'. Он оторвал взгляд от неповторимого в своей красоте заката и повернулся к небольшому городку, раскинувшемуся на высоком холме над рекой. 'Не, надо завязывать с исторической литературой, а то ещё и не такое приснится. Хотя... Лучше уж попасть в русско-японскую, чем во времена Ивана Грозного.' Улыбнувшись, он отвернулся от окна, как вдруг его внимание привлек непривычный отблеск на стенах комнаты, нараставший с каждой секундой. Вот уже они словно освещены мощным прожектором. Он ещё успел обернуться к окну, успел разглядеть гигантскую лавину ослепительного пламени, низвергавшуюся с небес на землю, успел закричать...

Вервольф сидел на постели, дрожа от только что пережитого. Пережитого в который уже раз... Пусть теперь уже только во сне — от этого боль нисколько не уменьшалась...

Колёса поезда размеренно стучали на стыках, иногда вагон слегка покачивало. За окном уже начинало сереть низкое, пасмурное небо, цеплявшееся за вершины сопок. Тех самых сопок Маньчжурии... Вервольф чертыхнулся и, встав с кровати, оторвал листок календаря. Теперь на него красными типографскими чернилами смотрело воскресенье, 15 февраля 1904 года от Рождества Христова. И ниже ещё одна весьма характерная надпись — 'Торжество Православія'. Что ж, весьма неплохой день для прибытия в Артур. Может, и правда, в этой истории православное воинство восторжествует в битве с коварным супостатом? Как бы там ни было, но теперь это зависит, в том числе, и от них! Как там было сказано: 'Кому многое дано — с того много и спросят'?

Через полчаса он уже стоял в коридоре вагона гладко выбритый, затянутый в форму и смотрел в окно на проплывавшую мимо станцию. Вывеска над входом в её небольшой, одноэтажный вокзальчик, гласила 'Кинчжоо'.

Советник тряхнул головой: 'Что?'

И тут же, словно в подтверждение своей догадки, в свете хмурого утра он увидел свинцово-серые воды залива не далее, как в версте слева от поезда. Проскочив в купе, он увидел такие же свинцовые волны и справа, хоть и чуть дальше. Поезд шел по перешейку, отделяющему Квантун от Ляодуна. Вот море справа закрыли холмы, тут же перешедшие в округлую, изрезанную оврагами невысокую гору — поезд огибал Наньшань — ключевую позицию обороны Квантуна, так бездарно отданную врагу в их истории. Отданную, несмотря на мужество и стойкость солдат, её защищавших...

Нет, в этот раз всё будет по-другому. Совсем по-другому...

Несколько раз обогнув холмы и сопки, поезд плавно остановился на очередной станции для заправки водой и топливом. Черные буквы на белом фоне на станционном здании бесстрастно констатировали: 'Тафашинъ'. Вервольф вышел в коридор — пора будить парней, до Артура осталось два часа...