Schönewelt

Я оглядел зал лишь тогда, когда стражник снял ставшую столь привычной цепь. Публика, не торопясь, расходилась. Писарь за конторкой собирал свои бумаги. Штадсанвальт, иногда бросая на меня любопытные взгляды, уже снял положенный парик и задумчиво смахивал пыль со шляпы. Жаль, что ему не суждено будет войти в учебники истории или юриспруденции — но, похоже, его это не огорчало. Старый Дроссельмейстер подошёл, чтобы сообщить о том, что вердикт с красной печатью Рейхскаммергерихта будет готов через полчаса — возможно, я захочу отправиться в путешествие, а новости в отдалённые города могут не поспеть...

Она не смотрела на меня. Неудивительно, после месяца в темнице, я вряд ли представлял собой приятный глазу образ. Собственно, всё, что теперь от меня требовалось, это тихо покинуть этот зал через боковую дверь — да, меня оправдали и признали не виновным, но гордо выходить из зала суда с поднятой головой через центральную анфиладу есть удел лишь высшей знати — и больше никогда не появляться близ дворца. А лучше всего, так и вовсе покинуть столицу, и никогда не возвращаться, радуясь мимолётному жесту хладнорукой Каэсо.

Несколько быстрых, но не торопливых, шагов дались мне нелегко. И всё же я чувствовал себя обязанным принцессе. Её наказание будет очень тяжёлым, хотя, разумеется, ни единого золотистого волоска не упадёт с её прекрасной головки. Статья LXVIII Каролины не может применяться к тем, кто является non apellando, но Император не простит своей дочери того, что она прилюдно показала черни, будто венценосная семья может лгать.

Я был должен произнести эти слова. Не для публики. Не для знати. Не для Императора, которому доложат о каждом вздохе в этом зале. Не для герцога фон Гастибрена, что оказался способен сочувствовать простому фрайгольдеру. И даже не для принцессы, улыбнись её душе пустолунная Иниин.

Для себя. Освободиться от груза отчаяния.

— Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Высочество.

Она не обратила никакого внимания на мои слова, хотя они явно достигли её ушей. Разумеется, её негромкий разговор с фон Гастибреном был куда важнее. Я и не рассчитывал на иное.

Более не оборачиваясь, я покинул зал суда, скрыв лицо под капюшоном плаща. Меня ждала целая жизнь. И эта неопределённость пугала.

Размеренно тикали каминные часы, будто напоминая о бесцельно пролетающем мимо меня времени. Лишь этот ход часов, да тихое потрескивание углей в камине, нарушали тишину комнаты. Гроза угасла, оставив лишь стук капель по стеклу, уже не прерываемый частыми раскатами грома.

Они стояли у окна. Офицер с затравленным взглядом, неестественно замерший, так, что было абсолютно непонятно, когда он сорвётся в истерику — да и сорвётся ли вообще. Пара чиновников невысокого ранга, надеющихся на свою малозначительность и моё великодушие. Служанка, чьи глаза были наполнены слепой преданностью обожаемой хозяйке.

И она. Эрика фон Зигстальф. В чёрной парадной форме своего гербового полка, хоть и со споротыми золотыми шнурами украшений. С криво обрезанными волосами под солдатской потёртой треуголкой. В мокром плаще, что слегка парил в тепле недавно протопленной комнаты.

Урождённая принцесса Священной Империи, дочь низложенного Императора, что вопреки коронной клятве решил, будто может попрать свободы и право имперских князей. Своевольная, но достаточно расчётливая, чтобы предложить курфюршество лишь тем князьям, кто поддержит её право на имперский престол — а поддержавших её Имперских Рыцарей возвести в княжеское достоинство. Успевшая привести три рейхсдивизии к личной присяге, пока "столпы Империи" погрязли в нескончаемых спорах о том, кто должен взойти на освободившийся престол.

"Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Высочество".

Причудливо тащит костяшки судеб хладнорукая Каэсо. Восемь лет. Я помню отчаяние, неподъёмным грузом раздавившее все надежды и сомнения в исходе того суда. Отчаяние, оставившее на душе лишь странное, гнетущее спокойствие, что так похоже на усталое просветление стремящихся к святости монахов-затворников. Смирение перед неизбежностью конца.

Ожидание предрешённого.

Я пытался увидеть это в её глазах. Увидеть готовность принять неизбежное. Спокойствие подавленности. Просветление. Смирение. Тщетно...

Не было в ней и отчаянной ярости. Холодной, кипящей, расчётливой ненависти. Стремления найти выход. Готовности бороться. Презрения к врагу — деланного или искреннего.

Ей было всё равно. Эрика фон Зигстальф не обращала ни малейшего внимания на окружающий мир.

"Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Высочество".

Я взял лежавший на столике заряженный пистолет.

Сомневаюсь, что принцесса могла меня узнать. После суда я покинул Империю, решив начать новую жизнь на северных островах. И бело-голубой мундир согнехеймского фогта — равно как и сокрытые под ним рваные шрамы, и слишком рано поседевшие волосы — я ношу заслуженно. Но мало кто в этих землях знает, что серебряно-хрустальные позументы могут носить не только те, в чьих жилах течёт кровь льдистых ведьм. Хотя, что греха таить, колдовство существенно упрощает карьерный рост на Севере.

Я бы никогда не вернулся в родные края. Но королева Свальбарда милостиво приняла дары имперских курфюрстов, и её армия влилась в состав союзных восставшим князьям войск Сонгхейма. А я, хоть и не солдат, должен вершить королевское правосудие там, где стоят армии Севера. Хладнорукой не откажешь в чувстве юмора.

"Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Высочество".

Знаете, почему власть на островах принадлежит династиям льдистых королев-ведьм? Присяга в Сонгхейме — не просто слова верности, порукой в искренности которых является честь. Всё гораздо надёжнее: достаточно королеве решить, что поклявшийся в верности забыл о своём долге — неважно, как далеко тот сможет убежать — его сердце немедля превратится в лёд.

Я знаю, что человек, чьё сердце перестало гнать кровь по жилам, умирает не сразу. Я знаю, какой ужас несёт смертельный холод в груди. Я знаю, сколь нестерпима боль от рвущей вены смёрзшейся крови. Я это видел.

Присягу нужно принимать добровольно. А добрая воля подразумевает искренность не только от вассала, но и со стороны сюзерена. Каждый офицер, дворянин или фогт, что желает служить своей королеве, перед присягой присутствует на казни, чтобы воочию увидеть, что ждёт клятвопреступника. Ведь все казни в Сонгхейме проводятся ведьмами. Неудивительно, что на островах севера почти нет разбойников, и флоту приходится ловить пиратов даже в южных морях.

"Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Высочество".

Пистолет в вытянутой руке не дрожал. Курфюрсты Шмалькальдена имели очень древнюю и достойную историю, но за прошедшие столетия их княжество, как оказалось, стало не таким сильным, как было на заре становления Священной Империи. Мне довелось видеть, что случилось с городом, после его штурма Второй рейхсдивизией. Я так же видел семью герцога. Вряд ли Эрика перерезала им горла лично, как доносила людская молва — но казнены были даже девятилетние племянники курфюрста. Неудивительно, что рейхстаг приговорил фон Зигстальф к смерти.

Полагаю, она это отлично знала.

Нам просто повезло. Вторая рейхсдивизия была рассеяна после битвы с подошедшей армией Сонгхейма, но принёсшие присягу Эрике Первая и Четвёртая успели соединиться в двух днях отсюда. Простолюдины вряд ли любят князей больше, чем принцессу, так что разъезды получилось отправить самое большее на треть объездных дорог. Мы и не рассчитывали на подобную удачу. Казнь самозваной императрицы лишит фон Ририха и цур Фредетигерна достаточных оснований для продолжения братоубийственной войны, а кошельки имперских князей убедят командиров рейхсдивизий в правильности мирного выбора.

Правда, армии князей сейчас далеко отсюда, как и их чиновники. И мой долг, как сонгхеймского фогта со Свальбарда, привести в исполнение вынесенный союзным моей королеве Имперским рейхстагом приговор. Моя королева мудра, как и любая льдистая ведьма, но не терпит нарушения своих приказов.

"Боюсь, я никогда не смогу выплатить этот мой долг, Ваше Величество".

В припортовых тавернах Свальбарда рассказывают, что к людям, чью жизнь уносит холод Севера, на самой грани посмертия незримо приходит ржавоглазая Нокт. И будто бы те, кого она осчастливит своим поцелуем, не умирают, а лишь засыпают долгим сном, что длится до следующей весны. Забавно, что у каждого подобного рассказчика есть добрый друг, который лично знает подобного счастливчика. Но вот что странно — за долгие годы службы я ни разу не встречал таких друзей лично.

Ещё я слышал, что у ржавоглазой серая кожа и губы цвета мёртвого инея. Хотя священники утверждают, что при этом Нокт обладает чарующей неземной красотой. Как это может сочетаться, с их точки зрения? Признаюсь, никогда не был силён в богословии.

В глубине души я надеюсь всё же узнать, каковы её губы на вкус.