Скрамасакс (эпизод два)

С улицы донёсся звук мотора. Я выглянул в окно: к крыльцу госпиталя подкатил грузовик, не дождавшись полной остановки из кабины выскочил офицер, погон нет, только петлицы, я в них не разбираюсь, и звание его осталось загадкой.

"По мою душу, определённо..." — уверенность полная. Батюшка во время одной из бесед пытался донести — внутренним чувствам верить необходимо, но только после фильтровки, как это делать я до сих пор так и не понял, нет, теория очевидна, а вот с практикой пока полный провал. Дай Бог памяти, что он там говорил: "Главное, держа сознание в сердце, внимать совести..." вроде бы — всё. Как-то — туманно, однако ничего не поделать, старец не Прохор — молчалив и это, вообще, мягко сказать.

"Вот и конвой, — из кузова спрыгнули два солдата, и вся троица стремительно направилась в здание. — В тело возвращаться повременю, посмотрю, да послушаю, авось, узнаю что интересное..."

К служивым я подлетел аккурат, когда офицер отдал приказ:

— Григоренко, найди главврача.

Рядовой, громко стуча каблуками, скрылся за поворотом. Минуту спустя командир стоял у моей койки. Увидев начальство, сторож вскочил, вытянулся, отрапортовал:

— Товарищ капитан, арестованный в себя не приходил.

— Понятно... — задумчиво ответил тот, и жестом показал бойцу удалиться. Боец пулей исполнил приказ, причём, с явной радостью, видимо бедолаге дюже хотелось курить, пост же оставлять он боялся. Только солдат удалился, появился врач с медсестрой и бойцом Григоренко — в моём закутке вновь стало тесно.

— Как состояние арестованного? — немедля спросил у того офицер.

— Сами смотрите, случай скажу уникальный, поверьте, молодой человек, я с таким никогда не сталкивался, а опыта смею заверить достаточно, во время Империалистической всякое видел...

— Милочка, — обратился врач к санитарке, — снимите больному повязку.

Медсестра тут же приступила к сей процедуре, и это была именно та барышня, через тело которой я только недавно имел неосторожность пройти. Стройная фигура, миловидное личико с тонкими чертами да высокими скулами, большие глаза, чуть припухлые губы, и даже носик с небольшой горбинкой, внося некую изюминку в созданный природой шедевр, нисколько её не портил.

С силой оторвав от красавицы взор, перенёс внимание на эскулапа. Старику за шестьдесят, худой, тщедушный телесно, взгляд сильный, пронзительный, совершенно седые кучерявые волосы и чуть навыкат глаза свидетельствовали о принадлежности доктора к богоизбранному народу.

"Интересно, почему меж евреев так много врачей?.. Впрочем, не только врачей, также музыкантов, ювелиров, банкиров... — начал я размышлять на отвлечённую тему. — Нет, наверняка средь иудеев в процентном отношении представителей разных профессий столько, сколько в прочих народах, только они практически все поголовно достигают вершин мастерства..."

— Вот, молодой человек, что мы видим?.. — вывел меня из раздумий чуть хриплый, с лёгкой картавинкой голос профессора. В том, что врач им являлся, я почему-то был абсолютно уверен.

Заинтригованный, вместе со всеми я подвинулся ближе да от изумления невольно присвистнул — на месте входного отверстия пули розовела новая кожа: "Да уж, дела! Это сколько ж я лежал без сознания?.."

— Смею заметить — минуло меньше недели! — ответил на безмолвный вопрос эскулап.

Капитан в растерянности, сняв фуражку, почесал затылок. Один из конвоиров тот самый Григоренко на автомате перекрестился, данное обстоятельство привело собравшихся в чувство, и офицер грозно рявкнул:

— Отставить! Ты, что тут устроил?!

— Виноват, больше не повторится, само как-то вышло, — вытянувшись в струнку, стал быстро оправдываться подчинённый.

"Ах, ну да, в настоящий исторический момент религия — опиум для народа..."

Доктор торопливо приступил к объяснению, начальственный гнев слегка поутих:

— Регенерация тканей больного словно у ящера, однако, все анализы в норме — никаких отклонений. Я переслал своему однокашнику на кафедру Московского ордена Ленина медицинского института историю болезни и получил телеграмму о скором прибытии высокой коллегии. Так что пару дней и будет всё ясно.

"Быть подопытной свинкой не приходилось... — медленно заскрипели мозги, — Как бы не так! В последнее время именно этим и занимаюсь, только несколько в другой, так сказать, ипостаси".

— Думаю, помощь в данном вопросе не помешает, но изысканиями вам придётся заняться в тюрьме, если начальство даст на это добро, — безапелляционно заключил капитан. — У меня приказ перевести подозреваемого в наш лазарет.

Поставил он точку и, обратившись к солдатам, скомандовал:

— Живо — носилки для транспортировки больного.

Врач открыл было рот, однако спорить не стал, видимо, опыт общения с силовиками имел. Всё бы обошлось, но вмешалась сестричка:

— Вы не имеете права, он ведь без сознания!

Капитан недоумённо поднял брови, доктор, незаметно для всех состроил лицо, дабы та прекратила. Девушка опешила и, перейдя на неуверенный шёпот, закончила:

— Ну, это же не гуманно...

— Фамилия? — процедил офицер.

— Кац... Зоя Моисеевна, — ещё более растерянным голосом пробормотала она.

Секундное замешательство и командир вновь обратился к врачу:

— Моисей Абрамович, надеюсь, слова вашей дочери продиктованы исключительно максимализмом, и обвинение в бесчеловечности приказа, основано только на нём? — пытаясь сгладить, задал вопрос офицер.

Старик облегчённо кивнул:

— Мы ведь подписали конвенцию! — опять не сдержалась сестричка.

Капитан вновь растерялся. Сами судите — свидетелей масса, если не разрулить, то донесут, тогда не поздоровится всем. В принципе, ничего такого девушка не произнесла, но это как посмотреть. Выгораживание немецкого диверсанта, пусть раненного, пусть из гуманных соображений, но всё же. Нельзя сбрасывать со счетов — тысяча девятьсот сорок второй, огромные потери, люди озлоблены. Как стало понятно, по официальной версии, я фашистский шпион — это, во-первых. А во-вторых — институт доносительства в СССР уже достаточно развит и основная масса населения, руководствуется незлобивым принципом, — начальству видней, наше дело доложить, а уж они разберутся.

— Заблуждаетесь милочка, — капитан наконец-то нашёлся, — Женевская конвенция не ратифицирована, только положение о военнопленных, впрочем, данные действия не противоречат ни тому, ни другому.

"Надо сестричку спасать", — да и командир стремлением ситуацию сгладить вызвал симпатию, поэтому я, нырнув в тело да открыв глаза, бодреньким голосом разрезал неопределённую паузу:

— О чём сыр-бор?.. Надо в тюрьму, поедем в тюрьму.

Присутствующие остолбенели, офицер дёрнул рукой к кобуре, доктор вытаращил и без того большие глаза, а его дочь растерянно брякнула:

— Вы нас подслушивали?

— Есть немного, оденусь? — подмигнув сестричке, спросил капитана. Получив кивок, откинул одеяло да сел.

— Красавица не подскажешь, где мои вещи? — обратился к девушке и увидел, как миленькое личико моментально зарделось. Она отвернулась и выскочила в коридор.

Скользнул взглядом по телу — я совсем голый. Прикрывшись, ожидаю одежду. Конвой, сняв с плеч карабины, напряжённо стоит по бокам капитана, тот сощурив глаза, меня с интересом рассматривает. Я занимаюсь тем же: на месте входного отверстия пули, новая кожа, чудеса, да и только.

"Почти как терминатор", — улыбаюсь, вращаю локтем — боли нет, лишь тянет слегка, бойцы напрягаются, я озорно им мигаю. Грозный командир открывает рот, возвращается сестричка, и он так ничего не сказав его закрывает.

— Вот, — произносит она, отдавая одежду. Я как-бы случайно дотрагиваюсь до руки и искренне говорю:

— Спасибо, красавица... — она снова рдеет, отводит взгляд и скрывается за широкой спиной капитана.

Оделся, обулся, оправился, видок получился потешный, публика — открыв рты, округлила глаза. Нет, так-то для пятнадцатого века богато весьма. А вот средь гимнастёрок и больничных халатов я выделялся: пижонские рыжие сапоги; серые суконные штаны с кожаными под цвет обуви вставками; алая, с весёленьким орнаментом по вороту и рукавам, шёлковая сорочка и как завершающий штрих лысый череп с чёрной густой бородой. Ещё со мной были ножи, их видимо конфисковали. Хорошо, что все доспехи я оставил в лесу, а то бы вообще...

За время, проведённое в средневековье, я сжёг весь жир и приобрёл сексуальный рельеф, так что получилось нечто среднее между богатырём, моджахедом и мачо. Ах, да... прихваченная для маскировки в деревне, старая плащ-палатка утратила свою актуальность, небрежно бросаю её конвоиру...

— Давай руки, нарядный ты наш, — командует офицер. Видимо прикид мой он оценил. Я, мысленно рассматривая себя со стороны, расплываюсь в улыбке.

— Ну, что ты лыбишься? — защёлкивая браслеты, интересуется командир.

— Нет, ничего. Просто представил, что ты подумал.

— И?..

— Фрицы одурели совсем, вырядив так диверсанта. Судя по твоему лицу, мне только гармошки да картуза с гвоздикой не хватает — для полноты антуража.

Служивый усмехнулся:

— Шагай, давай, разберёмся.

Прижав скованные руки к груди, я поклонился главврачу:

— Спасибо вам, уважаемый, берегите мою заступницу... — подмигнул выглядывающей из-за его плеча Зое и вышел.

Глава 3. Владимирский централ

На этот раз грузовик был посолидней, из дерева только борта кузова. Трясло нещадно — дорога не алесс, ну, и подвеска не гуд. Весь путь напряжённые бойцы, насупив брови и не снимая пальцев со спусковых крючков винтовок, грозно смотрели за моими телодвижениями. Я же пытался выработать правдоподобную отмазку, однако толком поразмышлять не удалось. Пять минут, и мы приехали, а мне пришлось остановиться на версии староверов — буду косить на члена старообрядческой общины, некогда затерянной в мещёрских лесах. Ничего лучшего не выдумал, впрочем, антураж мой в тему, в средневековье прожил около полугода, покрещусь двуперстием, поокаю, может и прокатит, главное отвести подозрение в связи с фашистами.

Как и думал, привезли меня во владимирский централ, пожалуй, самую известную тюрьму России. Старинные стены щерились в город бордовыми выбоинами кирпича. В своём времени рядом с этим местом мне доводилось бывать неоднократно, а вот внутрь попал я только сейчас. Вошли мы через главный, видимо административный корпус. Недремлющие дежурные, с почтением козырнули сопровождавшему меня капитану, подмахнули какую-то протянутую им бумажку, да быстренько нас пропустили, за турникетом конвой мой усилился ещё двумя бойцами всё с теми же винтовками.

— Руки в гору, лицом к стене, ноги шире... — грозно рыкнул офицер. Я, пожав плечами, молча выполнил приказ, исподтишка сканируя длинный коридор, да попутно зарабатывая косоглазие.

Конвоиры остались со мной, командир же скрылся за дверью ближайшего кабинета. Отсутствовал он минут пять. Только тогда, когда скованные наручниками вытянутые вверх руки стали затекать, и я уже начал скучать, он наконец-то вышел, попутно громко стукнув дверью. Чуть помолчав, офицер раздражённо бросил:

— В третий блок его, в общую....

В моём поле зрения находились двое бойцов и по выражению их лиц, я сделал вывод: "Ничего хорошего, Роман, ты там не увидишь... — тяжело вздохнул и, мысленно заключил, — Где наша не пропадала, справлюсь как-нибудь..."

— Неужели бывал у нас? — увидев мою реакцию, с удивлением в голосе заметил капитан.

— Нет, что ты, Бог миловал, — заокал я, вживаясь в роль старовера. Офицер недоумённо поднял брови и ехидненько скривил губы. В его мимике читался вопрос — с чего это я заокал, а также присутствовал интерес по поводу моей реакции. Пришлось частично удовлетворить его любопытство, про оканье промолчал, буду Ваньку валять, типа так всегда разговариваю, он просто раньше не обратил внимания, ну а по поводу реакции, ответил:

— Думал, сразу на допрос, да и дело с концом, а вы вон какие затейники, небось, к ворам меня, к прикормленным, чтоб прощупали. Что ж веди, посмотрим на ваших урок, — в свою очередь зло улыбнулся я.

— Разговорчики... — донёсся со спины истеричный голос, и следом прилетел профессиональный удар прикладом по почкам.

Перевёл дыхание, оглянулся, увидел радостно скалящуюся рожу конвоира, опухшую от частых возлияний, с бегающими вороватыми глазками — бусинками и сальной улыбкой на одутловатом лице.

— Что зыришь? Ещё захотел?.. — сощурившись, налившись кровью, со злобой выдавил тот, активно брызгая слюной.

"Да уж, нервный какой-то, чё как быстро завёлся-то? Может маньяк?.. — промелькнуло в голове и я, пытаясь разрядить атмосферу — пожал плечами, однако это её усугубило. Солдат вновь замахнулся, я зажмурившись напрягся...

— Сержант Марченко, отставить! — повысив голос, вмешался капитан, — Ты на губу захотел?..

Боец резко остановил полёт приклада, и зло прошипел:

— Двигай, давай, гнида фашистская.

Офицер на прощанье, мазнув озабоченным взглядом, удалился.

Меня сопроводили через стальные, тяжёлые двери во двор и повели в дальний угол огороженной территории. За высоким, каменным забором с колючкой поверху, оказался целый комплекс зданий. По правую руку сквозь кроны деревьев виднелся край креста колокольни князь Владимирской погостной церкви, оттуда же доносилось карканье ворон. Светило полуденное солнце. Красота — жаркий летний денёк. Миновав двор, мы зашли внутрь массивного с малюсенькими зарешёченными окнами здания, и попали в электрический сумрак.

Передав меня с рук на руки местным конвоирам, трое бойцов поспешили обратно. А вот сержант Марченко задержался, наклонившись да обильно брызгая слюной, он зло прошипел мне прямо в ухо:

— Приготовься фриц, сегодня из тебя сделают фрау... — сказав это, придурковато заржал. Затем, перебросившись парой слов с главным местным охранником и дав ему пачку папирос, как-то нехотя, но всё-таки удалился.

"Точно маньяк..."

После недолгой процедуры — имя, фамилия, год рождения и дальше — по стандартному списку, повели меня на второй этаж по железным ступеням клетки — лестницы. Впихнув в камеру, конвоир, вынув половину папирос из переданной ему сержантом пачки, бросил остатки ближайшему зеку при этом, громко, чтоб слышали все, заявил:

— Позаботьтесь об арестанте, личная просьба Марченко...

Урка, сверкнув золотым клыком, при полном отсутствии передних зубов, с улыбкой прошепелявил:

— Всё будет в наилучшем виде, начальник.

Солдат попытался закрыть дверь. Но я не дал, носком сапога удержал стальную махину и, вытянув закованные руки, жестом показал, что он кое-что забыл.

— Перебьёшься, — ухмыльнулся боец и, толкнув меня в грудь, захлопнул тяжёлую створку.

Немая сцена была не долгой. Моя персона, вся такая нарядная да в наручниках, с одной стороны камеры, квадратов тридцати, может сорока и шайка разбойников, так для себя я окрестил местный бомонд, с другой. Скользя взглядом по бандитским мордам, перекошенным подобиями улыбок, видимо в предвкушении потехи, замечаю с краю, парочку довольно вменяемых, сочувствующих лиц.