Скрамасакс (эпизод два)

Тюрин Роман Вячеславович.

г. Владимир.

Июль 2016.

СКРАМАСАКС — эпизод два.

Дорогой читатель, прошу не забывать — в основе представленного произведения лежит фантастика. Персонажи и события являются вымышленными — любые совпадения случайны. Трюки выполнены профессионалами, не пытайтесь их повторить в домашних условиях!

Часть первая:

Глава 1. Арест

"Опять началось — передышка была недолгой. Три дня и всё заново — хотя, может быть обойдётся?..

Нет. Вряд-ли. Что-то подсказывает — круговерть сия не случайна. Один вроде бы остался в прошлом...

Впрочем, о чём это я, ведь ему пофиг на такую мелочь как время.

Однако быстро он нас нашёл... а может божок не при делах?.. Просто запустился некий механизм, меня схватил и не отпускает..." — стремительно мелькают мысли, пробиваясь сквозь тяжёлое дыхание под бешеный стук сердца.

Погоня, что может быть столь же волнующим для беглеца: ночь, гулкие звуки выстрелов, вспышки из дул табельного оружия, мелькающие шпалы, и бесконечные вереницы товарных вагонов.

— Стоять! — доносится крик, — будем стрелять... — удивил, так удивил. Пуль пролетело с пяток, предупреждение же — только поступило.

"Азартные охотнички, наверняка считают, что ловят очень опасного диверсанта. Как же от них оторваться?.. Вероятно, уже всполошилась вся местная милиция. По военному времени на вокзале должен присутствовать пусть не большой, но всё-таки гарнизон, думаю, прямо сейчас и его поднимают в ружьё. Направление ведь стратегическое. От относительно благополучного востока нашей необъятной родины, до охваченного пожаром войны запада, словно кровеносная артерия струится железный поток рельс, перенося в одну сторону толпы растерянных беженцев, а в другую — свежую боевую технику да тонны боеприпасов. — Ух! Устроил я здесь суматоху..."

Сам виноват, недооценил, так сказать, исторический момент. Тупо послонявшись по окрестностям, решил забраться в товарняк да двинуть к фронту, помочь родине в борьбе за место под солнцем. А что прикажете делать?.. Отсиживаться в лесу на подножном корме?.. Бежать к Джугашвили, как предложил Серафим, со своими совсем не ясными и абсолютно не полными типа пророчествами? Бред! Что смогу рассказать?.. Была сталинградская битва, где-то примерно в сорок третьем, или донести до генералиссимуса бесценную информацию о дате великой победы, единственное, что знаю наверняка, всё же остальное лишь в общих чертах... к чему?.. Смысла не вижу. Эх, надо было лучше учиться и не прогуливать уроки истории, как-то так. Впрочем, даже если бы и помнил что-то стоящее, то до главнокомандующего доберусь навряд-ли, максимум на Берии мой путь и закончится.

"Не суть, — мысленно возвращаюсь к преследователям, — задницей чувствую — один меткий выстрел и перенесёт меня опять — хрен знает куда. А не очень-то хочется попасть, например, в каменный век. Нет уж, увольте, лучше тысяча девятьсот сорок второй тут всё — более-менее ясно".

Несусь как лось, адреналин, подобравшись к краю, расплёскивается с каждым шагом. На путях стоит с десяток составов, где-то вдалеке лают собаки, ныряю под ближайшую цистерну. Перекатываюсь под поездом и, забравшись на соседний, припускаю что есть сил, перепрыгивая через тёмные стыки вагонов.

— Бабах... Жжжж... — В считанных миллиметрах от затылка пролетает пуля. Волосы встают дыбом, мурашки толпой проносятся по телу. Вжимаю голову в плечи, едва не упав шарахаюсь, всё же остаюсь на ногах, пригибаюсь да вновь ускоряюсь. Аура окружающего становится значительно интенсивней, видимо вновь открылись новые возможности организма. Увы, анализировать времени нет.

"Неудачная идея, надо спускаться", — на фоне июльского ночного неба мой силуэт как на ладони. Очередной выстрел... Не задумываясь, прыгаю.

В полёте осознаю: "Сейчас по-любому переломаюсь". — Однако случается чудо: перед самой землёй тело независимо от мозга, даже ему вопреки, группируется и пару раз перекатывается через плечо.

"Здорово получилось, опять повезло", — констатирует сознание. Новая вспышка, гулкий звук взрыва пороховых газов и поджатые ноги выстреливают телом аккурат меж колёсных пар состава. В то место где я мгновением раньше изображал акробата хлёстко ударяет пуля, рикошетит в цистерну, на землю льётся жидкость, острый запах бензина выводит меня из ступора, рывок...

Остервенелый лай уже ближе и что больше всего напрягает — прямо по курсу. Окружили — загоняют как кабана. С ностальгией вспоминается убитый мной боров, с которого началась вся эта история, резко торможу, щебёнка брызжет из-под каблуков. На меня несётся крупная овчарка, видать тут она основная, товарки её брешут вдали, до этой же псины, пару прыжков и вцепится мёртвой хваткой. Опять тело идёт наперекор мозгу, чувствую — ум даёт команду пустить в ход скрамасакс, однако рука, игнорируя приказ, выкидывается открытой ладонью в сторону зверя и сознание непроизвольно выбрасывает клубок силы. Собака в торможении идёт юзом останавливается, начинает скулить и задом пятится в тень.

"Ни хрена себе! Как же так вышло?.. Потом, всё потом, разбираться совершенно некогда..."

"Почему я сразу не остановился, когда впервые услышал слово стоять? Вместо того чтобы застыть, поднять руки, и сдастся властям, как испуганный заяц — чисто на инстинктах, припустил вовсю прыть. Ну, чего бы они мне сделали?.. Допросили бы, пробили бы по базам, ничего бы не нашли и отправили либо в лагерь, либо на фронт, скорее — второе, чего я, собственно, и добивался. Теперь же: в лучшем случае каторга, в худшем — к стенке. Как я помню — здесь всё достаточно просто. Однако с другой стороны по Серафиминому учению поступил я правильно — в связи с отсутствием времени да полной неожиданностью, не подключая мозг, интуитивно выбрал бег.

Всё произошло, как произошло, значит — по-другому быть не могло. Логично? — Логично, тем более это опять вписывается всё в ту же концепцию — смиряйся, плыви по течению... — отгоняя тревожные думы, трясу головой. — Дёргай, Роман, к Клязьме, плаваешь ты не плохо, если значительно оторвёшься — шанс уйти неплохой".

Пути редко-редко освещены фонарями, где-то справа, видимо на разгрузке, бьют в землю прожектора. В отличии от преследователей мне прекрасно всё видно, здорово помогает изменённое состояние сознания — аура окружающего, чуть подсвечивая действительность, красиво играет полутонами, увы — не до любования. От противно визгливой трели милицейского свистка, вздрагиваю, нога попадает в какую-то ямку, подворачивается... В последний момент группируюсь и вновь кувыркаюсь на другую сторону состава.

Вскакиваю: "Уф... пронесло..." — только подумал, и на тебе... мощный толчок под лопатку. Ударом тело разворачивает на триста шестьдесят градусов, колени подгибаются, в ушах стремительно нарастает гулкий шум, перед глазами мелькают кроваво красные круги. Падаю...

"Пипец котёнку, больше гадить не буду... куда же меня забросит в этот раз?.." — проносится последняя мысль и накатывает тьма.

Неделей ранее:

Битва в тысяча четыреста пятьдесят четвёртом с приспешниками тьмы за рай закончилась нашей победой — скрамасакс разминирован, планы Одина рухнули. Однако с другой стороны картина смотрелась не совсем радужно: ватага распалась — я, Беляш да Серафим, демоном Алконостом были утащены, как оказалось, в будущее, Аника же с Атанасом остались в пятнадцатом веке, и их дальнейшая судьба вызывала нешуточные опасения.

В новой реальности, увидев эскадрилью немецких бомбардировщиков, мы поняли — попадос...

Сидим, значит, на травке да осмысливаем новости. Светит полуденное солнышко, весело щебечут лесные пташки, ласковый ветерок обвивает лицо. По ощущениям — середина лета.

Волк, нас оставив, потрусил в чащу.

То, что на дворе второй год войны мы выяснили у местных практически сразу.

Переварив увиденную картину — низко летящих фашистских самолётов, и чуть придя в норму, я начал в общих чертах рассказывать батюшке Серафиму о Великой Отечественной. Старец смурнел на глазах, как всегда, на самом интересном, мой монолог бесцеремонно прервали. Где-то на середине повествования лесную идиллию разорвал отчаянный визг.

Мы вскочили, стартанули на голос и обнаружили следующее: прижавшись спинами к стволу огромной сосны, закрываясь полупустыми корзинками, с ужасом застывшим на детских лицах замерли два подростка, лет по десять — двенадцать. Суматоху вызвал Беляш, тот сидел напротив и, склонив голову набок, с интересом их разглядывал.

Девчонки, увидев Серафима, громко выдохнули, надо заметить, старец, имея облик доброго дедушки, у всех неизменно вызывал беспричинное расположение даже при беглом взгляде. Когда же подростки обнаружили меня, то я увидел, как неестественное расширение глаз может с лихвой компенсировать необычайную вытянутость лиц. Ну да, я же весь в железе, хоть при перемещении из реальности в реальность крови на одежде не осталось, все дырки исчезли, однако видок был ещё тот...

Бородатый, лысый мужик в поблёскивающем сталью куяке, с зажатыми в обеих руках ножами, неожиданно выскакивает из-за деревьев... для двадцатого века картина, мягко говоря, нестандартная, тут кто хочешь — обделается. Катана Будды осталась в прошлом, надеюсь — Анике она сослужит добрую службу, а вот скрамасаксы Перуна батюшка во время погребения бесчисленных душ положил в бездонный карман подрясника и они перенеслись вместе с нами.

— Белый, зачем детей испугал? Иди сюда! — разобравшись в ситуации, расслабившись, крикнул я волку и, подзывая того, похлопал себя по бедру. Зверь потрусил ко мне, старец направился к девочкам. Подростки громко выдохнули и словно у них из позвоночника вынули штырь брякнулись на пятую точку. Ручонки тряслись, выпученные, испуганные глазищи недоумённо хлопали — колбасило детей не по-детски.

— Ну что же вы, красавицы, испугались?.. Это Беляш — он хороший, зверь вас не тронет. Давайте знакомиться, меня Серафимом зовут, а дядьку... — старик указал на меня, — Романом кличут, хоть тот с виду грозен, однако добрейшей души человек...

"Ну, тут он по-любому преувеличивает..." — я, виновато улыбнувшись, подошёл ближе, и также как старец сел на мох по-турецки. Волк лёг рядом, положил голову мне на колени да просительно глянул в глаза. Только я приступил к почёсываниям, довольное урчание вмиг наполнило округу. На худеньких подростковых личиках и без того огромные глазища снова вытаращились, на этот раз с неподдельным интересом.

— А можно его погладить? — после продолжительной паузы, видимо справившись со страхом, под напором любопытства, выпалила рыжая и, испугавшись сказанного, прикусила губу. Я пожал плечами, прекратил теребить Беляша и кивнул тому на девчонок. Волк обречённо вздохнул, встал и нехотя к ним подошёл. Просительно ткнулся носом в плечо испуганного ребёнка — типа сама же просила. Не дыша, девочка приступила к сей процедуре, он вновь заурчал и несмелая, но счастливая детская улыбка озарила округу. Вторая пигалица также не справившись с искушением робко присоединилась к подруге. Зверь, пребывая в полном восторге, счастливо млел.

Анна и Мария, так звали наших лесных красавиц, оказались двойняшками, жительницами деревни Толстово, она и в моём времени аккурат крайняя перед дремучим массивом леса. Не большое поселение на пятнадцать дворов относилось к Головинскому совхозу. Из мужиков в деревне остались три деда, один безногий калека, да ещё какой-то бобыль, при помощи связей откосивший от службы. Подростки друг на друга были совсем не похожи, одна — шебутная, огненно-рыжая, вся в веснушках оторва; другая — полная противоположность: тёмно-русые волосы, огромные карие глаза и застенчивый нрав. Как позже выяснилось, Машка пошла в мать, ну, а Анька — в отца. От них-то мы и узнали о местных реалиях.

Поначалу вызвавший в подростках жуткий испуг Беляш после нескольких минут поглаживания привёл детей в полный восторг, они немного расслабились — надо думать здоровенный волчара, а ластится словно кот. Серафим, это подметив, поспешил закрепить поменявшийся их настрой и, солгав, что мы потерявшиеся путники, пришедшие издалека, окончательно успокоил девчонок. Впрочем, почему солгав, лжи ничуть в словах старика не имелось.

Около часа мы болтали обо всём и ни о чём одновременно. Дабы снова не испугать девчонок да избежать встречного любопытства, попутно, исподволь, задавая вопросы, аккуратненько узнали действительность. Под конец осмелевшие сёстры позвали нас в гости. Мы вежливо отказались, сказав, что не хотим их стеснять и поживём пару дней на полянке с дубом, благо погода пока великолепна. В ответ, вновь увидев вытянувшиеся лица и выпученные глаза, услышали следующее:

— Место там нехорошее, люди там погибают, то зверь разорвёт, то молнией стукнет, то непонятно что, просто беспричинная смерть.

"Да уж, знакомая ситуация..." — подумалось мне, а двойняшки, перебивая друг друга продолжили:

— Говорят, раньше под дубом в землянке баба Яга обитала. Позже за какое-то страшное чародейство колдунью сожгли, но дух её так там и бродит...

"Не наша ли это навка бесчинствует?.. — зацепившийся за информацию мозг, стал сопоставлять известные факты. Хоть мне казалось, что дух её я упокоил, однако дед поднимет мятежную душу лишь через семьдесят лет... наверняка ведь она хулиганит..."

Девчонки попросили разрешения завтра навестить Беляша — Серафим дал добро, те восторженно щебеча, ушли. Мы остались — решили пару дней перекантоваться в лесу подумать над планом.

* * *

Напомнив батюшке об истории с навкой и высказав опасение по данному поводу, в ответ я услышал, как выяснилось из последующего повествования, очередной скупой урок:

— Во многих страхах, многие печали, — он перефразировал крылатую фразу царя Соломона, и сокрушённо вздохнул. — Переживаешь о многом, расслабься — Богу доверься. Он в обиду не даст, даже если что и произойдёт с виду не очень приятное, при правильной на это реакции приведёт исключительно к благу, всё по воле Его, смирись и страхи уйдут.

Старец на мгновенье умолк, затем вновь тяжело вздохнув, выдал экскурс в библейскую историю:

— В раю смерти не было, страхов тоже, лишь при грехопадении они появились и самый главный из них — боязнь смерти. С тех пор ими напитана вся наша жизнь, мы страшимся того, боимся сего, тем самым разжигая смятение и глубже загоняя себя в ад. Вот только представь — ты ничего не боишься, нет колебаний, сомнений, есть лишь уверенность. Как изменится жизнь?..

Осмысливая услышанное, мозг заключил: "А ведь и впрямь, не будет страхов и прочего существование станет совершенно другим, по крайней мере, комфортней. Однако осознать вред боязни — ничто, изгнать её из души — вот в чём проблема, я вообще не уверен, что такое по силам".

— Да, это не просто, — Серафим качнул головой, — мыслимо сие лишь смирившись, смирение же основа покоя и противоположно гордыни. Возгордившийся ангел, в итоге — стал бесом.

Судя по интонации, старик данным высказыванием попытался подвести в разговоре черту, однако увидев на моём лице муки разума, он выдал, как думал, постскриптум:

— Соедини разделённую душу, в целостном человеке нет места страху, смирение тебе в этом поможет.

Сказанное старцем интриговало, увы, вводных данных мне не хватало. Пытливый ум ни в какую не хотел поставить точку в беседе и я, невзирая на очевидное желание Серафима закончить, бесцеремонно продолжил:

— В моём времени то, что ты сейчас объяснял, называют не страхом смерти, а инстинктом самосохранения, но тут ты прав — он, пожалуй, важнейший.

Ответом мне была вязкая тишина, робко разрезаемая звуками летнего леса, да нахмуренные брови собеседника.

Старик, размышляя, долго молчал, я решил, что он тупо меня игнорирует, однако вскоре тот сдался. После довольно продолжительной паузы, Серафим утвердительно кивнул своим мыслям и на меня полился новый поток сокровенных и в тоже время очевидных знаний:

— Интересное словечко инстинкт, надобно будет запомнить. Латынь?..

— Не знаю...

— Естество человеческое имеет невообразимую власть над душой. Природа людская заложена с помощью слова. Первая заповедь: "плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею..." стала ядром всех, как ты нарёк их, инстинктов. Вероятность её не исполнить, по грехопадении и породила все страхи. Так появились основы — самосохранение, продолжение рода и власть. Изначально служили они благой только цели.

Однако впоследствии мы всё извратили — естество наше стало без образа. Взять, например инстинкт продолжения рода — под действием греха он обратился в похоть. Бойцы, взявшие город на меч, первым делом насилуют женщин, помимо плотской услады, подсознательно стремясь исполнить первейшую заповедь — плодитесь и размножайтесь. Отвратительно сие.

Падший человек совершает много мерзких поступков, но Господь всё направляет во благо — семя сильнейших живёт. Не было бы этого важнейшего для тела закона, — старик интонацией выделил предпоследнее слово, — Земля давно бы стала безлюдной. Потеряв рай, люди боятся утратить и Землю — страх стал нашей натурой... в общих чертах, вроде бы так...

Последовала театральная пауза, в этот раз, видимо для того, чтобы я глубже проникся, затем Серафим свернул, как мне сперва показалось, несколько в сторону:

— Инстинкты, повторюсь, человек получил в раю — до грехопадения, — голос собеседника наполнился поучительными нотками. — Однако с яблоком всё изменилось, и уже на земле Творец через Моисея передал правила, они усмиряли искажённые основы-инстинкты. Четыре первых из них адресовал Он душе, там всё о жизни духовной, остальные же шесть, направил непосредственно мозгу — о бренном теле они. Распоряжение, полученное напрямую в раю, имеет над нами большую силу.

Очередной вздох, старческое кряхтение.

— Вернёмся к похоти, — вынырнул собеседник из дум. — Естество согласно заповеди требует продолжение рода и порой игнорирует более поздние, так называемые Моисеевы наставления, однако отвечать придётся за всё.

Мозаика разрозненной информации под действием логики потихоньку складывалась в целостную картину. Нет, теософию батюшки я не разделял, тем более она, как мне казалось, к классическому православию имела косвенное отношение, по крайней мере, к тому христианству, что утвердилось на территории России в двадцать первом веке. То ли вера под бременем веков так сильно изменилась, то ли батюшка изначально был, мягко говоря, еретиком — не знаю. Впрочем, Прохора Алексеевича ему не догнать, того, попади он в Европу, на костре бы сожгли — по-любому. С другой стороны надо откровенно признать — наука обоих наставников очень, очень сильная штука и для меня особо не имеет значения, на какой философской основе та зиждется, важен эффект. Подогнать библейский сюжет под объяснения мистических феноменов человеческой сути, думаю, вообще, не проблема.

— Без разницы как сие называется, — неспешно продолжил старик, — следование заповеди — плодитесь и размножайтесь, или инстинктом продолжения рода. Важно исполнять все законы — без исключения. Сейчас, что мы наблюдаем?.. Разум печётся о теле, сердце о духе. В голове бодрствует заповедь — выживи, продолжи род, стань вожаком, в сердце спят правила — не убей, не укради, не прелюбодействуй... Лишь при существенном противоречии частей разделённой души правила просыпаются, и ты чувствуешь либо стыд, либо терзания совести, а при абсолютном согласии, что происходит значительно реже, — радость, счастье, любовь. Соедини себя познаешь гармонию, и страхи уйдут...

Накатила вязкая, тягучая тишина, даже звуки леса куда-то исчезли, на этот раз старик решил завершить разговор уже окончательно, он отмахнулся от очередного вопроса, безапелляционным заключением: — Пожалуй, помолюсь, попрошу наставления, — да отвернулся.

Я уже было обрадовался, подумал: "Может, вновь попаду в райские чертоги". Увы, последовал суровый облом — Серафим прогнал на охоту. По-видимому, он как-то почувствовал мой настрой и, зная, что при удачном опыте без памяти валяться буду несколько суток, решил не рисковать.

* * *

"На охоту, блин... а с чем?. Из оружия только ножи, что же — придётся метать, авось, что добуду, уже почти вечер и подкрепиться не помешает".

В итоге, притащив упитанного зайца, выручил меня Беляш, я же распугал всё зверьё и не то чтобы ни в кого не попал, но даже никого не увидел. Прохор Алексеевич так с поршнями и не познакомил — сам виноват, надо было напомнить.

Гуляя по лесу и размышляя о ситуации, решился двинуть на фронт, повоевать за отечество. Взвесив все за и против, сделал вывод — родине по-любому надо помочь. Может, с дедами пересекусь. Один из предков, как помню, был танкистом, а вот где воевал — мне неизвестно. С другим выходило попроще: отец матери участвовал в Финской компании и, отслужив Великую Отечественную командиром расчёта ПТР на Карельском фронте, закончил войну в Кёнигсберге. Его найти, шанс имелся.

Дотемна побродив по окрестностям и распугав всю местную дичь, я вернулся на полянку к уже горящему костру и почти зажаренному зайцу. Поужинали молча, Серафим грибным шашлыком, я несолёной дичью.

— Ну что, надумал сражаться? — насытившись, неожиданно выдал старик.

— А ты, предлагаешь другое? — я ответил задумчиво.

— Понимаешь в чём дело, это война не народов, это брань убеждений, схожих по содержанию, но противоположных по духу.

— Белиберда какая-то... — встряхнув головой, я в непонятках вытаращился на собеседника. Тот хмыкнул и шире раскрыл свою мысль:

— Ежели у фашистов во главе угла стоит нация — только арийцы благодаря собственной исключительности имеют право на существование в комфортных условиях, то у коммунистов на первом месте находится классовая основа — лишь рабочие, чей труд очевиден, имеют право на жизнь. Однако в обоих случаях все кто не вписывается в теоретические требования, являются паразитами и подлежат либо исправлению, либо уничтожению.

По сути своей идеология ни что иное, как мысль, идея, поддерживаемая людскими массами, искренне верующими в выдуманное лидерами. Главный же бой идёт в умах, между ангелами-хранителями и демонами-искусителями.

— Постой, ты утверждал, что Земля принадлежит лишь человеку и духам в наш мир путь заказан?

— Опять ты всё перепутал, ну, хорошо — давай перейду на Прохоровские термины, эгрегоры тебя устроят?

— Вполне, теперь мысль примерно ясна, но я не пойму — к чему ты ведёшь?

— Война закончится лишь при безусловной капитуляции одного из помощников и это должно произойти в головах. Адепты должны осознать чудовищность данной идеи. Поскольку, мы с тобой русские, то надо приложить максимум усилий для исправления эгрегора коммунизма. Только почувствовав правильность изменённой теории да укрепившись в вере одержишь победу. А немцы, как я понял, бесчеловечными действиями сами разрушат истинность идеологической конструкции и эгрегор фашизма перестанет существовать.

— Ты заблуждаешься и в двадцать первом веке, спустя семьдесят лет, призрак нацизма будет бродить по Европе.

— Правильно — миру надобно равновесие, поэтому фашизм в вашем времени перешёл из категории ангелов-хранителей в разряд демонов-искусителей. Впрочем, также как коммунизм...

Понимаешь, в чём дело?.. Все эти на первый взгляд не плохие, справедливые идеи неизбежно приводят к чудовищным результатам. Человечество никак не может смириться с потерей эдема и, непрестанно совершая такие попытки, пытается воссоздать его на земле, в итоге ад становится глубже.

Наконец догнав его мысль, я вслух рассудил:

— На войне без солдата никак, попробую погеройствовать, может, и приближу победу.

— Сам смотри. Однако запомни — войны выигрывают не герои, но полководцы. Храбрецы лишь поднимают дух других бойцов, впрочем, это не маловажно, так как вера в победу благодаря их примеру, становится интенсивней, за счёт чего общий ангел-хранитель растёт, основа победы исключительно в этом.

— Как так?

— Ну, ты и твердолобый... Что необходимо для выигрыша? — Серафим раздражённо задал вопрос и сам на него же ответил, — Как мне видится главное тут везение. Будь то удача в планировании операции, будь то в грамотно подобранном месте, да даже в героизме отдельных бойцов, всё в совокупности и приносит победу. В истории было множество примеров, когда сильнейшее войско терпело поражение от более слабого противника. При этом заслуг полководцев никто не умаляет, просто ценность их в удачливости, точнее в правильности мысли толкающей в бой. Как результат — везение, что в свою очередь, заслуга ангела-хранителя той теоретической основы, которая его и ведёт. При слабом помощнике мощная армия неминуемо проиграет.

Для того чтобы идея пребывала в силе она должна быть правильной, лишь только тогда люди искренне, повторяю — искренне, не путай с фанатизмом, поверят в неё. А дальше даже тебе должно быть всё ясно — множество людей стремящихся к цели, сильная вера и как результат — могучий ангел-хранитель — везение, удача, победа...

"Интересная мысль, информационная война, развязанная в моём времени западом России, не имеет ли в основе своей этих самых эгрегоров? Вполне может быть..." — проанализировал я мысленно, вслух же сказал:

— Хорошо, понял тебя, не продолжай, иначе крыша взорвётся да забрызгает округу мозгами, дай передохнуть, итак — не разум, а каша.

Останавливая мыслительный процесс, я встряхнул головой и перешёл к насущному:

— Так... конкретно, какие у тебя предложения?

— Дабы главенствующая идеология изменилась надо повлиять на элиту, лучше непосредственно на товарища Сталина, — точно не слыша просьбы, старик продолжил грузить. — Я тут разузнал о жизни верховного и понял: человек он по сути своей не плохой, жертвенный, справедливый, из-за этого его и выгнали из семинарии. Если бы в духовном училище на тот момент был Божий дух, то Иосиф вполне мог бы стать хорошим священником, к сожалению, в те времена по всей империи был беспредел.

"Вот ведь старик, это его помолимся, как посещение википедии, только покруче..."

Серафим вздохнул тяжело и сокрушённо заметил:

— Ну, Бог с этим со всем, что Господь не делает — к лучшему...

— Это как? — не сдержавшись, выпалил я. — Зверское убийство владыки Феофана, тысячи тысяч невинных жертв революции, гражданской войны, да и Великой Отечественной — к лучшему?.. Чего-то я не понимаю...

— Ты вообще мало что разумеешь, вроде научился многому, а элементарных вещей не постиг. Феофан умер мучеником — попал в рай... — старик начал загибать пальцы. Безвинные жертвы оказались там же. Изверги понесли законное воздаяние. Народ, пройдя через многочисленные невзгоды, закалился — стал чище. Смерть — не конец, она лишь шаг на пути под названием жизнь...

— Ну, если с такой точки зрения, то, наверное, да... — спустя пару секунд осмысления, я пробормотал себе в бороду.

— Так вот, — старик вернулся к сути беседы, — я останусь буду молиться о вразумлении власть предержащих — надо вернуть людям их веру, ну а ты — делай, что скажет внутренний голос. Соедини ум с сердцем, да послушай его.

Серафим, палочкой пошевелил угли, параллельно о чём-то размышляя и в свойственной ему манере, неожиданно закончил разговор следующей фразой:

— Если на пути возникнет препятствие, не стучи лбом в закрытые ворота, смирись — поищи другую дорогу, плыви по течению и будь уверен — тебя ведёт сам Господь. Смирение — великое благо, помни об этом, себя береги ...

Внутренний голос, так и не услышав, через пару дней я ушёл. Батюшка сказав, что за меня будет молиться, благословил да отпустил, сам же остался с сёстрами и их матерью в деревеньке Толстово. Беляш на вопрос, пойдёт ли со мной, отрицательно мотнул головой и ободряюще глянул в глаза.

Во Владимир добрался я на попутке, не знаю, что это была за машина, фанерный кузов весьма впечатлил. Когда же узнал от молодого весёлого парнишки — шофёра, что данный агрегат работает на дровах, то вообще, выпал в осадок.

Достиг вокзала без приключений, затерялся в толпе беженцев и под покровом ночи попытался залезть в идущий к фронту состав.

Глава 2. Госпиталь

Какой-то закуток, кровать, стул, усатый мужичок с винтовкой и я блин... такой красавчик, рассматриваю обстановку сквозь чуть приоткрытые веки: "Странно — плечо почти не болит, потягивает немного и всё".

Перейдя в изменённое состояние, сразу почувствовал, как энергия от сердца ручейком струится в рану, связывая разорванные мышцы и наращивая повреждённые сосуды: "Вона как! Организм уже сам, без команды, манипулирует силой". По-видимому — отверстие сквозное и кости не пострадали...

"Сколько же я провалялся? Стопудово — не день и не два. А где всё это время был разум? Нет, не помню — выстрел и кромешная тьма..."

Чувство того, что упускаю нечто важное, заставило непроизвольно дёрнуться. Караульный мой встрепенулся, привстал, я затих.

"Пожалуй, немного ещё полежу. Нет, покину-ка тело, полетаю, разузнаю, так сказать, обстановку".

Да уж, к этому невозможно привыкнуть. Необыкновенная лёгкость, восторг и восхищение захватили всю мою сущность. Летел я по коридору госпиталя меж раскладушек с ранеными, народу полно, бойцы в основном средней тяжести, ну да... передовая-то далеко, тяжёлых не довезти, а лёгкие остались к фронту поближе.

Скользя по проходу, засмотрелся на молодого парня, почти пацана, лет восемнадцати: "Не повезло парнишке, на одной ноге не повоюешь, да и не танцевать ему больше". — Отвлёкшись, потерял бдительность и...

— Охренеть, — невольно вырвался возглас. Я натолкнулся на юную сестричку и, пройдя сквозь её тело, мельком увидел внутренности. Всё произошло в мгновение, однако картина весьма впечатлила: желтоватые кости, волокна мышц, нервные переплетения да кроваво красное сердце мощными толчками гоняло кровь... секунда — я вышел.

Девушка, что-то почувствовав, встрепенулась, непонимающе глянула по сторонам, обернулась и испуганно ускорила шаг.

"Странно — со снегирём было совсем по-другому, без визуальных эффектов, сразу борьба наших сознаний и победа сильнейшего, тут же разумы даже не пересеклись. Ну да, Серафим говорил — в человека, как ни старайся, не вселишься..."

С улицы донёсся звук мотора. Я выглянул в окно: к крыльцу госпиталя подкатил грузовик, не дождавшись полной остановки из кабины выскочил офицер, погон нет, только петлицы, я в них не разбираюсь, и звание его осталось загадкой.

"По мою душу, определённо..." — уверенность полная. Батюшка во время одной из бесед пытался донести — внутренним чувствам верить необходимо, но только после фильтровки, как это делать я до сих пор так и не понял, нет, теория очевидна, а вот с практикой пока полный провал. Дай Бог памяти, что он там говорил: "Главное, держа сознание в сердце, внимать совести..." вроде бы — всё. Как-то — туманно, однако ничего не поделать, старец не Прохор — молчалив и это, вообще, мягко сказать.

"Вот и конвой, — из кузова спрыгнули два солдата, и вся троица стремительно направилась в здание. — В тело возвращаться повременю, посмотрю, да послушаю, авось, узнаю что интересное..."

К служивым я подлетел аккурат, когда офицер отдал приказ:

— Григоренко, найди главврача.

Рядовой, громко стуча каблуками, скрылся за поворотом. Минуту спустя командир стоял у моей койки. Увидев начальство, сторож вскочил, вытянулся, отрапортовал:

— Товарищ капитан, арестованный в себя не приходил.

— Понятно... — задумчиво ответил тот, и жестом показал бойцу удалиться. Боец пулей исполнил приказ, причём, с явной радостью, видимо бедолаге дюже хотелось курить, пост же оставлять он боялся. Только солдат удалился, появился врач с медсестрой и бойцом Григоренко — в моём закутке вновь стало тесно.

— Как состояние арестованного? — немедля спросил у того офицер.

— Сами смотрите, случай скажу уникальный, поверьте, молодой человек, я с таким никогда не сталкивался, а опыта смею заверить достаточно, во время Империалистической всякое видел...

— Милочка, — обратился врач к санитарке, — снимите больному повязку.

Медсестра тут же приступила к сей процедуре, и это была именно та барышня, через тело которой я только недавно имел неосторожность пройти. Стройная фигура, миловидное личико с тонкими чертами да высокими скулами, большие глаза, чуть припухлые губы, и даже носик с небольшой горбинкой, внося некую изюминку в созданный природой шедевр, нисколько её не портил.

С силой оторвав от красавицы взор, перенёс внимание на эскулапа. Старику за шестьдесят, худой, тщедушный телесно, взгляд сильный, пронзительный, совершенно седые кучерявые волосы и чуть навыкат глаза свидетельствовали о принадлежности доктора к богоизбранному народу.

"Интересно, почему меж евреев так много врачей?.. Впрочем, не только врачей, также музыкантов, ювелиров, банкиров... — начал я размышлять на отвлечённую тему. — Нет, наверняка средь иудеев в процентном отношении представителей разных профессий столько, сколько в прочих народах, только они практически все поголовно достигают вершин мастерства..."

— Вот, молодой человек, что мы видим?.. — вывел меня из раздумий чуть хриплый, с лёгкой картавинкой голос профессора. В том, что врач им являлся, я почему-то был абсолютно уверен.

Заинтригованный, вместе со всеми я подвинулся ближе да от изумления невольно присвистнул — на месте входного отверстия пули розовела новая кожа: "Да уж, дела! Это сколько ж я лежал без сознания?.."

— Смею заметить — минуло меньше недели! — ответил на безмолвный вопрос эскулап.

Капитан в растерянности, сняв фуражку, почесал затылок. Один из конвоиров тот самый Григоренко на автомате перекрестился, данное обстоятельство привело собравшихся в чувство, и офицер грозно рявкнул:

— Отставить! Ты, что тут устроил?!

— Виноват, больше не повторится, само как-то вышло, — вытянувшись в струнку, стал быстро оправдываться подчинённый.

"Ах, ну да, в настоящий исторический момент религия — опиум для народа..."

Доктор торопливо приступил к объяснению, начальственный гнев слегка поутих:

— Регенерация тканей больного словно у ящера, однако, все анализы в норме — никаких отклонений. Я переслал своему однокашнику на кафедру Московского ордена Ленина медицинского института историю болезни и получил телеграмму о скором прибытии высокой коллегии. Так что пару дней и будет всё ясно.

"Быть подопытной свинкой не приходилось... — медленно заскрипели мозги, — Как бы не так! В последнее время именно этим и занимаюсь, только несколько в другой, так сказать, ипостаси".

— Думаю, помощь в данном вопросе не помешает, но изысканиями вам придётся заняться в тюрьме, если начальство даст на это добро, — безапелляционно заключил капитан. — У меня приказ перевести подозреваемого в наш лазарет.

Поставил он точку и, обратившись к солдатам, скомандовал:

— Живо — носилки для транспортировки больного.

Врач открыл было рот, однако спорить не стал, видимо, опыт общения с силовиками имел. Всё бы обошлось, но вмешалась сестричка:

— Вы не имеете права, он ведь без сознания!

Капитан недоумённо поднял брови, доктор, незаметно для всех состроил лицо, дабы та прекратила. Девушка опешила и, перейдя на неуверенный шёпот, закончила:

— Ну, это же не гуманно...

— Фамилия? — процедил офицер.

— Кац... Зоя Моисеевна, — ещё более растерянным голосом пробормотала она.

Секундное замешательство и командир вновь обратился к врачу:

— Моисей Абрамович, надеюсь, слова вашей дочери продиктованы исключительно максимализмом, и обвинение в бесчеловечности приказа, основано только на нём? — пытаясь сгладить, задал вопрос офицер.

Старик облегчённо кивнул:

— Мы ведь подписали конвенцию! — опять не сдержалась сестричка.

Капитан вновь растерялся. Сами судите — свидетелей масса, если не разрулить, то донесут, тогда не поздоровится всем. В принципе, ничего такого девушка не произнесла, но это как посмотреть. Выгораживание немецкого диверсанта, пусть раненного, пусть из гуманных соображений, но всё же. Нельзя сбрасывать со счетов — тысяча девятьсот сорок второй, огромные потери, люди озлоблены. Как стало понятно, по официальной версии, я фашистский шпион — это, во-первых. А во-вторых — институт доносительства в СССР уже достаточно развит и основная масса населения, руководствуется незлобивым принципом, — начальству видней, наше дело доложить, а уж они разберутся.

— Заблуждаетесь милочка, — капитан наконец-то нашёлся, — Женевская конвенция не ратифицирована, только положение о военнопленных, впрочем, данные действия не противоречат ни тому, ни другому.

"Надо сестричку спасать", — да и командир стремлением ситуацию сгладить вызвал симпатию, поэтому я, нырнув в тело да открыв глаза, бодреньким голосом разрезал неопределённую паузу:

— О чём сыр-бор?.. Надо в тюрьму, поедем в тюрьму.

Присутствующие остолбенели, офицер дёрнул рукой к кобуре, доктор вытаращил и без того большие глаза, а его дочь растерянно брякнула:

— Вы нас подслушивали?

— Есть немного, оденусь? — подмигнув сестричке, спросил капитана. Получив кивок, откинул одеяло да сел.

— Красавица не подскажешь, где мои вещи? — обратился к девушке и увидел, как миленькое личико моментально зарделось. Она отвернулась и выскочила в коридор.

Скользнул взглядом по телу — я совсем голый. Прикрывшись, ожидаю одежду. Конвой, сняв с плеч карабины, напряжённо стоит по бокам капитана, тот сощурив глаза, меня с интересом рассматривает. Я занимаюсь тем же: на месте входного отверстия пули, новая кожа, чудеса, да и только.

"Почти как терминатор", — улыбаюсь, вращаю локтем — боли нет, лишь тянет слегка, бойцы напрягаются, я озорно им мигаю. Грозный командир открывает рот, возвращается сестричка, и он так ничего не сказав его закрывает.

— Вот, — произносит она, отдавая одежду. Я как-бы случайно дотрагиваюсь до руки и искренне говорю:

— Спасибо, красавица... — она снова рдеет, отводит взгляд и скрывается за широкой спиной капитана.

Оделся, обулся, оправился, видок получился потешный, публика — открыв рты, округлила глаза. Нет, так-то для пятнадцатого века богато весьма. А вот средь гимнастёрок и больничных халатов я выделялся: пижонские рыжие сапоги; серые суконные штаны с кожаными под цвет обуви вставками; алая, с весёленьким орнаментом по вороту и рукавам, шёлковая сорочка и как завершающий штрих лысый череп с чёрной густой бородой. Ещё со мной были ножи, их видимо конфисковали. Хорошо, что все доспехи я оставил в лесу, а то бы вообще...

За время, проведённое в средневековье, я сжёг весь жир и приобрёл сексуальный рельеф, так что получилось нечто среднее между богатырём, моджахедом и мачо. Ах, да... прихваченная для маскировки в деревне, старая плащ-палатка утратила свою актуальность, небрежно бросаю её конвоиру...

— Давай руки, нарядный ты наш, — командует офицер. Видимо прикид мой он оценил. Я, мысленно рассматривая себя со стороны, расплываюсь в улыбке.

— Ну, что ты лыбишься? — защёлкивая браслеты, интересуется командир.

— Нет, ничего. Просто представил, что ты подумал.

— И?..

— Фрицы одурели совсем, вырядив так диверсанта. Судя по твоему лицу, мне только гармошки да картуза с гвоздикой не хватает — для полноты антуража.

Служивый усмехнулся:

— Шагай, давай, разберёмся.

Прижав скованные руки к груди, я поклонился главврачу:

— Спасибо вам, уважаемый, берегите мою заступницу... — подмигнул выглядывающей из-за его плеча Зое и вышел.

Глава 3. Владимирский централ

На этот раз грузовик был посолидней, из дерева только борта кузова. Трясло нещадно — дорога не алесс, ну, и подвеска не гуд. Весь путь напряжённые бойцы, насупив брови и не снимая пальцев со спусковых крючков винтовок, грозно смотрели за моими телодвижениями. Я же пытался выработать правдоподобную отмазку, однако толком поразмышлять не удалось. Пять минут, и мы приехали, а мне пришлось остановиться на версии староверов — буду косить на члена старообрядческой общины, некогда затерянной в мещёрских лесах. Ничего лучшего не выдумал, впрочем, антураж мой в тему, в средневековье прожил около полугода, покрещусь двуперстием, поокаю, может и прокатит, главное отвести подозрение в связи с фашистами.

Как и думал, привезли меня во владимирский централ, пожалуй, самую известную тюрьму России. Старинные стены щерились в город бордовыми выбоинами кирпича. В своём времени рядом с этим местом мне доводилось бывать неоднократно, а вот внутрь попал я только сейчас. Вошли мы через главный, видимо административный корпус. Недремлющие дежурные, с почтением козырнули сопровождавшему меня капитану, подмахнули какую-то протянутую им бумажку, да быстренько нас пропустили, за турникетом конвой мой усилился ещё двумя бойцами всё с теми же винтовками.

— Руки в гору, лицом к стене, ноги шире... — грозно рыкнул офицер. Я, пожав плечами, молча выполнил приказ, исподтишка сканируя длинный коридор, да попутно зарабатывая косоглазие.

Конвоиры остались со мной, командир же скрылся за дверью ближайшего кабинета. Отсутствовал он минут пять. Только тогда, когда скованные наручниками вытянутые вверх руки стали затекать, и я уже начал скучать, он наконец-то вышел, попутно громко стукнув дверью. Чуть помолчав, офицер раздражённо бросил:

— В третий блок его, в общую....

В моём поле зрения находились двое бойцов и по выражению их лиц, я сделал вывод: "Ничего хорошего, Роман, ты там не увидишь... — тяжело вздохнул и, мысленно заключил, — Где наша не пропадала, справлюсь как-нибудь..."

— Неужели бывал у нас? — увидев мою реакцию, с удивлением в голосе заметил капитан.

— Нет, что ты, Бог миловал, — заокал я, вживаясь в роль старовера. Офицер недоумённо поднял брови и ехидненько скривил губы. В его мимике читался вопрос — с чего это я заокал, а также присутствовал интерес по поводу моей реакции. Пришлось частично удовлетворить его любопытство, про оканье промолчал, буду Ваньку валять, типа так всегда разговариваю, он просто раньше не обратил внимания, ну а по поводу реакции, ответил:

— Думал, сразу на допрос, да и дело с концом, а вы вон какие затейники, небось, к ворам меня, к прикормленным, чтоб прощупали. Что ж веди, посмотрим на ваших урок, — в свою очередь зло улыбнулся я.

— Разговорчики... — донёсся со спины истеричный голос, и следом прилетел профессиональный удар прикладом по почкам.

Перевёл дыхание, оглянулся, увидел радостно скалящуюся рожу конвоира, опухшую от частых возлияний, с бегающими вороватыми глазками — бусинками и сальной улыбкой на одутловатом лице.

— Что зыришь? Ещё захотел?.. — сощурившись, налившись кровью, со злобой выдавил тот, активно брызгая слюной.

"Да уж, нервный какой-то, чё как быстро завёлся-то? Может маньяк?.. — промелькнуло в голове и я, пытаясь разрядить атмосферу — пожал плечами, однако это её усугубило. Солдат вновь замахнулся, я зажмурившись напрягся...

— Сержант Марченко, отставить! — повысив голос, вмешался капитан, — Ты на губу захотел?..

Боец резко остановил полёт приклада, и зло прошипел:

— Двигай, давай, гнида фашистская.

Офицер на прощанье, мазнув озабоченным взглядом, удалился.

Меня сопроводили через стальные, тяжёлые двери во двор и повели в дальний угол огороженной территории. За высоким, каменным забором с колючкой поверху, оказался целый комплекс зданий. По правую руку сквозь кроны деревьев виднелся край креста колокольни князь Владимирской погостной церкви, оттуда же доносилось карканье ворон. Светило полуденное солнце. Красота — жаркий летний денёк. Миновав двор, мы зашли внутрь массивного с малюсенькими зарешёченными окнами здания, и попали в электрический сумрак.

Передав меня с рук на руки местным конвоирам, трое бойцов поспешили обратно. А вот сержант Марченко задержался, наклонившись да обильно брызгая слюной, он зло прошипел мне прямо в ухо:

— Приготовься фриц, сегодня из тебя сделают фрау... — сказав это, придурковато заржал. Затем, перебросившись парой слов с главным местным охранником и дав ему пачку папирос, как-то нехотя, но всё-таки удалился.

"Точно маньяк..."

После недолгой процедуры — имя, фамилия, год рождения и дальше — по стандартному списку, повели меня на второй этаж по железным ступеням клетки — лестницы. Впихнув в камеру, конвоир, вынув половину папирос из переданной ему сержантом пачки, бросил остатки ближайшему зеку при этом, громко, чтоб слышали все, заявил:

— Позаботьтесь об арестанте, личная просьба Марченко...

Урка, сверкнув золотым клыком, при полном отсутствии передних зубов, с улыбкой прошепелявил:

— Всё будет в наилучшем виде, начальник.

Солдат попытался закрыть дверь. Но я не дал, носком сапога удержал стальную махину и, вытянув закованные руки, жестом показал, что он кое-что забыл.

— Перебьёшься, — ухмыльнулся боец и, толкнув меня в грудь, захлопнул тяжёлую створку.

Немая сцена была не долгой. Моя персона, вся такая нарядная да в наручниках, с одной стороны камеры, квадратов тридцати, может сорока и шайка разбойников, так для себя я окрестил местный бомонд, с другой. Скользя взглядом по бандитским мордам, перекошенным подобиями улыбок, видимо в предвкушении потехи, замечаю с краю, парочку довольно вменяемых, сочувствующих лиц.

Помещение вроде не маленькое, только вот постояльцев в вип номере многовато, двумя словами и, не взирая на тавтологию — полный аншлаг. На два десятка человек приходится четыре трёхэтажные койки, восемь рыл, по-видимому, спят на полу. Душно. Стены расписаны нецензурщиной, датами и похабными рисунками. Рядом с высоким, но узким окошком, стоит убогое подобие стола, в углу ведро, вот, в принципе, и всё.

На центральных нарах расплылся в улыбочке, определённо — местный пахан. Лет пятидесяти, плотный, можно сказать заквадратненный дядечка, от наколок с ног до головы синий-синий, что вероятно свидетельствует о немалом его авторитете.

— Эй, чушок канай к папе, — шепеляво процедил беззубый, с почтением передавая квадратному папиросы охранников.

"Надо менять порядки..." — мелькает мысль. А поскольку я уже давно пребываю в изменённом состоянии, то поступаю с ворами так же как недавно с собакой — посылаю на скученную людскую массу, мощный клубок силы. С пёсиком фокус сей вышел машинально, на автомате направив энергию, я представил запечатлённый памятью кровавый оскал Беляша, имевший место во время битвы за рай — собачка прониклась.

В данном случае я уже осмысленно рисую в воображении космическое существо из фильма чужой и отправляю посредством силового потока эту проекцию в зрительный зал. Даже не воспользовался руками, просто представил, что из района сердца стремительно вылетает комок силы в образе твари, накрывая собой всех присутствующих.

Продукт Голливуда из двадцать первого века произвёл оглушительный фурор. Не знаю, как восприняли всё это подопытные, может и впрямь увидели нечто, но предполагаю, что просто почувствовали испуг, ну, или ужас — каждый индивидуально в зависимости от темперамента да склада характера. Улыбочки вмиг спали с лиц, в глазах появился животный страх, у парочки изо рта потекли слюни, а один — самый впечатлительный, вообще, напрудил в штаны.

— Ни хрена себе!.. — невольно сорвался возглас. Этот фокус я проделал, лишь во второй раз и ещё не привык к реакции участников, а зрелище, надо признать впечатляющее...

Тут уже зависли все основательней, переваривая случившееся... и вообще. Ну а я, дабы упрочить позиции, телекинезом поднял наполовину наполненную алюминиевую кружку и с силой послал её в челюсть шепелявой шестёрке да иронично поинтересовался:

— Который из сих орангутангов тебе приходится папой?

Первым в себя пришёл пахан, тот словно раненный зверь, низко опустив голову, прыжком устремился ко мне... Картинка в голове оказалась опять несколько замедленной, в связи с этим мне не составило труда, сделав шаг в сторону, подтолкнуть с использованием энергии этого борова по направлению к двери.

— Хрясть... — безвольной кучей заваливаясь на бок, звучно клацнул зубами новоиспечённый "Гастелло".

Звонко вышло. Шагнув к нему, я заметил подозрительно плоский участок бритого черепа, образовавшийся в месте контакта его с дверью. Спустя миг из носа агрессора заструились две алые струйки, подтверждая мои подозрения о несовместимости с жизнью полученных травм. Больше никто возбухать не стал, лишь покоцанная кружкой шестёрка, копаясь грязной пятернёй меж окровавленных губ, жалобно поскуливала в дальнем углу. В пальцах у него что-то блеснуло, и он недоумённо посмотрел на золотой комочек фиксы...

В наступившей тишине, неожиданно громко скрипнуло окошко выдачи, запуская внутрь заинтересованный взгляд, скользнув по ошарашенным сокамерникам, чуть задержавшись на тихо ноющей шестёрке, он практически в упор столкнулся со мной — глаз в глаз. Челюсть тюремщика моментально с глухим стуком упала на пол, окно спешно захлопнулось, и следом донёсся затихающий топот.

— Ну что, родные, кто ещё хочет повторить сей подвиг?.. — киваю на затихшего пахана и внимательно вглядываюсь в застывшие лица. — Нет таких?.. вот и славненько...

— А есть ли средь вас, специалист по замочкам? — задаю вопрос и чуть приподнимаю скованные руки. Народ дружно отнекивается, но у одного юноши, лет двадцати, аура мигает красненьким — верный признак вранья: "Вот ты мне и нужен".

— Как зовут? Подходя вплотную, из-под насупленных бровей сверлю его взглядом.

— М-ааа-л-ооо-й, — заикается тот.

— Расслабься сердешный.... Давай, освободи-ка мне руки и тебе за это.... — делаю паузу, — Ничего не будет...

— Т-ааа-к, иии-нстр-ууу-мента нет... — пытается отмазаться парень, но вновь вспыхнувший участок ауры, его опять выдаёт с потрохами.

Медленно тянусь скованными руками к вороту засаленного пиджака, именно из этого района поступил сигнал, пальцами нащупываю нечто твёрдое и из шва достаю остро заточенную шпильку.

Он недоумённо смотрит за моими манипуляциями, пытается что-то сказать, но тут резко раскрывается дверь и бьёт по черепу затихшему в позе эмбриона разбойничьему главарю. Навалившиеся стражники, освобождая проход, проволакивают тело по полу. На это уходит несколько секунд, данная заминка даёт мне время воткнуть мини заточку в штаны, аккурат между тканью и кожаной вставкой. Бойцы вваливаются внутрь. Я делаю шаг к стене и поднимаю вверх руки.

Вертухаев пять штук, дежурный для штурма камеры, видимо, собрал всех свободных от несения службы. Вояки в растерянности, тычут по сторонам винтовками и поражённо, почти синхронно переводят взгляд то на меня, то опять, на безжизненную тушу пахана.

Наверное, стояли бы так до скончания века, но ситуацию разрядил торопливо появившийся офицер. Заправляясь на ходу, с веточками укропа на усах а-ля Гитлер, в камеру, сквозь тела бойцов, проскользнул экспонат музея мадам Тюссо. Причём, два в одном...

Да, именно экспонат, поскольку, наконец-то убрав непослушную гимнастёрку за ремень, да вытерев рукой губы, тот достал из нагрудного кармана круглое пенсне, откинул набок сбившийся ко лбу переплюйчик и из Гитлера, преобразился в усатого Лаврентия Павловича...

Зеков уже отпустило. Практически все улыбаются, я невольно прыскаю. "Адольф Павлович" в этот момент растерянно разглядывает тело пострадавшего и не замечает реакции окружающих, ну, или делает вид...

— Что здесь произошло? — наконец в никуда, озабоченно задаёт он вопрос.

Охранник, тот, который первый увидел через окно выдачи, последствия подвига нашего "Гастелло", вытягивается и бодренько рапортует:

— Товарищ майор, фриц этот... тут порезвился, — кивает в мою сторону и замолкает.

— Да задолбали уже... какой я вам... на хрен фриц!.. — не сдержавшись, громко, рублеными фразами, со злостью выдавливаю слова, — Русский я... Романом зовут... — грозно, из-под насупленных бровей, сверлю окружающих взглядом, все невольно ёжатся.

Как будто только сейчас заметив меня, майор недоумённо смотрит на красную, шёлково-нарядную косоворотку и, почёсывая макушку, выдаёт:

— Где твои гусли, Садко?..

Напряжение несколько спадает. Публика, глядя на мою реакцию и видя, что буянить не собираюсь, вновь робко улыбается: "Во как... бедолаг застращал".

Адольф Палыч видимо юморист, но мне как-то не до веселья и я огрызаюсь:

— Дома оставил, чтоб целее были, поскольку на фронт пробирался, фашистов мочить, а мне все тут фриц да фриц...

— Доктора сюда и санитаров с носилками, — бросает собеседник через плечо. Один из бойцов вылетает в коридор, оставляя после себя лишь плавно затихающий топот.

— Садко в одиночку, а этих по одному ко мне, для дознания, — ставит точку начальник и выходит за дверь.

Меня выводят в коридор, майор спешно попытался ретироваться, но я его останавливаю:

— Уважаемый, может наконец-то меня раскуют? — задаю вопрос и показываю наручники.

Тот замечает браслеты и, начав как-то растерянно, однако с каждым словом заводясь, обращается к конвоирам:

— Это что такое?.. Почему на арестанте казённое имущество?.. Вы что тут... под трибунал все захотели?.. И кто это додумался, подозреваемого в диверсии, определить к уголовникам, в общую камеру?.. — взгляд зло скользит по подчинённым, ища за кого бы зацепиться и один из вертухаев, именно тот, которому Марченко передал папиросы с просьбой обо мне позаботиться, вытянувшись, рапортует:

— Согласно сопроводительным документам, в общую камеру, арестованного определил капитан Зюзин, — при упоминании данной фамилии, майор кривится.

— А Сержант Марченко, — добавляет боец, — Передал на словах его приказ, подозреваемого от наручников не избавлять.

Чуть замявшись и потупив взгляд уже не таким бодрым голосом, боец заканчивает:

— Помните, что с Ковалёвым было, когда он не стал выполнять распоряжение Зюзина?..

— Ладно, освободите его... под мою ответственность, — недолго поразмышляв, командует офицер, солдат тут же выполняет приказ.

"Свобода!" — Наручники защёлкнули на совесть, очень туго, рук не чувствую уже давно, прилившая кровь, острыми иголочками пронзает плоть, я невольно кривлюсь, но всё же не забываю майора поблагодарить:

— Спаси Господь тебя, мил человек! — тот обескураженно кивает и интересуется, — Верующий?

Меня легонько подталкивают прикладом и мы начинаем движение.

— Старой веры, православной, — горделиво окаю я, прорабатывая новый имидж.

Офицер бросает на ходу:

— Вот значит, как... разберёмся, — сворачивает направо, а меня ведут дальше по коридору.

— Повезло тебе братец, в этой камере, как говорят, сам Михаил Васильевич Фрунзе сиживал, — на прощанье бросил конвоир, и стальная дверь с лязгом захлопнулась. Я остался один на один с железными одноэтажными нарами да ржавым ведром.

Густой полумрак. Где-то под потолком маленькое оконце, площадью в пару кирпичей, стремилось разогнать тьму, но силёнок ему явно не хватало. Впрочем, мне пофиг, изменённое состояние в коем я пребываю, позволяет не обращать внимания на такие мелочи как освещение. Энергией себя накачиваю непрестанно, поэтому упасть от бессилия, как после встречи с разбойниками в пятнадцатом веке, у меня вряд ли получится.

— Делать нечего, — говорю сам себе, — Давай-ка свяжусь с батюшкой, поведаю ему свои злоключения, может, подскажет что. Сажусь на голые доски нар, начинаю раскачиваться и мычать...

Однако практически моментально останавливаюсь — внезапно приходит мысль: "Успею старика ещё озадачить, только попозже, нечего его загружать, чего доброго на выручку броситься, а оно мне надо?.. Лучше — полетаю по тюрьме, особливо по кабинетам — соберу информацию".

* * *

С технологией выхода из тела я уже немного разобрался, вернее как разобрался, просто Серафим, вначале твердивший мне о силе веры, в конце концов, сдался и указал, на что надо обратить внимание, таким вот образом, всё само собой и прояснилось. Я проанализировал предыдущий опыт, вспомнил нюансы и пазл сложился, причём, не слабо удивив меня своей элементарностью.

Как оказалось, старт организму даёт всё то же дыхание, вернее отсутствие оного. Дышу я правильно уже давно, причём даже забыл, как это — при каждом вдохе-выдохе делать микро задержки. Так вот, стараешься максимально утихомирить поток мыслей, и когда голова становится пустой, просто делаешь в дыхании паузу, и на последнем воздухе, щёлкаешь языком по нёбу. Наверное, можно сотворить резкий, громкий звук и как-то по-другому, но я выработал именно этот способ. Поверьте, в густой тишине отсутствия мыслепотока, действие сие будто гром среди ясного неба. Получается сильный испуг и как результат, выход души из тела. Забавно, что по утверждению Серафима, дух Адама, в момент его грехопадения, разделил страх, испуг похожее чувство, но всё же нечто иное, может батюшка просто неправильно выразился?

В первый раз, перед тем как я вселился в тело снегиря, лёжа парализованным в землянке старца и об этом сокрушаясь, видимо непроизвольно задержал дыхание, а в нужный момент, просто что-то хрустнуло. Вспомнив данный факт, мозг и сделал такие вот выводы, которые уже потом и подтвердились, так сказать, опытным путём. Перед нападением шайки шамана, подсознательно, удалось проделать то же самое и опять, мне помог случай. Недаром Прохор Алексеевич утверждал, что тело, однажды познав неизведанное, при определённых обстоятельствах, способно само, без участия мозга, проделать испытанное.

Позже уже тут — в двадцатом веке, после переноса, я, наконец разобрался с нюансами. Затем немного потренировался, прямо на поляне с омелой и сделал для себя один важный вывод — необходимо чтобы в сердечном резервуаре имелось побольше энергии, она поддерживает жизнь тела во время отсутствия души, без неё возвращаться будет некуда. Впрочем, на поверку оказалось, что технология для меня не нова, всё как всегда — изменённое состояние, природная энергия, пустая голова и сильное чувство, в данном конкретном случае — испуг. В общих чертах как-то так.

* * *

В коридор я вылетать не стал, решив познакомиться с соседями, рванул прямо сквозь стену — посмотреть, что за народ тут сиживает. На моём четвёртом, он же последний, этаже, все камеры оказались одиночными. Справа, куда я направился, логично решив, обследовать всё по кругу, жилой оказалась лишь вторая. Мотал в ней срок интеллигентного вида старичок, тот тупо таращась в потолок, беззвучно шевелил губами. Слева занято было уже три каземата. Не знаю что там сидели за люди, но все крепкие, молодые и внешностью напоминали арийцев, может, что путаю и навожу напраслину...

— Ладно, разберусь с ними позже, — буркнул я и заскользил к охранникам в зарешёченную комнату меж этажами. Бойцы неспешно болтали: "Уже интересней..."

— Никола, видел нового из камеры Фрунзе, — обратился пожилой боец к своему молодому напарнику.

"Это удачно я залетел... — я пристроился в уголке, — Не хватает ещё и у этих внутренности рассмотреть. Посижу-ка в сторонке, послушаю сплетни, соберу так сказать информацию. Шороху у них я наделал изрядно, ближайшее время будут говорить лишь обо мне".

— Не, я же только недавно сменился, — отмахнулся от вопроса парень, лет двадцати и, требуя продолжения, поднял вопросительно брови.

Старый поправил на столе стопку бумаг, крякнул прочистив горло и когда у юнца, любопытство достигло почти апогея, начал пересказывать случившееся:

— Новенький этот, прямо лютый зверь, Ерша нашего одним ударом уделал... наглухо, а шестёрку его, Щербатого, вообще, непонятно как, последних зубов лишил. С виду обычный мужик, однако силищи в нём немерено, одёжа нарядная — покроем старинная, но новая да богатая, а говор странный, всё окает...

— Может старообрядец, слышал, что до сих пор некоторые отшельничают, аж со времён царя гороха, даже не знают ни о войне, ни о революции...

— Возможно, но говорят — колдун он немецкий, аж с самого ненербе... — споткнувшись на последнем слове, возразил пожилой и поднял вверх указательный палец.

Мне сразу вспомнился, Николай корабел из древнего города Муром. "Может они родственники, жест уж больно похож, — мелькнула мысль, и я улыбнулся. Накатила ностальгия. — Как давно это было..."

— А кто говорит и что это такое? — молодой вновь недоумённо выгнул брови.

— Зюзин... — он дело его вести будет. А ненербе — тьфу ты... немчура проклятая, язык сломаешь... — это такая фашистская секта, они кровь пьют младенцев, дабы колдовство чёрное совершать.

— Скажешь тоже... — скептически хмыкнул парень.

— Так говорю тебе, Щербатого он без рук уделал, кружка сама взлетела и зубки тю-тю...

"Да, дела... засветился по полной программе, — скользя вдоль ступеней на первый этаж здания, размышлял я, — Надо Зюзина этого найти, глянуть что за человек и человек ли? Судя по отзывам, редкая сволочь, а мне с ним предстоит довольно плотно общаться, может надо быстрее рвать отседова когти, а я тут разлетался..."

Зюзина я нашёл минут через двадцать, по закону подлости, практически в самом последнем кабинете. Вся тюрьма гудела словно растревоженный улей, и виновником этого был ваш покорный слуга. Параллельно с поисками я выяснил: Зюзин взял дело "убийство пахана" себе, а так же из обронённых охранниками фраз, сделал вывод, что он является чьим-то неприкасаемым сынком и вызывает у окружающих своей безбашенностью и безнаказанностью тихий ужас.

На тот момент как я его обнаружил, он в компании уже знакомого мне Марченко допрашивал самого впечатлительного из зеков. Да, да... именно того, кто под моим энергетическим ударом тупо обделался. Мужичку было лет тридцать, и выглядел он уже неважно, под правым глазом наливался сизый фингал, рассечена бровь и опухла губа. Бил арестанта сержант, а вот капитан зрелищем явно упивался. Зюзин оказался на внешность довольно приятным молодым человеком, лет двадцати трёх — четырёх, может пяти. Правильные черты лица, спортивная фигура, такие женщинам нравятся. Лишь маслянистый взгляд да тонкая струйка слюны, выдавала в нём конченого маньяка.

"Это ежели Зюзин так опрашивает очевидцев, то, как он из меня будет выбивать показания? Надо срочно делать ноги... калекой мне становиться ещё рановато, — поспешил я прочь. — От такого кадра никакой версией, причём, такой нелепой как староверы, не отмажешься. Либо забьёт до смерти, либо сначала покалечит, а уж после расстреляет — других вариантов попросту нет".

— Эка я промахнулся, — влетев сквозь стальную дверь, крякнул я.

На нарах сидел сосед пенсионер и также как давеча таращится в потолок. Я, осознав ошибку, вылетел в коридор, и тут до слуха из-за железного листа донёсся испуганный возглас:

— Кто здесь?

— Ни хрена себе, — почесав полупрозрачной рукой, туман черепа я возвратился обратно.

Старик уже на ногах, прижался спиной к цементной шубе стены и затравленно озирается.

— Не волнуйтесь уважаемый... — пытаюсь того успокоить, увы, он не слышит.

— Вытащите меня отсюда, я долго не протяну, а у меня важная информация... — с надеждой в голосе, обращается в пустоту пенсионер.

Вроде на сумасшедшего не похож, Прохор Алексеевич говорил, что умалишённые способны воспринимать тонкие материи, коей я, на данный момент собственно и являюсь. Взгляд затравленный, но осмысленный, а из уголков старческих глаз стекают скупые слезинки.

Вглядываюсь в лицо, оно кажется смутно знакомым: "Да, и этого, похоже, что допрашивал Зюзин". — Гематомы не сильные, но всё же присутствуют. На вид ему, около семидесяти, некогда дорогой костюм тройка грязен и порван, в пальцах зажат медный нательный крестик, а губы шевелятся в беззвучной молитве.

"Ещё один профессор..." — приходит неожиданный вывод. Сквозь сумрак камеры до сокровенной глубины моей души пробивается умоляющий взгляд, и я решаюсь вызволить из застенков "кровавой гэбни" и старика.

Глава 4. Побег

"Да... план побега полетел ко всем чертям — в дело вмешался случай", — сижу на нарах и обдумываю — как вытащить из плена уже не только себя, но и того парня.

"Придётся ждать темноты, а это как минимум один кровавый допрос. И не факт, что переживу его без увечий. Если б не сосед, то был бы уже на свободе".

Замок у камеры, да и остальных дверей оказался не сложным, конструкция стандартная, её я рассмотрел, пребывая в бестелесном состоянии, так сказать, непосредственно — изнутри, и сделал вывод — легко открою его заточенной шпилькой изъятой у местного медвежатника. Однако ждал меня очередной суровый облом — личина замка присутствовала лишь со стороны коридора. В тонком теле не поднять даже пушинку, и я воспользовался телекинезом. Спустя минут пятнадцать мне удалось несколько раз открыть и закрыть добротный, ещё царских времён, массивный запор.

Разобравшись с данной проблемой, сел на нары и приступил к разработке нового плана. Ничего выдающегося придумать не удалось, и я решил попробовать под покровом отвода глаз дерзко уйти через парадные двери. Самое страшное, что может случиться — меня грохнут, и перемещусь я опять неизвестно куда.

Перед этим — основным этапом не мешало бы заглянуть в кабинет к Зюзину — хотелось бы забрать скрамасаксы — сроднился я с ними, да и в полой ручке грома заныканы два больших изумруда — авось пригодятся. Когда я попытался батюшке отдать камни он их не взял, однако подсказал — куда те припрятать. Так вот, трофей, полученный мной с тела шамана ещё в пятнадцатом веке, находился в рукояти оружия, а оно в свою очередь, лежало в столе капитана, это я выяснил при посещении его кабинета.

По тюрьме, в надежде, что найдётся другой какой выход, пришлось полетать преизрядно, однако потыкав носом во всевозможные щели, я сделал вывод — вдвоём с пенсионером, ввиду физической его формы, возможно уйти лишь через центральный вход и при таком раскладе встал ребром новый вопрос — хватит ли у меня сил на отвод глаз не только от себя, но и от старика?.. Впрочем, дед Прохор во время Казанского дворцового переворота скрыл от взгляда викинга всю нашу ватагу, но это он... мне до него, как ползком до луны.

* * *

"Вот ведь, собака какая!.." — злость, боль, ненависть — накатывают прибоем.

Скованными руками растираю кровь по лицу и, стараясь успокоиться, совершаю глубокий вдох. Окружающая действительность вновь заторможена, я даже иногда поспеваю до очередного удара послать энергию в точку соприкосновения кулака с многострадальным телом. Сила — то ли блокирует боль, то ли встаёт барьером удару, не суть — главное ощущения выходят терпимыми, увы, поспеваю я не всегда.

"Вот ведь, урод!.." — вновь волна злости. Допрос как таковой уже завершён, и бьют меня исключительно для самоудовлетворения.

Этот дебил всё же поверил в столь откровенную галиматью, вон как загорелись его глазки — всплывает в памяти морда Зюзина, удовлетворённая подтверждением своей прозорливости.

"Наверное, уже видит свою фотографию на первой полосе "Правды", а заголовок статьи гласит — "такими героями гордится страна — капитан Зюзин, разоблачив происки германской разведки, предотвратил покушение на товарища Сталина". С виду, на придурка вроде не похож..." — получаю очередной болезненный удар по почкам, отвлекаюсь от дум и в экстренном порядке перебрасываю целительный поток энергии от лица к пояснице. Отпускает...

"Надо же, поверить в то, что я являюсь глубоко законспирированным агентом Аненербе, который во время экспедиции тысяча девятьсот тридцать седьмого года, организованной неким Юрьё фон Грёнхагеном в Карелию, был оставлен патроном у местного шамана в ученичестве".

Про мистические изыскания нацистов мне в своё время попалась довольно занимательная книжка, не помню автора, а вот на именах руководителей, пытаясь правильно их произнести, я чуть язык не сломал, приходилось по несколько раз перечитывать не удобопроизносимые буквосочетания, вероятно, поэтому они и врезались в память.

Во время предварительного обдумывания, в какую сторону вести грядущий допрос, я логично решил воспользоваться подсказкой конвоиров, по поводу Аненербе. Зюзин в этом, как стало понятно, уверен, я и подумал — не стоит разочаровывать парня, наоборот лучше ему подыграть, повышу капитану самооценку, может, зверствовать будет поменьше. Данный мыслительный процесс и поднял из памяти фашистские имена, забавно — я даже не подозревал, что некогда прочитанное может оказаться настоль актуальным...

Так вот, услышав знакомое немецкое имя, капитан расплылся в широкой улыбке и сразу же послал Марченко за секретарём, дабы записать показания. Пока тот ходил, Зюзин с довольством блеснул эрудицией, безбожно при этом, переврав имя оккультиста:

— Юра фон Гринхаг?! Знаю такого — о нём писали в "Правде", с Германией тогда мы дружили, и отзывы о данном учёном, на тот момент, были достаточно лестны...

Часа два, поражаясь стремительным движениям юной особы, пребывающей в образе машинистки, я заливался соловьём. Даже немного похулиганил — тараторил так быстро, что думал, хлопая по тугим клавишам за мной не поспеть, однако барышня справилась, и когда я перешёл на неспешный монолог, то удостоился благодарного взора. В ответ, озорно подмигнул. Девушка зарделась.

Напечатала она изрядную кипу. Довольно улыбающийся Зюзин, дал каждый листок мне на подпись. Из присутствующей троицы, судя по лицам, в мою ахинею не поверила лишь секретарша, о чём явно свидетельствовала её недоумённо — мимолётная мимика. А вот капитан хватал всё на лету, горделиво раздуваясь от своей аналитической прозорливости. Мне сразу вспомнился старый фильм про Буратино: "На дурака не нужен нож, ему с три короба наврёшь и делай с ним, что хошь..."

Дабы разложить всё по полочкам, кратко доведу до вас, смысл своего словоблудия. Короче: я некий Фриц Морген, пять лет, пребывая в ученичестве у великого финского шамана Оззи Осборна, познал колдовские премудрости. Войдя в силу, и почувствовав ностальгию по родине, решил вернуться домой героем — помножив на ноль товарища Сталина.

Верховного главнокомандующего я планировал извести страшной магией, для коей мне нужен был его волос, ну, и соответственно, кровь безвинных младенцев, а как же иначе. Забавно — после этого моего откровения Зюзин нервно поправил причёску и, собрав пару волос с гимнастёрки, бережно положил их в карман. Мы с машинисткой весело переглянулись, девчонка чуть не прыснула, однако сдержалась — капитан не заметил, думаю, ей повезло...

Когда я всё подписал, а барышня удалилась, меня стал бить Марченко. Капитан, открыв рот, за сим наблюдал. Получасовую экзекуцию оборвал посыльный, принёсший Зюзину какой-то пакет. Тот нехотя оторвался от садистского зрелища, вызвал конвой, и меня увели. На сей раз серьёзно не покалечили, но внутренние чувства вопили: "В следующий — так дёшево не отделаюсь". Маслянистый взгляд да стекающая из уголка губ слюна, явно свидетельствовали, что как только капитан освободится жди продолжения. Хорошо, что был уже вечер и вторая серия возможна лишь завтра, а в ночь я уйду...

* * *

— Дед, ты спишь?.. Давай просыпайся. Только тихо. Сам же просил тебя вызволить... — выговаривал я соседу, пробравшись в его камеру и плотно прикрыв за собой тяжёлую дверь.

— Все вопросы потом. Сейчас запомни, не дрейфь, не шуми, и постарайся двигаться так, чтобы я находился между тобой и охранниками.

Старикан был явно ошарашен моим внезапным появлением, под потоком команд растерялся и, открыв рот, непонимающе хлопал глазами.

— Тьфу ты, держись у меня за спиной. Понял?.. — чуть пришедший в себя дед, несколько раз утвердительно кивнул. — Тогда пошли...

Я предварительно уже добрался до обтянутого сеткой рабицей, открытого, межэтажного караульного помещения и даже сумел приватизировать массивную связку ключей у задремавшего часового. Парнишка в этот раз был один, его пожилой напарник исчез, видимо, ночью дежурили поодиночке. Таких опасных мест, как это, на маршруте нашего побега имелось три, два на лесенке и одно в коридоре.

Засветились мы лишь на втором, старик оступился, схватившись за сетку слегонца ей шумнул и мне пришлось, ударив прямым в челюсть, успокоить насторожившегося бойца. Видимо, за мгновение до контакта воин разглядел, то ли меня целиком, то ли несущийся в лицо кулак, не знаю, но мелькнувший в глазах ужас был красноречиво неподражаем. Хорошо, что срывающийся истошный крик, так и не вышел наружу, застыв где-то в глотке. В блоке предварительного заключения, судя по всему, этой ночью офицеры отсутствовали, бойцы расслабились и большинство из них кемарило внаглую. Как говорится — солдат спит, служба идёт.

Я в немного суетливо, адреналин давал себя знать, упаковал вырубленного воина: стянув его же ремнём все четыре конечности, запихнул в рот скомканную пилотку, бесчувственное тело в позе а-ля баран засунул под стол, грозно шикнул на виновато пожавшего плечами старика, и мы продолжили путь.

Входная дверь корпуса, находилась в непосредственной близости от очередного караульного помещения, там службу несли двое бойцов и делали это почти что исправно, болтали, конечно, однако не спали. На столе перед ними взгромоздились два допотопно массивных телефонных аппарата, вероятно, один внутренний, второй городской. Но не это меня напрягало, переживания мои назойливо витали вокруг подозрительной кнопочки красного цвета, скрывающейся под столом у правой руки дежурного. Её я заметил ещё вечером, летая без тела по бесчисленным коридорам тюрьмы.

Так вот, при предварительной рекогносцировке, ломая голову как обойти сие препятствие с наименьшими потерями, я решил физически устранить охрану. Нет, не убивать, просто тюкнуть по темени и скрутить понадёжнее.

Оставив профессора за поворотом длинного коридора, я воплотил коварный свой план. Благодаря халатности сотрудников проблем опять не возникло, дверь в помещение по летней духоте, дабы создать благодатный сквозняк, была распахнута настежь. Тихонько зайдя внутрь, под покровом отвода глаз, я синхронно с двух рук опустил на головы рядом сидящих солдат оба свои скрамасакса. Справедливо опасаясь, что навершия рукоятей в форме вороньих голов с лёгкостью проломят кости черепов и выйдет очередная мокруха — энергию не применял. Таким образом, бойцы и разделили участь коллеги: пилотки в зубы, поза баран на закланье да под стол, поскольку, данный предмет интерьера присутствовал в единственном числе, а охранников наличествовало два, то им пришлось потесниться. Провозился я с ними минут несколько, поиграл так сказать в тетрис, однако в итоге уложил аккуратно, со стороны коридора не видно. Плотно закрыв дверь, двинули дальше — на улицу.

Ещё днём, при пересечении тюремного двора, я обратил внимание на собачек, рассредоточенных по периметру высоченного забора, а также на парочку сторожевых вышек, находящихся в визуальном контакте с вектором предполагаемого побега. Это была вторая проблема.

Швырнув подобранную каменюку в дальний угол, мы припустили что есть мочи в спасительную тень административного здания. Псы залились бешеным лаем, натянули цепи, и не обратив на нас со стариком внимания, устремились к месту падения камня. Лучи двух прожекторов заскользили туда-же. На поднятый шум, открылась дверь нужного корпуса, я оказался прямо за ней, старик сзади меня. В щель выглянул ствол винтовки, следом её хозяин... Минутная возня и головной убор, всё та же солдатская пилотка, во рту у бойца, только на сей раз не скомканная — туго скрученная: "Так по-любому надёжней, как говорится, мастерство приходит с опытом". Профессор наконец-то справился с лёгким ступором, в коем он пребывал всё время побега, и помог мне втащить в помещение расслабленную тушку солдата.

"Уф, вновь повезло, определённо, без помощи свыше — не обошлось. Видимо, так всё и должно было случиться: ранение, арест, встреча с чудным стариком, и как апогей цепочки событий — побег. Кому-то, зачем-то, этот старикашка был нужен, и есть у меня серьёзное подозрение, что без участия Серафима в данном эпизоде не обошлось.

Это мне его фразочка — до скорой встречи... — брошенная при нашем расставании, с такой загадочной улыбочкой, ещё тогда внесла смятение в душу и вызвала ощущение того, что старик знает дальнейший мой путь. Да и недаром, наставляя меня, он всё твердил — плыви по течению, не стучи лбом в закрытые ворота. Видимо боялся старый, что своеволием я могу испортить все его планы. Вот же шельмец... что, нельзя было просто поручить операцию вызволения нужного ему человека из застенков гэбни, мне напрямую, без всяческих закидонов. Хотя... если бы он сказал о своих планах в открытую, навряд-ли удался бы столь фантастический, в плане везения и не только, побег. Если не изменяет мне память, мы с профессором, пожалуй, первые — коим сие удалось, возможно это не так, увы, знаток в данной области я не ахти... впрочем, как выяснилось и в других областях ситуация схожая".

Последний пост охраны непосредственно на парадном входе миновали без каких-либо сложностей. Дождались пока один из караульных, отвлёкшись на звонок, стал что-то под диктовку писать, накинув на его напарника отвод глаз, тихонько просочились сквозь вертящийся турникет прямо у того под носом, затем последовала пауза, взгляд охранника скользнул в сторону и мы на свободе...

В город я вышел весь мокрый насквозь, рубаху со штанами — хоть выжимай.

На все манипуляции ушло не более получаса, причём, львиную долю из этого времени пришлось потратить на возню с замком кабинета Зюзина, приватизированная связка ключей нужного мне не имела. Замок был другой конструкции — нежели в камерах, видимо, послереволюционный. Пребывая в тонком теле, её я почему-то не рассмотрел... и на старуху бывает проруха.

Телекинезом отодвинуть запор долго не получалось. Вероятно, на пути язычка имелось некое препятствие, которое и устранялось посредством ключа, на двери камеры было аналогичное устройство и прежде чем двигать засов, я его приподнимал, тут же — никак сие не удавалось.

Почти смирясь с потерей скрамасаксов, я, было, собрался бросить эту затею, но последним усилием поднажал и тупо сломал всю конструкцию: "Надо же, это какая должна быть сила!? Да, мастерство моё крепнет..."

Разрешив дверной вопрос, с ящиком стола я церемониться не стал. С помощью энергии рванул ручку, хрустнуло дерево, брызнули щепки: "Вот вы мои дорогие".

Когда взял в руки ножи, волна спокойствия окутала всю мою сущность, и одновременно пришла твёрдая уверенность, что побег наш удастся. Проверив наличие сокровища в рукоятке оружия, в шкафу нашёл позаимствованную мной ещё в деревне плащ-палатку и дабы не светить кумачовой рубахой, сразу её и накинул.

Глава 5. Встреча

— Вона как, Соломон Романович, значится... — крякаю я, наконец-то познакомившись с вызволенным мной дедушкой. Историю профессора, все присутствующие знают давно, ну, разумеется, за исключением меня, и даже с фактом нежданного обретения престарелого родственника, уже успели смириться. При ближайшем рассмотрении его лица, связь с дедом — Моисеем Абрамовичем Кац, да и с матерью Зоей Моисеевной, стала весьма очевидной, недаром он мне показался смутно знаком.

Старичок оказался коренным жителем Владимира — профессором истории из будущего, практически из моего времени. Соломон Романович перенёсся сюда за две недели до меня, произошло это при довольно загадочных, но вызвавших в моей памяти определённые ассоциации, обстоятельствах. В две тысячи шестнадцатом году, прогуливаясь по центру города, пенсионер попал под внезапно возникший ливень и угодил под удар молнии. Старика в отличие от меня никуда не тащили, вот что он поведал: всполох яркого света, от макушки до кончиков пальцев — нестерпимая боль, густое чёрное марево, шаг, ещё, ещё, туман расступился, и под ногами вместо новомодной у нас брусчатки, растрескавшийся, неважного качества асфальт...

На данный момент Соломон Абрамович уже успел тут засветиться. И по всему выходит, что рассуждая о способе передачи известных мне сведений руководству страны, я высоковато замахивался — предполагал, что выше Берии не дотянуться. Промашечка вышла — Зюзин — это предел...

Обо мне, собеседники практически ничего не знали, позже расскажу, будет, о чём им подумать.

Растерянный мой взор скользит по белоснежной скатерти, сталкивается с керосиновой лампой, секундная фокусировка на мерцающем огоньке и взгляд плавно бежит дальше. В конце его путешествия находится пунцовое, от этого кажущееся ещё милее, лицо давешней моей заступницы, и совсем недавней, ласково робкой любовницы. Огромные ресницы взмывают вверх, наши взгляды сталкиваются, я всё моментально понимаю и осознаю: мимолётное чувство, приведшее нас к близости, имеет в своём итоге некий плод, который и сидит от меня по правую руку, подслеповато щурясь в сумрак гостиной.

Мир моментально замирает, а я неожиданно вспоминаю то состояние, в коем пребывал, валяясь пять дней без памяти: "Ух ты, что ж как поздно то, можно было бы вообще не париться... все ходы, вплоть до мельчайших движений, оказывается, были уже мне известны, и очевидно, не только мне... готов поспорить — батюшка Серафим, определённо был в курсе".

Именно там в данном сне, я и выработал план побега: "Однако это были не грёзы... тогда что?.. Видение?.. Нет, некая реальность — уверенность в том абсолютная".

Волшебный мир, по типу Алисиной страны чудес, несколько бредовый, какой-то сумбурный, но, тем не менее, именно он показал мне пошагово, незначительные детали и ключевые моменты дальнейшей моей судьбы вплоть до текущего момента. Там я и отрепетировал всё до мелочей. Это представляло собой некий конструктор, перед взором возникал эпизод, например — перевозка арестанта, то есть меня, из госпиталя в тюрьму и я принимался экспериментировать.

Затеяв борьбу с конвоирами, получу пулю в грудь, перематываю обратно и под отводом глаз вновь пытаюсь уйти — результат примерно тот же, правда с несущественными отличиями, в виде страха на лицах бойцов, паники и беспорядочной стрельбы, при побеге из машины я умирал по-любому. В эпизоде с паханом удовлетворительный результат получился сразу, а вот Зюзинский допрос удался лишь после нескольких десятков бесплодных попыток.

"Самое интересное, что главная цель моей суеты, похоже, была достигнута, это близость с Зоей, ну, и параллельно с ней — спасение престарелого сынишки. Видимо он и есть ключевое звено в плане старца — профессор истории, специализацией которого является именно вторая мировая война, не Великая Отечественная в узком смысле, а глобальная катастрофа, со всеми подковёрными интригами и подленькой геополитикой.

Любопытно — Серафим это специально подстроил, или просто знал, что именно так всё произойдёт? Я как непосредственный отец необычайно актуального руководству страны историка, — орудие судьбы... или предмет манипуляций некоего седого старичка? Пожалуй, с него станется, и ведь ни в чём не признается, будет твердить о промысле Божьем, о великой Его милости... ох, тяжело с ним. Вот Прохор Алексеевич, тот был другой, более честный что ли..."

Тянусь рукой к Зоиным, сложенным на столе ладоням, ободряюще сжимаю их. Глядя в глаза, виновато улыбаюсь, уловив озорной огонёк, начинаю истерично ржать. Моё веселье захватывает и её, взявшись за руки, глядя друг на друга мы смеёмся как дети. Сынишка Соломончик, непонимающе косится и всё также степенно, продолжает пить чай. А вот Моисей Абрамович, догнав ситуацию, хмурится и из-под кустистых бровей пытается прожечь меня взглядом.

"Тьфу, на вас... тьфу на вас ещё раз..." — вспоминается эпизод из известного фильма.

Веселье чуток утихает, историк, допив остатки, ставит чашку на стол и я, легонько стукнув его по плечу, несколько фамильярно, а что? Право, так сказать, имею, обращаюсь к озадаченному профессору:

— Ну, как же ты сынок, папку то не признал?..

Вы бы видели его лицо!.. На этот раз к нашему хохоту присоединился Моисей Абрамович — атмосфера несколько разрядилась...

* * *

— Нам надо на улицу Сакко и Ванцетти, там у меня родственники. Они помогут... — сквозь старческую отдышку, затараторил прямо в ухо профессор. Мы отбежали от тюрьмы на значительное расстояние и затихарились в довольно густых кустах, на этом мой план побега закончился.

— А она уже так называется?.. — невзирая на обстоятельства, удивился я, — Как-то вроде рановато, мне казалось, что это герои, данной войны...

— Молодой человек, как же можно быть настолько несведущим? — сокрушённо стал стыдить меня дедушка.

— То, не герои... — последовало секундное размышление.

— Однако в данном конкретном времени, — эта его фраза зажгла в моей голове красную тревожную лампу, старик без остановки продолжил — огонёк моргнув потух, — Данные итальянцы незаслуженно превознесены в ранг мучеников. Дело конечно спорное, но, тем не менее, для САСШ двадцатых годов, прямо сказать обыденное. Впрочем, не нам судить. Да, кончили они скверно — на электрическом стуле, а молодая республика советов раскрутила их историю и на волне народного возмущения, по поводу капиталистического беспредела, множество улиц да переулков были названы их именами.

— Стоп... — я бесцеремонно его прервал, — Каюсь — не знал, давай лучше рванём в деревню, тут недалече, свежий воздух, ну, и вообще — от неизбежной погони подальше. Думаю, полчаса, максимум час и нас будут искать, причём, очень активно.

— Позже... надо с мамой проститься, чувствую, не вернутся уж мне, — сокрушённо, с нежностью произнеся слово мама, безапелляционно возразил старик.

"Сколько ж ей лет? — поразился мысленно я и, исходя из возраста собеседника, произвёл не хитрый подсчёт, — Девяносто пять — сто, долгожительница, однако..." — выстроилась незаурядная, но реалистичная картина.

А старикан своей следующей репликой:

— Да и деда б увидеть... — ударил моей логике в челюсть, отсылая её в глубокий нокаут. Красная лампа вновь загорелась, стала тревожно мигать, и к ней присоединилась сирена.

Сплошные непонятки. Разум пронзило тревожное чувство: "Что-то важное, Роман, ты упускаешь. Увы, за суть не уцепиться..."

Я тряхнул головой и, отбросив сигнал в сторону, обратился к профессору:

— Чую — данная затея к добру не приведёт, — начав убеждение, но вспомнив, с какой нежностью старый произнёс слово мама, я закончил не так как хотел, — Мать это святое. Только давай побыстрей, а то нам ещё на другой берег Клязьмы переправляться.

Предстоящие трудности сподвиги меня поинтересоваться:

— Ты плавать умеешь?

Обращение на ты к пожилым малознакомым людям, для меня несколько не обычно, но в случае с этим конкретным дедушкой, получилось всё само собой и нисколько меня, да и впрочем, его, не покоробило.

— Уметь то умею, вернее, когда-то умел, но вот Клязьму сейчас переплыву ли — не знаю... — поняв суть вопроса, вслух рассудил собеседник.

— По мосту нам нельзя, заметут по-любому... — почесал я бритый затылок, — Ладно, не переживай, может лодку найдём. На тот берег добраться необходимо.

Пообщавшись, мы вышли из кустов и направились в город: на улицах ни души, частный сектор, розовеющий восток, соловьиные переливы...

"Сейчас бы с удочкой посидеть, самый клёв..." — только размечтался — уже на месте. Городок у нас провинциальный — маленький, тем более в реальности сорок второго года.

Закинув руку через невысокую калитку, старик откинул щеколду, и мы поспешно нырнули в густую тень сирени. Стук в окно, звуки шагов, настороженный голос:

— Кто там? — моментально узнав переливчатые нотки, я замер, дыхание остановилось, в грудине бешено застучало сердце: "Что со мной? Я, словно сопливый юнец боюсь увидеть предмет своего обожания?.. Нет, тут нечто иное".

— Это Соломон ... — ступор моего сознания, разорвал голос профессора .... — Зоя Моисеевна, дорогая, Моисей Абрамович дома?

Дверь отворилась, и ласковый взгляд разогнал тусклый, предутренний сумрак.

Сделав шаг и выйдя из тени, заметил недоумение, узнавание... мимолётную улыбку ангела. Я пропал, бездонный омут глаз, захватив в сладкий плен, абсолютно лишил воли. Стою как дурак и улыбаюсь...

Тактичное покашливание, мы синхронно вздрагиваем, лицо девушки наполняет краска, я смущённо отвожу взгляд, а старик тихо интересуется:

— Моисей Абрамович в госпитале? Утвердительный кивок. — Тогда я к нему... — озабоченно бормочет дедушка, — Приютите, пожалуйста, этого молодого человека... до моего возвращения...

Я безумно хочу остаться, но вежливость и здравый смысл настаивают на сопровождении профессора.

— Мне право слово, сподручней будет одному, — предвосхитил он срывающееся с губ возражение, — Какое кому дело до одинокого старика.

Спорный вопрос, но я благодарно киваю. Дед растворяется в предрассветных сумерках, а я уже в довольно просторной гостиной: "Как сюда попал?.. — проносится мысль, — Не помню".

— Спасибо тебе... — неожиданно шепчет мне Зоя.

Непонимающе пожимаю плечами: "За что?.." — Однако молчу и только как идиот, улыбаюсь. Стоим мы посередине зала, взглядами пожирая друг друга. Маленькая ладошка робко касается плеча, и мощный разряд тока полностью отключает разум. Падаю в сладкую бездну: поцелуи, объятия, крышу срывает... меня, как будто захватил сверкающий вихрь астрала, я растворяясь в девушке, впитываю в себя её сущность — целиком, без остатка...

Медленно, неумолимо, рассудок возвращается, проникнув в голову, обволакивает слух, появляются звуки — в тишину медленно вплывает тяжёлое дыхание двух сердец. Вернувшийся разум касается зрения и перед взором на белой побелке потолка чёрным пятном возникает старинная люстра. Слабенький разряд тока — воротились тактильные ощущения, на моей груди лежит головка ангела, я, обняв девушку, задумчиво перебираю прядь её волос.

Сознание вновь подёрнулось рябью и чуть обратно не унесло меня в сладкую бездну, я понял: "Таким вот оригинальным образом, вернулось обоняние".

От моей любовницы исходил неземной аромат: "Так пахнут ландыши. Нет... отдалённо похоже, но значительно хуже".

Попытался что-то сказать, маленькая ладошка легла мне на рот, и звук обратился в поцелуй: "Всё правильно, слова здесь излишни".

Как мне показалось, в объятиях друг друга, лёжа на старинном ковре, средь вороха скомканной одежды, пронеслась целая вечность. Неожиданно, как гром среди ясного неба, громко клацнула калитка. Мы синхронно вскочили, принялись лихорадочно собирать разбросанные вещи, неловко стукнулись головами, встретились взглядами и, смеясь, припустили в соседнюю комнату — еле успели.

Глава 6. Новый опыт

— Ну, с возвращением... заждались тебя... — из-за толстого соснового ствола донёсся голос Серафима и одновременно появился он сам. Соломон Романович вздрогнул. Батюшка глядя на мою реакцию, вернее отсутствие оной, недоумённо приподнял брови.

Наверное, я тоже должен был испугаться, старик на это и рассчитывал, однако он не учёл одного существенного обстоятельства, что об этом его выкрутасе мне давно уже известно, да и ещё о нескольких ключевых моментах, причём, на целые сутки вперёд. Сон мне приснился, хотя — сон ли? Никак не пойму, вроде, похоже, тем не менее ряд значительных отличий несколько выбивался из общеизвестной трактовки данного понятия.

Во-первых: в нём не напрягаясь, я мог контролировать не только личное поведение, но и перематывать события обратно, при всём при том реакция других участников грёз была мне не подвластна. Она лишь менялась при "сбросе" — так для себя я назвал повтор ситуации с целью узнать результат при различном своём поведении.

Во-вторых: в конструкторе, а именно так разум окрестил данное состояние, все чувства — зрение, слух, тактильные ощущения, боль были доступны и, прямо сказать, даже очень.

В-третьих: при пробуждении я всё помнил до мельчайших подробностей, если б не сброс, то с реальностью не различить.

Разум, пытаясь объяснить технологию настоящего феномена, выявил параллель с ментальным общением. Между данными состояниями были как схожести, так и отличия, при всём при том анализ они не пережили. На первый взгляд существенная разница, что при "созвоне" находишься в трансе, как аргумент оказалась несостоятельной, дед в своё время говорил — во сне тоже можно общаться, но он же утверждал — в грёзах контролировать разговор сложно — присутствует вероятность, проснувшись всё позабыть. В конструкторе все действия были полностью подвластны рассудку, а запамятовал я лишь первый свой опыт, подозреваю, что из-за не совсем обычного в него погружения да значительной продолжительности оного — ведь при попадании пули — организм практически мгновенно впал в кому.

С "предвидением" с коим познакомился под действием азарта при абордаже драккара викингов, данное состояние также немного роднилось, однако не боле.

Ах, да, вы не поверите насколько элементарна оказалась сия технология, в общем, и объяснять собственно нечего. Просто засыпаешь в состоянии изменённого сознания на этом — всё.

* * *

Миновав огородами деревню и следуя звериной тропе, мы углубились в лесную чащу. Серафим с Соломоном, болтая существенно подотстали. Я, пребывая в глубоких размышлениях, не заметил, как вышел на поляну с омелой. Обнаружив значительные перемены в пейзаже, встал будто вкопанный, периферийным зрением заметив движение, повернулся — на меня радостно нёсся Беляш.

Хищник прыгнул я, шагнув в сторону, увернулся от прямого удара лапами в плечи. Поняв что "Акела" промахнулся, тот попытался, притормозив прямо в полёте, изменить траекторию. Пока мы катились по изумрудной сырой от росы душистой траве Беляш радостно лизал мне лицо, я с идиотской улыбкой трепал ему холку.

Натешившись с четвероногим другом, да стряхнув со штанов налипшие листики, поднял голову и натолкнулся на поражённо восторженный взгляд сынишки Соломончика. Тот, словно ребёнок был очарован белым волком и восхищён дружбой отца с волшебным, сказочным зверем. Спустя долю секунды, профессору удалось справиться с мимолётными чувствами — он смущённо потупился.

На поляне, рядом с дубом возвышалось довольно вместительное жилище из кленовых жердей покрытое дёрном, отдалённо напоминающее индейский вигвам. Батюшка, по всей видимости, решил кардинальным образом разобраться с мистикой данного места, думаю — ничего у него не получится — в двадцать первом веке, клёны, пусть и чахлые, но плотно окружали поляну.

После того как я ушёл, в деревне Серафим прожил не долго, виной тому стал один превредный мужичок. Дабы донести на нового странного жителя в местные органы правопорядка он не поленился отмахать пёхом несколько вёрст. Верховой милиционер объявился за пару дней до моего возвращения — батюшка отсутствовал, служитель закона долго стращал мать двойняшек, дождался старца и, было хотел его арестовать, однако Серафим как-то выкрутился...

Не знаю, какое внушение батюшка произвёл кляузнику, но Анна с Марией при нашей встрече, наперебой, захлёбываясь, поведали мне помимо прочего и о резко изменившемся односельчанине. После общения с батюшкой этот мужичок подлатал в ихней избе крышу, нарубил дров — хватит на зиму, собрал деревенских и, попросив у народа прощения, ушёл в военкомат — записываться добровольцем.

"Интересно девки пляшут... надо старика обязательно попытать по данному поводу", — промелькнуло в голове любопытство, однако опыт общения, справедливым замечанием: "Опять старый сошлётся на Бога..." — ударил пудовым кулаком мою внутреннюю свинку и та, с повизгиванием, забилась в самый дальний угол сознания.

"Тяжело с ним. С Соломоном старец чешет языком не переставая, со мной на отвлечённые темы в принципе тоже, однако если касаюсь эзотерики, у него ответа два — или пространно, нудно, непонятно — сплошная теософия, или полный игнор".

Поздний вечер, сумрак леса, языки пламени причудливо играют отблесками на деревьях, похрустывают в костре поленья, а я вновь погружён в задумчивость — предаю разбору внутренние ощущения: "Как быть с Зоей, ведь дома, в двадцать первом веке, осталась всё ещё любимая жена. К девушке я, пожалуй, любовь не испытываю, присутствует нежность, влечение и ещё какие-то щемящие, тонкие, необъяснимые чувства...

Мы в ответе за тех, кого приручили, да и нежданный сынишка, в данный момент, что-то оживлённо втолковывающий батюшке, также накладывает некие обязательства. Да уж, мне этот инстинкт продолжения рода, будь он неладен, и ведь ничего с ним не поделать, точно умопомрачение, впрочем, судя по всему, в моём случае было сие неизбежно. Это судьба?.. Такова была моя свободная воля, или некто дёргает куклу за ниточки?.. Без пол-литра не разобраться..."

Кстати, Соломон Романович, хоть сам и засветился со своим мистическим, друговременным происхождением, но никого из родственников не подставил, думаю, приняли его за сумасшедшего, а в кутузку закрыли на всякий случай, больше для порядку.

Один из изумрудов в качестве элементов за Соломончика я отдал Моисею Абрамовичу, тот оценив дар по достоинству, округлил глаза, многозначительно присвистнул, но ломаться не стал, быстренько убрал самоцвет в нагрудный карман и сдержанно поблагодарил за заботу. Наверняка, найдётся какой-нибудь еврей, который поможет своему единоверцу перевести природную стекляшку в твёрдую валюту. Нация у них осторожная и что немаловажно, удачливая, всё будет хорошо. Больше мне предложить было нечего.

Батюшка подкидывает в костёр охапку хвороста, в небо взмывает весёлый столп искр, а я вспоминаю момент расставания с Зоей:

Мы оба всё понимаем — нам больше не встретиться, я открываю рот в попытке ободрить девушку. Маленькая ладонь ложится мне на уста, а до слуха доносится тихий, чуть хрипловатый от волнения голос:

— Ты ничего мне не должен, я буду помнить тебя, помни и ты... — следует нежный поцелуй, я сажусь в лодку и, не оглядываясь, растворяюсь в густом, предрассветном тумане.

"Правильно ли поступил?.." — в очередной раз задаюсь я вопросом.

"Да, что парюсь? Нечего переживать. Нужно жить. Всё произошло так — как произошло, значит, по-другому быть не могло".

Решительно отметаю душевные терзания, немного успокаиваюсь. Вздрагиваю от прикосновения шершавого, мокрого языка. Волчара, видя сердечные муки, пытаясь ободрить, лижет мне щёку. Беру его в охапку и зарываюсь носом в густой, белой шерсти.

* * *

Зависли мы средь поляны с омелой, больше чем на неделю, впрочем, растения паразита на ней не осталось — старец извёл его подчистую. Не знаю, что привиделось ему, при очередном молитвенном погружении, только на моё нытьё: "Ну, когда же мы двинемся в путь?" — он непреклонно твердил, — "Рано, отдохни, ещё успеешь попутешествовать".

Поскольку сидеть без дела было скучновато, то на второй день я решил заняться охотой. Сие мероприятие оказалось весьма интересным, но честно признаться, я и тут несколько жульничал. Для обнаружения живности пользовался изменённым сознанием, неяркие ауры зверей на фоне чуть подсвеченного леса выдавали тех с потрохами. Плюс ко всему мне удалось искусственно вызвать сильные эмоции, в данном конкретном случае — азарт. Технология оказалась несложной: разгоняешь мыслительный процесс до состояния, что веришь в надуманное, затем резко, стараясь услышать тишину, перекрываешь поток сознания, — хлоп и там. Вера — сильная штука, даже в таких мелочах. Азарт, в свою очередь, будил в разуме предвидение, а дальше совсем уже просто — зная, куда скакнёт заяц, кидаешь нож по увиденной траектории — вот и всё. Затруднение возникло лишь в середине настоящего действия. Между обнаружением добычи и её убийством, надо было тихо подкрасться на расстояние броска. В итоге я справился и с этой проблемой, выходило сие долго, нуторно, не с первого раза, но всё же получалось...

Делать нечего, вот и охочусь. Вокруг густой, девственный лес, овраги, буреломы, скоро наступят сумерки, а забрёл я вслед за чёртовой лисой, очень, очень далеко. Беляш сегодня компанию мне не составил. Ещё по предрассветной темноте убежал он в дремучую чащу, может подружка у него появилась, может другие дела — не знаю, он не отчитывается.

— Найти бы дорогу обратно... — вдруг, приняв образ мелкого трясущегося зайчика, говорит мне моё беспокойство.

"Да уж... внутренний зверинец растёт: хомяк, жаба, любопытная свинка, трусливый заяц, кто следующий?.."

Как сглазил — новый персонаж не заставил себя долго ждать — разум ещё не закончил анализ, а в голове в облике одноглазого, тучного панды появился здоровенный такой пофигизм весьма схожий с героем известного мультика.

В очередной раз удивившись, я констатировал: "Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша..."

Тем временем, пофигизм флегматично в ответ рыкнул зайчику:

— Мне пофиг, не найдём дорогу?.. да и ладно, жизнь-то на этом не прекратится.

Услышав с моей точки зрения весьма спорный аргумент, волнение с писком скрылось в глубинах сознания. Панда, сделав дело, тоже попытался исчезнуть.

— Ничего у тебя, дружок, не получится... — вступив с ним, то есть сам с собой в диалог, остановил я побег, — Стой братишка, не ты ли скрываешься за непонятным мне Серафимовским термином — смирение?.. Точно дружок... вот ты и попался.

Осознав элементарность заумных объяснений старца, я почувствовал такое всеобъемлющее спокойствие с умиротворением, что сделал весьма полезный для психики вывод: "Жизнь это не приготовление к чему-то, она здесь и сейчас, наслаждайся Роман каждым днём, да не парься..."

Вот же интересное свойство великого и могучего, непонятное смирение да по молодости, родной мне пофигизм, на поверку оказались одним.

— Иди ко мне, "воин дракона", — шутливо обратился я к пофигизму, — Теперь мы будем дружить.

Шизофрения, закончив диалог, примолкла и сразу же всплыла из кучки переданных мне Прохором Алексеевичем знаний, новозаветная фраза Спасителя: "Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний день будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы".

"Акуна — мотата, какая-то..."

За данными размышлениями я не заметил, как вышел на колхозное поле. Рожь уже налилась и словно подёрнутое рябью жёлтое море, завораживая, причудливо переливалась.

"Так, где это я?.. Не знаю, но мне вон туда... — ведомый чутьём, иду прямо по ниве, — А это что? Интересная хрень..." — аура её сверкает, словно снежинки в солнечный, морозный день. В последнее время в изменённом состоянии сознания я пребываю большую его часть, даже в нём засыпаю.

Штука имеющая столь интенсивное свечение здорово напоминает мышиный помет, прилепленный к колосьям растений. Картина впечатляющая: всё поле, искрясь, переливается серебром.

"Наверное, паразит, — размышляю я, и мозг выстраивает логическую параллель, — Мини омела, не иначе".

Не задумываясь, вообще без каких-либо мыслей, под одобряющий взгляд единственного глаза моего внутреннего панды — пофигизма, срываю гроздь колосьев. Перетираю их меж ладоней, сдуваю шелуху, выкидываю недозрелые зёрна и отправляю в рот получившуюся кучку, напоминающую тёмно-коричневый вытянутый рис.

Субстанция жёсткая, почти безвкусная, однако разум, вычленив тонкую грибную нотку, выстраивает параллель: "А ведь от напитка, посредством которого Прохор Алексеевич залез мне в мозг и вынул оттуда знания о будущем, исходил аналогичный дух... блин... зачем я всё тащу в рот?.."

— Надо спешить, — вмешивается в мои рассуждения панда, времени мало...

Я успеваю добраться до опушки, развести костёр, нарубить лапника и сделать подобие шалаша. Приступаю к разделке добытого зайца, и тут начинается что-то с чем-то:

Липкий пот махом покрывает ладони, на лбу выступает испарина, в могучем зевке челюсти раскрываются на небывалую ширь, изменённое состояние, в коем я пребывал, улетучивается, однако обычная картинка выглядит не менее впечатляющей — сверх чётко и супер ярко. Даже вдали, мелкие прожилки на берёзовых листочках, вдруг стали явственно различимы.

Меня волокает, зёв усиливается, ручки дрожат, моторика нарушается, отбрасываю в сторонку не до конца разделанную заячью тушку, прислоняюсь спиной к сосновому стволу, глотаю из фляжки и, смирившись с уже неизбежным, расслабляюсь.

Сижу да как идиот улыбаюсь, даже струйка слюны стекает из полуоткрытого рта. По всему туловищу — ощущение странной липкости. Вижу себя со стороны, словно в зеркало, однако из тела не вышел.

Моя фигура подёрнулась рябью — переключаюсь на окружающее. Зрение сузилось до полуметровой окружности — стало чувствительней, даже на другой стороне ржаного поля, это где-то с километр, все детали пейзажа отчётливо различимы, а вот снаружи туннеля непроглядная тьма.

"Подзорная труба какая-то..." — промелькнуло удивление, и до сознания донёсся мультяшный голос Галустяна, озвучивавшего панду в известном диснеевском мультфильме:

— Йо-хо... поехали...

Ближайшие деревья потянули ко мне корявые ветви, вдруг показавшиеся костлявыми руками мертвецов. Волосы встали дыбом. Зрительный туннель стремительно начал сужаться. Всё... картинка захлопнулась...

Глава 7. Один

Жуткая измена, в коей я пребывал, ушла вместе со светом, однако отключения сознания не произошло. Секунда и маленькая яркая точка стала расширяться, трансформируясь поначалу в трубу, затем в туннель... секунда, ещё секунда... и то, что обычно называют зрением вернулось окончательно.

Мозг, возобновив работу, приступил к анализу: "Вероятно, я просто моргнул, а галлюциногены, коими так бездумно обожрался, сыграли с разумом совсем не смешную шутку..."

— Охренеть, где это я?.. — вскакиваю, озираюсь, хватаюсь за скрамасакс. Безжизненная, серая пустыня, странный песок, низкое промозглое небо, ни светил, ни облаков. Неведомый доселе мир простилается всюду.

Недоумённо разглядываю местность. Вдруг, километрах в пяти, краем глаза подмечаю нечто выбивающееся из общей картины. Всматриваюсь. Быстрый полёт, потоки воздуха хлопают по щекам и я уже там, куда секунду назад был направлен мой взгляд.

"Показалось, всё та же пустыня, — вновь смотрю теперь на горизонт, снова полёт... — Вот это да!.."

Пребывая в глубоком шоке, как сомнамбула режу ладонь холодной сталью ножа. Отстранённо за сим наблюдаю, и наконец, вместе с болью выныриваю из прострации. Капли крови орошают серый песок.

— Ты что?.. Порезался?.. Давай, перевяжу... — слышу мультяшный голос, поворачиваюсь и застываю, передо мной стоит обеспокоенный, виновато улыбающийся панда.

"На этот раз я точно сбрендил, так ведь и знал — эксперименты над сознанием до добра не доведут. Надо срочно в Москву... там Кащенко... они меня вылечат... да уж... — обескураженно чешу затылок, — куда податься?.. Как найти путь обратно?.."

Разум, перебрав немногочисленные варианты, останавливается на единственном из доступных: "Придётся ждать — пока не отпустит. А ведь это может затянуться надолго, так как после мухоморов люди порой переезжают в психушку, причём, навсегда. Съеденный мной типа рис, судя по вкусу — грибы. Засада... Ну, что уж теперь... сделанного не воротишь".

— Нечего время терять, — встряхиваю головой, — лучше пообщаюсь-ка я с пофигизмом.

Так поразмыслив, верчу головой — на что бы присесть, увы, вокруг ровным ковром лишь серый песок, да переминающийся с ноги на ногу панда.

Мелькает сожаление об отсутствии табуретки: "Чпок..." — и о чудо, она появляется... прямо из воздуха. Робко трогаю стул, вроде дерево: "Если сяду, вдруг он рассеется, то-то мишка поржёт, вон, как хитро гад смотрит".

— Ничего страшного, переживу... — говорю сам себе и, зажмурившись, брякаюсь на табурет. Ёрзаю — стул стоит словно вкопанный.

Гляжу на лукавую морду, медведь пристально смотрит мне в глаз, причём только в левый: "Левым в левый... вот же падла... панда — падла..." — начинаю хихикать.

— Ну, и чего ты тут смешного увидел?.. — сквозь нарастающий смех врывается в мозг растерянный голос. Лицо мишки принимает забавное, озадаченное выражение, он, ища причину веселья, неуклюже озирается, от этого зрелища я захожусь ещё больше и в результате всё-таки падаю.

— Какой ты не воспитанный, — с ноткой обиды, выдаёт собеседник, — В гости позвал, а присесть не предложил...

— На... — встав, отряхнувшись, чуть успокоившись, протягиваю ему табурет... — в ответ косолапый презрительно корчится.

Меня вновь разбирает безудержный смех: "Во, как торкнуло... приход за приходом... — сквозь слёзы прорывается мысль, — Да ты батенька, привереда, тебе, небось, трон подавай?.."

Воображаю, как панда восседает на футуристическом седалище из сериала игры престолов, и начинаю биться уже в конкретной истерике. Из глаз льются слёзы, живот заходится в спазмах...

До слуха доносится знакомый звук: "Чпок..." — отираю слёзы и наблюдаю довольную мишкину рожу. Поражённый, резко затихаю, вновь встаю, не веря глазам, тянусь к тому самому трону. Ледяная сталь вплавленных клинков обжигает ладонь.

— Может подушечку, а?.. — вздрагиваю. — Жёстко да холодно... — панда, пытаясь разжалобить взглядом, поднимает домиком брови. Картинка потешная, но мне не до смеха.

Представляю: из-под толстой мишкиной задницы выглядывает край пуховой перины.

— Чпок.... — Выражение лица собеседника резко меняется. Довольный панда — то ли комфортом, то ли произведённым эффектом, устраиваясь поудобней, долго елозит, наконец, приняв комфортное полу лежачее положение, небрежно махает мне лапой — типа садись, дорогой.

Обескураженно повертев табурет, широко размахнувшись зашвыриваю его подальше, прямо в полёте стул исчезает:

— Чпок... — пустота.

Поняв технологию, либо данного мира, либо данного бреда, в этом ещё не разобрался, материализую кресло качалку, тёпленький свитер с оленем, треники и мягкие тапочки стилизованные под голову панды.

Ошарашенный мишка, раскрыв рот, смотрит на обувь, я сладко потягиваюсь.

— Чпок... — в руке парящая чашка крепкого кофе.

— Вкусненько как... — от удовольствия закрываю глаза, а когда их открываю, наталкиваюсь на недовольную морду.

— В чём дело? Тоже хочешь? — приподнимаю кружку с напитком.

— Это? Нет уж, увольте... мне бы трубочку...

— Куришь?

— Иногда...

— Это ты зря, я вот давно уже бросил.

Опять бровки домиком, а губки бантиком, впрочем, губ как таковых не видно, просто острые мелкие зубы скрываются в густой белой шерсти.

Представляю длинную индейскую трубку.

— Чпок...

— Пойдёт?.. — интересуюсь, разглядывая результат. Красиво получилось: на ощупь вроде бы костяная, перекрученный мундштук, скалящаяся тигриная морда, табак засыпается в открытую пасть, тонкого плетения золотая цепочка. Работа весьма аккуратна, качественно выполнены все детали, вплоть до мельчайших, одним словом — шедевр.

— Подари, а?.. — протянутая лапа и умильно просящее, миминишное выражение.

Я нерешительно мешкаю, просыпается жаба и шепчет мне прямо в ухо:

— Какая красивая... не отдавай!

Отмахиваюсь от воображаемой твари и вдруг задеваю нечто скользко-холодное. От неожиданности роняю чашку, вскакиваю, разворачиваюсь да натыкаюсь взглядом на огромную, зелёную, такую всю натуральную жабу. Та, нахмурив подобие бровей, требовательно ждёт, что я решу.

— Сгинь! Сгинь! Пропади! Увы, мне! Увы, мне грешному! Горе мне окаянному душегубцу! — отпрыгнув, машу обеими руками на чудище.

— Чпок... — жаба исчезла.

— Ну что, подаришь, или ещё покочевряжишься? — ироничный голос Галустяна, возвращает сознание к данной действительности.

— На... — швыряю трубку, медведь её ловит, я вновь принимаю полу лежачее положение.

— Табак нужен?

— Нет, у меня свой, — отвечает панда и, приподняв глазную повязку, из-под неё достаёт небольшой расшитый золотом кисет. Наблюдаю за манипуляциями, надо сказать — те в исполнении медведя очень потешны. Набив трубку, собеседник жестом заядлого курильщика требует огоньку.

— Чпок... — золотая Зиппо, инкрустированная красноармейской звездой, уже в его лапе. Панда прикуривает, вертит зажигалку, бровки ползут вверх, однако вид домика в этот раз я им создать не даю.

— Забирай... — выпаливаю да испуганно вжимаю голову в плечи, — уф... жаба не появилась.

Справившись с эмоциями, материализую новую порцию кофе, делаю глоток и выдавливаю актуальный вопрос:

— Ты кто?

— Я, ничто...

— Не понял?

— Это суть, имён же великое множество, но они, за исключением парочки, тебе ни о чём, — сосредоточенно затянувшись да утонув в клубящемся дыме, мишка вновь обращается с просьбой, — создай ветерок...

Представляю лёгкий бриз — дымовую завесу уносит.

— Благодарю, — прижав лапу к груди, панда аристократично кивает.

— Прохор называл меня Один... — спустя секунду как бы невзначай заявляет он.

Ступор осмысления и я взрываюсь:

— Ах ты, мерзавец... — кидаю чашку в бесстыжую довольную произведённым эффектом медвежью морду — мимо...

Вскочив, пытаюсь ударить по нагленькой роже — очередное фиаско, за миг перед контактом тот вместе с троном перемещается несколько вбок. Новый удар, ещё и ещё. Через десять минут выдыхаюсь. Наконец, взяв себя в руки, падаю в кресло, закрываю глаза, глубоко дышу, пытаюсь расслабиться. Постепенно раздражение исчезает, нет, немного не так — оно растворяется в совершенном сумбуре и переходит в абсолютный кавардак.

"Полный сумбур-бурум... бардак-кавардак... — вспоминаю постмодернистский мультик о Вини Пухе, — В голове моей опилки — да, да, да!.. — пару раз хихикнув, ненадолго теряюсь в хаосе мыслей. Чудом выныриваю, закрываю ладонями глаза, встряхиваю головой. — Да уж... галлюциногены отпускать не собираются..."

— Эй!.. ты там уснул?

С неохотой приподнимаю веки и, наткнувшись на мерзкую, самодовольную улыбку, выплёвываю в наглую морду:

— Ненавижу!.. Какое ты имел право так исковеркать всю мою жизнь?..

Он морщится:

— Успокойся, давай объяснюсь... — лицо собеседника уже абсолютно серьёзно.

Жуткое желание начистить падле морду неимоверным усилием загнав под лавку киваю.

— Эта история случилась давно... — попыхивая трубкой, с ноткой задумчивой тоски, начал медведь. — Жили, были два друга — водой не разлей, будто кровные братья, но вот незадача — однажды они разругались. Уж и не помню причину, впрочем, не суть, состоялась жестокая битва: всполохи молний, лязганье змеиных зубов, а в результате — увечье... — на этих словах панда красноречиво ткнул мундштуком в глазную повязку.

— Затаил я злобушку сильную, придумал каверзу лютую... — насупив брови, состроив зверскую гримасу, на манер былинных сказаний сгустил голос медведь.

— Шли годы, века, я почти позабыл о нанесённой обиде, однако ты мне напомнил...

Мои брови в недоумении взмыли к затылку, глаза вылезли из орбит, челюсть грохнулась на пол. Панда глядя на произошедшую метаморфозу, открыв пасть, завис. Спустя секунду, встряхнувшись всем телом, он указал на мои наплечные ножны и пояснил:

— Ты нашёл скрамасакс, это почувствовав, я попытался заполучить нож обратно, однако не вышло. Думаешь, сам потянулся к проводам в разрушенной школе?..

Перед глазами отчётливо встала картина из детства: "Нет, не вспомнить тех чувств..."

— Сам, безусловно, но любопытство — есть ли там ток? Каюсь, вызвал ваш покорный слуга, — медведь, приложив лапу к груди, совершил подобие книксена и после очередной смачной затяжки продолжил:

— Удар электричества ты пережил, а мне дали понять, что дёргаться больше не стоит, но ждать я умею.

Знай, часа через два после битвы с кабаном в Головинском лесу на трассе произошла катастрофа — лесовоз, не вписавшись в поворот, снёс десяток деревьев. Да, да — на пути "Урала" должен был оказаться твой джип. Я вмешался — открыл новый мир, и хотел ещё тогда объясниться, увы, ты сбежал да наткнулся на Прохора. В результате имеем, то, что имеем... — медведь замолчал.

Абсолютная тишина странного мира мягким покрывалом укрыла сознание.

— Назови причину верить тебе? — чуть поразмыслив, сталью голоса я разрезал безмолвие.

— К чему врать? Скрамасакс, как ты знаешь, пустой... у вас всё же вышло меня обыграть, поздравляю, удавалось это не многим...

— Может ты патологический лгун, да... мало ли что?.. Лучше ответь — зачем ты пытался разрушить эдем?

— Разрушить?! Нет, я хотел его изменить, — панда немного смущённо пожал плечами, — Скучно, поверь — просто скучно. Кстати, весь сегодняшний наш разговор также от скуки.

— Ни одному слову не верю, ты воплощение зла! — отчеканив, ткнул я в оппонента указательным пальцем.

— Мне пофиг, что думает обо мне идиот. Какое зло?.. Ты о чём?.. Неужели до сих пор так и не понял — зла, добра попросту нет. Понятия эти настолько туманны, что зло одному добро для другого.

Уразумев, что меня как-то заносит, то патетика, то равнодушие, решил съехать с философской дорожки, тряхнул головой и снова задал вопрос:

— Ты кто?

— Конь в пальто... — сокрушённо промолвил медведь.

В последний раз он пыхнул трубкой, неспешно выбил её и, немного помолчав, не мигая, глядя мне в левый глаз, с зашкаливающим пафосом, видимо, пародируя мою недавнюю реплику по поводу зла устрашающе проскрежетал:

— Я Один, я Волос, я змей,... но то лишь слова. Я ничто, я всё, я твой пофигизм, я частичка тебя... — осёкшись, да сдвинув брови, панда пару секунд прожигал меня взглядом, после — тупо заржал.

— М-да... ты бредишь дружок. Нет — брежу я. Всё это глюк, однозначно, плод воспалённого мозга...

Логика, поставив хозяину неутешительный диагноз, в очередной раз поменяла настрой — злость на тоску, благодаря чему — разум одумался: "Чушь, ерунда — нет никого, есть наркотический сон", — вновь злость уже на себя, секунда — она опять перешла на медведя...

Какое-то время сидел в тишине, внутренний вулкан постепенно затих — мысли вернулись к изначальному плану: "Делать нечего буду ждать — пока не отпустит, сейчас же продолжу общение, глубины сознания весьма любопытная штука — дам волю шизофрении — пущай полетает. Главное не психовать чего так усердно добивается панда. Тьфу ты, какой нафиг панда?.. А как отпустит, если конечно отпустит — Москва, Кащенко, таблеточки..."

На данной ноте в мои размышления снова бесцеремонно вмешался медведь:

— Неужели не интересно узнать, куда ты попал? — с непритворным изумлением и явным желанием приоткрыть сию страшную тайну спросил собеседник.

"Может поиздеваться над ним. Разыграть равнодушие, пусть лопнет гад ..." — Развить мысль панда не дал.

— Не старайся, не лопну. Лучше слушай, — безапелляционно буркнув, он незамедлительно начал:

* * *

Смирившись с неизбежной лекцией, я материализовал очередной американо, сделал глоточек да превратился в слух.

— Тебе знакомы две версии грехопадения Адама, так вот — обе они, мягко сказать, не очень точны. Прохоровская палка — бред родопоследователей, причём, конкретный весьма, — я недоумённо поднял брови, панда пояснил, — В Гиперборее некогда была данная секта, осколки её всё ещё живы, учитель твой — анахронизм.

Каноническое яблоко, — продолжил он, — к истине ближе, однако в истории той замешан не фрукт и не овощ...

Очередная театральная пауза эффекта не принесла. Внезапно возникшая в этот момент тишина заинтересовала рассудок гораздо сильней, чем бред медведя — меня. До данного момента странное безмолвие нового мира я отмечал, однако сейчас волна нахлынувшего затишья была настолько мощна, что проникнув в каждую клеточку моего организма, выдавила оттуда практически всё. Я вдруг стал полностью пуст.

Увы, собеседник не позволил уловить ускользающий смысл безмолвного мира, рассчитывая на фурор, он закончил фразу одним лишь словом:

— Грибы...

Я встрепенулся, опять как-бы наполнился и моментально вспомнил съеденный мной типа рис. Непроизвольно поёжился. Мишка улыбнулся, обвёл рукой безжизненный пейзаж, и выдал:

— Поверь мне, это не глюк, здесь всё реально настолько — насколько, вообще, может быть. Ну, в этом ты скоро сам убедишься. Надежда на то, что отпустит — тщетна, сам виноват — не надо было в рот тащить всякую гадость, особенно в таком непомерном объёме... передозировка открывает врата... — услышав это, я дёрнулся и в этот раз пролил почти весь свой кофе.

Неосознанно промелькнувшая мысль о чистом, сухом свитере, автоматически его выстирала и просушила.

— Да-да... Ты, как в своё время Адам, сожрал слишком много.

— Это я понял... — озадаченно крякнув, задал встречный вопрос, — И что... это всё, — рука очертила действительность, — уже навсегда?..

В ответ полный игнор, вновь навалившееся странное безмолвие подстегнуло сознание, так что я про медведя просто забыл. Мысли скакали словно макаки — я то был уверен, что нахожусь в наркотическом сне, то, напротив — в непреложной реальности происходящего. Внутренняя борьба продолжалась изрядно — панда молчал. Я наконец-то проникся всей глубиной попадоса, и ошарашенный данностью, вынырнув из хаоса, практически крикнул:

— Навсегда?..

От меня отмахнулись, как от назойливой мухи.

— Сначала я всё расскажу, затем приступишь к допросу, — непреклонно произнёс собеседник да грозно глянул мне в левый глаз.

Я громко вздохнул, в бессильной злобе поиграл желваками. Немного смирившись, кивнул.

— Этот мир пока только твой, я, например, здесь сотворить ничего не смогу. Тут властны лишь ты и грибы. Последним всё пофиг, у тебя же есть шанс стать местным божком. Что не пожелаешь, сразу возникнет. Растения будут расти, животные бегать, птицы летать, можешь основать в этом месте личный эдем. Только запомни — промешкал — назад ничего не вернёшь.

Вспомнив о табуретке, я скептически хмыкнул, заметив реакцию, медведь предложил:

— Попробуй рассеять мой трон.

— Сам напросился, — представив, как панда толстой задницей падает оземь, я зло улыбнулся, и... ничего...

— Время ушло, — наигранно сокрушаясь, медведь развёл лапы, — Пять минут, чуть больше, чуть меньше, не успел — предмет или тварь останется здесь навсегда.

Человека создать ты не сможешь, — медведь предвосхитил вопрос, — в гости позвать тоже проблема, для этого надо найти путь обратно, да и потом — не очень всё просто.

Впрочем, не суть, — вернулся он к теме, — дабы понять хотя бы меня ты должен постичь структуру вселенной. Тут одновременно всё просто и сложно, она состоит из мириадов миров, расположенных возле самого первого — рая, как бы тебе объяснить...

Собеседник задумался:

— Представь многослойный пирог... так вот, каждый слой это мир. В середине данного торта — эдем, ниже сотворённая Адамом земля, под ней другие блины, чуть больше, чуть меньше, и на каждом из них свой рельеф — горы, каньоны, это уже реальность в реальном. К примеру, христианство на блине земли, выглядит как довольно обширное, высокое плато и является почти отдельной вселенной. Всё что создано человеком, ну, более-менее проработанное: картины, романы, науки, бред... можно назвать отдельным мирком. Грибы изменили Адама, он, взяв в соавторы царство грибов, стал творцом.

Мишка принялся вновь набивать свою трубку.

Гнетущая тишина опять попыталась проникнуть в меня, чувство это было весьма дискомфортно и дабы безмолвие больше не слышать, я представил дубок из центра поляны с омелой.

— Чпок... — он, воплотившись, раскинул над нами могучие ветви. Разум не тормозя помчался вперёд, внезапно возникшие воспоминания, сами по себе, без участия эго, материализовали стайку казанских воробьёв, вместе с ними появилась рябина. Воздух наполнился шорохом листьев, чириканьем, стало комфортней.

Увы, панда не позволил долго наслаждаться природой, он прикурил свою трубку и мой опухший рассудок наполнил иронично-задумчивый голос:

— Впрочем, праотец созданным миром щедро поделился с грибами. Ты знаешь, грибницей пронизана и земля и вода, она есть везде, в мельчайшей букашке, даже в тебе, после Адама мы все отчасти грибы...

Лившийся без остановки поток сознания неожиданно ушёл на задний план и что-то там невнятно бубнил. Меня заволокало я выпал из бреда, куда — так не понял, а сейчас и не помню, но там было жутко...

— Подобных миров достаточно много, — пропустив значительный кусок, нечеловеческим усилием вынырнув, я вновь поймал нить повествования, — Их создавали шаманы, колдуны, различные секты. Наверное, ты слышал о массовых самоубийствах?.. да и большинство передозировок со смертельным исходом отнюдь неслучайна...

Намёк интереса не вызвал и рассказчика я перебил:

— Ты сказал — рай посерёдке, снизу земля, а сверху чего?

— Опять ты всё перепутал, нет ни верха, ни низа, ни права, ни лева, нет ничего. Сравнив мироздание с тортом, я пытался нагляднее всё объяснить. Ну, ладно, не хочешь доходчиво, слушай как есть, но коли взорвётся дурная башка никого не вини.

— Давай, я готов...

— Что есть твой мир — планета Земля?..

На показавшийся риторическим вопрос я не ответил, и мишка, состроив недовольную мину раскрыл его сам:

— Это симбиоз ощущений, мыслей и чувств. То, что яблоко красное, говорят мозгу глаза, что жёсткое — руки, вкус, запах всё остальное, разуму передают рецепторы тела, их информацию голова воспринимает как данность. Осмотрись, здесь от Земли всё отлично. Тем не менее, данный мир для тебя как будто реальный.

Судя по всему, лицо моё приняло придурковатое выражение, мишка прыснул и пояснил:

— Грибы, вернее их передозировка открыли врата — сигналы от органов чувств пошли по новой дороге в другую область сознания. Там мысль материализовалась, воплотилась и перенесла с собой твоё эго. Таким образом, в симбиозе с грибами ты зародил новый мир.

— Значит, всё в голове?

— У большинства, но вот у тебя?.. — мишка снова завис.

— Сказав а, говори бэ... — не выдержав, зло буркнул я.

Панда ехидненько улыбнулся, однако продолжил:

— Серафим частично перенёс из твоей твердолобой башки кое-что прямо в сердце. В месте этом, — медведь указал в левую часть шерстяной грудной клетки, — с моей точки зрения, скучней... однозначно. Те же миры, но ты не создатель, а просто сторонний их наблюдатель.

Как ты знаешь, при грехопадении человек разделился, это позволило стать вам творцами почти как Всевышний. Написано же: "сказал змей жене: нет, не умрёте, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло". Замечу — последнее четыре слова данной цитаты, не имеют смысла вообще, поскольку, вновь повторюсь — нет ни добра, нет ни зла, в этой связи закончим мы фразу на: "... как боги", а прежде всего Он — Творец, так что змей почти не солгал — всё в точности так.

Адам, попав в пустой мир, создал новый свой дом — грешную Землю, за основу был взят всё тот же эдем. Он и дети его ведали суть бытия то, что сейчас от вас скрыто. Увы, зашли они далеко, потоп был венцом. Прохор, Серафим, да подобные им кое-что смогли сохранить, но сведения эти ничтожны.

Посмотри, — панда окинул взглядом пустыню, — здесь возможностей существенно больше. Что ты мог на Земле?.. Ерунду, тут же ты полноценный творец. Однако вот незадача, как сие происходит — не знаешь. "Чпок..." и, в общем-то, всё.

Выгнув брови, я ляпнул:

— Так объяснил бы...

Медведь махнул лапой:

— Не парься — всё, в принципе, также как на Земле, только сил у тебя здесь значительно больше, их дали грибы, ты просто не замечаешь усилий.

Пытаясь осмыслить сей бред, да обхватив затылок руками, я монотонно качался.

— Всё уже изначально в тебе, причём, не сверху и снизу, а вместе, — решил добить меня панда. — Ты попросту ищешь, и даже находишь. Обычно — людям доступно это лишь при кончине, тогда также врата исчезают. Дух живёт вечно, поверь — ему плёвое дело сотворить для себя, не то что ново-старое тело, но даже миры.

— Сгинь, пропади... — не выдержав, рявкнул я на медведя.

Тот улыбнулся:

— Я предупреждал. Реальность твоей родины — планеты Земля и данного места имеет структуру одну — человек и грибы. Различий, в принципе, много: размер, прорисовка, наполненность. Однако это не важно — всё наживное. Существенный же его недостаток — он вскоре умрёт, ну... во вселенском масштабе. Адам был с супругой, а ты, брат, один — наследников нет. Без демиурга обыкновенно мир гибнет, бывает, конечно, иначе, но то исключенье...

— Чтоб больше грибы? Да ни в жизнь! Даже белые буду верстой обходить!

Вновь пролитый кофе, снисходительная улыбка и продолжение темы:

— Как известно безвыходных ситуаций не существует, лазейка найдётся всегда, тебе повезло — я знаю её. — Вселив надежду, панда ненадолго умолк, представив, что будет стоить мне его помощь, я огорчился...

Секунда, и он оборвал мои тревожные думы:

— Я путь укажу, и заметь — абсолютно бесплатно.

Упавший с плеч груз немного взбодрил, однако разум, ни на что невзирая гнал тревожные думы всё дальше и дальше: "Эта падла очевидно читает все мои мысли... впрочем, он и есть мои мысли..."

Потряс головой, чуть успокоился и задал вопрос:

— Какой тебе смысл показывать выход?

— Я уже говорил — мне скучно, а ты, брат, потешный, тем более, я стал частичкой тебя. Да и интересно узнать — с какой, так сказать, стати тебе помогают.

— Как это?.. Кто помогает?..

— Да все... посмотри!.. — чреда последних событий крайне меня напрягает...

— Не тебя одного...

— Уж больно случайностей много, причём самых странных...

— И ты решил во всём разобраться?

— Не только, ты мне польстил.

— Я?..

— Ты создал меня в этой вот форме, — медведь, от удовольствия закатив глаза, лапами провёл по бокам, — надо признаться — данный персонаж весьма симпатичен. А что?.. обычно рисуют меня каким-либо монстром, ведь я давно бестелесен. Движухой своей в пятнадцатом веке пустил ты волну, исключительно то, что меня не забыли, и позволяет мне жить.

Не в силах переварить данный бред я вновь встряхнул головой, панда всё понял и сдал чуть назад:

— Ладно, видимо, тебе ещё рано, — потешно махнул медведь лапой, — Вернёмся к этому позже, сейчас же продолжим о мироустройстве. Прорвать блин реальности дабы проникнуть в другие — нельзя, да и не надо, проходов изначально с избытком. Всё гениальное просто — слои описанного мной пирога, скрепляет и разделяет астрал — то суть энергия, в чистейшем её варианте, она словно гвозди пронзает миры. Точки пробоя ты видел: поляна омелы, Успенский собор, курган безымянный, даже поле ржаное, впрочем, последнее нечто иное, однако смысл неизменен. Вот через них, при должной сноровке, можно попасть туда — куда хочешь, тут главное — не потеряться.

Найди ту точку пространства, куда угодил при переходе... — сменив тон, совершенно серьёзно приказал мне медведь.

— Как? Я поначалу тут полетал.

— Прохор был прав — ты умён как баран. Измени сознанье, увидишь.

— А что... здесь так можно? — глянув на хитрую морду и не дождавшись ответа, я мгновенно поменял состояние.

Первое что поразило — это ядовито кислотная аура панды. Мишка выглядел великолепно — тонкие струйки синей, голубой, фиолетовой силы, переливаясь, пронзали белёсое тело. Я вспомнил Беляшика. У волка жизненное свечение было тусклей да размытей, но имело ту же структуру, подобного зрелища больше ни у кого я не встречал.

Оторвавшись от панды, взором скользнув по окрестностям на горизонте приметил сразу три мощных энерго-столба.

— Что дальше? — обратился к медведю, — Их несколько, который мне нужен?..

— Ну, брат, извини, откуда мне знать. Почувствуй, тебя же учили... — вспомнив лекцию отца Серафима, опустил сознание в сердце и моментально почувствовал нечто...

— Мне надо туда, — указав рукой направление, буркнул под нос, попытавшись рассмотреть нужное место, вмиг к нему подлетел.

Панда полулёжа на троне, вновь рядом.

Энергия в форме протуберанцев сияния волнами разливалась по миру. Дивясь красоте, я застыл, а когда в почти белоснежном цвете силы углядел, слабо различимый зелёный оттенок то взглядом от панды потребовал пояснений.

Медведь меня понял и объявил:

— Бинго дружок, не такой ты уж и тупой, всё правильно — сила мира Адама, имеет слегка зелёный оттенок.

Услышав подтверждение верности интуитивного выбора, я хмуро поинтересовался:

— Что дальше?

— Переходи в изменённом состоянии выше.

— Как это? — я изумился.

— М-да.... — красноречиво крякнув да чуть помолчав, он встречным вопросом загнал меня в угол, — При погружении в изменённое состояние дышишь ты верно, а подвергал анализу — как?

— Не-а... А что — надо было?..

Панда сверкнул белоснежным оскалом и выдал:

— При всей дотошности и в высшей степени любви покопаться в заднем проходе сознания, неужели не удосужился ты разобрать основной этот момент?

— А он основной? — я растерялся, мыслительный процесс выдавил изо лба капельки влаги, а с губ сорвалось, — А ведь ты прав! Почему же я раньше-то... внимания не обратил на очевидный сей факт?!"

— Да потому что ты умён как баран, — попытался поддеть собеседник.

Отмахнувшись от подколки, требовательно глянул на хитрую рожу:

— Давай уже — обучай, не томи...

— Отойди от потока, — смахнув улыбку, начал командовать тот. Мне лень, я взглядом скользнул несколько в бок — полёт и уже метрах в ста от пробоя, панда рядом. — Короткий вдох, долгий выдох, — начинаю пыхтеть.

— Не так, вообрази, что надуваешь ты шарик.

Представляю и... жёлтый резиновый шар надут уж почти.

— Давай без этих твоих закидонов, — недовольно буркнул медведь.

В ответ я пожал плечами:

— Ты сам же сказал...

— Брось саботаж...

Шар чпокнул, я запыхтел вхолостую.

— Хорошо, не прекращай, — удовлетворённо кивнул меховой педагог, — немного ещё и дуй вон туда, — когтистая лапа указала на горизонт, где маячил пробой, но другой.

Дышать так было весьма нелегко, вдыхал я меньше чем выдыхал — вскоре стало мутить.

— Пора...

Киваю в ответ, разрезаемый воздух бьёт по щекам — несусь к горизонту.

— Только не рядом, а прямёхонько в центр, — сквозь шум, доносится голос медведя.

Попав в глубину силового потока, вижу сиянье, слепну, теряю сознание. Сверкающий смерч, резкий хлопок, я на вершине скалы. Проморгавшись — охреневаю, новый мир, такого не видел. Перед взором моим юрский парк. Стою на скале, а ниже, метрах в двухстах, зелёные джунгли, круглое озеро — по берегу белый песок на нём динозавры...