| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А почему я тогда закричал раньше, чем увидел кран?
— На самом деле ты его видел. Ты видел боковым зрением, как он подъезжает, и что он не собирается останавливаться на безопасном расстоянии. У тебя было заранее все просчитано, поэтому ты среагировал раньше, чем смог логически осознать...
Дима хлопнул себя по руке, раздавив здорового комара — также среагировав до логического осмысления. За деревьями поднимался дымок — там должен был начаться конкурс песен у костра. Надо было идти бороться за честь команды.
— А вообще — сказал Дима, срывая ветку, чтобы ею обмахиваться, — вообще мне идея психологии локомотива даже очень понравилась. Хотя она и антинаучная.
— Ладно, пошли... потом новую антинауку откроем...
На деревьях уже играли отблески разгоравшегося костра, слышались голоса и смех, и кто-то щипал струны, настраивая гитару. Завтрашний день создавался жизнелюбами.
Май-июль 2001, Брянск.
В ОТЧЕТЕ НЕ УКАЗЫВАЕТСЯ
"А еще скажу вам, любезная Катерина Матвеевна..." Сергей посмотрел через наклоненные вперед лобовые стекла на бегущие в прожекторном луче вереницу шпал, побуревшую от ржавой чугунной пыли щебенку и чахлую растительность, виднеющуюся вдоль насыпи. Прожектор выхватывал часть смоляной ферганской ночи, но был не в состоянии остановиться в пустоте на чем-то привычном — деревьям, домам, и казалось, что измученная "эмка", тепловоз 2ТЭ10М номер ноль двести тридцать один, депо Бухара, тяжело ползет в глубине космоса, а звезды вот-вот появятся со стороны балластной призмы.
Третьи сутки они тащились между небом и землей по участку Бухара — Джизак, то и дело останавливаясь или ковыляя со скоростью хромого ишака — на этом участке Среднеазиатской ж.д. то и дело случались невиданные для обычных дорог Союза заторы, когда поезда стояли на перегонах один за другим в пределах прямой видимости, время от времени дергаясь вперед на несколько сот метров. "Они" — это взятый для испытаний тепловоз, вагон-лаборатория с командами из двух исследовательских групп отдела динамики, по колесно-моторным блокам и по шуму и вибрациям внутри кузова, и еще потрепанный купейный вагон, гордо именуемый "классным" и арендованный группой ташкентских коллег. Совместные испытания не были предусмотрены программой, но брать их в компанию имело смысл — коллеги с удовольствием принимали на себя всю заботу по переговорам с местным железнодорожным начальством по испытаниям и экипировке, благо самостоятельно пробить тепловоз под натурные испытания для вузовского сектора узбекской науки было делом более чем сложным...
"Та-та-та — та-та-та, та-та-та — та-та-та..." неспешная дробь колес почему-то вновь и вновь навевала ассоциации с мелодией из "Белого солнца пустыни". "А еще скажу вам, любезная Катерина Матвеевна..."
"Тьфу, черт, привязалось" — подумал Сергей. Он щелкнул кнопкой микрофона громкоговорящей связи.
— Вагон! Какая скорость по вашему?
— Пятьдесят восемь— шестьдесят.
Скоростемер "эмки" барахлил, и поэтому Сергей все время запрашивал скорость у прибористов, благо в Институте вагон-лаборатория без собственного подобного прибора был так же немыслим, как судно без компаса или орудие без прицела. Вообще с неисправностью скоростемера выпускать локомотив в эксплуатацию не допускается, но, как говорил товарищ Сухов — "Восток дело тонкое": местные традиции безопасности движения несколько отличались от МПС-овских, в основном не в лучшую сторону.
Сергей вспомнил, как проходя по депо Бухара вместе со Шпажковым, прибористом из лаборатории шума и вибраций, они увидели "вешку" с поломанной вилкой кардана привода скоростемера, нижний вал которого, тот, что связан с редуктором на буксе, был аккуратно подвязан к раме тележки шнурком от ботинок, чтобы не болтался. Они тогда долго на него смотрели в растерянности — то ли хохотать, то ли рыдать, то ли выражаться последними словами. На двести тридцать первой кардан был цел, но максимум, что удалось добиться интернациональными усилиями — это то, что "черный ящик" исправно отработал несколько десятков километров от Бухары, а далее стал сам решать, показывать ему скорость или нет. Чтобы уменьшить вероятность аварии, приходится периодически запрашивать скорость у вагона...
Значит, сейчас шестьдесят — Сергей взглянул на листок с квадратиками и крестами. "Замеры на каждой из скоростей производятся равномерно по длине плеча... " Насколько возможно, разумеется. Ни одна программа испытаний не может предусмотреть такого, чтобы поезда вставали на перегоне чуть ли не через каждый километр.
Сидя в кабине "эмки", Сергей отслеживая скорость, нагрузку дизеля, характер участка пути — стыковой, стрелки, станционные — и определял места замеров. Так, чтобы потом из этих разрозненных кусочков, моментальных снимков движения, можно было бы сложить полную картину нагрузок на колесно — моторные блоки, как если бы замеры велись непрерывно в течении всей поездки, а состав вели бы так, как при наиболее типичных для данного тягового плеча — участка дороги, на котором состав тянут одни и те же локомотивы без замены. Это все равно что точное восстановление лица по осколкам черепа. Записывать все подряд было бы нереально — это просто понадобилось бы прицепить третий вагон для лент магнитографа. И дай бог, чтобы новенький японский компьютер в столичном МПС-овском вузе — последнее слово вычтехники, не то что институтская ЕС-1022 — сумел прожевать хотя бы то, что они сейчас запишут. Хотя в общем-то и так заранее ясно, что должно получиться. Нет здесь, на Среднеазиатской, каких-то особенных путевых возмущений, есть просто дикое, дичайшее отношение к живой силе и технике...
...С рацией произошло то же самое, что и со скоростемером — Сергей подозревал, что в депо просто приделали к ней оторванную трубку. Возможно, он преувеличивал, но гробовое молчание аппарата вызывало у него худшие из подозрений. Плюс к тому двести тридцать первую в средней полосе завернули бы в депо и из-за песочницы. На левом переднем бункере секции "А" была крупная вмятина — видимо "эмку" уже успели где-то "стукнуть", то-есть не сильно и без тяжелых последствий врезаться в вагон или другой локомотив; песок слеживался и застревал, и помощник время от времени вылезал на остановках, забирался на подножку спереди кабины и лупил ногой по ней в районе бункера, чтобы осыпать неподатливую массу к форсунке. Вначале Сергей ждал, что злосчастную, потенциально неспособную обеспечить безопасность дальнейшего путешествия машину отставят от поезда уже в Самарканде; но позади оставалось одно депо за другим, менялись бригады, тепловоз снова принимали, цепляли к составу и гнали, гнали дальше по Ферганской долине, так что у Сергея сложилось твердое убеждение, что здесь к таким вещам давно привыкли...
Эти испытания с самого начала пошли как-то наперекосяк. Как только приехали в Ташкент, неожиданно скончался Шараф Рашидов, и они застряли в вагонном отстое сначала на дни траура, потом на ноябрьские праздники. Затем в Бухаре началась возня с "эмкой".
По утвержденной тремя министрами программе испытаний тепловоз надо было брать непосредственно перед подъемочным ремонтом — чтобы мерить уровень вибраций, когда зазор в тяговой передачи наибольший, но колеса еще приработаны к друг другу. Двести тридцать первая была именно такой машиной. Триста пятьдесят пять тысяч семьсот четыре километра пробега — лишь десятая часть положенного срока жизни тепловоза. Но "эмка" буквально разваливалась, и перечисление того, что исправляли в ней за несколько дней перед выездом, было бы длинным, как песня акына. Даже подушки сидений в кабине отсутствовали — видимо, их украли уже давно.
...— Двойной желтый!
— Вижу двойной желтый.
Сейчас будет станция, подумал Сергей, принимают на боковой путь, а по главному пропустят встречный. Это даст возможность немного вздремнуть. Но прежде надо прописать стрелки на боковой на скорости сорок.
— Вагон!
— Вагон слушает.
— Приготовиться к замеру!
Раскручивается тяжелый двигатель магнитографа. Теперь стоит только прижать ролик к тонвалу — и лента рванется вперед, как спринтер после выстрела стартового пистолета.
— Вагон готов.
— Замер!
— Замер идет.
Сергей услышал в динамике, как щелкнул далекий электромагнит, — это "Тесла" начала мотать темную, дюймовой ширины магнитную ленту на широких катушках. Симфония стальных колоколов укладывается в плотные витки, метр за метром, слой за слоем.
Ползет по темной синеве циферблата тонкая серебристая секундная стрелка "Командирских". Две трети круга, сорок секунд — столько надо, чтобы набрать статистику.
— Конец замера!
— Понял, конец замера...
Замирают бобины. Еще один крестик на листке у Сергея. Еще одна строчка в журнале. Еще восемь метров ленты. Еще на полкилометра ближе к финишу.
..."Эмка" замерла у красного на станционных путях.. Ее слегка лихорадило от разлаженного регулятора, неустойчиво работающего на холостом ходу. Прожекторный луч уперся в пустоту за выходной стрелкой.
Теперь надо положить руки на пульт, опустить на них голову и задремать. Если не использовать для этого каждую остановку, то при таком режиме работы могут появиться навязчивые идеи или галлюцинации. Третьи сутки подряд в кабине — это не шутки. По другому нельзя — отписывать программу надо всю сразу. Через несколько десятков часов от вибраций начинают выходить из строя специальные экранированные провода к датчикам-ускорениемерам, летящие камешки балласта сбивают миниатюрные разъемы, и тогда локомотив снова надо отставлять от состава, загонять в депо и ставить на канаву, а там уже начнут барахлить каналы усилителей, понадобиться дозаправлять вагон водой и топливом, а для тепловоза подходит время ТО и сроки программы грозят растянуться до бесконечности. Единственный способ вырваться из этой ловушки времени и надежности — работать с составом и вести замеры без простоев, пока не исчерпается запас резервных "точек" и каналов. А для руководителя испытаний, у которого, в отличие от прибористов, нет смены, это значит спать при первой возможности, ибо специального времени для этого еще долго не будет...
...Сон не шел — хотя Сергей уже приучил себя сразу же отключаться в любом положении. Какая — то смутная, неясная тревога отгоняла дрему; она проникала в мозг вместе с неровным шумом работы незаглушенного дизеля, содроганием металлических трубчатых ножек стула, затащенного в кабину на время опытной поездки — стандартного железного стула, непременного интерьера столовых самообслуживания с середины шестидесятых, жутко неказистого, но компактного, надежного и, самое главное — легко отмывающегося от локомотивной грязи. Тревога сквозила в конусе прожекторного луча, рвавшегося из-под пульта вперед, в черное никуда, и остававшегося перед глазами, даже если их закрыть, в кашле тормозного компрессора, в дребезжании какой-то невидимой незакрепленной железки в кабине, не находившем себе места.
Вне этой тревоги были только машинист и помощник, оба узбеки — машинисту было двадцать четыре, а помощнику — еще меньше; с момента появления в кабине они периодически глушили усталость и тягу ко сну каким-то легким наркотиком, отлучаясь для его приема в машинное. Чтобы бригада не закосела вконец, из вагона почти на каждой остановке в кабину приносили большой темно-синий эмалированный чайник с зеленым чаем для отпаивания; Сергей, в свою очередь, всю дорогу травил анекдоты, чтобы джигиты не заснули — во время движения практически непрерывно, с паузами лишь на диктовку замеров, так, что теперь он чувствовал себя вполне в состоянии при необходимости заменить дикторов всесоюзного радио.
Можно было сказать, что ему еще повезло — в депо Джизак прибористы вообще встретили узбекскую бригаду, только что слезшую с тепловоза, которая абсолютно ничего не соображала — просто пришли и стали посреди диспетчерской, не в состоянии сказать ни единого слова, их тут же увели, чтобы не маячили на глазах "московских представителей". Русские бригады наркоты в принципе не употребляли, но зато с их приходом кабину заполнял стойкий и густой, как консистентная смазка перегар.
Людей надламывали усталость и страх — страх не вернуться из поездки.
Причин для этого хватало. От многочасовой переработки бригады засыпали, механики рефлекторно продолжали давить рукоятку бдительности, тепловоз врезался в стоящий на пути состав, бригаду во сне давило в лепешку. Сколько здесь было таких случаев, никто не говорил. Можно было только догадываться по стоящим на "кладбище" секциям с изувеченной кабиной. Один из тепловозов, потрепанную луганку — 2ТЭ10Л, привезли в депо с места крушения сразу после их прибытия в Бухару. Машину привезли на двух платформах, как покойника на катафалке — кузов на одной платформе, тележки — на другой, топливный бак, как не имеющий особой ценности, был брошен возле насыпи. Кто-то еще тогда вспомнил: "А сколько таких баков под откосом мы по пути видели"...
"Лишь бы нам в хвост никто не врезался" — мелькнуло в голове, и причина подсознательной тревоги стала ясной. В Джизаке им дали состав с цистернами; грязные, потерявшие первоначальный цвет — с нефтью, и чистые, отсвечивающие серебристой краской. У чистых хорошо видна сбоку цветная полоса, надписи: "Пропан, сжиженный газ, огнеопасно, с горок не спускать". Здесь только этого не хватало...
Сергей вспомнил, как время нахождения в Бухаре Сашка Розов спас от пожара тепловоз. Тогда, проходя по деповским путям к вагону — лаборатории, Сашка обратил внимание на одну из "вешек", стоящих на путях с работающим дизелем, но без бригады. Он увидел дымок, выбивавшийся в не совсем положенном месте тепловоза, где-то из под кузова. Инстинкт естествоиспытателя оказался для Александра выше ощущения легкого голода (близилось время обеда), и он, вместо того, чтобы поспешить занять место в кают-компании перед тарелкой наваристого борща, повернул к "вешке". На дистанции метра в три — четыре он понял, что обнаруженное явление вполне земное и называется загоранием в районе аккумуляторного отсека. Из — под кузова на топливный бак вываливались горящие шмотки смолистого месива из отработанного масла, копоти, дизтоплива и прочей сгораемой гадости, густо покрывавшей машинное отделение изнутри и даже свисавшей сосульками со ступенек в кабину. Ленивое, жирное пламя неспешно поползло по верху и боковой стенке топливного бака — стандартного бака для луганок, шесть тысяч литров дизтоплива.
Внезапно для Розова стало ясно, что тепловоз умирает, что железный тоннель машинного отделения, прогревшись, вот-вот превратится в гигантскую печку — буржуйку. Перед его глазами вдруг всплыли другие убитые огнем тепловозы, в тех самых виденных на Сренеазиатской вереницах искалеченных останков, с рыже-черным, вскоробленным от высокой температуры, будто жеваная фольга, металлом боковых стен, за которыми навеки остановилась жизнь, некогда вдохнутая сотнями создававших сложную машину людей...
"Да что же это я смотрю!" — мелькнуло у него в голове. Ругая себя за промедление, Сашка стремглав рванулся к цеху депо.
В цеху, очевидно, время шло с несколько иной скоростью, чем снаружи; никого не было, рабочие уже ушли на обед, до начала которого, если судить по часам, было еще вполне прилично. Лишь кузов одной из секций, поднятый на домкратах над смотровой канавой, бросал на Сашку свой удивленный взгляд зайчиками солнца от лобовых стекол. Розов обежал канаву и столкнулся с идущим по проходу мужиком в железнодорожной тужурке.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
