Теперь Ричард понял, что и папка — тоже. И дядя Уртик.
И это не запах большого-большого костра... Это все разбойники!..
— Эй! — Ричард засопел, перепугавшись насмерть.
Он так кричал, так у него болела голова, что те подкрались незаметно.
Их было много, очень много! Разбойники! Это все они!
— За маму! За папку! — Ричард закричал изо всех сил и понесся на них. Но только голова заболела, и он упал.
А сейчас и его — за мамой. И за папой. И он ничего не боится. Совсем-совсем ничего.
В голове, чуть пониже глаз, стучало: "Пять — пришло время...".
— За маму! За папку! — Ричард молотил кулаками воздух! Пусть убивают, но он не сдастся! Не сдастся!
— Да прекрати же ты! — гаркнул один из разбойников.
Теперь они были со всех сторон. Один даже к маме хотел подобраться, но Ричард перекатился и закрыл ее. Голова болела, очень, но нужно было защитить маму — очень-очень.
— Парень! Мы свои! Что случилось? Что здесь произошло? Парень! Да не тронем мы!..
Разбойник осекся. Ричард ждал. Но все оставалось по-прежнему. Он даже открыл глаза — сам не заметил, как закрыл их.
Они стояли над ним. Двое тянули руки к нему, маму отнять.
— Не дам! — выбросил руку вперед и вверх. Промазал!
— Парень! Мы свои, свои! Вот, видишь! — тот, по которому промазал, вытянул руку.
Ричард настороженно пригляделся. С кулака (кулачище — три ричардовых!), разбойника свисала игрушка. Нет, не игрушка, — амулет. Прямо как у старосты. Такой...ну...как дом, только меньше. Мама говорила, что это кв...кв...как его там?.. Мама...Папка...
— Из Лефера мы! — тут же добавил разбойник. Только сейчас Ричард заметил, что разбойник (или почти разбойник) улыбается, отчего его усы топорщатся в разные стороны. — Свои!
— Из... города? — недоверчиво переспросил Ричард. А вдруг и вправду оттуда? Значит, свои?
Или, может, эти разбойники так специально говорят? Ждут, когда он потеряет бдительность, и тогда — бах! И нету его!
— Из города, из города! — добавил тот разбойник, что был по левую руку от носителя амулета. — Свои. Парень, не бойся. Дай нам помочь твоей маме. Это ведь твоя мама?
— Мама! — кивнул Ричард.
Он должен быть храбрым. Плакать нельзя. Пальцы ослабли. В глазах совсем-совсем потемнело.
— Мама...Папка... — и захлюпал носом. Это у него от дождя.
— А ну-ка, парни, взялись! — разбойники (или не совсем разбойники) помогли Ричарду подняться, но отняли его от мамы.
Ее они тоже приподняли.
Чирк. Чирк. В глазах зарябило: кто-то воспользовался огнивом. Занялся сверток. Стало светло, ну, не как днем, и не как от костра, но что-то было видно.
— Жалко тебя, парень...А это...
— Папка, — только и произнес Ричард. Он снова обнялся маму. Не разбойники молчали. Ему никто не мешал.
— Глянь-ка, — этот, с амулетом, показал не разбойнику с огнивом.
Снова чиркнуло, и света хватило на то, чтобы дважды моргнуть Ричарду.
— Плохо. Почти сразу. На том поклянусь, — отозвался не разбойник с огнивом.
— Так, — с амулетом присел на корточки, но все равно был повыше Ричарда, сидевшего с поджатыми ногами. — Рассказывай, парень, что здесь произошло...
— А вы точно не разбойники? — он еще не поверил до конца. — Точно-точно?
— Стал бы он с тобою разговоры разговаривать! Чирк — и к родителям! — раздался голос от одного из не разбойников.
Опять насморк, проклятый насморк.
— Неус! — окрикнул его тот, что с амулетом.
— А что? Это ж правда! Парень за сегодня повзрослел, пусть в глаза правде смотрит!
— Правде... — тот, что с амулетом, обернулся к Ричарду.
— Правде... — Ричард подавился собственными словами. — Правде... Мы играли...
И он рассказал все-все. И про то, как прижимал лопух к голове (чтобы, значит, прошла!), когда возвращался домой. И про то, почему голова болела. И что дождь был. И что он вернулся. И пьяный...мертвый...дядя Уртик...И как папка...И мама...
— За налогом приходили. Судьей поклянусь, за налогом! — встрял тот, что говорил о правде.
— Судьей? А не боишься? Призываешь его — что, грешков за душой нет никаких, а? Вдруг явится, и что нам делать? — резко переспросил тот, что с амулетом.
— К маме с папкой не явился, — только и выдавил из себя Ричард. Позади носа заболело.
— Э, а ну-ка, посвети. На мальчугана гляну...
Чиркнуло. Ричард закрыл глаза: до того близкий свет ослеплял.
— Э, да у тебя половина башки в крови! Как я не заметил раньше! Досталось тебе. Когда упал, на камень напоролся? — голос не разбойника с амулетом был почти добрый.
— Не помню, — пожал плечами Ричард. — Мне к папке с мамой надо было...А теперь не надо...Я здесь останусь.
— Один, что ли? — любитель правды встрял. — Да сожрет его зверье! Может, вообще никто из местных не выжил, поди узнай!
— А может, и выжил? Поди узнай. Не с собой же его взять? — а это уже был голос того, с огнивом. Противный такой голос: по гальке когти царапают. Большие такие, острые.
— С собой? А что...— усатый не разбойник теперь смотрел только на Ричарда. — Парень, есть в Лефере родня?
— В городе? — проклятый насморк.
Тетя Сю...Да! Точно! Тетя Сю! Надо о папке с мамой рассказать! Очень надо!
— Есть...— насморк стал еще сильнее.
— Ну значит, поедешь с нами, — кивнул совсем не разбойник.
Ричард еще сильнее прижался к маме.
— С родителями проститься надо.
— Время!.. — встрял тот, что с огнивом, но его неожиданно перебил тот, что с гадким голосом.
— Мои предки говорили: боги создали времени достаточно. Достаточно, чтобы схоронить двух человек. Пошли...
— Я копать не нанимался...
— Ты на что только не нанимался! — огрызнулся тот, что с гадким голосом.
Ричард от волнения прижал руки к ступням. Нащупал нитку...нет, ленточку, прицепившуюся к брюкам. Ага, ее удерживал репей. Дернул и поднес к самым глазам, чтобы хоть как-то разглядеть.
Резанула по небу молния, сообщая о близящемся дожде. Ленточка была синей — это у парень успел разглядеть.
И тут Ричард заплакал, так, как никогда прежде и никогда после.
Глава 2. Ричард
Вот, кажется, день, — а потом ночь. Ну, почти ночь. Здесь солнце быстро скрывалось за горой.
— Это потому что ходит советоваться к Гаргану.
Мама всегда знала, о чем думает Рик. Он был уверен, что все дело в магии! А в чем же еще? Не в том же, что он бормотал себе под нос. Никто, совсем никто этого не должен был слышать. Право, Рик и сам не слышал. А оттого еще больше насупливался. Слова ему давались тяжело. Вот когда мама просила прочесть слово, Рик сперва разбивал его на звуки. Ма-ма, — говорил он тихоньку, — Ма-ма. А потом добавлял, уже громче:
— Мама!
— Почему ты никогда не можешь сказать слово сразу? — вздыхала мама. — Ну же, это так просто! Ведь когда не читаешь, ты все верно говоришь. Только быстро. Торопыжка вырос. И в кого ты такой?
Рик понуро склонял голову. Он знал, как ответить. Это было так правильно-правильно. Но когда только начинал, слова разбредались, мысли прятались, боясь показаться наружу. А мысли — это такое! Такое!
— Во-о-о-т почему! — Рик высоко-высоко поднимал руки. — Понимаешь, мам!
Он знал, что мама понимает. Кому еще, как не ей?
— Скоро! Скоро пойдем1 Не шумите!
А вот это уже был голос папы. Вода плескалась о мельничное колесо, но оно надувалось и ленилось. Не хотело работать.
— Устало. Все устают. Всем бывает нужен отдых. Колесо отдохнет, жерновки поспят, — а с утра вставать, работать. Ты ведь любишь работать?
Мама была...
Мама была мама. Что про нее рассказывать? Рик всегда знал, как она выглядит. Ему даже показалось странным, очень странным, что он подумал о ее лице. Вот же оно? Да и куда мама денется, всегда можно глянуть. Еще лучше, чем речка! Ветер налетит — та нахмурится, не будет показывать отражение. А мама никогда не хмурится.
Ну, разве только иногда. Но Рик в этом нисколечко не виноват, нет, нисколечко!
— Пойдем, — папа кладет ладонь на плечо. Толкает вперед. — Сегодня ты должен поднести. Привыкай. Однажды меня заменишь.
Рик встрепенулся. Как? Как это? Нет! Зачем? Папа ведь всегда будет подносить. Как же иначе? Ну что за глупые мысли в голову лезут! Эти очень-очень темные. Плохие. Надо прогнать. И пойти. Но страшно. И почему это однажды заменит Рик отца?
— Пойдем, — еще раз говорит. Значит, надо идти. Третий раз не скажет. Хворостина продолжит.
— Счас-ка! Счас-ка! — Рик затараторил. — А...
Мама кладет на протянутые ладони (вот и выросли они у Рика за лето! а плечи до чего маленькие! зато прятаться легко!) миску. Хорошую такую, в рисунках. Мама сама рисовала, а папа помогал. Да и Рик, Рик-то! Он ведь тоже ого-го как помог! Надо поднести.
И тут Рик вспомнил, что очень боится. Вот всегда помнил, а потом забыл, а сейчас — опять вспомнил.
— Не бойся. Он знает, что мы хотим добра. Что мы честно работаем. Мы даем зерно, а он помогает, — с нажимом произнес отец.
Все. Пошли. Колени у Рика тряслись, ого-го как! Слышно было даже дома у Одри, не иначе! Тук-тряс-тук! Или тряс-тук-тряс! И снова тук-тряс-тук. Это они шли к речке.
Она была сейчас очень темная: небо закрылось в одеяло, спало. Звезды тоже спали. Только луна все никак не шла отдыхать, вполглаза наблюдая за Риком, как он справится? А он взрослый, да! Он справится!
Втроем они вышли по тропинке к берегу. Справа — колесо. Рик улыбнулся. Какое оно было большое раньше! А сейчас уже и поменьше. Может, оно стареет? Вот точно как бабушка Одри! Скоро лопасти выпадут, как ее зубы! Все-все-все! Ну, один останется. Тот, что спереди. Уродливая такая улыбка у бабушки, хотя сама она добрая. Иногда.
Рик старался думать обо всем-всем на свете, только бы не вспоминать...
Вспомнил! Темно! Было так темно. Вода плескалась. Или, может, это он, а? Да! Да! Это он! Он придет за Риком и заберет!
— Не бойся, я с тобой, — мама взлохматила голову.
— И когда он уже повзрослеет, — вздохнул отец.
— У ребенка должно быть детство. Понимаешь? А то будет...как... — мама замолчала.
Она вот так очень-очень часто делала. Говорит про кого-то — и тут же молчит. Словно бы забывает. Ну совсем как Рик. Но Рик уверен, что мама помнит. Она все помнит. Даже что он боится.
Что-то над Риком прошумело.
Коленки подкосились, и миска чуть не выпала из рук. Отец подоспел вовремя! Его крепкая рука тут же схватила ладони Рика, и вот уже все было хорошо.
— Летучая мышь. Не пугайся. Давай! Ты помнишь, как надо подносить?
Рик быстро-быстро закивал.
Он помнил. Да, он все забывает...Но это он помнит. Почему? Сам не знает. Вот бы все так помнить!
Рик подходит к самой воде, так, что ноги сразу же промокают. Высоко поднимает — над самой головой — миску, и громко (так громко, чтобы совсем не страшно было!) говорит:
— Ворелл! Я подношу это зерно в надежде, что ты будешь так добр и пошлешь нам завтра быструю реку, чтобы помолоть зерно!
Подождав немного, Рик опускается на коленки и кладет миску. Ровно там, где песок становится водой. Потом быстро поворачивается — и вовсю бежит, не оборачиваясь. Теперь он совсем-совсем вспомнил, что боится. Очень боится.
Мама и отец еще там, на берегу. Раздается плеск воды. А вдруг не понравилось подношение? Вдруг это он? Рик вздрагивает, и прямо на бегу поворачивается...
— Вот и я говорю, что это ты здорово придумал. Таскайся, значит, с ним, — попервой дурость. А нет! Хитро! Что говорит, хитро! Толковый ты у нас. Хитро!
Голос раздается над самой головой. Противный такой, шамкающий. Не говорит — плюётся, причмокивает.
— Вот и я говорю, — а этот голос кажется смутно знакомым. Недавно...Темнота...Люди в темноте. Огонь.
Кто эти люди? Где мама, папа?
Он резко поднялся. Их больше нет. Потолок сменился грязно-серым небом. Лужа была сверху — и такие же грязные лужи были снизу.
— А, очухался! Ну, парень, и горазд ты спать! Олаф, вот, суёт тебе еду, суёт, а ты воротишь нос, да знай бубнишь! — прошамкал и сплюнул. — Ну, думаю, каюк! Глупо!
Телега подскочила на кочке. У Ричарда внутри все перевернулось.
— Не загадь!
Липкая гадость полезла изо рта и носа. Ядовитый огонь жег изнутри, но желудок был пуст. Но парень не в силах был упасть на холстину: все казалось, что снова вывернет.
— Башковитый! Не загадил, — от шамканья хотелось блевать еще сильнее. — Ну, будя! На вот!
Ричард тыльной стороной ладони вытер лицо. Длинные и широкие рукава мешали. Откуда котта? Он таких никогда не носил. Теплая. Мягкая. Почти как одеяло дома...
Снова вывернуло.
— Меня еще сильнее после моего первого покойника, — а это уже голос того, кто любил правду. — А уж после такого немудрено.
Ричарда отпустило, и он огляделся.
На козлах сидели двое воинов. Один, тот, что правил лошадьми, кутался в овчину. То и дело он поворачивал голову влево и сплевывал. Смачно так. Этот и шамкал. Второй, сейчас повернувшийся к Ричарду, хмурился сильнее осенних туч. Шлем со стрелкой и нащечниками был надвинут очень низко, мешая разглядеть лицо.
А, это он не хмурился! Просто на шлеме над самыми глазами была гравировка, похожая на густые брови.
На самом деле воин улыбался. Он даже протянул фляжку:
— Выпей.
Ричард обхватил ее обеими руками. Гадость во рту обжигала, грозясь прожечь небо до самых костей. Но Окен помедлил. Живот снова заныл.
— Не бойся, пей. Вода там, вода, — рассмеялся "хмурый". — Вино я уже все выпил давно.
— До города, — шамканье, — доберемся, а там дело нехитрое! Погуляем! Добро!
Ричард припал губами к фляге. Теплая! Он не любил теплую воду, но чего же она была вкусной! Как вкусно! И еще — она смыла отраву.
— Вот и правильно. Хлеб найдется, хочешь?
Зря он это. Ричард едва успел свеситься за борт повозки.
— Бывает, — заметил хозяин фляжки, когда Ричард сунул было ее обратно. — Забирай. Она твоя. До города и впрямь недалеко. Тебе еще пригодится.
Ричард благодарно закивал и уселся на холстину. Только сейчас он почувствовал, что под ней какие-то мешки и сундуки: вся она была неровная. Заныла спина: еще бы! Он же пролежал здесь неизвестно сколько.
И позади, и впереди тянулись повозки, ничем не отличавшиеся от ричардовой. Разве что на них не сидели мальчики, потерявшие в одну ночь всех родных и близких.
Ричард зарылся лицом в ладони. Меж пальцев закапала соленая влага. Он плакал молча, стесняясь этого.
— Бывает, — снова произнес даритель фляжки. — Ты знаешь, чего? Можно помочь твоей мести. Ты же хочешь отомстить?
Ричард тут же убрал руки и жадно закивал.
— Вот. Это правильно. Мужчина должен мстить за кровь кровью. У нас все это знают, во-о-от с таких лет, — воин держал ладонь у самой холстины. — В городе мы в ратушу пойдем. Там расскажешь все, что знаешь. И про тех, кто деревню сжег, и то, как мы тебя подобрали. Все, что помнишь. Понимаешь? Любое твое слово может мести.
— И погребальный костер! — не оборачиваясь, добавил шамкающий. — Про него не забудь! Расстарались! Добро расстарались!
