Песочные часы с кукушкой

'Наука — это миф', — вывела первую фразу в блокноте Джилл, не отрывая взгляда от ученого.

— Может, показать вам мое последнее изобретение?

Журналистка оживилась и вскочила со стула. Стыд какой — чуть было не заснула в гостях, глаза уже стали слипаться. Она украдкой ущипнула себя за запястье.

— Пройдемте... — Шварц повел рукой в сторону неприметной дверцы в стене, не той, через которую они прошли сюда. Эта была металлической, с заклепками. Когда ученый открыл ее, Джилл ощутила всем телом некий гул, даже пол под ногами задрожал. Следуя за Шварцем, она прошла длинным, темным коридором с низким потолком — долговязый изобретатель был вынужден скрючиться, сложившись почти пополам, а ей пришлось снять шляпку. Огромное помещение, в котором они оказались, поразило ее: она не раз, благодаря своей профессии, видела различные лаборатории, но эта не была похожа ни на одну из них, и вместе с тем являлась смешением всего странного, крутящегося, дребезжащего, что видела в подобных местах Джилли. Гигантское окно, запотевшее и покрытое мелкими капельками, пропускало все же достаточно света. Кое-где прямо из пола вверх поднимались цепи, теряясь в отверстиях, справа от входа мерно поднимался и опускался насос. На многочисленных столах стояли различные изобретения, о назначении которых девушка могла лишь догадываться. Она подошла к одному из них — большой треноге, на которой лежала колба с пузырящейся синей жидкостью. Рядом на подставке трещал и искрился полированный шар размером с кулак. Воздух пах озоном, разогретым металлом, известью и почему-то корицей.

— Осторожно, — предупредил Шварц, а Джилл зачеркала в блокноте. — Это кислота. Позвольте, я возьму вас под руку.

И он повлек ее к дальней части помещения, лавируя между столами. Скрипнула дверь, и в лабораторию вошел тот, чернявый, что встретил журналистку. 'Как же его зовут? Жан? Жакоб?', — подумала Джилл. В одной руке он держал кухонную лопатку, в другой — пучок проводов.

— А вот и Жак, — прокомментировал появление своего помощника ученый. — Как у вас дела?

— Адам печет булочки, я борюсь с лампами наверху. О... — Жак уставился на Джилл, будто видит ее впервые — с удивлением и даже некоторой неприязнью. — Газетчица еще здесь? То есть, мисс Кромби.

— Я показываю ей лабораторию. И хочу сделать подарок. — Шварц поднял со стола какую-то деталь и, к ужасу Джилл, запустил ее в помощника. Тот ловко увернулся и медная трубка с грохотом ударилась в стену. — Исчезни.

Помощник оскалился в улыбке и нырнул за массивный шкаф. Джилли подняла беспомощный взгляд на ученого, и тот поспешил ее успокоить:

— Ничего страшного. Он может быть и милым, когда захочет, но сегодня, видимо, встал не с той ноги. Ах да, подарок. Достаточно небольшой, но все же не настолько, чтобы вы сами его унесли, так что я пошлю Адама вас проводить.

Шварц подвел девушку к столу, сдернул белую ткань с какого-то агрегата, улыбаясь с видом крайнего удовлетворения, словно дядюшка, преподнесший подарок на Рождество. Джилл уставилась на странную конструкцию из трубок, оплетенных металлической проволокой, с чайничком наверху. Недоуменно закусила кончик карандаша.

— Аппарат этот очень прост в использовании. Я пока не придумал ему название — разрываюсь между 'Чаеразливалкой' и 'Часо-чайником'. Хотя, можно дать ему имя, не имеющее отношения к его функциям, просто красивое и звучное. Например, 'Сцилла'. Вы заметили, что многие называют свои компании, либо же изобретения именами, взятыми из книг, нисколько при этом не интересуясь смыслом или же происхождением оных? Я, например, недавно видел магазин модной одежды на Виндзор-стрит, он назывался 'Фобос'. И его владелец, судя по всему, поленился открыть словарь и прочитать, что в переводе с греческого это значит 'Ужас', и подобное имя носил один из сыновей Марса, или же Ареса, бога войны. А мы... — тут Шварц заговорщически подмигнул Джилл, — назовем так наш аппарат сознательно. Это будет наш маленький акт сарказма.

— Но что он делает? — тихо спросила девушка, обходя изобретение.

— Разливает чай. В пять часов пополудни, как и полагается. Видите — там есть часы? Даже два часовых механизма, при желании можно выставить другие на утро. Ставите стрелку будильника на пять... заводите часы. И — time'o'clock, чайник разогревается, а затем наливает чай, остается только подставить чашку.

— Это... прелестная вещица, но, право, я не могу...

— Очень даже можете, мисс Кромби. Отказа я не приму. Передавайте привет дядюшке, со всем уважением.

Шварц достал из кармана колокольчик, позвонил. Менее чем через минуту (в которую мысли Джилл были заняты сочинением подходящего повода отказаться от подарка) в лабораторию зашел молодой человек приятной наружности, в хорошо сшитом костюме. Волосы его и руки были в муке.

— Проводи мисс Кромби домой, Адам, — попросил ученый. — И возьми с собой ее подарок, вот он. Заверни хорошенько, чтобы не разбить, и инструкцию положи внутрь упаковки.

Дальнейшее — возвращение в прихожую, сборы, прощание с ученым, — Джилл помнила смутно. В память врезалось почему-то, как она стояла у зеркала и пыталась в полутьме приколоть булавками шляпку, а та все сползала, да то, как шелестела обертка из бумаги, в которую был завернут подарок. Мистер Адам терпеливо ждал, пока Джилл накинет пелерину, затем вежливо открыл перед ней дверь.

На улице оказалось неожиданно свежо, и журналистка глубоко вздохнула, испытав облегчение — хотя, находясь в доме, и не подумала бы, что там душно. Она зашагала по тротуару, слегка влажному и чисто выметенному — лишь несколько желтых листьев прилипло к бордюру.

— И как вам... работать у мистера Шварца? — вежливо поинтересовалась Джилл, запрокидывая голову, чтобы взглянуть в лицо Адама.

— Хорошо, — ровно ответил тот, и покрепче прижал к груди подарок. — Очень хорошо.

— А сами вы открытия делали?

— Я... — Джилл показалось, что молодой человек с трудом подбирает слова. — Я... не способен. Извините.

— О... это, конечно, не ваша вина. Должен быть талант... но у вас он, наверное, лежит в другой плоскости?

— Лежит. — Задумчиво подтвердил Адам. — В землю не зарыт. Я стараюсь. — И вдруг: — Булочки вкусные?

Джилл моментально покраснела, уши стали горячими. 'Издевается', — подумала она, но взглянув в лицо юноши, натолкнулась на добродушный, открытый взгляд. И, неожиданно для себя самой, спросила:

— Я вам нравлюсь?

Тот, прежде чем ответить, подумал. И это Джилл понравилось. Значит, не просто вежливая отговорка, или галантность, он ответит честно.

— Да. — Сказал Адам. — Вы приятная личность, очень.

Девушка кивнула и зашагала дальше. Мимо проехала ровным строем русская конная полиция — те самые казаки; только, в отличие от страшных рассказов вполне милые, улыбчивые и одновременно строгие.

— Булочки очень вкусные, — сказала после паузы Джилл. — А вы давно здесь живете?

— Пару лет. — Ответил Адам. — А вы?

— Всю мою жизнь...

И в который раз удивляя саму себя, Джилл внезапно стала рассказывать молодому человеку о детстве, о том как собирала ракушки на пляжах острова Святой Марии, самом большом из архипелага; как собралась уходить в море с рыбаками, и отец поймал ее на самом причале, и потом долго не мог объяснить плачущей девочке, что усатые, пахнущие солью дяди просто пошутили. О том, как отец умер и ее взял к себе дядя, и научил всему, что она знает. Как она написала первую свою статью — в тринадцать лет. Она была посвящена поэтическому вечеру, который ежегодно проводился в городке, и как она изо всех сил старалась написать 'по-взрослому', а потому ругала старых напыщенных чтецов на все лады, и как дядя объяснил ей, что значит 'журналистская вежливость'. Они все шли и шли через сентябрьское утро, и Джилл радовалась тому, что до дома целых две мили... а если сделать крюк по набережной, то прогулка затянется еще на полчаса...

Чайки резко падали вниз, будто собирались воткнуться головой в булыжники и совершить самоубийство, потом делали крутой разворот и, подхватив рыбешку из воды, взмывали вверх. Темные камни набережной, в белых соляных потеках, выстроились стройной дугой, уходящей к мысу. С моря дул сильный ветер, и волосы Джилл выбились из-под шляпки, но она не замечала ни брызг на лице, ни мокрых ног. Адам оказался прекрасным слушателем. Они прошлись по набережной, свернули в каштановую аллею и поднялись на холм, укрытый от ветров каменными валунами в форме зубьев, выстроившимися в ряд на краю обрыва.

— Ну вот, я и дома, — с сожалением сказала Джилл, когда перед ними возник двухэтажный особняк с красными кирпичными стенами, окруженный разросшимся цветником. — Спасибо, что проводили, и... за все.

— Вам спасибо. Мне было очень приятно.

— Дальше я сама. — Джилл смутилась, протянула руки к свертку, но Адам покачал головой:

— Мистер Шварц сказал проводить до самого крыльца.

— Хорошо.

У двери Адам вручил ей с поклоном подарок, приподнял шляпу и с открытой улыбкой произнес:

— Хорошего дня, мисс Кромби.

— Джилл... мисс Джилл, — поправила его девушка.

Он еще раз тронул край шляпы, развернулся и зашагал прочь. Джилл еще какое-то время стояла, глядя ему вслед, затем вздохнула и, достав ключ из сумочки, открыла дверь. В прихожей она поставила 'Скиллу' на стол для почты; увидев в зеркале свою лохматую голову, сорвала шляпку и пригладила намокшие пряди.

— Позорище, — ласково пожурила она свое отражение.

Оставив подарок на столе, она сняла пелерину и прошла в гостиную, где упала с мечтательной улыбкой в объятия мягкого, глубокого кожаного кресла. Вздохнув, она неторопливо достала из сумочки блокнот. Работать совершенно не хотелось, но статья нужна уже к вечеру... С минуту Джилл смотрела на первый лист блокнота остановившимся взглядом. Почерк принадлежал ей, без всякого сомнения, но вместо стенографических значков, там было написано всего несколько строк.

'Наука — это миф'

'вкусный чай'

'осторожно'

'исчезни'

'Ужас'

'привет дядюшке'

Визит третий

С утра Карл Поликарпович успел и на фабрике побывать, и с рабочими переговорить, и документами заняться. И вот наступило время чаепития, а к нему Карл Поликарпович подходил со всей серьезностью. Он, вернувшись в свой особнячок на Матвеевской 32, переодевался в домашний теплый халат, простеганный ватой, усаживался у камина в кресло и читал утренние газеты и почту.

Аппарат, подаренный Шварцем, оказался превосходной вещью. Он исправно кипятил и заваривал чай, разливал его по чашкам — разобравшись в инструкции, Клюев каждый день дивился умению Якова сотворить 'что-то этакое'. Чайничек вращался на верхушке вокруг своей оси, чашки, установленные у основания на небольших подставках, поднимались хитроумным механизмом по спирали вокруг 'башни' из трубок, которые в свою очередь красиво пропускали внутри снопы пузырьков, чуть слышно побулькивая. Достигнув верха, чашки останавливались, подставляя нутро, которое тут же заполнялось коричневым ароматным напитком. После чего чашку надо было снять, а подставка 'уезжала' вниз.

В русском 'Научном журнале' писали о том, что в Империи выдалось урожайное лето, что Правительство собирается снизить пошлины на ввозимые с Острова товары, а Университет готовит новые группы студентов для отправки за границу. Мимоходом упоминался конфликт между Сербией и Австро-Венгрией: его, наконец-то, разрешили в Гааге полюбовно. Германия и Российская Империя договорились между собой, Австро-Венгрия получила извинения и виновных в убийстве эрц-герцога Фердинанда и заодно Сербию в подарочной упаковке. В свете этих событий следующая новость о том, что Германия получает на Острове Науки льготы на расселение и исследования, Карла Поликарповича не удивила. На последних страницах журнала размещалась небольшая заметка, привлекшая его внимание. Скончался сын Густава Беккера, Поль, не оставив наследников. Отец Клюева, Поликарп Иванович, называл Густава лучшим часовщиком в мире, и добавлял, что в молодости чуть было не устроился работать у него в мастерской в Фрайбурге, но семья отказалась уезжать из России. 'Как бы повернулась наша с тобой судьба, если б я Варвару уговорил, неизвестно', — повторял Поликарп Иванович. Вообще отец Карла считал немцев лучшими механиками, и приводил в пример мужчин их семьи. Клюевы и сами родом были из Германии — более чем за полтора столетия до рождения Карла Поликарповича, его предок перебрался в Россию 'под крыло' к Петру Великому. Фамилия его тогда была Kluwe и в русский язык переместилась почти без изменений.

Клюев тяжело вздохнул с сожалением, поскольку и сам наследника не имел, да и печально было от такой новости, но пометку мысленную сделал — узнать через свои каналы, как там держится фирма Беккера. Может, настало время выдвинуться вперед? Тем более что Шварц изобрел такое чудо...

Не успев как следует поразмыслить об изобретателе и новых перспективах, Карл Поликарпович услышал в прихожей звонок. Он поерзал в кресле, прислушиваясь к тишине дома, потом крикнул:

— Марта!

Экономка то ли ушла по делам, то ли не слышала звонка, а Настасья Львовна, жена Клюева, была на еженедельном собрании 'Женского общества'. Ворча, фабрикант выбрался из кресла и пошел открывать сам. За дверью, под огромным черным зонтом, от которого со звонким стуком отскакивали капли дождя, стоял улыбающийся Шварц собственной персоной.

'Помяни черта...', — промелькнуло в голове у Клюева, но он тут же устыдился своих мыслей.

— Яков, как я рад! Не ожидал...

— Как снег на голову, Карл, признаю. Что ж, впустишь?

— Конечно! Проходи, дорогой мой! — Карл Поликарпович посторонился, впуская гостя. — Бабы мои как сквозь землю провалились... а я твоей машинкой пользуюсь, очень мне нравится.

Изобретатель сложил и отряхнул зонт, вошел в прихожую и опустил его на подставку.

— Я бы сейчас выпил горячего, Карл, — признался он с виноватой улыбкой. — И еще раз прости, что без предупреждения. Не мог себе отказать в удовольствии — про меня статья вышла.

Он похлопал по груди, во внутреннем кармане пальто захрустело.

Усевшись в гостиной, друзья с удовольствием выпили чаю, и, наконец, Шварц развернул газету.

— Тут на английском, Карл, так что буду тебе читать с переводом. Кстати, сразу к тебе вопрос — уж не ты ли прислал эту журналистку?

— Нет, Яков, и без меня слухами земля полнится, — хитро улыбаясь, ответил Клюев. — Ты у нас самый перспективный молодой ученый. Там, глядишь, после статьи и в Совет Представителей войдешь.

Этим предположением Карл Поликарпович, честно говоря, польстил другу. Если дело касалось науки, изобретений и механизмов, тут Яков мог кого угодно за пояс заткнуть. Но вот в политике был 'ни в зуб ногой'. Шварц будто прочел его мысли и замахал в ужасе руками:

— Бог с тобой, Карл! Уж лучше ты... я там запутаюсь, наворочу дел. Мне оставь мои машинки, а управлять — это твое призвание.

— Ну, до избрания в Совет далеко, это я так прибавил, для красного словца, — смутился Клюев. — Хороши мы, уже должности делим, а между тем даже от комиссии еще не отбились...