Я умею прощать

С моей матерью сложно найти общий язык, но в одном ей не откажешь — в проницательности и умении надавить на нужные рычаги. Никто не знал о том, как я отношусь к Матвею. Даже Верка, лучшая подруга. А мать все поняла, хоть и видела его лишь мельком и всего один раз. Знала чем можно меня задеть. Не уговорами. Не ультиматумами. Матвеем. "Слабость нынче не в моде". "Ты думаешь, Матвей оценит твою жертву?". Я знала, что не оценит. Женщина должна быть сильной. Иначе никак. Слабость нынче не в моде.

И я уехала. На целых два месяца. Учить английский в Англии.

ВТОРАЯ ГЛАВА

Уехала, не успев ни с кем попрощаться. Даже с Матвеем. Так получилось. Сначала просто не было подходящего момента сообщить ему о своем скором отъезде. Да и теплилась где-то в глубине души надежда на отказ в визе. А когда все "благополучно" разрешилось, и до моего отъезда оставалась всего неделя, он неожиданно сорвался к себе в деревню. Что-то там у них произошло. Кажется, бабушку положили в больницу, а он как заботливый внук в спешном темпе покидал в сумку шмотки и, оставив мне сообщение на автоответчике, умчался в далекую деревушку на границе Волгоградской и Ростовской областей, где даже мобильник не ловит. Хотя, в те времена сотовая связь для преобладающего большинства населения нашей страны вообще была в диковинку.

Итак, я как в воду канула на целых два месяца, и наличие мобильника не спасало, так как его пришлось сдать коменданту ради "полного погружения в язык". Не буду кривить душой. Все было не так уж и плохо, как рисовало мое воображение. Даже весело. Но все же эта оторванность от внешнего мира и, прежде всего, от Матвея, угнетала. Контактировать с Москвой у меня была возможность лишь раз в неделю, по воскресеньям. Только звонить Матвею я боялась. Да, именно боялась. Подсознательно рисуя себе картины его сексуальных похождений в мое отсутствие. И в результате, не успевая набрать номер, нажимала на сброс, воображая, что именно в этот момент он кувыркается в постели, среди сбившихся в кучу простыней, с Некст номер бесконечность. Отвратительные ощущения.

Но ничто не вечно. И срок моей ссылки на Туманный Альбион тоже в конце концов истек. Как же было страшно возвращаться в Москву! Словно прыгать с высоченного утеса в океанские воды, скрытые за белесой дымкой тумана. Возвращаться в никуда, где тебя никто не ждет. Вероятно, тюремным заключенным тоже очень страшно выходить на волю...

Итак, я вернулась домой в начале августа. Шереметьево встретило меня галдящей толпой на паспортном контроле и тщательным досмотром багажа. Не знаю, что таможенники пытались отыскать, копаясь в моем нижнем белье, но факт остается фактом. Я стояла перед мерзкой, желеобразной особой среднего пола, затянутой в форму пограничника, и не понимала, чего от меня хотят. Иногда мне кажется, что досмотр багажа придумали специально, чтобы поднимать настроение таким вот мелким сошкам. Ее самодовольный взгляд будто бы вопил: "Посмотрите, какой властью я обладаю! Хоть догола вас раздену, вы и пикнуть не посмеете!" Я бы посмела. Вот он юношеский максимализм! Только подросток может быть уверен в том, что сумеет противостоять самодурству представителей власти. Но до личного досмотра — о, чудо — дело не дошло. Хотя в том, что при всем честном народе из вашего чемодана вытаскивают ваши же лифчики, тоже мало приятного.

К чему я это рассказываю? Это всего лишь попытка списать свое дальнейшее поведение на взвинченное до предела состояние. И ничего более.

В те времена я вообще испытывала отвращение и нелепый страх перед аэропортами и вокзалами. Нигде и никогда я не чувствовала себя настолько жалкой, как там. Особенно при выходе в зал прилета, где за хлипким ограждением всегда стоит масса встречающих. И вот выходит вслед за тобой кто-то совершенно тебе посторонний, а ему уже энергично машут из толпы... А тебя не ждет никто. Ни мать, которой всегда некогда. Ни друзья, которые разъехались на лето кто куда... Никто... Совершенно!

И мне почему-то казалось, что все собравшиеся вокруг люди, случайно наткнувшись взглядом на одинокую фигурку маленькой Киры, волочащую позади себя большой чемодан, непременно должны питать к ней жалость, граничащую с высокомерным превосходством и подсознательным презрением. Я и сама себя презирала в такие моменты, наивно полагая, что "казаться слабой" и "быть сильной" — это две взаимоисключающие вещи. И, да, я ведь, правда, верила, что в нашем мире кому-то может быть дело до совершенно постороннего человека, проходящего мимо в забитом до отказа аэропорту. Святая простота.

Надев непроницаемую маску и стараясь отгородиться от всего происходящего вокруг, мне наконец-то удалось выбраться из зоны таможенного контроля и двинуться в сторону выхода из аэропорта.

— А вот и наша пропажа нашлась, — раздался над ухом до боли знакомый голос. Я резко остановилась и, все еще подозревая себя в слуховых галлюцинациях, подняла ошарашенный взгляд.

— Матвей! — взвизгнула и кинулась ему на шею. — Ты!

Его прерывистое дыхание обожгло мне щеку. Крепкие руки обвили талию и приподняли меня над полом.

— Кирюш, а я, между прочим, скучал по тебе, — шепнул он мне на ухо, и чуть отстранившись, заглянул в глаза. — Могла бы хоть смснуть.

— А сам?

— То есть это я без предупреждения как сквозь землю провалился на целых два месяца?

— Эй! Что за наезды?

— Какие наезды, Кирюш? — он коснулся губами моей щеки. — Между прочим, мы с тобой послезавтра уезжаем в Рязанскую область. Нам Серега застолбил два места в экспедиции!

Земля замедлила свое вращение. В реальность происходящего верилось с огромным трудом. Если бы мы были героями любовного романа, то я по закону жанра должна была незаметно ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. Но, к сожалению, четкое осознание того, что ни в какую экспедицию вместе с Матвеем поехать не удастся, развеивало малейшие сомнения.

— Жаль тебя разочаровывать, но я не могу. Матушка тянет на юга, — стараясь, чтобы голос звучал спокойно и не выдал моего состояния, наконец-то произнесла я. Такой шанс! И им не удастся воспользоваться только лишь потому, что мать изъявила желание почтить меня своим вниманием и провести вместе со мной отпуск. Я очень расстроилась. Правда.

— Кирюш, это мне жаль тебя разочаровывать, но твоя матушка уже дала свое согласие на экспедицию. Тем более, что сама она вряд ли вернется из командировки в ближайшие две недели.

— Правда что ли? — взвизгнула я от восторга и снова повисла у Матвея на шее.

— Дааа... — хитровато протянул Матвей. — А ты изменилась. Откуда такой шквал эмоций... Что же такого произошло в Англии, что наша Железобетонная Леди соизволила смягчиться и — о чудо! — дважды за последнюю минуту пятнадцать секунд на глазах у изумленной толпы осчастливить меня столь пламенными объятиями?

Нашим отношениям в то время действительно были несвойственны такого рода проявления чувств. Я всегда старалась выглядеть уравновешенной и язвительной. И Матвей принял эти правила игры. Теперь же я сама их нарушала, повиснув у него на шее. Нужно было найти этому внятное объяснение. И мне не удалось придумать ничего лучше самоиронии. Неплохая была идея, кстати.

— Всему виной пагубное влияние Шереметьево на мою ослабленную заграницей психику. Не люблю аэропорты. И, кажется, у нас это с ними взаимное. Так что во избежание дальнейших недоразумений, пойдем-ка отсюда.

Матвей ехидно повел бровью и приобнял меня за плечи.

— Ну, вот. А я-то надеялся здесь заночевать.

Что-то между нами изменилось. Едва уловимое, незаметное постороннему взгляду, но все-таки совершенно реальное, не имеющее ничего общего с иллюзией.

Через день мы уехали к Сереге в археологическую экспедицию в Старую Рязань. Не могу сказать, что это место вызвало у меня исключительно положительные эмоции, но, несмотря на несколько неприятных моментов, две недели, проведенные там, были лучшими за все то лето.

Я сама не верила своему счастью, но Матвей буквально не отходил от меня, вежливо отшивая всех вешавшихся на него студенточек. Само собой разумеется, он и здесь пользовался популярностью у большинства девиц. Особенно навязчивой была одна толстушка в очках. Настолько, что под конец Матвей даже начал ее избегать. Однажды завидев ее, направляющуюся в нашу сторону, он, тихо чертыхнувшись, схватил меня за руку и потащил к руинам Борисоглебского собора. У нас почти вошло в привычку приходить туда после ужина и любоваться закатом сквозь арочные своды из красного кирпича.

Помню, в тот вечер мы, как всегда уселись, на отвале. Скоро обещался подойти Серега, но оказавшись в своей родной стихии — археологии — он ударился во все тяжкие, поэтому ждать его можно было очень долго. Я что-то бренчала на гитаре. Матвей задумчиво курил, вперив напряженный взгляд в горизонт. Он вообще в тот день вел себя немного странно. Очень много курил. Молчал. Время от времени я ловила на себе его пристальный взгляд. В висках пульсировала неясная тревога, которую до поры до времени все же удавалось игнорировать.

К вечеру я действительно успела напридумывать себе кучу причин его необычного поведения. Одна другой хуже. Апогеем "творческой мысли" была неожиданная идея о том, что он наконец-то догадался о моих чувствах и теперь обдумывает, как бы помягче объяснить, что между нами ничего не может быть и лучше было бы вообще прекратить всяческое общение. Я не представляла, как смогу жить без него. Совсем без него. Знать, что он живет в том же городе, что и я. Дышит тем же воздухом. Ходит по тем же улочкам. Слушает ту же музыку... Но уже без меня... Это было равносильно погребению заживо.

Яркие краски заката медленно, но неотступно стекали за горизонт. Небо приобретало маслянисто синий оттенок. Над Окой поднималась мучнистая туманная дымка. Пальцы играли что-то совершенно неправильное. То ли гитара расстроилась, то ли просто дрожали руки. А Матвей, будто бы ничего не замечая, молча провожал взглядом последние мгновения заката.

— Матвей, — тихо позвала я. Мне показалось, он не услышал. Я отложила в сторону гитару и, пододвинувшись вплотную, уткнулась подбородком ему в плечо. — Матвей, что происходит? Расскажешь?

Я словно в замедленной съемке наблюдала, как он затушил о землю окурок, выпустил изо рта последние клубы дыма, как судорожно дрогнула его грудь. Он шумно вздохнул и резко повернулся ко мне. Я встретилась взглядом с его глазами. Злыми. Яростными. Ненавидящими... меня. Испуганно отпрянула в сторону. Его рука дернулась вслед за мной и, схватив меня за запястье, потянула обратно. Я нервно облизнула обветренные губы, не в силах снова заглянуть в любимые глаза. Что-то произошло. Но не понятно, что именно, и главное в чем я виновата перед ним. Матвей коснулся загрубевшими пальцами моего подбородка и чуть приподнял его, вынуждая встретиться с ним взглядом. Я судорожно сглотнула и обреченно прикрыла глаза. Сердце отсчитывало мгновения, гулко отдаваясь в висках. Еще доля секунды... и его губы накрыли мои. Грубо. Исступленно. Страстно.

— Вот что происходит! — не прерывая поцелуя, яростно пробормотал он. — Давно пора прекратить этот фарс.

Мое тело обмякло в его объятиях. Я ждала этого почти год. И наконец-то это случилось! Это случилось!

— Да, — выдохнула я и отдалась во власть его поцелуя.

В ту ночь мы долго сидели на раскопе "под Аркой". Молчали. Он нежно кутал меня в свою ветровку и время от времени ласково целовал в висок. Мне казалось, что все встало на свои места. Что иного исхода просто и не могло быть. Но утро принесло новые сомнения. Теперь больше всего на свете я боялась стать очередной Некст.

Складывалось впечатление, что Матвей меня избегал. Сообщив руководству экспедиции в лице Серегиного отца, что у него возникли неотложные дела в Спасске, и что к одиннадцати часам, он непременно присоединится к раскопкам, мой прекрасный принц скрылся из лагеря еще до того, как я выползла из своей палатки. Меня распределили в тот день на камералку* на дальнем раскопе, поэтому мы могли пересечься только во время обеденного перерыва. Но когда наша группа вернулась в лагерь, их с Серегой уже не было. Добрые люди подсказали, что ребята несколько минут назад удались в сторону заброшенной психбольницы. Недалеко. Я кинула настороженный взгляд на возвышавшееся на холме мрачное здание с зиявшими пустотой оконными глазницами, и отправилась на поиски. Оттягивать момент смысла не было. Фраза "меньше знаешь — крепче спишь" не про меня, и мне жизненно необходимо было знать, что происходит. Я действительно не люблю неопределенность.

Приблизившись к зданию, я остановилась как вкопанная. Происходило нечто, категорически отказывающееся умещаться у меня в голове. Они дрались! Серега с размаху впечатал кулак в подбородок Матвея. Я непроизвольно дернулась вперед, но последовавшие за ударом слова заставили меня отпрянуть в тень.

— Ведь я просил тебя, ее не трогать! — орал Серега.

Я ничего не понимала. Меня?

— Ты как собака на сене! Просил, и что? — стараясь увернуться от очередного удара, парировал Матвей.

— Тебе ведь она не нужна, а для меня она — всё! Ты знал! — снова замахиваясь кулаком, выкрикнул Серега. Матвей, ловко увернувшись, заломил ему руки за спину и повалил на землю.

— Только она так и не узнала этого! Ты сколько лет вокруг нее увиваешься, и где результат?

— Был бы результат! Ты не имел права!

— О каких правах ты говоришь? Прежде всего, у нее у самой есть право решить с кем она хочет быть! И она хочет быть со мной!

Я, правда, не ожидала такого поворота событий. Серега? Мой друг Серега просил Матвея не трогать меня... Этого просто не могло быть. Я должна была заметить его отношение ко мне. Но не замечала. Ничего. Совершенно. Неужели можно быть настолько зацикленной на собственной персоне, чтобы не видеть ничего и никого вокруг? А ведь Серега был моим другом. И еще Верка... Я даже не подумала позвонить перед отъездом в Англию лучшей подруге. Меня в тот момент волновало только то, что не удается связаться с Матвеем. Кира и Матвей. Матвей и Кира. А все остальное — лишь незначительные атрибуты моей чудесной жизни, которые я принимала как само собой разумеющееся... И вдруг оказалось, что у окружающих меня людей тоже есть чувства...

Нет. Мне кажется, сейчас я всего лишь красуюсь высокопарными фразами. Еще чуть-чуть и начну плести, будто бы меня тогда действительно волновали Серегины чувства. Это ложь. Какая мне была разница до его любви? У меня ведь была своя! И в любую секунду все, к чему я так настойчиво стремилась, могло обратиться в прах.

Поэтому больше всего в тот момент меня задевало то, что Серега волей-неволей подтвердил мои опасения. "Тебе она не нужна!" Я молила всех святых о том, чтобы Матвей опроверг его слова. Но эта фраза будто бы не имела для него никакого значения. Да и его утренние попытки не попадаться мне на глаза — уверенность в этом крепла с каждой секундой — говорили сами за себя. Я была в отчаянии. Мой мир будто накрыло мощным селевым потоком. И я, словно утопающий, сама себе придумывала иллюзорные соломинки, за которые могла бы ухватиться, не веря, что на самом деле все кончено, едва успев начаться. Искала виноватых. Серега, кстати, был очень удобной кандидатурой на эту роль. Какое он имел право вмешиваться в мою жизнь? Кто дал ему право разговаривать обо мне с Матвеем?