| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Брат был весь в поту и пыли; от него пахло лошадью, дорогой, чужим ветром. Стефан не видел его с того дня, как Марек, шутливо отдав честь, умчался в ставку Войты.
Генерала Войту, насколько знал Стефан, казнили вместе с остальными.
— Где я только не был, — начал Марек, но тут на крыльцо вышел старый Белта, и Марек побежал, перескакивая через ступеньки, как бежал совсем ребенком — уткнуться отцу в колени. Старый князь обнял его и долго прижимал к себе; Стефан заметил, что руки у него трясутся.
Радостные всполошенные слуги натаскали воды, и Марек долго отмывался, а потом пришел к брату — взъерошенный, в штанах и рубашке, оставшихся еще с мирных времен.
— Забавно, — он вытянул руки; манжеты оказались куда выше запястий. — Я не знал, что все еще расту... Тебе не показалось, Стефко, будто все как-то уменьшилось? Дом, комнаты... все.
— Так всегда бывает, когда возвращаешься из путешествия.
Брат встал у окна, накручивая на палец мокрую прядь — привычка, оставшаяся с детства. Отмытый от пыли, он почему-то выглядел старше. По скудным вестям из дома Стефан знал только, что брат был во Флории, пытался выпросить у короля денег на следующее восстание.
— Я не поблагодарил тебя.
— За что, во имя Матери?
— Я ведь даже не знал сначала, — проговорил Марек. — Не знал, почему всех перевели в Цесареград, а меня оставили... А потом пришлось бежать, так что я... Стефко, как ты это выдержал?
— Поистине ужасная участь, — Стефан откинулся на спинку дивана. — Жить во дворце и танцевать на балах. Учитывая, что на самом деле мое место было на плахе...
— Не городи чушь! Ты поехал туда, к ним, чтоб спасти меня, чтоб... Он же продал тебя, Стефко, просто продал — чтоб имение не отобрали!
— Не смей так об отце! — вскипел Стефан. — Он не просил меня ехать, я сам...
— Конечно, сам. Ты старший, ты всегда все делаешь — сам. Как бы я ни любил его... ты сам знаешь, старик к тебе несправедлив.
— Не нужно, Марек, — устало проговорил князь. — Ты ничего не знаешь.
— Я ничего не... — брат уронил руки. — Да что же это.
— Не нужно.
— Ну почему из всех — именно она... Все, я молчу. Не буду. Вон, смотри, Стоцкие пожаловали...
Гости все подъезжали, и к ужину собралась уже целая компания. Стефан с братом, как в детстве, смотрели сверху на въезжающие во двор кареты, благо солнце пошло на убыль. Прибыл хромой генерал Вуйнович, который уже для предыдущего восстания был неприлично стар; Рудольф Бойко, профессор Академии, виршеплет и скандалист; какой-то расфуфыренный юноша, которого Стефан не знал и пытался теперь угадать: кто-то из Стоцких? Из Самборских?
— Что за сброд отец назвал? — подивился Стефан. Марек поглядел недобро:
— Ну да... После блистательного цесареградского общества они, конечно, кажутся тебе сбродом...
— О Матерь милостивая... Я же не о том, Марек! Но, пес вас всех побери... они же не для того сюда съехались, чтоб пожелать отцу доброго здоровья! Вы же собираетесь воевать — я правильно понимаю?
— Мы достаточно ждали!
— Значит, вот кто будет поднимать восстание?
— Я понимаю, о чем ты думаешь, — понурился брат. — Но это — только те, кто может приехать к отцу, не вызвав больших подозрений. Есть и другие.
Стефан неверяще покачал головой.
— Вы безумцы. Старик выжил из ума, и ты туда же.
— Не горячись, — попросил брат. — Я знал, что ты это скажешь. Но, Стефко, сейчас — цесарь не смотрит в нашу сторону, и Шестиугольник за нас! Если промедлить теперь, потом будет поздно!
— Да, — он поджал губы. — Яворский, я помню, говорил так же. Думаю, о результате напоминать не нужно...
— Ты не понимаешь. Времени у нас — ровно до того, как твой цесарь огородит нас Стеной.
Стефан и сам понимал, что после этого о свободной Бялой Гуре придется забыть. Даже если войска флорийца сумеют пробить Стену, у них будет полное право принять княжество за часть Остланда.
— Марек, Марек, — сказал он. — Я шесть лет ходил на цыпочках вокруг Лотаря, чтобы он позволил нам жить спокойно.
— Я знаю, — брат положил ему руку на плечо. — Я плохо сказал, прости...
Следующую гостью Стефан, наверное, предпочел бы не встречать. Трусом он не был, но смотреть в глаза ей — боялся.
Она приехала верхом, в мужском седле — маленькая, миловидная; с первого взгляда и не поймешь, сколько ей лет, тем более, что седые волосы аккуратно уложены в короткую прическу. Когда князь Белта видел ее в последний раз, она еще не взяла за привычку носить мужской костюм. Любую другую посчитали бы на ее месте экстравагантной, но про Барбару Яворскую такого никто бы не осмелился сказать. Как Стефан успел понять, она стала так одеваться после гибели воеводы. Между собой неудачливые повстанцы называли ее просто Вдовой.
Тот, с кем Стефан был по-настоящему рад увидеться, приехал уже под самый ужин. В студенчестве они со Станом Корда дружили и спустили вдвоем целое состояние в кабачке пани Гамулецкой. Потом Стефана сдернуло с учебы восстание, а Стана, по слухам, Ученый совет отозвал в Чезарию. Князь Белта переписывался с ним по разрешению цесаря, и тот даже предлагал пригласить Корду в столицу, но они со Стефаном решили — безопасней оставаться от Державы подальше.
А теперь он, значит, вернулся.
— Пойдем, — только успел сказать Стефан,— старик не любит, когда к опаздывают к ужину.
Трапеза прошла на удивление мирно. Подали мясо медведя, которого пан Ольховский завалил собственными руками, и которого теперь нахваливал на все лады. На "остландского гостя" косились, но пока отделывались общими вопросами — какая-де в Цесареграде погода, и что думает цесарь о войне с Флорией. Общий разговор обтекал Стефана, будто шел на чужом языке; говорили о людях, которых он успел позабыть, и о делах, которых он не знал. Вполуха прислушиваясь к беседе, Стефан вилкой выбирал темные сгустки крови из медвежатины. Марек с горящими глазами, забывая есть, рассказывал о Флории, где скрывался все это время — так, что все взгляды обращались к нему и оживлялись, будто им возвращали надежду.
Короли Флории, без сомнения, были людьми разумными. Они давно уже не стремились к войнам; заключив когда еще Договор Шестиугольника, они оградили себя от нападок соседей и добились долгого мира, лишь изредка взрывавшегося местными междоусобицами. Но об Остланде в Договоре упомянуто не было, и до недавней поры Флория избегала всяких ссор, молчаливо придерживаясь давней Восточной Конвенции. В Конвенции было сказано, что Цесарь может делать что хочет, пока не заходит за Ледено. Оттого, что за Ледено — Чеговина, а она уже прямо граничит с Чезарией.
В первые годы правления Лотаря Держава даже пыталась поправить отношения с Шестиугольником, завести послов и хоть как-то наладить торговлю. Но перемирие недолго длилось; драго, "дражайшие соседи и братья", заявили претензию на Чеговину. Страна, которую так удачно защитила Восточная Конвенция, и которая, в отличие от Остланда, спокойно торговала со всеми шестью Углами, за это время успела раздобреть. Стала слишком лакомым куском, чтоб соблюдать какие-то там договоренности. Драгокраина попросила помощи в "восстановлении законных границ", и Лотарь, как ни отговаривал его Стефан, эту помощь дал. Такое случалось и раньше, но на сей раз Флория не стерпела. И означало это, что у нее есть возможность — не терпеть.
Лет семь назад князь Белта, возможно, сам бы подталкивал цесаря к этой войне. Яворский говорил когда-то: "Там, где большие державы дружат, маленькие страны исчезают".
И в Бяла Гуре, кажется, по сей час так думают...
После обеда они прошли в курительную. Вдова Яворского вытянула трубку, видно, оставшуюся от мужа, и устроилась в кресле в углу. Пан Ольховский понюшку из табакерки, втянул носом, мощно чихнул.
Первым заговорил Марек.
— Король Тристан готовится к войне. Он понимает, что война будет не из легких, и ему не улыбается воевать на территории Шестиугольника.
— И поэтому он хочет воевать на нашей?
— Нет, почему? — очень спокойно возразил Марек. — Когда Флория выступит, она пойдет на Драгокраину.
— Откуда ты это знаешь?
На Стефана посмотрели.
— Я говорил с советниками короля Тристана. Видишь, — он улыбнулся, — меня тоже принимают при дворе!
— В качестве кого? — тихо спросил Стефан.
— В качестве командующего белогорскими полками во Флории, — отчеканил старый Белта.
Стефан покачал головой. Марек глянул на него виновато и продолжил:
— Пока Цесарь будет воевать там, мы можем попытаться освободить Бялу Гуру. Но единственных наших сил не хватит, надо, чтоб поднялась вся страна!
— Поднимется! — выкрикнул Бойко. Вдова Яворская чуть заметно поморщилась.
— Она поднимется, — проговорил Стефан, — и вы утопите Бяла Гуру в крови. И дадите цесарю хороший повод решить белогорский вопрос в манере его покойной матери... —
Цесарина нашла верный способ утихомирить свои колонии: отнимать имения у восставших и отдавать своим любимцам. Еще пару-тройку восстаний — и белогорских владений здесь вообще не останется.
— Ты совсем в нас не веришь, Стефко.
— Сколько у тебя войска, командующий? — жестко спросил князь Белта. В Остланде, конечно, знали о том, что во Флории собирают белогорское войско, но того, что руководит им Марек, ему бы и во сне не привиделось. Стефан представлял себе, что это за полки: инвалиды, недобитые воины Яворского, юнцы, сбежавшие на Запад искать приключений... Паноптикум, а не армия.
— Три легиона. Почти семь тысяч.
— Семь тысяч? В Цесареграде в охране дворца и то занято больше, — положим, он преувеличивает. Ненамного.
— Кажется, князь Белта, Держава произвела на вас большое впечатление. И научила страху...
— Это нормально — бояться за свою отчизну, особенно после всего, что она уже пережила...
— Вы до сих пор уверены, что освобождения Бяла Гуры можно добиться мирным путем? Или вы настолько верите вашему другу цесарю...
Вашему другу цесарю...
А ведь когда-то он в самом деле верил, что они друзья — навсегда.
* * *
Cтефан вспомнил тот весенний вечер — мрачный, как все в Цесареграде — душную бальную залу, коптящие свечи. Молодой князь Белта тогда только приехал ко двору, и придворные шарахались от него: им при взгляде на Стефана мерещились залитые кровью поля и сожженные деревни. А самому Стефану больше всего хотелось вцепиться кому-нибудь в горло и вылакать кровь.
Он укрылся в глубине зала и думал, будет ли совсем неприлично, если он так и простоит до конца бала. Цесарина, уже слишком старая, чтобы танцевать, все равно не пропускала ни одного бала. Сидела, благосклонно поглядывая на танцующих, переговаривалась вполголоса со стоящими у трона придворными — в два-три раза ее моложе. Идущий от грузного тела запах пота, смешанный с запахом лавандовой воды, казалось, пропитал весь зал. Раскрашенная, напомаженная, она могла бы показаться забавной, но Стефан не обманывался: бешеные псы, которые рвали в клочья его страну, лежали теперь у ее ног.
В тот день цесарина отыскала свой излюбленный предмет для насмешек — собственного сына. Наследник краснел и сжимал кулаки; двор услужливо смеялся. Только Стефан, забывшись, смотрел на нескладного молодого человека с сочувствием.
— А что это князю Белта не смешно?
Следовало промолчать, но он не сдержался:
— Я не так давно имел честь быть приглашенным к вашему двору, Ваше величество. Я еще плохо знаю язык и не понимаю ваших шуток...
Цесарина нахмурилась, но произнесла с натужной улыбкой:
— Простим князя. Он только прибыл из провинции, а у провинциалов другой юмор...
Снова смех. Теперь был черед Стефана краснеть и сжимать кулаки.
В их первую встречу, тогда, в коридоре — Стефан посчитал ее случайной — наследник отчитал его злым шепотом:
— Вы с ума сошли, Белта? От ее насмешек страдаю только я, а вздумай она разозлиться на вас, мигом пошлет десяток ваших соотечественников, куда похолоднее. Вы этого хотите?
— Вы беспокоитесь о моих соотечественниках, Ваше Высочество? Но ведь они ваши враги...
— Враги моей матери, — уточнил Лотарь. — А мне их жаль, потому что я хорошо представляю, каково им...
Тут в коридор вышел один из наставников молодого цесаря, и разговор прервался. За Лотарем все время кто-то ходил; то приставленные матушкой учителя, то охранники. Жил он в Левом крыле дворца, подальше от покоев цесарины. Говорили, что Левое крыло раньше использовалось для высокородных пленников — так что по справедливости его полагалось бы занимать Стефану. Но князь Белта подчас чувствовал себя куда вольнее наследника. Ему разрешалось покидать дворец, когда он был свободен от обязанностей; наследнику же на каждую отлучку требовалось разрешение матери. Никому это не казалось странным; цесарина приучила двор говорить, что Лотарь — никчемная душа, слабак, весь в отца. Отец его и в самом деле был слаб; по меньшей мере, женитьбы он не пережил.
Друзья наследника на первый, да и на второй взгляд выглядели бездельниками и пустозвонами. Видимо, только таким цесарина и позволяла сближаться с сыном. А может, не друзьями они были вовсе, а соглядатаями...
С той встречи они стали чаще видеться; всякий раз, как им случалось оказаться вместе на приеме, Лотарь сбегал от вечных своих "наставников", чтобы перемолвиться со Стефаном хоть парой слов. Если мать не видела, беседы выходили и подольше. Стефан понимал, что наследника просто тянет рассмотреть чужеземную диковинку, но в конце концов и сам начал ждать этих встреч.
Как-то раз Лотарь пригласил князя Белту прокатиться с ним по парку.
— Матушка сегодня в настроении! — объявил он, лучась от радости. — Поглядите, какого коня она мне прислала!
Белоснежный тонконогий конь и впрямь был красавцем. Видимо, время от времени у цесарины просыпалось материнское чувство, которое она спешила заглушить подарками.
— Она сказала — отчего бы не проехаться по парку с твоим новым другом!
Да ведь он ее любит, подумал тогда Стефан. Любит, что бы она с ним ни делала...
Едва они оказались в цесарском парке, Лотарь дал шпор коню, и они скакали галопом, пока не ушли от охраны.
— Матушке не нравится, когда я уезжаю один, — сказал он, раскрасневшись от быстрой езды. — Но ведь теперь я не один, а с вами.
Стефан не стал говорить, что вряд ли является надежной компанией — в глазах его матери.
Парк был большим, мокрым, мрачным; здесь, в окрестностях Цесареграда, дождь размывал сезоны, туман разъедал — и не поймешь, лето или зима на дворе, все одинаково серое. Они ехали медленно, говоря о пустяках; потом Лотарь стал расспрашивать о семье Стефана, о доме. А потом — как с места в карьер:
— Я бы так хотел все изменить, Стефан. Не только мое положение, хоть оно и жалко. Я хочу изменить жизнь моей страны. Матушка желает, чтоб мы наводили страх на соседей, но мы же и сами себя боимся...
Он прижал воротник у тощего горла:
— Иногда я гляжу на то, как она обращается с людьми, и мне страшно, Белта, мне страшно... И ведь это не ее вина, это абсолютная власть отравляет каждого, кто поднимается на трон. Они не понимают, что это не будет длиться вечно. Вы знаете, что такое свобода — вот вы и восстали. Наш народ свободы уже не помнит, но когда ему надоест терпеть... Это будет страшнее любого бунта.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
