Превратности весеннего призыва

— Но что же мне делать? — перебил меня дрянной человечишка.

— Быть может, ты попросишь меня принести какую-нибудь невообразимо древнюю по представлениям вашего мира вазу, продашь ее и разбогатеешь? — теряя терпение, предложил я. — Клянусь, иначе я найду способ разорвать эти уродливые знаки, а вслед за ними — и тебя.

— Кстати, а как тогда я могу быть уверен, что ты не обманешь меня? Что не убьешь сразу, как я сниму барьеры, чтобы выпустить тебя на поиски вазы? Тебе не удастся так просто провести меня, демон! — встрепенулся торговец. Не иначе, вдохновился мыслями о богатстве. Одни только разговоры о высоком, а как доходит дело, то все выбирают деньги и иные блага. Лицемерные создания, и еще почему-то позволяют себе думать, что в чем-то лучше нас.

— Смертный, ты воистину слабоумен, — усмехнулся я. — Когда маг выпускает демона из начертанных символов для того, чтобы тот мог исполнить его дурное желание, то барьеры из природных сил не исчезают в небытие, вместо того они окутывают демона и продолжают принуждать его к исполнению условий, составленных заклинателем. И невозможность убить призывающего — как правило, одно из таких условий. К глубочайшему сожалению. Однако учти, что в случае, если демону слишком долго не давать свободы, каждый раз меняя заданные условия и заставляя выполнять невыполнимое, он, постоянно расшатывая оковы, рано или поздно освобождается, уничтожает колдуна и обретает долгожданный покой. Ну так как, решил, какая именно ваза тебе нужна?

— Ваза? Ну, пожалуй... — задумался смертный. — Да не нужна мне никакая ваза, что ты мне голову морочишь! Дай мне любовь Аннабель, большего я не прошу!

— Напрасно отказываешься, глупец. Ваши женщины любят тех, у кого есть много золота. Будет ваза — будет и золото, будет золото — будет и Аннабель, а не Аннабель, так другая, ничуть не хуже, может быть — даже лучше. Называй вещь, которую следует принести, — настойчиво повторил я.

— Но это же не любовь! А я хочу, чтобы она меня любила! — вернулся к своему бездарному замыслу торговец.

— Червь опять взялся за свою гнилую древесину... Вроде бы, беседа уже сдвинулась с места, зачем ты опять уперся в то, с чего мы начали? Я ведь сказал тебе, что это невозможно, — все более раздражаясь, прорычал я сквозь зубы. Смертный испуганно втянул голову в плечи, но и оттуда продолжал что-то бормотать про любовь и счастье.

Не выдержав, я со злости хлестнул себя хвостом по ребрам и проревел:

— Все, что я могу предложить тебе — чтобы я наложил на нее проклятие, от которого она испытывала бы немыслимую боль каждый раз, когда бы отдалялась от тебя на полсотни шагов! Либо могу перенести вас вместе с ней на какой-нибудь уединенный остров или в лесную чащобу, и делайте там, что хотите! Либо совместить и то, и другое! Но ничего более! Не испытывай мое терпение, жалкая падаль!

Вопреки всем моим чаяниям, лысое ничтожество не впало в ужас, как ему и полагалось, а визгливо возопило, выкатив глаза и исступленно тыча пальцем в мою сторону:

— Воплощенное коварство! Ты — воплощенное коварство, выродок нечистой силы! Да как ты... Да как ты мог предложить мне такое, ты! Я ненавижу тебя, ненавижу этот гнусный мир и твой мир — тоже! Ты!

Поняв, что смертный окончательно потерял остатки рассудка, я удивленно поднял бровь и решил, что угрозы уже не возымеют никакого действия — безумцы не способны здраво откликаться на окружающую действительность, ибо утратили с ней всякую связь. Поэтому я ответил ему, следуя его же болезненной логике:

— А чем, в сущности, отличается предложенный тобой способ? В обоих случаях ей бы пришлось быть с тобой помимо ее воли — просто, если бы я мог сделать так, как предлагаешь ты, она бы не догадывалась о том, что ты решил за нее. То, что предлагаю я, для тебя должно выглядеть честнее. И кто из нас воплощение коварства, торговец?

Тот задохнулся от избытка чувств, налился густым багрянцем и, со свистом выталкивая из себя каждое слово, прохрипел:

— Да что ты можешь знать о чувствах человека, ты, демон, жестокий и безжалостный убийца... Разве тебе понять, каково это — любить и испытывать невыразимое тепло, которое разливается в тебе, когда смотришь, как она идет по улице и улыбается чему-то? Как замирает что-то внутри, замирает и чуть-чуть не обрывается, если она бросает на тебя случайный взгляд, когда выбирает себе новую ленту для волос? Как боишься сказать что-то, чтобы не разрушить это хрупкое мгновение, когда она слегка склоняет голову набок и спрашивает, сколько стоит этот черепаховый гребень? Как трепещет сердце, когда она проходит мимо, и ты чувствуешь неуловимый аромат ее духов, а ее светлые локоны развеваются на ветру? Какое это сладкое мучение, когда стоишь и боишься подойти, чтобы...

— Немедленно прекрати, смертный! — возгласил я, прерывая поток затасканных пошлостей, лившийся из его уст, и забыв, что угрожать уже бесполезно. — Дюжина десятков таких же ничтожеств, как ты, уже тщилась донести до меня эту якобы тайну вашего существования! Тебе осталось только добавить несколько слов о запахе сирени, на который будто бы похоже ее дыхание, и тогда я точно найду в себе достаточно сил, чтобы разорвать узы призыва, а вслед за ними — и твое костлявое тело!

— Тебе теперь не напугать меня! — самодовольно надулся торговец. — Если бы ты мог, давно бы освободился! Не угрожай, если не можешь исполнить!

— В вашем мире некто уже успел огласить эту мысль? Сегодня у тебя, червь, будет возможность убедиться, что исполнить свое обещание я могу. Желаешь? — прищурился я.

— Да, желаю! Если любовь Аннабель ты мне дать не способен, то мне не нужна такая жизнь — без нее жизни у меня все равно не будет! — опять разразился рыданиями смертный, еще пуще багровея.

Весьма похвальное намерение, конечно, но лучше бы он как можно скорее осуществил его и более не растрачивал мое время и эссенцию. А так — всего лишь сотрясает воздух, все равно никогда духу не хватит взять и оборвать свою безотрадную жизнь, раз уж она ему так опротивела.

Я трижды выдохнул, пытаясь усмирить неукротимый огонь желчи, бушевавший во мне. Потом еще раз наполнил грудь пыльным воздухом и заговорил с не в меру буйным торговцем, пытаясь пробудить в нем угасшее здравомыслие. Я все же не оставлял надежд, что когда-то он был им наделен.

— А ты знаешь, цветы каких растений вашего мира она любит, каких вещей в нем страшится, какие истории ей рассказывала смертная, которая была ее нянькой? Знаешь, как твоя женщина мечтает прожить свою невзрачную жизнь? Знаешь? Да я совершенно убежден, что ты ее и видел-то два раза за все свое существование, а разговаривал единожды, причем отвечал на вопрос, как пройти к какой-либо скобяной лавке, — вкрадчиво и веско произнес я. — Ты уверен, что любишь именно ее, а не то, что даст тебе брак с привлекательной по вашим неприглядным меркам, молодой, здоровой, и, полагаю, зажиточной и высокородной человеческой женщиной? Так что не смей выдавать свои презренные грезы и алчные замыслы за возвышенные чувства, да еще и погружать меня в вонючий омут своих вздорных бедствий! Хватит с меня!

— Ах, вот, значит, как ты заговорил! — пронзительно взвизгнул смертный. — Ах так! Да я... Я докажу — и тебе, и всем! Я докажу, что на самом деле люблю ее и что нужна мне именно она! А вовсе не какое-то там уважение надутых индюков-соседей! И не завистливые взгляды на улицах! Сам ее добьюсь, сам! Без всяких кривоносых и красномордых помощничков! Давай, вали обратно в свою паскудную Бездну, сам справлюсь! Сам!

Внутренне торжествуя, но храня маску полнейшего отчуждения на лице, я наблюдал, как смертный с ожесточением копошится в ободранной книге, лихорадочно перелистывая страницы, очевидно, в поисках освобождающего заклинания. Сейчас он найдет его, прочитает, и...

...И Вихрь Призыва снова скрутил мое тело, едва завершающие слова заклинания сорвались с дрожащих уст истеричного мага. В этот раз переход оказался еще мучительнее: словно коварная, враждебная сила сжала и растянула мое тело в бесконечно длинную тугую струну, а затем протащила его через тончайший разрыв пространства в следующий мир. Каждая частица туловища, конечностей, хвоста и головы молила о пощаде и беззвучно стенала, но сила не знала жалости — целиком, без надежды на недолгий отдых протянула меня туда и отдала во власть творящегося беззакония.

Очнувшись от пятого подряд призыва, я с чувством тряхнул рогами и огляделся. Взгляд задержался на облезлой грязно-белой стене, по которой нестройным рядом уходили вдаль три неизвестные мне корявые руны. Подле них красовался столь же криво обозначенный фаллический символ. Я стоял в центре небольшой площадки на открытом воздухе, земля была залита странным черно-серым камнем, покрытым грязью и трещинами. Место призыва привычно окружала большая пентаграмма, нарисованная с вызывающим ярость небрежением, но при этом пугающе мощная и соответствующая всем канонам демонологии. Одна лишь пентаграмма, но я снова крайне явственно чувствовал, что ее пределы мне не преодолеть. И больше всего меня, побывавшего в сотнях миров и даже принимавшего участие в разрушении некоторых из них, поразило почти полное отсутствие магической энергии в этом мире. Маги здесь должны быть чрезвычайно слабы, но как же им тогда удалось осуществить ритуал?

Кстати, вот и они, судя по виду. Двое. Облачены в пропахшие чем-то кислым короткие, чуть ниже пояса, балахоны, кисти обоих закутаны в толстые полосатые браслеты из ткани, на голове у одного — затейливый колпак такой же расцветки. Сочетание полос, ко всему прочему, напомнило мне внешнюю часть радуги. На шеях, рукавах и волосах я заметил почти лишенные колдовского значения амулеты. Заклинатели старательно окуривали друг друга густым едким дымом, по какой-то причине отвернувшись к стене. Судя по запаху — они жгли некие местные растения, очевидно, обладающие волшебными свойствами. Вот и еще одна разгадка — маги здесь компенсируют недостаток природного могущества такими сторонними средствами. Довольно остроумно, ничего не скажешь. Но вместе с тем — даже примитивнее зачарованных кристаллов.

Почему же эти ущербные чародеи до сих пор продолжают ритуал? Неужели не ощутили моего присутствия? Видимо, совсем на пределе запаса магии находятся. Могли бы уж хотя бы оглянуться и проверить результат, если так ограниченны в возможностях. Одно слово — букашки. Тля под ступней.

Все же один из них, плечистый и низкорослый, ответил на мои исполненные презрения мысли и оборотил голову в мою сторону. Бессмысленно поморгал, пожевал отвисшую нижнюю губу, дернул за рукав приспешника и снова перевел мутные глаза на пентаграмму. А потом медлительно, запинаясь и растягивая каждый слог своей речи, проговорил что-то невнятное и туманное, как дым, ленивым потоком вываливающийся из его ноздрей:

— С... Слышь че, Костян, погляди, как торкнуло-то... Ко мне уже черт какой-то пришел... Че-то, по-моему, не то сегодня с травой, всякие уроды только после пятого-шестого косяка приходят, а тут — после третьего...

— М-м-да... Че ты гонишь, Тоха, какой, в задницу, черт? — протянул другой колдун, еще более заплетаясь. — Мы ж поровну вроде курили... Ты с утра ширнуться чем-то успел, что ли? Завязывай с этим, я с нариками не тусуюсь.

— Да ничем я не ширяюсь... Ох, ты смотри, какую он рожу скорчил! — восхитился первый, простирая ко мне пухлый короткий палец, запачканный сажей.

— Э, че за... Точно, черт! — вынужден был признать его приспешник, сухой, как осиновая жердь, и обросший слипшимися светлыми пучками длинных волос. — Давно их не было! С рогами, как настоящий. В прошлый-то раз без рогов был. Только этот хилый какой-то, обычно бывают толстые и в футболках. Круто вставляет, все путем. Хорошая трава просто, а не этот укроп азербайджанский.

Ожидая, пока новоявленные заклинатели соизволят наконец обратиться ко мне с очередной наиглупейшей просьбой, я начал теперь уже пристально разглядывать окружающий пейзаж. Он, мягко говоря, не услаждал взор. Какие-то грязные баки кубической формы, забитые доверху отбросами, обилие экскрементов, полусгнивший труп собаки в трех шагах от меня, вдобавок немилосердно воняет гнилью и разложением... Совсем эти маги потеряли стыд, скоро уже прямо во время отправления естественных нужд вызывать начнут. Без отрыва, так сказать, от процесса. Унизительно.

Тем временем эти ничтожества, так и не сумев прийти к консенсусу по поводу моего внешнего вида и собственного душевного состояния, продолжали свои никчемные препирательства. В моем присутствии! И пентаграмма, как ни удивительно, и впрямь очень добротно выписана, не разорвать никак. Пришлось покориться судьбе и ждать, пока спор смертных разрешится.

От бессильной злости я снова погрузился в раздумья о деталях предстоящей мести, которую суждено познать этим убогим тварям. В том, что уж теперь-то она будет по-настоящему запоминающейся, я не сомневался. Только бы найти уязвимость в знаке... Но тут низкорослый маг все-таки решил завести разговор со мной:

— Слышь ты, черт, а че тебе тут надо?

От подобного существа можно было ожидать чего угодно, но к настолько лишенному смысла вопросу мой разум оказался не готов. Я безмолвствовал несколько мгновений, пытаясь осознать, правильно ли я понял этого заклинателя. Но, поскольку странно было думать, что он выразился иносказательно, пришлось признать очевидное: меня призвали, не зная цели вызова! Впечатление было настолько необычным, что даже развеялся мой гнев, полыхавший в груди тысячей адских огней. И я ответил ему с демоническим спокойствием:

— Вы призвали меня, смертные. Я жду, когда вы сообщите мне, для чего вам понадобилась помощь сил Тьмы.

Второй маг, тот самый сухопарый и светловолосый приспешник, одетый в поношенную хламиду с изображенным на ней лицом какого-то уродливого человека, забавно округлил глаза и резво отпрыгнул в сторону. Первый уставился на него стеклянным взглядом и вымолвил:

— Ты че это наделал, а? Ты че, вообще?

— А я, че я? — начал оправдываться второй смертный. — Тут, это... Книжка какая-то по чешской грамматике валялась, я поднял и для прикола какую-то хрень оттуда прочитал! Ничего я больше не делал! Скажи ему, пусть он свалит куда-нибудь, ничего мне от него не надо!

— Ты вызвал, ты и скажи, мать твою! Я с ним не буду разговаривать, вдруг еще душу заберет.

О Великая Тьма, ну что за недоумков ты мне посылаешь? Зачем, для чего мне душа этого ничтожного создания, если использовать ее я все равно никак не смогу? Души забирать могут только либо демоны-фаги, пожиратели, которые именно ими и питаются, откусывая куски от тонких энергий духа, но при этом сохраняя саму бессмертную суть, либо же сами Прислужники Повелителя, которые доставляют души смертных в его распоряжение, ибо только ему дана власть применить их по своему усмотрению. Бездарные, тупые существа...

— Смотри-ка, сам он не уходит че-то... Ты давай, это, делай уже что-нибудь, черт тебя дери! — возмутился плечистый маг в линялом темном балахоне и испуганно зажал себе губы ладонями обеих рук. Очевидно, заподозрил, что сказал нечто излишнее.