Превратности весеннего призыва

Превратности весеннего призыва,

или

Проблемы архидемона призывного возраста

Еще один день в бетон моя цепь.

программа автоматического перевода

Скверный день. Очень скверный. Очень и очень скверный, я бы даже сказал.

Что за нелепая весна в этом году... И как же жаль, что времена года почти совпадают во всех без исключения мирах! Нет, конечно, и раньше у меня были нелегкие периоды существования... Но подобного сумасшествия не происходило еще никогда.

Такое впечатление, что каждое смертное ничтожество, едва научившееся разбирать древние руны, вчера возомнило себя знатным демонологом и решило приступить к практическому призыву существ. Причем решило начать почему-то именно с меня.

Будь три сотни раз проклят тот, кто придумал эти чудовищные ритуалы! С каким наслаждением я вначале вырвал бы ему язык — чтобы не смог лепетать свои заклятия, затем обе руки — чтобы не вздумал махать посохом, потом ноги — чтобы и сам он не смог покинуть треклятый зал призыва... Ну, и напоследок — оторвал бы голову. Так, для симметрии.

Ведь это же верх унижения даже для слабого беса или какой-нибудь жалкой горгульи — уж не говоря о таком могущественном существе, как я! Я, высший архидемон пятьдесят второго экзерсиса, вынужден стоять перед безмозглым смертным, выслушивать его напыщенный бред — ведь каждый еще стремится подчеркнуть, как они выражаются, "величие момента", а заодно и собственную "силу"! Мало того, потом я должен еще и исполнять их смехотворные поручения! Я, один из величайших архидемонов, должен выступать в роли беса на побегушках! И хоть у одного ничтожества хватило бы фантазии на что-то непредвиденное. Так нет же, все, как на подбор, бормочут одно и то же: "Отправляйся в какую-то-там-страшную-башню и принеси мне волшебную щепку для чистки зубов, древний артефакт эльфов!", "Иди и уничтожь моего кровного врага, жалкого слабака, живущего в доме напротив!", "Верни то, что принадлежит мне по праву — престол какого-нибудь захудалого королевства, украденные штаны, убогую золотую статуэтку или магические сандалеты!", "Дай мне много, много золота!!!" А так называемые демонологи-ученые — еще хуже. Потому как лучше тысячекратно за эльфийскими щепками слетать, чем отвечать на идиотские в высшей степени вопросы этих недоучек. "Кому вы служите?", "Кто твой повелитель?", "Какова судьба нашего мира?", "Что есть Свет, а что — Тьма?", "Почему Тьма — суть демонов?", "Зачем Темному Властелину души смертных?", "В чем смысл жизни?", "Как вернуть любовь женщины?", "Как заставить женщину полюбить?", "В чем секрет бессмертия?", "Почему мое прогрессивное алхимическое зелье действует неправильно?", "Любезный архидемон, не подскажешь, куда я положил мое пенсне?" Клянусь Бездной Страданий, убил бы.

Но не получается. Смертные тупы, но хитры. Раньше, как правило, на полу чертили только пентаграмму, чтобы я выйти за ее пределы не мог. Ну, я и не мог. Поначалу. Пока первую тысячу лет существовал и накапливал силы. А потом их пентаграммы стали для меня столь же грозны, как иголка для голема. Помню глаза этого... "мага"... И как он надрывал гортань: "Этого не может быть! Я же правильно нарисовал пентаграмму, по схеме!" Ничтожество.

Сейчас вроде бы чуть разумнее стали. Хотя и это сомнительно, если так посудить... Гексаграмму каждый пятый чертит неверно. Септаграмму — каждый второй. Казалось бы, что здесь сложного — обозначить септаграмму? Особенно если от этого зависит твоя жалкая жизнь. Так ведь нет же. Если руки совсем неискусны в умениях, да и корявы притом, для чего же призывать архидемонов? Тупые ничтожества.

Слава Повелителю, раньше призывали примерно раз во всемировой год. Это даже было скорее развлечением для меня, тем более что половина заклинателей-недоучек неправильно намечала септаграммы. Чаще всего я раздирал неудачника на куски и после его смерти возвращался обратно. А со вчерашнего дня...

Какую-то книгу на эту тему в их мире издали, что ли. Или просто вдруг всем внезапно захотелось попробовать себя в магии призыва. Мне это безразлично. Но вот терпеть эти издевательства становится все труднее...

Началось все, как обычно, когда в одном из их миров наступила полночь. Не знаю, почему эти ничтожества наивно полагают, что нас лучше всего призывать именно в полночь. Одно из самых популярных заблуждений, кстати. Глупцы, в нашем мире всегда сумерки, так что на эффективность вызова их время суток не влияет никак. Я же не вампир какой-нибудь, в конце концов.

Я бесшумно рассекал влажный воздух, напоенный ароматом свежего сернистого газа, и наслаждался мощью моих иссеченных морщинами и рубцами крыльев, когда почувствовал Вихрь. Он приблизился, обдав меня потоками своей омерзительной энергии, подхватил и вырвал из привычной реальности, окутав сознание в непроницаемый черный саван и погрузив плоть в пучину неописуемых терзаний. И я в очередной раз мысленно проклял всех смертных, прежде чем искра моего разума окончательно угасла.

Когда мой взор прояснился, я узрел перед собой неубранную и погруженную в полумрак комнату, посреди которой за круглым столом сидели пятеро смертных, увлеченно водивших блюдцем по какому-то чертежу. При этом на меня ни один не обратил ни малейшего внимания. О Тень Преисподней, чего только не приходится выносить! Существа, шея которых ломается одним движением пальцев, призывают меня в какой-то забытой всеми Проклятыми дыре, да еще и осмеливаются не замечать моего присутствия! Их деяние нельзя оставить безнаказанным.

К своему глубочайшему удивлению, я обнаружил, что на полу нет пентаграммы. Никакой. Даже полустертой или прерывистой. Жалкие недоумки, на что они надеялись? Что призванный помимо своей воли архидемон преподнесет им богатые дары, раскланяется и самостоятельно исчезнет? Глупость — тоже порок, и кара за нее будет неотвратимой.

Их глаза еще только наполнялись безумием, когда я разнес в щепы стол и пригвоздил одного из них к стене когтями, оставив при этом живым. Второго я оглушил ударом крыла, третьего скрутил хвостом и метнул в стену. Необходимо было пока оставить живыми всех, чтобы после они в полной мере ощутили мой гнев и познали неизбывную боль и сжигающий сердце ужас. Быстрой и легкой смерти не будет.

— Что это за... гадость? Почему тут оказалась эта тварь, где же дух моей умершей жены, моей Элизабет? За что я заплатил вам деньги, мерзавцы? — истошно вопил четвертый смертный, который пытался слиться с противоположным углом убогой комнаты, истерично разбрызгивал слюну и истекал потом, но при этом зачем-то пытался меня оскорбить. Ему бы стоило более отчетливо определиться с линией поведения. Вопли этой букашки мне были совершенно безразличны, но за оскорбления все-таки следовало расплатиться. Я протянул руку, когтем начертил на его лице Печать Преисподней, и она тут же засияла неистовым огнем, а смертный заорал так, что чуть не вылетели стекла из окон. Удивительно, как у него не полопались вены от такого напряжения. Разумеется, Печать Преисподней — это весьма болезненная штука, на моей памяти никто ее еще не выдерживал спокойно. Но кричать так вовсе не обязательно, его никто не убивает. Пока не убивает, разумеется. А перенести сегодня ему еще предстоит многое, я уже вспомнил несколько наиболее любопытных пыток.

Один из этих ничтожеств все-таки пришел в себя, подбежал сзади и сломал о мою голову свой стул. Глупо. Не знаю, чего он хотел этим добиться, но добился лишь свежей раны на правом предплечье. Оцарапался о мою кожу, недоумок. До чего же эти существа все-таки нелепы! Сегодня мне опять предстоит посмотреть, что у них внутри. Может быть, найду объяснение их невероятной глупости и самонадеянности.

Увы, сделать этого мне не дали. Я снова, второй раз за сутки, почувствовал, как подкатывает сгусток противоестественной магической энергии, взревел от ярости и громогласно проклял этот убогий мир и его отвратительных идиотов-обитателей. В то же мгновение Вихрь сжал мое тело, а потом с силой вышвырнул его из этой реальности в иную.

Вновь пришел в себя я уже в привычном до боли в клыках просторном мрачном зале, скудно освещенном лишь парой десятков тонких красных свечей. Нет, именно этот зал знаком мне не был, зато я уже бесконечное множество раз видел подобные ему, и эта разновидность помещений была до сих пор наиболее скучной и неприятной. Непременно красные свечи, непременно "таинственный" полумрак, непременно горящая или начертанная свежей кровью пентаграмма, непременно трупы только что принесенных в жертву девственниц либо сами эти девственницы, пока еще живые и по этой причине истошно вопящие в углу. Не так давно я задался вопросом, а где они берут девственниц в таких поражающих воображение количествах? И что случится с этими магами, если девственницы когда-либо закончатся? Было бы занятно создать такие условия в каком-либо мире и изучить то, что получится в результате.

Этот зал вобрал в себя самые худшие черты всех предыдущих. Выбитые на каменном полу пентаграмма, гексаграмма и септаграмма были поочередно наполнены и кровью, и горящей смолой, одна из девственниц, кровью которой, судя по всему, и были заполнены желоба, лежала бездыханно у моих ног, вторая оглашала визгливым плачем дальний темный угол, видимо, к нему ее приковали на цепь. Убранство помещения, помимо трупа и продолжавшей заунывно причитать смертной, составляли только голые стены, пюпитр с большой книгой, обтянутой черной кожей, и пресловутые красные свечи. Ну и, конечно же, сам маг уже стоял передо мной с напыщенно-торжественным выражением мерзкого обрюзгшего лица и фактически сиял от гордости и самоуверенности. Обряжен смертный был тоже самым надоевшим образом — в черную хламиду свободного покроя, расписанную золотыми узорами и ничего не означающими символами и рунами. На голову он нацепил гадкого вида тюрбан из красной ткани, расшитой, как и следовало ожидать, тоже золотом, а на груди у него болтался массивный серебряный амулет с алым тускло светящимся камнем. Вероятно, рубин с магическим подсвечиванием, чтобы вызывать восхищение у местных простолюдинов и разного сброда голубых кровей. Кстати, на самом деле кровь у них точно такого же цвета, как и у всех остальных смертных — довелось однажды проверить.

Я тяжело вздохнул и глухо произнес, стараясь не зевать от накатившей скуки:

— Говори, смертный. Я слушаю тебя.

— Что значит "Смертный, я слушаю тебя?" Где твое уважение перед укротившим демонические силы магом, твоим повелителем? Где, в конце концов, надлежащая демонам возвышенность речи? "Я слушаю тебя", видите ли! "Я внемлю вашим словам" — так сказал бы демон! — отчего-то мгновенно всполошился смертный, забавно морща лоб, разевая рот и выпячивая впалую грудь. Очевидно, он всерьез вознамерился поучить меня основам истинно верного поведения демона на призыве. Полагаю, это ему дорого обойдется — вряд ли что-то сумеет так же грубо, как в прошлый раз, разрушить мои планы на достойную расплату. Хорошие пытки я уже успел вспомнить во время прошлого ритуала.

— Повелитель у меня один, и это совсем не ты, жалкий червь, — ответил я ему, пытаясь дышать по-прежнему ровно, чтобы не выдать раньше времени своих намерений. Еще одно усилие, и некрепкие узы сбитой в правом нижнем луче пентаграммы будут разорваны. Впрочем, тогда останутся гексаграмма и септаграмма, но обе они начерчены, разумеется, тоже неправильно и надолго меня удержать не смогут. Наконец-то я хотя бы немного развлекусь.

— Что?! — изменившись в лице и перекосившись в теле, взревел маг. Все-таки это любопытно — как у всех них получается так хорошо голосить при такой чахлой комплекции? Тот был толщиной с мою руку, этот ростом едва мне по пояс... Наверное, недостаток силы замещают богатым опытом.

— Я могу принести тебе гномью ушную трубу, если у тебя столь плохой слух и если ты этого захочешь, — ухмыльнулся я, обнажив слегка пожелтевшие от серы клыки. Осталось приложить совсем немного усердия, и я вновь буду свободен, а уж тогда будет ему ушная труба в совсем не предназначенном для этого месте.

— На колени перед заклинателем, отродье Тьмы! — наливаясь кровью, завыл смертный в хламиде. — Ритуал обязывает тебя подчиняться каждому моему слову!

Обязывает, конечно, но только если я заключен в удушающие объятия магических знаков. А я только что сокрушил связующие цепи последнего из них. Барьер из уродливо сжатых природных сил этого мира разрушен, и теперь я наглядно продемонстрирую этому червю, кто и чей повелитель здесь. Да свершится возмездие.

Я уже шагнул из септаграммы навстречу смертельно побелевшему магу, который крупно трясся всем своим жирным телом и бормотал под нос невнятные молитвы, но на мою сущность снова нахлынула тошнотворная волна Вихря, и меня в очередной раз за этот проклятый всеми голосами Преисподней день вынесло в пустошь безмирья, откуда забросило в какую-то дыру. Напоследок я успел взмахнуть когтями, целясь в лицо смертного, но, кажется, промахнулся. Надеюсь, хоть несколько капель его крови обагрили сегодня камень в этом безвкусно обставленном зале.

Зрение вернулось в мои глаза лишь спустя некоторое время, а когда оно вернулось, я подумал, что глаза меня подводят. Я стоял посреди крошечной хижины, настолько низкой, что мои рога пронзили тонкую кожаную крышу. Стены сплошь покрывали странные письмена и рисунки, примитивно изображавшие охоту смертных с копьями на каких-то крупных мохнатых зверей, из морды которых росли длинные трубчатые хвосты. Под украшенным солярным знаком потолком, над самыми моими плечами, висело множество пучков сушеных трав, издававших терпкий и тонкий, но на редкость неприятный запах. Я пошевелил застрявшим между звериными шкурами на стене крылом, и по всей хижине пронесся сильный ветер, сорвавший разносящие смрад травы с удерживающих их нитей и бросивший несколько пучков прямо мне в лицо. Мерзкий запах проник ко мне в ноздри с новой силой и нестерпимо их защекотал изнутри, и это привело меня в бешенство. Уже третий раз за день эти ничтожества пытаются мне докучать, осмеливаются нарушать мой покой, и при этом я еще ни разу не смог достойно им отомстить! Будь трижды прокляты их убогие обители и их безумная самонадеянность! Сегодня гнусный ритуал призыва точно станет последним для кого-то из этих червей.

Что же из защиты присутствует здесь? Я осмотрелся, стараясь не вдыхать воняющую травами пыль, и не увидел никаких признаков замыкающих символов. Вновь! Но я явственно ощущал воздействие пентаграммы. Где же она? На какое коварство пошли эти букашки на сей раз?

Подняв голову, я убедился, что и на потолке пентаграмма отсутствует, но зато получил очередную порцию гадкого запаха. С трудом вычистив его из ноздрей, я продолжил поиски. Обнаружились только грубые маски, вырезанные, судя по виду, из кости и дерева, а затем убого размалеванные и столь же убого украшенные пучками грязных перьев, несколько полупрозрачных ножей, какие-то длинные дудки и другие инструменты, из которых смертные имеют привычку извлекать терзающие слух и раздирающие разум звуки, помимо них — дымный очаг, в котором тлели угли, а рядом с ним — множество останков животных и два человеческих черепа. И здесь не обошлось без совершенно не интересных мне ритуальных жертвоприношений.

Где-то сбоку раздался воющий звук, заставивший меня обернуться, еще сильнее разорвав при этом потолок рогами. Как выяснилось, звук издавал привалившийся к зыбкой стене и обхвативший колени руками заклинатель, монотонно бормотавший какие-то однообразные слова и, как мне показалось, пытающийся при этом что-то петь. Выглядел маг довольно экзотично, такого я ранее не видел. Одеяние его составляли только плащ из шкур и повязка, прикрывающая бедра, он был смугл и бос, зрачки чудовищно распахнуты, а длинные космы нечесаных седых волос разметались по тощим плечам. Длинный, тонкий и не единожды сломанный нос его пронзала костяная игла, и все тело испещряли татуировки с орнаментами, вполне очевидно несущими магическую силу. Наряду с ними грязную кожу колдуна покрывало обилие деревянных, каменных, костяных и плетеных из шерсти и нитей амулетов, талисманов, браслетов и ожерелий. От смертного несло потом, грязью, пеплом, дымом, звериным жиром, сырыми грибами, спиртом и все той же ужасной травой, целые кусты которой он зачем-то вплел в свои засаленные волосы. Находиться в этом крохотном, затхлом, душном, пропахшем дымом и старым заклинателем закутке было почти невозможно, но убить призвавшее меня ничтожество и уйти я не мог — меня цепко держали оковы пентаграммы. Разложи меня Небесный Свет, где же она? На потолке ее нет, я уже убедился в этом, да и быть не может, иначе он не был бы прорван моими рогами. Быть может, на земле под строением? Но как она не разрушилась и не потеряла силу за время его возведения? О, Повелитель, как же злокозненны эти пакостные создания!

И тут меня поразило осознание, неизбежное, но повергающее в изумление — пентаграмма была создана здесь не намеренно! Ее причудливо замыкали предметы в этой тесной и вонючей лачуге. С одной стороны мерзостный знак обрамляла выпавшая откуда-то сухая жердь, которая в одном из многочисленных углов хижины пересекалась с лежащим там резным посохом, далее линия уходила в другой угол и терялась там в пучках невыносимо смердящих трав. Следующий луч был выписан самой стеной жилища, и оканчивался он в перекрестиях древесных стержней, удерживавших низ шаткой конструкции. Потом ненавистная линия шла по потолку, по шву, которым были соединены шкуры. И завершалась мерзкая фигура длинным копьем, нарисованным на стене в руке у кривобокого охотника. Пентаграмма, конечно, была весьма условной, но она была надежно замкнута, а самое главное — насквозь пропитана измятыми смердящим магом силами его мира. Она так переполнялась магией и могуществом, что я почти физически ощущал, как ее линии, обволакивающие меня со всех сторон, сдавливают мое тело, облекая его в непроницаемый кокон повиновения. Бесполезно было даже пытаться разрушить узы этого призыва — нестройность знака с лихвой искупало вложенное в него древнее мастерство. Я невольно проникся уважением к зловонному колдуну — ранее ни одному из смертных не удавалось так подавить мою волю к сопротивлению, заменив ее осознанием того, что без выполнения условий мага мне не выбраться из цепей ритуала. Приходилось покориться и уповать на благоразумие странного чернокнижника.

В воздухе разнесся новый оттенок удушливого запаха, и я невольно закрыл нос языком. Думаю, со стороны мое лицо стало выглядеть не слишком внушительно, но мне до этого не было никакого дела. Источником свежей вони, пришедшей, как оказалось, из-за стен хижины, послужил вскипевший на обложенном камнями очаге глиняный котел, в котором варилась в молоке какая-то отрава. Почуяв вслед за мной волну накатившего от костра воздуха, заклинатель оживился, прекратил раскачиваться и тянуть свою ноющую песнь, после чего взгляд его расширенных зрачков вернулся из незримых далей и устремился ко мне. А затем я понял, что увидеть меня полуголый маг никак не ожидал — потому что, вперившись в меня тотчас утратившими выражение разума глазами, он схватил со стены цветастый жезл, явно изготовленный из ребра крупного зверя, и кожаный бубен, и сразу начал колотить жезлом в тугой бок грубого инструмента, вопя при этом нечто нечленораздельное. Потом странный чародей сорвал с пояса один из висевших там расшитых мешочков и выбросил из него мне в лицо какой-то блестящий порошок. Скользкая субстанция залепила мне ноздри и уши, и я, зашипев от злобы и удивления, отступил на шаг назад. Уперевшись крыльями в невидимую преграду пентаграммы, я вдруг почувствовал, что перестаю их ощущать. Кожистые складки будто таяли за спиной, а вслед за ними исчезало, растапливаясь в неосязаемом жаре, все мое тело. Я, не издавая ни звука, проваливался в забытье, не в силах противостоять растворяющей меня нахлынувшей силе. Она неумолимо пробежала по горлу, добралась до лица, и я развоплотился.

Заново обретать форму мое тело начало еще в пустоте меж мирами. Я ощущал, как оно слипается из развеянных частиц и обретает былую мощь. И не мог поверить в произошедшее — как удалось этому немытому колдуну за считанные мгновения изгнать высшего архидемона? Я никогда не встречал подобного за все свое существование — даже толпы священнослужителей с их кадилами, молитвами, сакральными знаками и освященной жидкостью, прожигающей нашу плоть до кости, тратили на это долгие часы, а то и дни, и при этом всегда подвергали себя опасности быть разорванными когтями и клыками демона либо сгореть в Пламени Битвы. Хотя мерзкие знаки и ритуалы неплохо защищали их от нашего гнева. Этот маг тоже был защищен пределами пентаграммы, но с какой целью тогда он призвал меня? Совершенно очевидным было одно: мое появление для него стало неожиданным, посему нельзя было предполагать, что именно изгнание послужило замыслом обряда. Что же творится весной в человеческих мирах, поглоти Заоблачное Царствие это время года?!

Однако мои отчаянные метания мысли были прерваны самым радостным образом — всей сущностью я ощутил изумительно желанную энергию родного мира. На миг позже почувствовал, что он мягко, но настойчиво притягивает меня к себе, не стал противиться этому потоку пространства и полностью погрузился в него. Спустя еще некоторое время я уже видел курящиеся черным дымом острые скалы и озера кипящей серы. Могучее сердце трепетало в груди, и хотелось огласить весь обозримый простор приветственным кличем, оглушительным, как коллапс чужой реальности. Но я сдержался и лишь утомленно, но счастливо прошептал: "Наконец-то оно закончилось..."

Как же жестоко я ошибался!.. Завершение моих злоключений и не думало близиться. Судьба снова нанесла сокрушительный удар, ниспослав на мою измученную голову новую напасть! Пришло бедствие в лице очередного смертного, вознамерившегося вытащить демона в свой треклятый мир. И почему-то выбор его опять пал именно на меня!

Я смиренно принял первые порывы еще одного Вихря Призыва, поклявшись, что всенепременно отыщу могилу того, что создал этот отвратительный всему мирозданию ритуал, и страшно надругаюсь над ней. Где бы она ни находилась!

На этот раз, когда кровавый туман, застилавший мои глаза, рассеялся, передо мной оказался низкорослый тощий человечишка, судорожно сжимавший в руках грязный ободранный фолиант, пахнущий, тем не менее, свежей краской. Все ясно — так и есть, издали новую книгу, моя догадка была верна.

Ритуал он совершил в каком-то ничем не примечательном помещении, обширном, но пустом. А пентаграмма на дощатом полу опять искрила силой, и септаграмму здесь тоже начертили крепкую. Обошлись без третьего знака, впрочем, но обстоятельств это не меняло — о легком освобождении не следовало и помышлять, каких бы усилий я для него ни приложил. Посему я вновь не стал напрасно тратить время и ярость, и вместо этого я лишь уничтожающе посмотрел на тщедушного чародея, который болезненно сморщился и зачем-то полез рукой в карман плохо скроенных штанов.

— Здравствуйте, уважаемый демон. Э-э... Как ваши дела? — Смертный явно не знал, как держаться, и был чем-то сильно смущен. От моего взора не ускользнул и его страх, который он тщательно пытался скрыть. Крыло даю на отсечение — в книге написано, что демона ни в коем случае нельзя бояться, иначе он познает свою силу и уничтожит мага. Бред, конечно, но мне представилась возможность неплохо позабавиться.

— Дела у меня были отлично, смертный, до тех пор, пока ты, ничтожный червь, не дерзнул нарушить мой покой своим мерзким ритуалом и не вырвал меня из наилучшего бытия в этот гадостный мир, — ответил я, повинуясь отвратительной магии обряда.

— Э-э... Прошу прощения, я не хотел побеспокоить вас, многоуважаемый демон... — залепетал заклинатель, окончательно испугавшись и выронив на пол свой фолиант. Зачем же вызывать архидемона, если ты трясешься от ужаса при одном лишь его виде? Нелепые существа.

— Будет поистине замечательно, если ты побыстрее изложишь свое жалкое желание и я, наконец, смогу покинуть эти смрадные своды, где витает дух никчемности и глупости.

— Желание... Э-э... Понимаешь ли, мне не так легко говорить о нем... Тем более — постороннему, кто меня совсем не знает, пусть и демону... Так вот... Наверное, для тебя такое будет внове, ты же демон, но что уж поделать... Как же тяжело об этом говорить... Поверь, если бы у меня был выбор, я бы не стал призывать тебя... Это крайность, крайность... Ты же ведь обязан хранить тайну призыва, так? — начал мяться смертный, низко склонив голову и косясь глазами во все стороны сразу.

Да, все очевидно — этот из разряда "несчастных влюбленных". Сейчас спросит, как заставить женщину полюбить.

— Демон, хоть ты мне ответь: почему же Аннабель не любит меня? — Неожиданно превзошел мои ожидания смертный. И только потом, по-прежнему усердно пряча глаза, вполне предсказуемо завел заунывную речь, которую мне приелось слышать еще за много столетий до его рождения: — Почему она меня не любит, ну почему? Чем я так плох? Я же искренне, всем сердцем ее люблю, стараюсь красиво ухаживать, чуть ли не каждую неделю дарю ей драгоценности... А ведь я вовсе не богат, я простой торговец. Недавно я купил ей "Звезду полуночи", тот самый легендарный черный алмаз... Ну да, конечно, это была все-таки не совсем настоящая "Звезда полуночи", но ведь все равно очень похоже... На вид разница и не заметна... Почти. Да и стоил он почти как настоящий... Но не в деньгах счастье, конечно же. Я показал ей мир, я... Я никогда не забуду того вечера на берегу реки, когда мы вместе с ней любовались восходом луны... А теперь... Почему же, демон, ответь мне, в чем причина, почему она не хочет быть со мной?!

— Потому что ты лысый и похож на дряхлого гоблина, смертный, — ответил я. — Причем на гоблина, который провел всю жизнь в пещерах глубоко под землей и вылез напоследок глотнуть свежего воздуха перед смертью. Надеюсь, я достаточно полно ответил на твой вопрос, и ты все-таки, наконец, отпустишь меня? Или мне и дальше придется выслушивать твои скорбные стенания?

— А ты мог бы сделать меня божественно прекрасным? Полным здоровья, молодым, длинноволосым, высоким, стройным, статным, мускулистым, загорелым, зеленоглазым, с красивыми руками, и чтобы формой моего носа восхищалась вся страна? Ну ладно, хотя бы весь город? — затараторил тощий заклинатель, судя по всему, ожидавший похожего ответа, но не уверенный в нем окончательно. — Ну, или хотя бы вся улица, — робко закончил он.

Я помимо воли и неожиданно для самого себя расхохотался, наполняя темную комнату терпким ароматом дыхания демона. В самом деле, как этому несуразному ломтю бескровной плоти вообще могла прийти в его плешивую голову такая абсурдная мысль! Чтобы я, создание Великой Тьмы, пытался переделать его хлипкое тело под вкусы какой-то местной пустоголовой блудницы! Все же смертные умеют позабавить нас своими напрочь лишенными здравого зерна выходками! Невероятно нелепые и непредсказуемые они существа, и от этого наблюдать за ними иногда бывает особенно интересно. Вот только не из центра пентаграммы, разумеется, и не тогда, когда ты скован путами тошнотворного обряда.

Маг закашлялся, с обидой вытаращил на меня запавшие глаза и еще более уныло запричитал:

— Что же это такое, что же это — даже красномордые демоны с приплюснутыми носами смеются надо мной! У него зубы изо рта торчат на три пальца — и все равно смеется! Он какой-то коростой весь покрыт — и туда же! Из пасти воняет так, что я дышать не могу — и хохочет! Давайте, смейтесь все, смейтесь над нищим торговцем, который влюблен до безумия и который все деньги спустил на то, чтобы ему бродячие художники на полу незаконные знаки намалевали! И на то, чтобы ему маг проезжий на эту треклятую мазню заклятие наложил! Чтобы знаки эти поганые не лопнули, чтобы не порвал меня демон! Да пусть, пусть бы порвал сразу, хоть не пришлось бы хохот его тут слышать! Зачем мне жить сейчас — без Аннабель, с таким уродливым носом и с таким позором! Да гори оно все адским пламенем — освобожу тебя, и делай что хочешь, только убей меня быстро, и так, чтобы нос хоть в гробу красивее выглядел!

— Ты напрасно впадаешь в тоскливое исступление, смертный, — покоряясь условиям призыва и вопреки тому, что мне меньше всего хотелось произносить эти слова, вынужден был успокоить я его. — Я просто не обладаю силой переменить подобным образом твою внешность, и уж тем более — твое сложение. Так что оно останется таким же невзрачным, и ты до скончания дней своих будешь подобен горбатому скелету гоблина с переломленной спиной. Но зато я могу нанести тебе сколько угодно глубоких ран на голове, либо выжечь на ней то, что ты пожелаешь. К примеру, Врата Ада или Лик Проклятых на лысине. Это неплохо затмит твою безобразность, но вряд ли поможет в любовных интригах.

— Сейчас же перестань издеваться надо мной, подлец! Я, рискуя всем, вызвал тебя, а ты смеешь насмехаться надо мной! Я не прошу о сострадании, но будь любезен хотя бы попытаться понять отчаявшегося человека! Бездушная тварь! — снова заныл смертный.

Мне всегда хотелось узнать, почему же все смертные так однообразно заблуждаются во всех без исключения мирах? Например, с чего они взяли, что у демонов нет души. Неужели не ясно, что, не будь у нас души, нас нельзя было бы связать этим омерзительным ритуалом? Потрясающе глупы они, как ни крути.

— Ну так что, я так и буду здесь стоять, пока ты не соизволишь окончить свою пустяковую жизнь самоубийством от несчастной любви? — поинтересовался я. — Меня совершенно не увлекают твои бездарные россказни о тяготах всяческих переживаний. Переходи к сути. Что тебе от меня нужно из того, что я действительно мог бы исполнить?

— А ты можешь просто заставить ее любить меня, любить преданно и искренне, как я ее? — всхлипывая и с влажным шумом втягивая носом воздух, спросил смертный.

— Десять тысяч терзаний на твою голову, как же ты слаб разумом, торговец, — тягостно вздохнул я. — Ты хотя бы можешь осмыслить, что понятия "преданно и искренне" никак не могут увязаться со словом "заставить"? Разумеется, и я не совмещу их. Свобода воли и прочие тонкости. Скажу лишь, что к таким изощренным манипуляциям с душой смертного не способно ни одно существо нашего мира. Не имею представления, хорошо это или плохо для нас. И для вас. Но ясно одно — и это твое желание выполнить я тоже не сумею. Поэтому...

— Но что же мне делать? — перебил меня дрянной человечишка.

— Быть может, ты попросишь меня принести какую-нибудь невообразимо древнюю по представлениям вашего мира вазу, продашь ее и разбогатеешь? — теряя терпение, предложил я. — Клянусь, иначе я найду способ разорвать эти уродливые знаки, а вслед за ними — и тебя.

— Кстати, а как тогда я могу быть уверен, что ты не обманешь меня? Что не убьешь сразу, как я сниму барьеры, чтобы выпустить тебя на поиски вазы? Тебе не удастся так просто провести меня, демон! — встрепенулся торговец. Не иначе, вдохновился мыслями о богатстве. Одни только разговоры о высоком, а как доходит дело, то все выбирают деньги и иные блага. Лицемерные создания, и еще почему-то позволяют себе думать, что в чем-то лучше нас.

— Смертный, ты воистину слабоумен, — усмехнулся я. — Когда маг выпускает демона из начертанных символов для того, чтобы тот мог исполнить его дурное желание, то барьеры из природных сил не исчезают в небытие, вместо того они окутывают демона и продолжают принуждать его к исполнению условий, составленных заклинателем. И невозможность убить призывающего — как правило, одно из таких условий. К глубочайшему сожалению. Однако учти, что в случае, если демону слишком долго не давать свободы, каждый раз меняя заданные условия и заставляя выполнять невыполнимое, он, постоянно расшатывая оковы, рано или поздно освобождается, уничтожает колдуна и обретает долгожданный покой. Ну так как, решил, какая именно ваза тебе нужна?

— Ваза? Ну, пожалуй... — задумался смертный. — Да не нужна мне никакая ваза, что ты мне голову морочишь! Дай мне любовь Аннабель, большего я не прошу!

— Напрасно отказываешься, глупец. Ваши женщины любят тех, у кого есть много золота. Будет ваза — будет и золото, будет золото — будет и Аннабель, а не Аннабель, так другая, ничуть не хуже, может быть — даже лучше. Называй вещь, которую следует принести, — настойчиво повторил я.

— Но это же не любовь! А я хочу, чтобы она меня любила! — вернулся к своему бездарному замыслу торговец.

— Червь опять взялся за свою гнилую древесину... Вроде бы, беседа уже сдвинулась с места, зачем ты опять уперся в то, с чего мы начали? Я ведь сказал тебе, что это невозможно, — все более раздражаясь, прорычал я сквозь зубы. Смертный испуганно втянул голову в плечи, но и оттуда продолжал что-то бормотать про любовь и счастье.

Не выдержав, я со злости хлестнул себя хвостом по ребрам и проревел:

— Все, что я могу предложить тебе — чтобы я наложил на нее проклятие, от которого она испытывала бы немыслимую боль каждый раз, когда бы отдалялась от тебя на полсотни шагов! Либо могу перенести вас вместе с ней на какой-нибудь уединенный остров или в лесную чащобу, и делайте там, что хотите! Либо совместить и то, и другое! Но ничего более! Не испытывай мое терпение, жалкая падаль!

Вопреки всем моим чаяниям, лысое ничтожество не впало в ужас, как ему и полагалось, а визгливо возопило, выкатив глаза и исступленно тыча пальцем в мою сторону:

— Воплощенное коварство! Ты — воплощенное коварство, выродок нечистой силы! Да как ты... Да как ты мог предложить мне такое, ты! Я ненавижу тебя, ненавижу этот гнусный мир и твой мир — тоже! Ты!

Поняв, что смертный окончательно потерял остатки рассудка, я удивленно поднял бровь и решил, что угрозы уже не возымеют никакого действия — безумцы не способны здраво откликаться на окружающую действительность, ибо утратили с ней всякую связь. Поэтому я ответил ему, следуя его же болезненной логике:

— А чем, в сущности, отличается предложенный тобой способ? В обоих случаях ей бы пришлось быть с тобой помимо ее воли — просто, если бы я мог сделать так, как предлагаешь ты, она бы не догадывалась о том, что ты решил за нее. То, что предлагаю я, для тебя должно выглядеть честнее. И кто из нас воплощение коварства, торговец?

Тот задохнулся от избытка чувств, налился густым багрянцем и, со свистом выталкивая из себя каждое слово, прохрипел:

— Да что ты можешь знать о чувствах человека, ты, демон, жестокий и безжалостный убийца... Разве тебе понять, каково это — любить и испытывать невыразимое тепло, которое разливается в тебе, когда смотришь, как она идет по улице и улыбается чему-то? Как замирает что-то внутри, замирает и чуть-чуть не обрывается, если она бросает на тебя случайный взгляд, когда выбирает себе новую ленту для волос? Как боишься сказать что-то, чтобы не разрушить это хрупкое мгновение, когда она слегка склоняет голову набок и спрашивает, сколько стоит этот черепаховый гребень? Как трепещет сердце, когда она проходит мимо, и ты чувствуешь неуловимый аромат ее духов, а ее светлые локоны развеваются на ветру? Какое это сладкое мучение, когда стоишь и боишься подойти, чтобы...

— Немедленно прекрати, смертный! — возгласил я, прерывая поток затасканных пошлостей, лившийся из его уст, и забыв, что угрожать уже бесполезно. — Дюжина десятков таких же ничтожеств, как ты, уже тщилась донести до меня эту якобы тайну вашего существования! Тебе осталось только добавить несколько слов о запахе сирени, на который будто бы похоже ее дыхание, и тогда я точно найду в себе достаточно сил, чтобы разорвать узы призыва, а вслед за ними — и твое костлявое тело!

— Тебе теперь не напугать меня! — самодовольно надулся торговец. — Если бы ты мог, давно бы освободился! Не угрожай, если не можешь исполнить!

— В вашем мире некто уже успел огласить эту мысль? Сегодня у тебя, червь, будет возможность убедиться, что исполнить свое обещание я могу. Желаешь? — прищурился я.

— Да, желаю! Если любовь Аннабель ты мне дать не способен, то мне не нужна такая жизнь — без нее жизни у меня все равно не будет! — опять разразился рыданиями смертный, еще пуще багровея.

Весьма похвальное намерение, конечно, но лучше бы он как можно скорее осуществил его и более не растрачивал мое время и эссенцию. А так — всего лишь сотрясает воздух, все равно никогда духу не хватит взять и оборвать свою безотрадную жизнь, раз уж она ему так опротивела.

Я трижды выдохнул, пытаясь усмирить неукротимый огонь желчи, бушевавший во мне. Потом еще раз наполнил грудь пыльным воздухом и заговорил с не в меру буйным торговцем, пытаясь пробудить в нем угасшее здравомыслие. Я все же не оставлял надежд, что когда-то он был им наделен.

— А ты знаешь, цветы каких растений вашего мира она любит, каких вещей в нем страшится, какие истории ей рассказывала смертная, которая была ее нянькой? Знаешь, как твоя женщина мечтает прожить свою невзрачную жизнь? Знаешь? Да я совершенно убежден, что ты ее и видел-то два раза за все свое существование, а разговаривал единожды, причем отвечал на вопрос, как пройти к какой-либо скобяной лавке, — вкрадчиво и веско произнес я. — Ты уверен, что любишь именно ее, а не то, что даст тебе брак с привлекательной по вашим неприглядным меркам, молодой, здоровой, и, полагаю, зажиточной и высокородной человеческой женщиной? Так что не смей выдавать свои презренные грезы и алчные замыслы за возвышенные чувства, да еще и погружать меня в вонючий омут своих вздорных бедствий! Хватит с меня!

— Ах, вот, значит, как ты заговорил! — пронзительно взвизгнул смертный. — Ах так! Да я... Я докажу — и тебе, и всем! Я докажу, что на самом деле люблю ее и что нужна мне именно она! А вовсе не какое-то там уважение надутых индюков-соседей! И не завистливые взгляды на улицах! Сам ее добьюсь, сам! Без всяких кривоносых и красномордых помощничков! Давай, вали обратно в свою паскудную Бездну, сам справлюсь! Сам!

Внутренне торжествуя, но храня маску полнейшего отчуждения на лице, я наблюдал, как смертный с ожесточением копошится в ободранной книге, лихорадочно перелистывая страницы, очевидно, в поисках освобождающего заклинания. Сейчас он найдет его, прочитает, и...

...И Вихрь Призыва снова скрутил мое тело, едва завершающие слова заклинания сорвались с дрожащих уст истеричного мага. В этот раз переход оказался еще мучительнее: словно коварная, враждебная сила сжала и растянула мое тело в бесконечно длинную тугую струну, а затем протащила его через тончайший разрыв пространства в следующий мир. Каждая частица туловища, конечностей, хвоста и головы молила о пощаде и беззвучно стенала, но сила не знала жалости — целиком, без надежды на недолгий отдых протянула меня туда и отдала во власть творящегося беззакония.

Очнувшись от пятого подряд призыва, я с чувством тряхнул рогами и огляделся. Взгляд задержался на облезлой грязно-белой стене, по которой нестройным рядом уходили вдаль три неизвестные мне корявые руны. Подле них красовался столь же криво обозначенный фаллический символ. Я стоял в центре небольшой площадки на открытом воздухе, земля была залита странным черно-серым камнем, покрытым грязью и трещинами. Место призыва привычно окружала большая пентаграмма, нарисованная с вызывающим ярость небрежением, но при этом пугающе мощная и соответствующая всем канонам демонологии. Одна лишь пентаграмма, но я снова крайне явственно чувствовал, что ее пределы мне не преодолеть. И больше всего меня, побывавшего в сотнях миров и даже принимавшего участие в разрушении некоторых из них, поразило почти полное отсутствие магической энергии в этом мире. Маги здесь должны быть чрезвычайно слабы, но как же им тогда удалось осуществить ритуал?

Кстати, вот и они, судя по виду. Двое. Облачены в пропахшие чем-то кислым короткие, чуть ниже пояса, балахоны, кисти обоих закутаны в толстые полосатые браслеты из ткани, на голове у одного — затейливый колпак такой же расцветки. Сочетание полос, ко всему прочему, напомнило мне внешнюю часть радуги. На шеях, рукавах и волосах я заметил почти лишенные колдовского значения амулеты. Заклинатели старательно окуривали друг друга густым едким дымом, по какой-то причине отвернувшись к стене. Судя по запаху — они жгли некие местные растения, очевидно, обладающие волшебными свойствами. Вот и еще одна разгадка — маги здесь компенсируют недостаток природного могущества такими сторонними средствами. Довольно остроумно, ничего не скажешь. Но вместе с тем — даже примитивнее зачарованных кристаллов.

Почему же эти ущербные чародеи до сих пор продолжают ритуал? Неужели не ощутили моего присутствия? Видимо, совсем на пределе запаса магии находятся. Могли бы уж хотя бы оглянуться и проверить результат, если так ограниченны в возможностях. Одно слово — букашки. Тля под ступней.

Все же один из них, плечистый и низкорослый, ответил на мои исполненные презрения мысли и оборотил голову в мою сторону. Бессмысленно поморгал, пожевал отвисшую нижнюю губу, дернул за рукав приспешника и снова перевел мутные глаза на пентаграмму. А потом медлительно, запинаясь и растягивая каждый слог своей речи, проговорил что-то невнятное и туманное, как дым, ленивым потоком вываливающийся из его ноздрей:

— С... Слышь че, Костян, погляди, как торкнуло-то... Ко мне уже черт какой-то пришел... Че-то, по-моему, не то сегодня с травой, всякие уроды только после пятого-шестого косяка приходят, а тут — после третьего...

— М-м-да... Че ты гонишь, Тоха, какой, в задницу, черт? — протянул другой колдун, еще более заплетаясь. — Мы ж поровну вроде курили... Ты с утра ширнуться чем-то успел, что ли? Завязывай с этим, я с нариками не тусуюсь.

— Да ничем я не ширяюсь... Ох, ты смотри, какую он рожу скорчил! — восхитился первый, простирая ко мне пухлый короткий палец, запачканный сажей.

— Э, че за... Точно, черт! — вынужден был признать его приспешник, сухой, как осиновая жердь, и обросший слипшимися светлыми пучками длинных волос. — Давно их не было! С рогами, как настоящий. В прошлый-то раз без рогов был. Только этот хилый какой-то, обычно бывают толстые и в футболках. Круто вставляет, все путем. Хорошая трава просто, а не этот укроп азербайджанский.

Ожидая, пока новоявленные заклинатели соизволят наконец обратиться ко мне с очередной наиглупейшей просьбой, я начал теперь уже пристально разглядывать окружающий пейзаж. Он, мягко говоря, не услаждал взор. Какие-то грязные баки кубической формы, забитые доверху отбросами, обилие экскрементов, полусгнивший труп собаки в трех шагах от меня, вдобавок немилосердно воняет гнилью и разложением... Совсем эти маги потеряли стыд, скоро уже прямо во время отправления естественных нужд вызывать начнут. Без отрыва, так сказать, от процесса. Унизительно.

Тем временем эти ничтожества, так и не сумев прийти к консенсусу по поводу моего внешнего вида и собственного душевного состояния, продолжали свои никчемные препирательства. В моем присутствии! И пентаграмма, как ни удивительно, и впрямь очень добротно выписана, не разорвать никак. Пришлось покориться судьбе и ждать, пока спор смертных разрешится.

От бессильной злости я снова погрузился в раздумья о деталях предстоящей мести, которую суждено познать этим убогим тварям. В том, что уж теперь-то она будет по-настоящему запоминающейся, я не сомневался. Только бы найти уязвимость в знаке... Но тут низкорослый маг все-таки решил завести разговор со мной:

— Слышь ты, черт, а че тебе тут надо?

От подобного существа можно было ожидать чего угодно, но к настолько лишенному смысла вопросу мой разум оказался не готов. Я безмолвствовал несколько мгновений, пытаясь осознать, правильно ли я понял этого заклинателя. Но, поскольку странно было думать, что он выразился иносказательно, пришлось признать очевидное: меня призвали, не зная цели вызова! Впечатление было настолько необычным, что даже развеялся мой гнев, полыхавший в груди тысячей адских огней. И я ответил ему с демоническим спокойствием:

— Вы призвали меня, смертные. Я жду, когда вы сообщите мне, для чего вам понадобилась помощь сил Тьмы.

Второй маг, тот самый сухопарый и светловолосый приспешник, одетый в поношенную хламиду с изображенным на ней лицом какого-то уродливого человека, забавно округлил глаза и резво отпрыгнул в сторону. Первый уставился на него стеклянным взглядом и вымолвил:

— Ты че это наделал, а? Ты че, вообще?

— А я, че я? — начал оправдываться второй смертный. — Тут, это... Книжка какая-то по чешской грамматике валялась, я поднял и для прикола какую-то хрень оттуда прочитал! Ничего я больше не делал! Скажи ему, пусть он свалит куда-нибудь, ничего мне от него не надо!

— Ты вызвал, ты и скажи, мать твою! Я с ним не буду разговаривать, вдруг еще душу заберет.

О Великая Тьма, ну что за недоумков ты мне посылаешь? Зачем, для чего мне душа этого ничтожного создания, если использовать ее я все равно никак не смогу? Души забирать могут только либо демоны-фаги, пожиратели, которые именно ими и питаются, откусывая куски от тонких энергий духа, но при этом сохраняя саму бессмертную суть, либо же сами Прислужники Повелителя, которые доставляют души смертных в его распоряжение, ибо только ему дана власть применить их по своему усмотрению. Бездарные, тупые существа...

— Смотри-ка, сам он не уходит че-то... Ты давай, это, делай уже что-нибудь, черт тебя дери! — возмутился плечистый маг в линялом темном балахоне и испуганно зажал себе губы ладонями обеих рук. Очевидно, заподозрил, что сказал нечто излишнее.

Это все, конечно, было бы крайне увлекательно при других условиях, но сейчас вытягивало последние крупицы душевных сил. Я уже не мог даже злиться, невзирая на то, что эти ничтожества внесли весьма весомую лепту в сумасшествие уходящего дня. Но завершаться оно и не думало, как и следовало предполагать.

— Ты че, вообще охренел? Ты че это сказал? Думаешь, он не слышал, харя твоя тупорылая?! Пусть тебя самого черт дерет, ты, дебил обдолбанный! — провозгласил светловолосый заклинатель и бросился на первого, молотя его кулаками по груди, животу и плечам. Подвергшийся нападению, однако, в долгу не остался и отвесил приспешнику такого тумака в нижнюю челюсть, что тот опрокинулся навзничь, грянувшись головой прямиком в отбросы. Полежав там немного, он все же поднялся на ноги и, вяло стряхнув с одежды уличный сор, направился к недавнему союзнику, собрав лицо таким образом, что выражение его стало поистине чудовищным. Второй колдун, почувствовав теперь уже значительную угрозу, начал торопливо пятиться назад, к стене и символам. Вполне возможно, что знаки имели какое-то оберегающее значение и отводили удары врага, но узнать, так ли это, мне не удалось.

Целеустремленно шедший в бой чародей неожиданно остановился, затравленно озираясь, а мгновением позднее и я познал причину его замешательства: щиколотки смертного, обутые в грязные серые башмаки, с негромким свистом медленно испарялись в клубящемся и сверкающем Вихре Призыва. Вихрь был диковинно неторопливым, но вполне исправно выполнял то, что от него требовалось — поглощал тело и сознание существа, перенося их вначале на простор межреальности, а затем туда, где проводится кощунственный обряд.

Вблизи послышался недоуменный возглас, и я обратил свой лик в его сторону, хоть уже и догадался, кому принадлежал вскрик. И действительно, другой маг, который был ниже ростом и крепче, тоже неспешно истаивал под напором чужого ритуала. Похоже на то, что сегодня кому-то понадобились не только архидемоны, но и чернокнижники-недоучки. В подмастерья взять, по всей вероятности, либо для магических экспериментов. И происходящее было справедливым, будь они три тысячи и три раза осенены Заоблачной Благодатью!

Низкорослый маг изумленно созерцал то свои ноги, которые Вихрь поглотил уже выше колена, то былого приспешника, с завидным проворством пытавшегося стряхнуть с себя призрачные струи энергии. Немного подумав, невысокий все же заговорил то ли с ногами, то ли с напавшим на него колдуном:

— Ох, как вставило-то... Ох, как вставило... И не отпускает! Костян... Эй, Костян... Тебя отпускает?

— Ага, как же! Если бы! — плаксиво простонал прихвостень. — Так накрыло, что я сейчас умом совсем... Это самое... Ну отпусти меня, травушка, пожалуйста, очень прошу! Страшно очень! И демон этот тут еще!

— Да ну, слушай, клевый приход! — не разделил его воззрения первый заклинатель. — Хоть будет, че вспомнить! Никогда такого не было еще! Надо Катьке обязательно рассказать.

— Ой, не-не-не, я с тобой курить больше не буду! — тревожно отозвался сухопарый смертный. — Хоть бы отпустило уже, а...

Но тот, кто проводил обряд, кажется, не имел намерений их отпускать. И потому мне становилось необыкновенно радостно. Славься, Неизбывная Тьма! Когда чародеи, призвавшие меня, покинут пределы этого бытия, их чары развеются, и я вновь попаду в родной мир. Тем более, их реальность сама по себе удерживать меня не сможет — в ней почти нет магии. А случится такое совсем скоро — потоки Вихря уже точили грудь каждого из чародеев, набирая силу и быстроту с каждым ударом их сердец. Надеюсь, хотя бы сейчас Тень Преисподней будет милостива ко мне... Учитывая все бесчинства, одолевшие меня сегодня, ожидать можно было чего угодно.

— Да отпусти меня уже, что ж такое-то! — со слезами в голосе продолжал тихо просить маг-приспешник. — Ну, Тоха, где ты такую зверскую траву-то брал... Пусть меня отпустит, а?

Я с нескрываемым злорадством упивался его мольбами, они ласкали мой слух, как шум едких источников. То-то же, червь! Ощути на своем опыте, каково это — когда тебя тянет неизвестно куда, с замыслом, который тебе не дано предугадать! Каково это — покидать свой мир, не зная, когда сможешь туда вернуться! А потом, за его гранью, еще и служить самонадеянному кретину! Давай же, уразумевай и страдай!

Второй чернокнижник, тот, широкоплечий, переносил призыв, увы, вполне мужественно, чем даже вызывал некоторое сочувствие к себе. Он лишь громко смеялся, косясь глазами на свои рассыпающиеся мириадами сияющих песчинок плечи, и навязчиво пытался мне подмигнуть. Напоследок маг, буйно вращая глазами, все же выговорил что-то довольно бессвязное:

— Ну, пока, черт! Ты там, слышь... Передавай привет, там, не знаю... Сотоне! Ну, как его... Ну, ты понял!

Затем он глупо захихикал и, наконец, сгинул, сказав нечто вроде "Ой, ну как все-таки вставило!" под торжествующий вой Вихря.

Ушли! Призваны! Вслед за колдунами, спустя малую толику времени, разломилось и обрушилось незримое узилище пентаграммы. Обжигающая стужа перехода, сверкание распадающейся плоти — и бесконечный, бесславный, тысячи раз проклятый день наконец отправится в небытие!

Ликование мое, однако, вновь стало преждевременным. И, хоть теперь уже нельзя было сказать, что мой разум не был внутренне готов к этому, все же новые происки судьбы стали болезненным потрясением. Днем, да и просто несколькими часами ранее, после такого знакомого поворота событий моя сущность изнемогала бы от бешено клокочущей лютой злобы, сердце бесновалось бы в груди, распаляя кровь и почти сокрушая мои ребра собою, дыхание свирепой знойной бурей вырывалось бы из трепещущих ноздрей. Но сейчас... Это удивило меня самого, но сейчас сознание наполнилось лишь усталой досадой — ну, что там еще?

Переход прошел столь же стремительно, сколь и вредоносно. Возникло ощущение, что каждую мою кость заживо перемолола гнилыми зубами свора лишенных рассудка старух, а затем отторгла переваренное из своих желудков. И то, что из них изошло, пропустили через нутро целого роя навозных мух. Поочередно.

Отдышавшись и подымаясь с мраморного пола, на который довелось рухнуть мгновениями ранее, я с приевшейся ненавистью глянул на неказистую фигуру в сиреневой мантии с капюшоном, скрывающим лицо. Из глаз моих хлынула темная кровь, капли иглистыми пятнами расцвели на полированных плитах. Мрамор, надо полагать, здесь весьма недешев — иначе почему в дело пускают даже такой дрянной, с жирными и ветвистыми разводами ржавого цвета? И придется все же отдать должное этому смертному: взгляд архидемона он выдержал достойно, хоть судить я мог только по подбородку, который был виден из тени капюшона. Любопытно, выдержит ли он... Впрочем, пока неважно. Затянувшийся день научил меня тому, что не следует заранее предвкушать удовольствие — лучше в полной мере вкусить его тогда, когда оно уже не сможет ускользнуть. Пентаграмма, если не подводит чутье, пробита в верхнем луче, но пока надежно держится. Дополнительные чары, очевидно. Гексаграмма и септаграмма тоже там, где предписывает гнусная книга... Жаль.

Через слишком большие для крепости окна я увидел только морось дождя, слякотные голые поля и захолустную деревеньку. Она уныло раскинулась у подножья невысокого холма, на котором и стоял замок. Смертные в одинаковых сиреневых мантиях окружали меня кольцом, предусмотрительно оставаясь за гранями моей магической темницы. Лица их тоже были скрыты, но во всем облике этих чародеев сквозило неприкрытое восхищение собой и своим гнуснейшим ремеслом. Конечно, демона же призвали, трупные муравьи! Вот уж достойный повод почувствовать, что бессмысленная жизнь прожита не зря!

— Мы, Братья Сумерек, Приветствуем Тебя, Посланник Вечной Тьмы! — торжественно обратился ко мне один из чернокнижников в сиреневых мантиях. Он говорил так, что мне сразу стало ясно: он вывел бы каждое слово с заглавной буквы, окажись необходимость записывать эту речь. Если они используют алфавитное письмо, разумеется.

Я снова смерил его тяжелым взглядом. За этот нескончаемый день мне уже изрядно надоели все человеческие миры и все их тупоумные обитатели. Невыносимо было думать, что ни один из смертных не поплатился сегодня за свое невежество, но бешеный гнев, пылающий в моем сердце черным пожарищем, усмиряло нахлынувшее опустошение. Я был изнурен шестью поочередными призывами и необходимостью общения с подлыми червями, посмевшими исполнить эти окаянные церемонии. Пожри их тела тлен и скверна.

— Ну, и чего же вы жаждете, безголовые опарыши? Кто вас надоумил, и что вам нужно? Золотая ваза или труп соседа на колу из векового дуба? Либо вы попросту тотчас же изгоните меня обратно, едва призвав? Или, быть может, вернуть любовь покинувшей вас женщины? Одной на всех хватит, нет? — утерев кровавые слезы, язвительно начал я, и голос мой сочился ядом.

— Ты, Сущность из Мира Теней, должен всецело помочь нам, Братству Сумерек! Помочь воздвигнуть основы Нового Мирового Порядка! Который затем распространится на все остальные Планы Бытия! — патетично вскричал другой заклинатель, столь же усердно выделяя голосом самые обыкновенные слова. И закашлялся, невзначай захлебнувшись слюной от избытка чувств.

Пресвятая Благодать на мою голову! Борцы за "прекрасный новый мир"! Ну, безусловно, прекрасный и новый только в их понимании. При всем том, подобные фанатики — даже хуже несчастных влюбленных, бесспорно! А ведь я было подумал, что хуже этот день стать уже не способен. Что ж, тем горше ошибка!

Я снова вздохнул. Приходится опять принимать правила несносных и дерзких насекомых. О, эти безмозглые куски мяса дохлой навозной личинки!

— Ваши слова, смертные, подразумевают слишком многое, — покачал головой я, вновь поразившись собственному безразличию. — Что значит "воздвигнуть основы нового порядка"? Даже сам Повелитель не смог бы разобраться в той мешанине суждений, каковая ютится в ваших низколобых головах. Вспомните-ка ораторское искусство и выразите вашу мысль заново — кратко, точно, безо всякой пустой велеречивости. И живее — иначе я тоже не потороплюсь исполнять то, что вам нужно, а действовать быстрее ваш ритуал меня не заставит — я ощущаю, что вы не предусмотрели в нем такого условия. У меня время есть всегда — у вас его гораздо меньше.

— Э-э... Ну... — замешкался говоривший, враз растеряв все напускное величие. — Наш Господин, Великий Дух Тпалашаштра, указал нам Истинный Путь! Ему мы и будем следовать, с твоей помощью повергая в Нашу Веру окрестные земли и миры! И наставляя их на этот Путь!

Это уже выходило за пределы любых канонов ереси и тупоумия! Призвать архидемона для того, чтобы он наводил какой-то дикий порядок, выдуманный неизвестно кем! Но знаки уже поддаются, а значит, нужно лишь немного подождать. А пока отвлечь внимание сиреневых букашек какой-либо беседой, которая хотя бы ненадолго займет их тщеславные умы. Что-то подобное я когда-то уже делал, тогда получилось, кажется, неплохо... А, вот.

— В таком случае, я должен знать, чем же ваш владетель лучше других? И почему тогда вам должен помогать я, а не он, если он такой мудрый и могучий? — с изысканной вежливостью вопросил я.

— Но Владыка разрешает нам призыв существ из иных пространств во имя угодного Ему дела! — попытался оправдаться первый из говоривших ранее заклинатель.

— И что же с того? — Желчь снова плескалась в моей речи. — Вопрос в том, почему он сам, лично, не способен возвести и оберегать этот ваш... новый порядок. К слову, чем же надлежащий порядок будет значительно отличаться от иных, ему подобных? И в чем он будет их превосходить?

— Так угодно Тпалашаштре, — последовал ответ. Ну да, фанатики же, чего от них было ожидать.

Смертный, обращавшийся ко мне первым в этом мире, счел возможным надменно приосаниться и откинуть полог капюшона со своего лица. Ткань обнажила бледную бритую голову со следами недавних побоев, впалые щеки с выпирающими скулами, отвисшие большие уши, крючковатый длинный нос, вялые бескровные губы и серые рыбьи глаза, в которых, судя по всему, редко плескалась мысль. Воистину, с таким лицом и я бы ходил в капюшоне.

Чародей вытер пот со лба и явственно хотел сказать еще что-то высокопарное, но, к счастью, не успел. Очертания стен вдруг дрогнули и неуловимо расплылись, колыхаясь, как солнечный блик на мутной поверхности стоялых вод. За окнами всплеснулось обжигающе-пурпурное зарево, гулко застонала раздираемая ткань мироздания, а потом каждый камень, лежавший в кладке стен, взорвался жгучим, красным, как киноварь, сиянием. Таким неудержимым, что даже мне пришлось ненадолго смежить веки.

Вокруг раздались протяжные вопли недоумения и ужаса. Скорее всего, я один понимал, что сейчас вершится всего лишь новый призыв, но, насколько я мог представить, сравнительно незаурядный. Хотелось вогнать визг обратно в глотки крикливых человечков, но я не сумел даже поднять руку — на плечи навалилась тяжесть тысячи миров. Они безумной чередой проносились за каменной твердыней замка, сменяясь, как в дорогой игрушке — калейдоскопе. Наконец их бурное роение прекратилось, и я с трудом сдержал возглас удивления.

За окном горделиво впивались в небеса острые снежные пики. Они вскрывали серый саван низких набрякших туч, несущих куда-то свой неподъемный груз снега. Горный хребет уходил на восток, а над ним лежало застывшее море облаков. Ледяные и тонкие, словно наточенные, вершины невольно манили взгляд, хоть лед и был извечно противен всей природе моего мира. А замок же, где меня незадолго до этого пленили ритуалом, высился теперь на пологом плато, затерявшемся среди кряжей громадной гряды. Рубежи ее терялись за изломанным скалами горизонтом.

Барьер сил, опоясывающий обрядовые символы, в чужом мире растворился, и мои крылья чуть слышно хрустнули, расправляясь. Я, ощущая тихую отраду, шагнул оттуда наружу и задумчиво вынул изогнутую длинную трубку из кисета, который висел на поясе остолбеневшего колдуна. Тот даже не попытался отвести глаза от сверкающих вершин за окном. Трубка уже была набита измельченными растениями, мне оставалось лишь щелкнуть когтями, высекая искру, и раскурить ее. Довольно занимательное действо, надо сказать. Конечно, дурацкая привычка смертных, но именно сейчас она, пожалуй, мне по душе. А вот пропавшие чародеи-недоучки в предыдущем... нет, теперь уже втором отсюда мире, вроде бы, жгли какие-то другие травы. Впрочем, неважно.

Втянув густой пахучий дым, я выпустил из ноздрей две его длинных струи и устало опустился на какой-то каменный куб, притулившийся в углу зала. И почти не обратил внимания на еще одного смертного, укрывшегося за опрокинутым столом, пусть взгляд его и источал ужас. Только что я осознал, что за все четыре тысячи восемьсот шестьдесят три года существования так и не смог постигнуть безумную жизнь грозди миров, населенных смертными. Странную, совершенно не поддающуюся логическому осмыслению разноцветную круговерть. Впрочем, у меня еще есть время...

А пока я уяснил одно: определенно, этой весной ритуалы призыва чересчур популярны.