Графская ведьма

— Недели, — возразил серый плащ с поощрительной улыбкой.

— Недели?!

— Но договор... — нахмурился старик

— Уже готов. Наши специалисты учли все факторы данного конфликта и подготовили максимально компромиссный договор. Вы с ним сможете ознакомиться на церемонии.

— Я понял — севшим голосом откликнулся Сет. — Все пройдет здесь?

— Да, через неделю будьте добры явиться.

— До свидания. Доброго вечера, виконт.

— Всего наилучшего, граф.

— Чтоб тебе подавиться, Лоренс!

Сет был в ярости, и, не имея сил ее в себе держать, рявкнул на Эдмонда, ждавшего за дверями:

— Выводи коней!

Уже далеко за границей замка, путь к которой не запомнился Сету совершенно, граф немного успокоился и начал обращать внимание на окружающее.

— Снег пошел... Где остальные?

— Я сказал им отстать ненадолго, — ответил Эдмонд. — Что хотел от тебя старик?

Сет едва сдержал рвущиеся с языка ругательства.

— Была бы воля старика, нас бы ожидала война. Но вмешался король...

— Ты виделся с королем?!

— Нет, всего лишь с его посланником, но воля его величества была выражена предельно четко. Он не хочет, чтобы в сердце страны его вассалы затеяли междоусобицу, и предложил... хм, приказал нам... помириться.

Эдмонд нахмурился, не понимая, в чем суть.

— Нам предложено объединить земли. Ну, как объединить — поскольку у старика только сопливая дочь и нет наследников...

— Брачный договор?

— И свадьба через неделю, — хмуро подтвердил Сет. — После смерти виконта его владения перейдут в пассивную собственность дочери. Когда у нее... у нас с ней родится мальчик, он станет наследником объединенных земель. И никаких споров.

— Ты имеешь право отказаться?

— Ты в своем уме, Эдмонд? Кто отказывает королю?

— Может быть, есть способ...

— Угомонись, друг. Нас поставили перед фактом. Нам приказал король — и ослушаться его равнозначно признанию в измене. Так что свадьба будет, хочу я того или нет.

Сзади послышался шум приближающейся кавалькады, Эдмонд кинул взгляд за спину, ожидая увидеть свой отряд, однако друзей догоняла не охрана, а пятеро всадников, ощерившихся мечами. Первый выхватил притороченный к седлу самострел и пальнул наугад в сторону Сета, к счастью, промазал — и стал налаживать новую стрелу.

— Н-но! — Эдмонд понукнул своего коня и хлестнул по крупу сетова. Друг пригнулся — над его головой снова просвистело.

— Налево, — Сет махнул рукой другу, — разделимся!

Эдмонд послушно отделился, проскакал около минуты в другую сторону и понял, что за ним никто не сорвался — все всадники предпочли видеть добычей графа. Ругнувшись, мужчина развернулся.

Тем временем, Сета уже успели подстрелить. Вместе с его левой ногой синхронно дергалась в седле стрела, застрявшая в бедре. Снег летел из-под копыт разгоряченных коней, дыхание вырывалось с хрипами и мутным туманом.

Своеобразная погоня: впереди Сет, за ним преследователи, за ними Эдмонд — продолжалась около десяти минут, пока стрелок не перестал мазать: очередная стрела попала графу в бок. Сет начал валиться, Эдмонд обнажил меч, готовясь защищать упавшего, однако кавалькада внезапно плавно ушла вправо, обогнула раненого и скрылась в перелеске.

* * *

"Из этого безумия априори не могло выйти ничего хорошего. Я держусь из последних сил, мои запасы на исходе, а связи так и нет. Боюсь, эта западня мне не по зубам.

Хотя... сегодня буря ненадолго стихла, и на клочке неба сквозь марево туч я увидела золото просвета далекого холодного солнца. Это прекрасно и в то же время пугает. Не могу больше здесь оставаться одна".

Я подула на заиндевевшие пальцы и попыталась зажать самописец костяшками, но тот выскользнул и потерялся в теплоизоляции. Стены палатки вокруг меня в кои-то веки колыхались от ветра ровно, а не истерически, в такт буре. С тяжким усилием перевела мысли с отчаяния и жалости к себе на тему злободневных забот.

— Успокойся, все будет в порядке. Гумпомощь уже в пути и спасение не за горами. Как думаешь, Бродяга, когда они поняли, что связь со мной в принципе потеряна? Вот я больше чем уверена, что эта задавака Лиз специально не просматривает данные о моей локации, чтобы лишний раз обо мне руководству не напоминать... Ведь были же подозрения, что она меня подсиживает — надо было копнуть на нее чего-нибудь. Слу-ушай, а может, я о ней просто плохо думаю? У нас же, черт возьми, общество презумпции невиновности... Да и какое ей сейчас дело до того, что я тут о ней думаю!..

"У меня начинается психоз — я выдумала себе собеседника и вместе с ним обсуждаю моральные проблемы нашего общества. Мораль вдалеке от цивилизации смотрится глупо.

Это как-то по-дурацки, но у меня кончаются чернила. Кажется, что я использую эти свои несчастные записульки как единственный канал связи с людьми, так я ощущаю, что не одна осталась на планете. И этот канал вскоре оборвется, и я действительно останусь совсем, совсем одна.

Сегодня у меня на ужин шоколадный батончик. Королевская трапеза, черт подери! И как резко здесь меняются приоритеты. Буря стихает все чаще, мне кажется..."

Нет, не кажется. Погода и в самом деле стала милостива ко мне: в кои-то веки проглянуло солнышко, хоть и сквозь тучи, но оно наполнило сердце горько-сладкой тоской. Мне тотчас стало стыдно за свои эмоции, как будто я возвышенно страдаю на публику. Но потом стало как-то плевать на все, и лицо омывали редкие холодные лучики далекого светила.

"Последняя запись и последняя ракета. Если меня не увидят сегодня, я погибну здесь. Ну, так пусть хотя бы кому-нибудь останется мое имя:...".

Сочинение последнего, сочащегося горьким пафосом, послания прервал далекий свист. Я насторожилась. Спустя минуту напряженного ожидания послышался далекие-далекие звуки, от которых уже отвыкли уши. Но шум мотора ни с чем не спутаю.

Силой воли я приглушила ликование: меня нашли, ракета даром не пропала! — и заставила себя думать критически. Сначала все проверить, а потом — радоваться. Иначе разочарование меня убьет.

Вооружившись прожектором, я в прямом смысле вставилась во внешний костюм, вот так, в привычном лыжном, который стал своеобразной второй кожей. Не помню уже, когда в последний раз его снимала.

Ночь была тихая и мрачная, морозный воздух дрожал в свете фонаря. Я изо всех сил напрягала слух в надежде снова уловить посторонние звуки, но все было как всегда. И звук мотора растаял в снежной взвеси. Острый тугой ком собрался в горле — но я не собиралась плакать, наоборот, криво усмехнулась: до чего же убедительны выверты собственного мозга! Но для очистки совести все-таки решила пройтись вокруг.

Походы давались с каждым разом все тяжелее. Я внимательно оглядывала снежные насыпи и смогла различить на белом полотне темно-серое пятно. С нервно колотящимся сердцем подбежав туда, увидела раскинувшегося человека, его лицо уже слегка припорошено снегом.

— Эй! — я протянула руку и коснулась холодной кожи...

Мои записи не остались в забвении. Их бережно собрали, как, собственно, и мою палатку, за неделю без еды и людей ставшую родным домом, цитаделью. И потом, позже, придя более-менее в себя, нашла силы дополнить дневник последними, действительно последними для той жизни словами:

"Когда меня нашли, я уже почти смерзлась с ним, и разлепить наши тела спасателям стоило немалого труда. Он погиб от холода, не дойдя до моего убежища всего-то метров ста, а я опоздала на считанные минуты. Хотя мне говорят, что я бы все равно его не спасла. Лгут — я бы смогла. Но не суждено".

Не суждено.

Анна думала третий день, и Лекс не появлялся на пороге, давая время. Казалось бы, решение лежит на поверхности, но душа к нему никак не тянется.

Ведьма раздраженно выдохнула — отчасти чтобы избежать таких проблем, она и избегала общения с людьми. Меньше горя, противоречивых дум и сложных решений.

От таких мудреных мыслей подвернулись пальцы: малый котелок рухнул на пол с гулким звуком, едва не заглушив другой, далекий. Анна почувствовала, как что-то сгущается внутри грудной клетки, стискивает горло и сердце в осознании предчувствия беды.

Свист повторился. Ведьма моргнула от неожиданности и, опять забыв одеться, опрометью выбежала наружу. Ее морозила, хлестала по спине и неизбежно нагоняла мысль: опоздала!

Анна не видела ничего, ей казалось, она летит в каком-то мареве, в то время как наяву вокруг нее металась буря. Ветер бил наотмашь снежными ладонями, перекидывал из одной в другую, заставляя вслепую метаться. Очередным зовом маяка разрезал бурю отчаянный свист. Ведьма мотнула головой, словно удила закусила, и вырвалась на еще один шажок вперед. Потом еще один, и еще, а затем стала видна и цель: темный сугроб посреди белого мира.

Женщина пробиралась к нему бесконечно долго, и теперь мысль об опоздании уже двигалась впереди, сдерживая, замедляя движение, но надежда — безумная, бессмысленная — теперь толкала в спину.

Откуда-то из бури на Анну за два шага до цели свалилась куча тряпья и железа, больно стукнув по макушке и значительно придавив своей массой.

— Помогите! — заорали ведьме прямо в ухо, а потом в него и двинули, судя по всему, кулаком. Видимо, чтобы призыв о помощи точно дошел до адресата.

— А ну встань! — вышла из себя ведьма. — Встань с меня и отойди! Ну! Ай, да скорее же, придурок...

Тяжелая возня. Спустя несколько секунд Анна смогла вскочить и первым делом — кинулась к тому, к кому ее гнала слепая надежда.

Знакомое лицо, только бледное, холодное, усеянное снежинками... Нет, он ведь?..

Анна приложила пальцы к сонной артерии и убедилась — он жив! Успела!

* * *

Паутина мягко окутывает, путает мысли, сбивает с толку, но от нее же идет и безумно, удивительное уютно тепло. Шелковая нить касается тонкой как пергамент кожи, ласково гладит и аккуратно пробирается под ее покров. А когда тело становится уже невозможно тяжелым, начинает наслаиваться поверх.

И нет бы мне встряхнуться, разорвать плетение или хоть насторожиться происходящему! Я лежал и впитывал каждой клеточкой заботу, ласку и тепло, которое не для тела, которое помогает даже самой черной ночью увидеть свет, хоть бы и краем глаза.

Шорох тяжелой юбки, тихое поскрипывание ставен — все вдалеке, как будто нереально. И течет шепот, затаенный, пылкий и робкий, до краев налитый самоотвержением. И я в него вливаюсь и верю, покорным псом подставляю шею под ласковую обережную ладонь. Прикосновение столь желанно, что я выгибаюсь, тянусь, но ладонь ускользает, она тает, изрезанная тонкой и прочной паутиной.

Я чувствую себя обманутым.

И от обиды — просыпаюсь.

В сетову реальность голоса ворвались резко, нахрапом. От громкого скандала заложило уши, хоть голова и так была изрядно ватная. Сути распри граф уловить не успел — хлопнула дверь и его тут же рассекретили:

— Доброе утро, — совсем недружелюбно буркнула сельская колдунья. Та самая, Анна.

— Где я? — Сет едва двинул головой в знак вежливости .

— В доме. Моем.

— А как...

— Вам лучше знать, ваше благородие. Вы со своим другом мне как снег на голову свалились. Словно других бед мало, — раздосадовано цыкнула она . — Впрочем, дело не мое, как вы здесь оказались, главное, чтобы поскорее убрались. Вы мне жить мешаете.

— Где Эдмонд? — хамство Сет пропустил мимо ушей, довольно его в последнее время наслушался.

— Соседствует. Голову поверните.

Сет с трудом последовал совету — шея дьявольски заныла в ответ — и встретился взглядом с другом. На лице того красовалась кривоватая усмешка.

— Доброе утро, Сет. Как чувствуешь себя?

— Сносно, но...

— Завтра уже сможет ходить, — непререкаемым тоном заявила Анна.

— Насколько далеко? — сыронизировал граф.

— Достаточно. чтобы дойти до лошади и взгромоздиться на нее.

— Боюсь, в пути здоровье меня подведет.

— Не надейтесь, граф, — парировала ведьма. — Вы крепче, чем кажетесь.

Смех у Сета вырвался болезненно, тут же остро дернуло в ноге, заставив мужчину терпеливо сцепить зубы.

— Вы умеете быть убедительной, знаете? Я сейчас на целый миг поверил, что здоров...

— Умею, когда хочу, да. А еще я достаточно хорошо умею лечить людей, поэтому не сомневайтесь, завтра вы будете уже в состоянии отправиться в путь. Ваше благородие.

С этими словами Анна издевательски поклонилась и вышла в горницу, мимоходом кивнув Эдмонду. Тот, вздохнув, отправился за ней вслед.

— Куда это вы? — удивился граф.

— Я скоро, — отмахнулся друг, а ведьма — та вообще проигнорировала. Сету оставалось топить недовольство в надежде, что хоть Эдмонд поделится информацией.

Ждать, впрочем, пришлось совсем недолго: Сет успел восстановить воспоминания и накидать вопросов, как Эдмонд вернулся. Уже без Анны.

— Где ведьму потерял?

— Она по делам, сказала. Вернется к ночи. Наверное, к любовнику пошла, мириться.

— К любовнику? То есть... а, это он тут бушевал, когда я только проснулся?

— Ну да. Недоволен был, что его невеста у себя в доме чужих мужиков привечает.

— А она что? — заинтересовался Сет.

— А что она, — как-то равнодушно пожал плечами друг. — Баба же... Сама накричала на него, истерику закатила, мол, она самостоятельная женщина, право имеет и все такое... Он послушал немного и ушел. Дверью вот хлопнул. А эта — вроде тихая была, а как с цепи сорвалась.

Сет кивал, а у самого мысли одна за другой: мириться пошла, вернуться только ночью обещала, а ведь самостоятельная и вправду баба, решительная, хотя ведь говорила, за день на ноги поставит, а сама...

— А как же она меня лечить-то тогда собирается? — подумал вслух мужчина, и тут же получил ответ:

— Да она уже все сделала, Сет, всю ночь глаз не смыкала. Ты был очень плох, я уже был в отчаянии и прикидывал, как дальше поступать, ну, после того как ты... Звал на помощь, но долго никто не приходил, а потом наткнулся на нее. Эта ведьма как по следу шла, а ведь на улице тогда ночь стояла, метель. В общем, как тебя в дом перетащили, она ни на что уж внимания не обращала, до рассвета что-то колдовала, шептала, мазала тебя чем-то. Да так устала, что прямо рядом с тобой и рухнула. Мне-то самому пришлось обустраиваться. А с утра смотрю — ты уже и цвета нормального, и рана почти зажила. Так что не врет ведьма — на ноги поставит.

Да уж, не врет. Сет смутно припоминал и ее настойчивый, страстный шепот, мягкие ладони на коже, шорохи и запахи лекарств. Выходит, не врет и молва, подлинна та давнишняя проверка: ведает она то, что другим недоступно. Ведьма... Или просто хорошая лекарка? Тонкий знаток душ? Это ведь тоже не каждому подвластно...

И все же есть в ней нечто, незримое, невидимое и уловимое с трудом. Как давно похороненное воспоминание, прорезавшееся вместе со знакомым запахом. И невозможно вспомнить, в то же время, бессмысленно того желаешь.