Графская ведьма

Любви подвластны все ль законы?

Любое правило сломить

Способен тот, что полюбить

Дерзнул однажды чрез препоны?

Способен он узнать свою

Любовь из тысячи? Незрячим

Отыщет ли в чужом краю —

Или вернется с неудачей?

Когда узнает, что беда

Моей судьбы коснулась тесно?

В ту же секунду? Иль когда

Подмога станет неуместна?

Он сможет мысли прочитать

И угадать с моим желаньем?

Иль мне сто раз напоминать

О нем бессмысленным посланьем?

Любви подвастны все ль законы?

Любое правило сломить

Способен тот, что полюбить

Дерзнул однажды чрез препоны?

В метро неприятно находиться в час пик. Толкотня, огромное количество людей, спертый воздух для того, кто ростом ниже среднего. Я тороплюсь на встречу с заказчицей, потому капризы свои упихиваю поглубже, чтобы не вспылить.

Телефон снова разразился мелодией, неразборчивой в общем гаме, но я знаю, что о вызове уведомляет Ванесса Мэй. Настроение немножко поправляется, и я отвечаю не рявком, а более-менее спокойным голосом, хоть и на повышенных тонах.

— Да, добрый день, Марина! Я уже в пути, все в силе! Нет, с собой эскизы не взяла, только фотографии, но они четкие, можно разобраться. Что? Вы так думаете? Если что, карандаш и листок у меня есть, пометки внесем... Ай, черт!

Я выругалась и поспешно нагнулась за упавшим телефоном, благо, толпа его не потоптала и обтекала препятствие в виде меня аккуратно. Извинившись перед клиенткой, попрощалась с ней, но только сделала шаг, как меня развернуло от сильного удара в локоть проходящего мимо молодого человека. Я поймала его озадаченный взгляд, и наши с ним пальцы на мгновение соприкоснулись. Будто током прострелило от макушки до пяток — такой силы осознание атаковало разум. Узнавание, память, потребность — все слилось, забурлило в котле моего тревожного сердца.

Глаза суматошно кидались по толпе в поисках смутно запомнившейся фигуры, и только взгляд виделся отчетливо: удивленный, в последний миг — полный того же узнавания, ликования и ужаса от того, что мы идем в разных направлениях. Меня мотало из стороны в сторону, люди ругались на застывшую посреди зала помеху, а я все искала, искала и не могла различить в серой массе нужного человека. От этого то незнакомое, что бурлило в сердце, вскипело и ринулось через край. Захотелось кричать от невыносимой тоски, и душа заходилась болью.

Пальцы, помнившие то самое прикосновение, ощутили настойчивую вибрацию — звонил телефон. Как это жутко, когда в самый важный и страшный момент жизни тебя отвлекают будничными делами!

— Я уже еду, да! — сквозь слезы прокричала я, не зная, собственно, отчего себя так веду. Заказчица тоже озадаченным голосом сказала какую-то чепуху и оборвала связь. Что происходит? Что со мной?

Этот взрыв осознания, непонятный и от того страшный, бередил душу и после того, как я вышла из метро, не переставая оглядываться в надежде увидеть и вновь вспомнить. Он сгладился, но не прошел до конца и через месяц, год, десяток лет. Только сердце сжималось изредка от неизбывной горечи, словно я упустила нечто бесконечно важное, что уже не удастся вернуть.

Анна вышла во двор, когда всадники в основном уже проскакали мимо. Но трое остановились у ограды, осмотрели чуть насмешливо все ее, Анны, небогатое хозяйство. Крайний справа выстрелил остротой о нехватке в подворье кур и коз, тот, что слева, возразил, дескать, ведьме не пристало ходить за скотиной подобно простой крестьянке. Меж ними хмурился молчаливый командир, его острый пронзительный взгляд почему-то бегал и не желал встречаться с глазами Анны.

Женщина спокойно и молча встретила шутки мужчин, ожидая чего-то, что и погнало чуткую ведьму на улицу в дикий зимний мороз.

— Скажи-ка, хозяйка, — подал голос "левый", — не проезжал тут отряд конников, подобных нашему, со вчерашнего утра?

— Ночью, может, был, — пожала плечами Анна. — Да я не видела.

— А если подумать хорошенько? Серебряный дадим.

— Не видела, — повторила ведьма, скрестив руки на груди и ощущая, как тело начинает колотить дрожь от холода. Вышла ведь, даже тулупа не накинув, а это чревато. Поскорее бы убрались они, эти господа, задающие вопросы.

— Ты что же, колдунья... — завелся было "правый", но командир одернул его.

— Мы время теряем.

— Но, Сет, она же...

— Она не видела. Значит, ночью проехали. Давайте, к вечеру мы должны их нагнать.

Господин командир так и не посмотрел в сторону Анны. Он прикрикнул на заартачившегося "правого" и понукнул коня. Его сопровождающим не оставалось ничего другого, кроме как кинуть угрожающий взгляд на женщину и последовать за ним.

Ведьма облегченно фыркнула, юркнув в теплую избу. Но только успела она отогреть пальцы, как в дверь забарабанили. Ругнулась, но посетителя впустила.

— Анна! — обеспокоенно воскликнул Лекс, хватая ее за плечи. — С тобой все в порядке?

— Да, я в порядке. А с чего ты взял, что со мной что-то случилось?

— Эти, — мужчина мотнул головой в сторону окна, — тут останавливались, я видел. Думал, беда случилась. Чего они хотели?

— Да так, спросили, не видела ли я чего, — отмахнулась Анна, выворачиваясь из теплых объятий Лекса. Тот отпустил неохотно, но отойти на два шага позволил. Терпеливый мужчина, уже год как описывает круги вокруг понравившейся женщины. И что он нашел в отшельнице? Не такая уж и молодая, симпатичная только — не красавица, да еще и ведьма. Что вызвало у него такой неугасающий интерес?

— Что ты им сказала?

— Что ничего не видела, — оторвавшись от размышлений, Анна пожала плечами.

— А они? — дотошно уточнил настырный ухажер, отчего женщина едва сдержалась, чтобы не послать его куда подальше.

— Уехали, — сказала она коротко и отвернулась, давая понять, что не хочет продолжения беседы.

Лекс с разговорами отстал, но не ушел до самого вечера. Сначала помог по хозяйству, за что его пришлось кормить обедом, потом как-то ненавязчиво напросился на ужин и отправился домой, довольный, уже в сумерках. Анна смотрела в окно вслед ему, и на сердце отчего-то становилось одновременно и тепло, и горько.

* * *

Дом поддержки находился за городом, на клочке чудом сохранившейся лесной зоны. Наверное, чтобы его постояльцам удалось подышать свежим воздухом хотя бы на закате жизни.

— Только давай недолго, хорошо? — недовольно проворчал я, и Ксана, кивнув, поспешила поцеловать меня в утешение. В щеку, конечно. Я не слишком-то утешился, но от приятного бонуса отказываться не стал. Сам же подписался ей помочь, чего теперь пятками назад сдавать. — Ладно, идем уже. Раньше встанем — раньше выйдем.

Ксана выскочила из кара, крыло двери мягко затворилось за ней. Я прижал к сенсорной панели большой палец, задавая программу охраны, и вышел вслед.

Что благотворитель из меня никакой, я понял еще в детстве, когда мама заставляла ходить по ветеранам третьей мировой, помогать и разносить предметы первой необходимости, собранные со всех знакомых. Каждый раз возникало чувство неловкости, словно я делаю что-то нехорошее, оскорбляющее их и мое достоинство. Когда мама перестала настаивать на этих рейдах, я с облегчением походы забросил и больше никому благотворительности не причинял. Теперь вот Ксана...

И кто меня просил вызываться помощником? Ну, нравится тебе девушка, так дари ей конфеты, води на голопроектные постановки, свой контакт тайком в ее домашнюю систему внеси, на худой-то конец. Нет, мне понадобилось еще и рыцарем в ее глазах выглядеть. Придурок. Дон Кихот хренов.

На входе нас встретила управляющая домом и, одаривая благодарными взглядами, показала дорогу на нужный этаж, сопроводив путь подробной инструкцией, что кому можно, а чего — нельзя. Судя по всему, мне предстояло общаться со старой девой ста пятидесяти трех лет, странноватой даже для своего преклонного возраста. Поговаривают, она экстрасенсом когда-то была, да и теперь какие-то заговоры бормочет. Я едва сдержал скептическое фырканье, очень уж в этом помог предостерегающий взгляд Ксаны. Чудесная тактичная девушка, она на меня как львиная доза успокоительного действует. Может, я наконец-то нашел, что искал?

Управляющая, закончив с указаниями, откланялась:

— Ну что, вам, молодой человек, сорок пятый блок. Девушке — тридцать второй. Если что — вызовите меня по системе. Удачи, и спасибо вам еще раз!

Попрощавшись с женщиной, я кивнул Ксане.

— Ну что, по своим? Через два часа встречаемся у кара.

— Ок, только смотри там, без глупостей!

— Ну, ты же меня знаешь, Ксан...

— Вот именно, — задорно рассмеялась девушка. — Знаю я тебя!

Система пятого блока на четвертом этаже потребовала только личной карты. Судя по всему, предусмотрительная управляющая уже успела внести мои данные в базу.

Для приличия стукнув в дверь, я вошел в гулкое помещение, освещаемое лишь скудными лучами солнца. Спертый, душный воздух сдавил легкие, тяжелым ароматом каких-то эфирных масел моментально пропиталась одежда. Что ж, я знал, на что шел.

— Эй! Есть здесь кто?

— Сюда, молодой человек, — отозвались из самого темного угла. Присмотревшись, я понял, что стоит там деревянное, доисторическое кресло-качалка, издававшее периодический пронзительный скрип. Впрочем, как только хозяйка блока подала голос, шум прекратился. — С чем пожаловали?

— Э-э... — я замялся, не зная, как тактично намекнуть на свое участие в благотворительности. Либо себя дураком выставить, либо женщину — немощной развалиной. Что бы выбрать? — Я, э-э... я с подругой пришел, помогать.

— Вот как. Что ж, приятно, что хоть кто-то ко мне заглянул. А то неделями живого человека не вижу. Сама уже сомневаюсь, что жива. Проходи, юноша. Не стесняйся. Здесь много места.

Женщина говорила размеренно, с большим количеством пауз, словно подбирая слова. Я приблизился к креслу, выдвинул себе из купе сиденье. То под моим весом натужно скрипнуло.

— Придумал уже, чем мне помогать будешь? — насмешливо поинтересовалась моя подопечная. Вот же странная бабка! Нет чтобы просто пожаловаться на жизнь и здоровье, я бы послушал, поддакивал, потерпел пару часов. А теперь, получается, я еще и программу развлечений придумывать должен! — Облегчу тебе задачу, — после небольшой паузы решительно постановила она. — Помоги мне встать.

Я поднялся, протянув ей ладонь. Из темноты вынырнула тонкая, высушенная временем кисть со скрюченными артритом пальцами и вцепилась в мою руку, вызвав волну боли в теле. Но через мгновение я понял, что боль поселилась не в теле — адски заболела душа.

Перед этой вспышкой я ощутил такое ощущение победы, облегчения и счастья, которого не испытывал ни до этого, ни после. Только через секунду радость сменилась болью, бесконечной мукой, которой я наконец-то сумел найти название.

— Это ты... — прошептала старуха. Ее темные, запавшие провалы глаз, обрамленные глубокими морщинами, блестели во мраке блока слезами горя и счастья. — Ты нашел меня.

— Нашел, — глухо отозвался я и, упав на колени, прижался лбом к ее пятнистой от старости, дрожащей руке.

Нам больше нечего было говорить друг другу.

Мы сидели так долго, я положил голову на ее колени, а она гладила меня по волосам морщинистой рукой и плакала — от счастья и горя.

Ксана постучалась в пятый блок через три часа, не дождавшись у кара.

— Эй, ты скоро? Я уже устала...

Поцеловав сухую щеку, я вышел из тени, отдал девушке личную карту.

— Иди, подожди меня в каре. Я скоро приду.

— С тобой все в порядке? — взволновано схватила меня за руку Ксана. Я поморщился от этого, ранее столь желанного прикосновения; высвободился.

— Да, Ксан. Все хорошо. Подожди меня.

Девушка вышла, озадаченно оглядываясь, — мне уже было все равно.

— Возьми это, — она протянула мне браслет из ниток причудливого плетения. — Пусть он хранит тебя в этой жизни.

— Я найду тебя, — твердо пообещал, надевая на руку подарок. Я знал, что никогда с ним не расстанусь.

— Я найду тебя, — эхом откликнулась она. — А теперь иди.

— Я приду завтра?

— Не будет нужды. Иди. Живи долго, любимый.

Я в последний раз поцеловал ее руку, щеки, лоб, тонкие пергаментные веки, влажные от слез. Наконец, она оттолкнула меня и крикнула:

— Иди! Иди отсюда!

И я ушел. Кому нужна жалость?

А наутро, позвонив все-таки в дом помощи, узнал, что хозяйка сорок пятого блока отошла ночью, во сне.

И проснулся.

Жизнь Сета Лоренса уже который год была наполнена войной. Междоусобицы в смутное время — не редкость, но для Сета играло роль только его графство, и он не хотел отдавать свою законную землю в жадные руки какого-то гордого, невинно оскорбленного вояки.

Но вот в чем беда: жизни своих людей Сет Лоренс ценил не меньше, а то и больше своей. И лишнего кровопролития, как мог, избегал. Его сосед, напротив, кичился верностью гарнизона и нередко отправлял солдат на верную гибель, только чтобы отвоевать еще одну захудалую деревеньку. Спустя неделю Сет ее отбивал, и все шло по новой.

Неделю назад Сет во главе отряда преследовал лазутчиков воинственного соседа, которые умыкнули из замка семейную реликвию — золотой Орден Мужества, пожалованный двести с лишним лет назад представителю рода Лоренс. Оскорбление дикое, за которое следует неминуемая расплата. Похоже, недруг жаждет настоящей войны. Воров отряд нагнал, часть их перебили, другую с посланием отправили обратно к хозяину — письмо содержало в себе очередное предложение о переговорах. Сет уже не верил, что удастся решить конфликт относительно мирно, но попыток не оставлял.

Сейчас граф Лоренс залечивал раны, полученные в той стычке недельной давности. И вспоминал несколько моментов, особо врезавшихся в память. Они никоим образом не касались боевых действий, а были сосредоточены на женщине.

Граф не мог воссоздать в воображении ее лица, да это и не странно: Сет ни разу не окинул ее прямым взглядом. Словно что-то мешало, как мешало и перестать думать о ней. Ведьма, которую звали Анной; по словам крестьян, нелюдима и сильна. Сет помнил, что из любопытства, проезжая мимо той самой деревушки на обратном пути в свой замок, снова затормозил у избы на окраине.

В этот раз Анна вышла тепло одетая, но все так же хмурая и неразговорчивая. Руил пытался было поднять ее на смех, но Сет жестом повелел прекратить зубоскальство.

— Правду говорят, что ты ведьма? — спросил граф, смотря в сторону. Анне могло это показаться признаком высокомерия, но мужчина просто не находил в себе сил обратиться к ней прямо. Как стена стояла между ними.

— Может, и правду, — ответствовала женщина, снова скрестив руки. Крайне неприветливо для общения с аристократом, но Сет мог простить такое поведение.

— И что ты умеешь?

— Смотря что требуется.

— Эдмонд, — позвал мужчина друга. Тот спешился и вышел вперед. — Что можешь сказать об этом человеке?

Анна поджала губы, явно недовольная этой проверкой. Требовательно протянула ладонь:

— Руку.

Эд, получив одобрение командира, выполнил указание ведьмы.

— Женат, двое детей, — после минуты раздумий проговорила Анна. — Девочка старшая и мальчик. Упорный человек, умеет ставить перед собой цели. Высоко продвинулся по службе, хоть и простолюдин, — женщина внимательно посмотрела Эду в глаза. — Есть тайны за сердцем, но тебя, граф, они не касаются.

Подопытный слегка изменился в лице, ничего не сказал, но почти сразу выдернул руку из пальцев ведьмы и вернулся на свое место.

— Довольно ли я тебя натешила, граф? — она почему-то говорила его титул, словно оскорбление. Сет передернул плечами.

— Анна? Что происходит?

Во двор вышел еще один мужчина, простолюдин, но держался твердо, как дома, который будет защищать ценой собственной жизни. Почему-то именно поведение незнакомого человека побудило графа оставить свои странные проверки и вернуться на дорогу. Но он успел услышать, как ведьма успокаивающе сказала спутнику, мужу, любовнику — мужчине, которого привечала в своем доме:

— Ничего, Лекс. Просто люди проезжали мимо.

Сет пришпорил коня, задавая жесткий темп. За невиданно короткое время отряд достиг замка.

Усилием воли граф развернул русло памяти в сторону конфликта с соседом и начал прикидывать, где можно пойти на уступки, а на каких условиях стоять крепко. И больше не думал ни о ведьме, ни о ее друге. Сегодня.

* * *

Сегодня я ждала подарка от послов с севера. Супруг мой Император, обещав вернуться к весенним разливам, зимовал у варваров в честь нового союза, и на мои плечи возлегла обязанность правления Империей. Я знала, что справлюсь, поэтому волнением трепетало в душе только ожидание необычного подарка, загодя договоренного с северными соседями.

Отослав рабыню, я сама готовилась к приему, и вечером встречала гостей во всем Императорском благолепии. Корона Южных Властителей гордо возвышалась на челе, отбрасывая радужные блики на белоснежные колонны; богатые одежды, безупречные манеры, деликатная полуулыбка на устах. Я вызывала восхищение, принимала его и величаво несла честь дома, своей семьи и целой страны на протяжении всей жизни.

Моя маленькая царевна уже почивала, ей до поры нет хода на приемы, и я волновалась о ее безопасности, не позволяя сим мыслям проскользнуть на лицо. Пусть охрана надежна, сердце матери в тревоге продолжает сжиматься.

Северяне на сей раз разочаровали меня: они преподнесли раба-воина. Да, он внешностью прекрасен и в совершенстве владеет искусством боя, но это не та диковинка, на которую я рассчитывала. Скрыв досаду, я достойно завершила прием и отправилась проверять на верность подарок, устроенный пока в моих личных покоях.

— Что умеешь ты? — безразлично вопросила я, оглядывая раба, и, не дождавшись ответа, резко потребовала: — Покажи.

— Что изволит увидеть госпожа? — ровным голосом уточнил тот. Его обнаженное сильное тело, перевитое сухими плетями мышц, прикрывали только свободные штаны южного кроя, спускавшиеся чуть ниже колен.

Я прикусила губу. Прохаживаясь вокруг своего подарка, незаметно выхватила кинжал из-за пояса и напала на воина со спины. Тот молниеносно развернулся на пятках, отвел вооруженную руку в сторону...

Мое сердце скакнуло к горлу, сорвавшись с губ беспомощным хрипением. Ребра сдавило. Но что было причиной? Едва не воспоследовавший удар? Страх перед тем, кто сильнее?

Я умела смотреть правде в глаза, та же беспощадно скалилась в ответ: твоя жизнь кончена, и началась снова. Сознание заполонило несдержанное ликование, я смотрела в глаза своей вновь обретенной любви и уже чувствовала мерзлое дыхание смерти, обвевавшее шею.

— Как тебя называть, моя госпожа? — спросил мужчина, мягко оглаживая мое лицо. Рукоять кинжала выскользнула из ослабевших пальцев, оружие звонко ударилось об пол.

— Судьба жестока к нам, — прошептала я, не сдержавшись. К чему вопросы? Зачем нам узнавать друг друга, если уже десятки жизней мы теряемся, расстаемся, умираем, не в силах удержаться рядом? Сейчас я — Императрица, моя любовь — лишенный воли раб, и как бы ни повернулась жизнь, конец один: обличение, смерть, разлука.

— Не смей отворачиваться, госпожа!

Я пыталась увернуться от его рук, но он оказался быстрее. Прижал крепко к себе, жарко дыша в макушку. Мне не доводилось еще испытывать такой слабости, как сейчас — перед лицом полной безысходности. Чтобы сохранить жизнь — нам обоим — придется принести жестокую жертву.

— Не смей сдаваться! У нас получится, я знаю. Пока мы живы, еще можно бороться!

— У меня есть дочь, — тихо, но твердо сказала я и почувствовала, как его хватка стремительно слабеет. — Она дороже мне всего на свете, и я... Если я позволю себе, нам, то когда все узнают...

— Да, — тяжело обронил мужчина и совсем опустил руки. — Знаю.

Пряча под веками слезы, я выскользнула из покоев и переждала ночь у дочери, вместе со своей маленькой царевной.

Мой самый дорогой подарок прожил полную отчаяния жизнь. Он встал стеной между моими детьми и опасностью, спал у их ног как верный пес.

Он провожал холодным взглядом, когда я удалялась в покои моего супруга Императора, лишь однажды за двадцать лет вознагражденный поцелуем.

А на следующий день он погиб, защищая мою младшую дочь, и я втайне распорядилась о достойном погребении. И через день последовала за ним.

Лекс не появлялся уже пятые сутки, подав тем самым Анне законный повод для душевного волнения. Сердце пускалось вскачь ни с того, ни с сего, когда ему заблагорассудится, и достойного объяснения тому не находилось.

Волноваться за Лекса проще.

Перед сном Анна причесывалась у мутного старого зеркала, когда раздался требовательный стук. И следом еще, и еще.

— Иду! — крикнула женщина. Распахнув дверь, она увидела на пороге своего пропавшего ухажера: тот тяжело дышал и был нервно возбужден.

— Анна, — выдохнул он облегченно; как хозяин, ступил в дом, захлопнув за собой дверь — ведьме пришлось отступить. — Я много думал...

— Стой. Разденься сначала, присядь — ты что, убегал от кого-то? — потом уж все расскажешь.

— Нет, я не рассказать, я спросить пришел, — возразил мужчина, стряхнув с себя полушубок. Снег радостно взвился в воздух, осыпал Анну. Та застыла, завороженная моментом, но усилием воли стряхнула с себя оцепенение.

— Спросить, рассказать, там уже говорить будешь, позже, — ворчливо отмахнулась она, смущенная, что кавалер застал ее секундное замешательство.

Но Лекс, скорее всего, ничего и не заметил: он был всецело сосредоточен на том, чтобы не забыть нужные слова.

— Анна, послушай. Я долго думал... о тебе...

Ведьма заставила себя отвечать ровно и без волнения:

— Что именно ты думал?

— Ты же знаешь, что мне нравишься. Я знаю, что ты знаешь. И ты знаешь, что я знаю... Не перебивай меня, — рыкнул он, не сдержавшись; впрочем, тут же повинился: — Прости, я просто волнуюсь. Анна, я в тебя без памяти влюблен. И хотел предложить тебе пожениться.

Слова сказаны и услышаны, прогремев в голове ведьмы гулким колокольным звоном.

— Не говори сразу, Анна! Пожалуйста, подумай! Я понимаю, что не идеален и не могу обеспечить тебя тем, чего ты достойна. И что ты можешь найти себе кого-нибудь куда лучше и богаче, но я буду стараться для тебя, всего, чего пожелаешь, добьюсь!

— Лекс... Лекс! Погоди.

Анна прошла в кухню — Лекс последовал за ней как на ниточке. Ведьме показалось это дурным знаком.

— Анна, что ты думаешь? Скажи мне.

— Сядь, — вместо ответа приказала ведьма, подвинула ему второй табурет. Дождавшись, пока рослый кавалер утрамбуется на жестком сиденье, подошла ближе. Пальцы нетерпеливо дрожали, подергивались на расстоянии в несколько волосков от его лица, все не решаясь прикоснуться.

Анна выругалась про себя — раньше для такого ей не приходилось долго собираться с духом. Кончики пальцев уже ощущали горячее прикосновение к Лексовой щеке, однако медлили с преодолением оставшегося расстояния.

На два волоска ближе; один...

Ладонь Анны бессильно упала.

— Я подумаю, — неверным голосом выговорила женщина, отворачиваясь. — Оставь меня, прошу. Подумаю.

К чести Лекса, он не стал больше ничего говорить, как не стал и требовать объяснений ее странному поведению — сам он был не лучше. Молча поднялся, оделся и вышел, аккуратно притворив дверь.

* * *

Ребенок поселился в моем доме как-то незаметно. Его привезли поздней ночью, но об этом я узнал только спустя неделю, когда крепко заполночь услышал плач где-то вдалеке. На звук пришлось идти долго, в конце же моему взору предстала дивная картина: надрывающийся плачем ребенок в крохотной люльке и спокойно, уютно даже дремлющая нянька рядом в кресле.

Картина настолько ошеломила меня, что я и не подумал поставить на место старуху. Осторожно подкрался к люльке, заглянул внутрь, ожидая увидеть... ну, какого-нибудь демона, наверное, но никак не обычного ребенка! В моем доме — ребенок!

Спустя несколько секунд ступора настигло озарение: видимо, прибыла с сопровождением долгожданная воспитанница, кою я обязался вырастить достойной продолжательницей рода Вистич. Фамилию эту носил мой побратим, погибший недавно на Далеких Землях.

Малышка все еще разрывалась плачем, и я, не зная, что делать, пихнул няньку.

— Ребенок плачет, — доходчиво пояснил я в ответ на сонный нянькин взгляд. Та быстро встряхнулась, подскочила и занялась теми загадочными ритуалами ухода за ребенком, за которые ей и платят. Младенец моего существования и не заметил, как я не замечал его.

Нет, я понимаю, что хорошо направил управляющего на самостоятельное решение текущих проблем, но не до такой же степени! Старику пришлось сделать выговор, а себе — пометку на будущее. Проведывать это создание, хоть иногда, пока оно не дорастет до вменяемого возраста.

Вот так мы и жили около года. Малышка уже подавала признаки разума, активно бегала в пределах одной комнаты и шустро, но неразборчиво лопотала. Няньки и гувернантки девочку любили. И она их тоже. Такая вот взаимоотдача, да... Даже я удостаивался ее улыбки, целых три раза, по разу на каждый мой визит. Не знаю, чего от меня она ждала, но я ее вроде не разочаровал: разговаривал, дарил кучу подарков.

Но... Во время последнего визита ребенок взвизгнул (от радости, испуга или неожиданности — до сих пор не понимаю) и попросту повис у меня на шее.

Разом, как молнией прострелило, мою голову чуть не разорвало чудовищное осознание, потом — какая-то нервная щекотка, рвущаяся с поводка волна желания действовать, не сидеть на месте, а лучше всего — что-нибудь сломать. Но — крепче прижал к себе девчонку, трогательно улыбнувшись — еще лучше так.

Я понял, что до сих пор не поинтересовался ее именем. Держал на руках маленькое сокровище, обзывал плохими словами проклятую судьбу, наши разметавшиеся души и не мог отпустить этот концентрированный лучик собственного счастья.

— Как тебя зовут, радость моя?..

Все изменилось, вот так — в одну секунду.

Мы каждый день проводили вместе, за исключением времени для деловых поездок, и из них я возвращался с предвкушением, со знанием, что меня ждет малышка, что она бросится мне на шею и будет душить: в шутку, от радости.

А однажды, когда деловая поездка обернулась долгой разлукой из-за войны, меня встретил дома не юный сорванец со щербатой улыбкой, но робкая девушка. Взрослая, красивая до дрожи, и такая знакомая, что я ощутил, как маленькие ручки схлестываются на моей шее в крепком объятии.

Молоденькая девушка стояла, потупив взор. И напротив — я, поседевший, израненный вояка, слишком старый, больной, чтобы быть рядом с ней. Я так четко ощутил собственную ущербность, негодность. Свой возраст и все шрамы, от детских до совсем-совсем недавних, боевых, кажется, еще пахнущих порохом. Не того я желаю своей девочке.

Но не успел сделать и шага, сказать что-то, набрать воздуха в легкие, как очаровательная незнакомка лукаво стрельнула глазками и метнулась ко мне, прижалась тесно, обхватив за пояс.

— Ты вернулся!..

У нас было мало времени, чтобы любить друг друга, по-настоящему, полноценно. Всего лишь двадцать лет, из которых десять приходится на войну, и семь — на ее детство и год — на мою болезнь. Моя малышка всегда знала, что рядом буду — только я, и только меня подпускала близко.

А я помимо ее тепла четко ощущал приближение своей смерти.

И все равно, боролся с болезнью, как мог, чтобы дольше быть рядом с ней, чтобы не оставлять одну на долгие годы. Она сильна духом, но глаза выражали бессильную, отчаянную тоску. И последнее, что увидел, почувствовал — ее руку, ладонь, прижатую к моей щеке.

И очнулся.

Сет встряхнулся и заставил себя слушать, внимательно. То, о чем сейчас толкует сосед-виконт, гораздо насущнее каких-то невнятных дежавю.

— Мальчишка, — неприязненно проворчал старик. Человек в сером плаще, застывший за его спиной, совсем тихо кашлянул, и забияка одумался. — Так вот, о чем я. Нам с вами, граф, следует договор найти, чтобы всех устраивал. Таково благопожелание нашего королевского величества, и я не могу ему прекословить. А значит, нужно нам с вами, граф, хорошенько подумать, на чем мы с вами можем договориться.

— У меня к вам никаких претензий нет, — пожал плечами Сет, чувствуя, как тоскливо затянуло под ложечкой.

— Еще бы, — криво ухмыльнулся неприятель. — А вот у меня претензия имеется на пару-тройку деревень...

— И, надо полагать, на лесопилки, которые расположены в них.

— И на лесопилки тоже. И на участок леса. Твой дед, Лоренс, обманом их у нашей семьи увел.

— Все было совершено согласно брачному договору, — занудным голосом в тысячный раз повторил граф, вот только его никто не послушал.

— Так почему бы, — мягко вклинился сторонний наблюдатель, — брачным договором эту проблему не решить?

Секунды недоумения разразились криком:

— Мою дочь?! За этого негодяя?!

— А есть другие варианты? — безнадежно уточнил Сет после минутного раздумья, наполненного ревом оскорбленного виконта. Увидев однозначный ответ королевского посланника, хлопнул себя по коленкам и выбрался из кресла. — Что ж, тогда у нас нет выхода. Я думаю, в течение полугода...

— Недели, — возразил серый плащ с поощрительной улыбкой.

— Недели?!

— Но договор... — нахмурился старик

— Уже готов. Наши специалисты учли все факторы данного конфликта и подготовили максимально компромиссный договор. Вы с ним сможете ознакомиться на церемонии.

— Я понял — севшим голосом откликнулся Сет. — Все пройдет здесь?

— Да, через неделю будьте добры явиться.

— До свидания. Доброго вечера, виконт.

— Всего наилучшего, граф.

— Чтоб тебе подавиться, Лоренс!

Сет был в ярости, и, не имея сил ее в себе держать, рявкнул на Эдмонда, ждавшего за дверями:

— Выводи коней!

Уже далеко за границей замка, путь к которой не запомнился Сету совершенно, граф немного успокоился и начал обращать внимание на окружающее.

— Снег пошел... Где остальные?

— Я сказал им отстать ненадолго, — ответил Эдмонд. — Что хотел от тебя старик?

Сет едва сдержал рвущиеся с языка ругательства.

— Была бы воля старика, нас бы ожидала война. Но вмешался король...

— Ты виделся с королем?!

— Нет, всего лишь с его посланником, но воля его величества была выражена предельно четко. Он не хочет, чтобы в сердце страны его вассалы затеяли междоусобицу, и предложил... хм, приказал нам... помириться.

Эдмонд нахмурился, не понимая, в чем суть.

— Нам предложено объединить земли. Ну, как объединить — поскольку у старика только сопливая дочь и нет наследников...

— Брачный договор?

— И свадьба через неделю, — хмуро подтвердил Сет. — После смерти виконта его владения перейдут в пассивную собственность дочери. Когда у нее... у нас с ней родится мальчик, он станет наследником объединенных земель. И никаких споров.

— Ты имеешь право отказаться?

— Ты в своем уме, Эдмонд? Кто отказывает королю?

— Может быть, есть способ...

— Угомонись, друг. Нас поставили перед фактом. Нам приказал король — и ослушаться его равнозначно признанию в измене. Так что свадьба будет, хочу я того или нет.

Сзади послышался шум приближающейся кавалькады, Эдмонд кинул взгляд за спину, ожидая увидеть свой отряд, однако друзей догоняла не охрана, а пятеро всадников, ощерившихся мечами. Первый выхватил притороченный к седлу самострел и пальнул наугад в сторону Сета, к счастью, промазал — и стал налаживать новую стрелу.

— Н-но! — Эдмонд понукнул своего коня и хлестнул по крупу сетова. Друг пригнулся — над его головой снова просвистело.

— Налево, — Сет махнул рукой другу, — разделимся!

Эдмонд послушно отделился, проскакал около минуты в другую сторону и понял, что за ним никто не сорвался — все всадники предпочли видеть добычей графа. Ругнувшись, мужчина развернулся.

Тем временем, Сета уже успели подстрелить. Вместе с его левой ногой синхронно дергалась в седле стрела, застрявшая в бедре. Снег летел из-под копыт разгоряченных коней, дыхание вырывалось с хрипами и мутным туманом.

Своеобразная погоня: впереди Сет, за ним преследователи, за ними Эдмонд — продолжалась около десяти минут, пока стрелок не перестал мазать: очередная стрела попала графу в бок. Сет начал валиться, Эдмонд обнажил меч, готовясь защищать упавшего, однако кавалькада внезапно плавно ушла вправо, обогнула раненого и скрылась в перелеске.

* * *

"Из этого безумия априори не могло выйти ничего хорошего. Я держусь из последних сил, мои запасы на исходе, а связи так и нет. Боюсь, эта западня мне не по зубам.

Хотя... сегодня буря ненадолго стихла, и на клочке неба сквозь марево туч я увидела золото просвета далекого холодного солнца. Это прекрасно и в то же время пугает. Не могу больше здесь оставаться одна".

Я подула на заиндевевшие пальцы и попыталась зажать самописец костяшками, но тот выскользнул и потерялся в теплоизоляции. Стены палатки вокруг меня в кои-то веки колыхались от ветра ровно, а не истерически, в такт буре. С тяжким усилием перевела мысли с отчаяния и жалости к себе на тему злободневных забот.

— Успокойся, все будет в порядке. Гумпомощь уже в пути и спасение не за горами. Как думаешь, Бродяга, когда они поняли, что связь со мной в принципе потеряна? Вот я больше чем уверена, что эта задавака Лиз специально не просматривает данные о моей локации, чтобы лишний раз обо мне руководству не напоминать... Ведь были же подозрения, что она меня подсиживает — надо было копнуть на нее чего-нибудь. Слу-ушай, а может, я о ней просто плохо думаю? У нас же, черт возьми, общество презумпции невиновности... Да и какое ей сейчас дело до того, что я тут о ней думаю!..

"У меня начинается психоз — я выдумала себе собеседника и вместе с ним обсуждаю моральные проблемы нашего общества. Мораль вдалеке от цивилизации смотрится глупо.

Это как-то по-дурацки, но у меня кончаются чернила. Кажется, что я использую эти свои несчастные записульки как единственный канал связи с людьми, так я ощущаю, что не одна осталась на планете. И этот канал вскоре оборвется, и я действительно останусь совсем, совсем одна.

Сегодня у меня на ужин шоколадный батончик. Королевская трапеза, черт подери! И как резко здесь меняются приоритеты. Буря стихает все чаще, мне кажется..."

Нет, не кажется. Погода и в самом деле стала милостива ко мне: в кои-то веки проглянуло солнышко, хоть и сквозь тучи, но оно наполнило сердце горько-сладкой тоской. Мне тотчас стало стыдно за свои эмоции, как будто я возвышенно страдаю на публику. Но потом стало как-то плевать на все, и лицо омывали редкие холодные лучики далекого светила.

"Последняя запись и последняя ракета. Если меня не увидят сегодня, я погибну здесь. Ну, так пусть хотя бы кому-нибудь останется мое имя:...".

Сочинение последнего, сочащегося горьким пафосом, послания прервал далекий свист. Я насторожилась. Спустя минуту напряженного ожидания послышался далекие-далекие звуки, от которых уже отвыкли уши. Но шум мотора ни с чем не спутаю.

Силой воли я приглушила ликование: меня нашли, ракета даром не пропала! — и заставила себя думать критически. Сначала все проверить, а потом — радоваться. Иначе разочарование меня убьет.

Вооружившись прожектором, я в прямом смысле вставилась во внешний костюм, вот так, в привычном лыжном, который стал своеобразной второй кожей. Не помню уже, когда в последний раз его снимала.

Ночь была тихая и мрачная, морозный воздух дрожал в свете фонаря. Я изо всех сил напрягала слух в надежде снова уловить посторонние звуки, но все было как всегда. И звук мотора растаял в снежной взвеси. Острый тугой ком собрался в горле — но я не собиралась плакать, наоборот, криво усмехнулась: до чего же убедительны выверты собственного мозга! Но для очистки совести все-таки решила пройтись вокруг.

Походы давались с каждым разом все тяжелее. Я внимательно оглядывала снежные насыпи и смогла различить на белом полотне темно-серое пятно. С нервно колотящимся сердцем подбежав туда, увидела раскинувшегося человека, его лицо уже слегка припорошено снегом.

— Эй! — я протянула руку и коснулась холодной кожи...

Мои записи не остались в забвении. Их бережно собрали, как, собственно, и мою палатку, за неделю без еды и людей ставшую родным домом, цитаделью. И потом, позже, придя более-менее в себя, нашла силы дополнить дневник последними, действительно последними для той жизни словами:

"Когда меня нашли, я уже почти смерзлась с ним, и разлепить наши тела спасателям стоило немалого труда. Он погиб от холода, не дойдя до моего убежища всего-то метров ста, а я опоздала на считанные минуты. Хотя мне говорят, что я бы все равно его не спасла. Лгут — я бы смогла. Но не суждено".

Не суждено.

Анна думала третий день, и Лекс не появлялся на пороге, давая время. Казалось бы, решение лежит на поверхности, но душа к нему никак не тянется.

Ведьма раздраженно выдохнула — отчасти чтобы избежать таких проблем, она и избегала общения с людьми. Меньше горя, противоречивых дум и сложных решений.

От таких мудреных мыслей подвернулись пальцы: малый котелок рухнул на пол с гулким звуком, едва не заглушив другой, далекий. Анна почувствовала, как что-то сгущается внутри грудной клетки, стискивает горло и сердце в осознании предчувствия беды.

Свист повторился. Ведьма моргнула от неожиданности и, опять забыв одеться, опрометью выбежала наружу. Ее морозила, хлестала по спине и неизбежно нагоняла мысль: опоздала!

Анна не видела ничего, ей казалось, она летит в каком-то мареве, в то время как наяву вокруг нее металась буря. Ветер бил наотмашь снежными ладонями, перекидывал из одной в другую, заставляя вслепую метаться. Очередным зовом маяка разрезал бурю отчаянный свист. Ведьма мотнула головой, словно удила закусила, и вырвалась на еще один шажок вперед. Потом еще один, и еще, а затем стала видна и цель: темный сугроб посреди белого мира.

Женщина пробиралась к нему бесконечно долго, и теперь мысль об опоздании уже двигалась впереди, сдерживая, замедляя движение, но надежда — безумная, бессмысленная — теперь толкала в спину.

Откуда-то из бури на Анну за два шага до цели свалилась куча тряпья и железа, больно стукнув по макушке и значительно придавив своей массой.

— Помогите! — заорали ведьме прямо в ухо, а потом в него и двинули, судя по всему, кулаком. Видимо, чтобы призыв о помощи точно дошел до адресата.

— А ну встань! — вышла из себя ведьма. — Встань с меня и отойди! Ну! Ай, да скорее же, придурок...

Тяжелая возня. Спустя несколько секунд Анна смогла вскочить и первым делом — кинулась к тому, к кому ее гнала слепая надежда.

Знакомое лицо, только бледное, холодное, усеянное снежинками... Нет, он ведь?..

Анна приложила пальцы к сонной артерии и убедилась — он жив! Успела!

* * *

Паутина мягко окутывает, путает мысли, сбивает с толку, но от нее же идет и безумно, удивительное уютно тепло. Шелковая нить касается тонкой как пергамент кожи, ласково гладит и аккуратно пробирается под ее покров. А когда тело становится уже невозможно тяжелым, начинает наслаиваться поверх.

И нет бы мне встряхнуться, разорвать плетение или хоть насторожиться происходящему! Я лежал и впитывал каждой клеточкой заботу, ласку и тепло, которое не для тела, которое помогает даже самой черной ночью увидеть свет, хоть бы и краем глаза.

Шорох тяжелой юбки, тихое поскрипывание ставен — все вдалеке, как будто нереально. И течет шепот, затаенный, пылкий и робкий, до краев налитый самоотвержением. И я в него вливаюсь и верю, покорным псом подставляю шею под ласковую обережную ладонь. Прикосновение столь желанно, что я выгибаюсь, тянусь, но ладонь ускользает, она тает, изрезанная тонкой и прочной паутиной.

Я чувствую себя обманутым.

И от обиды — просыпаюсь.

В сетову реальность голоса ворвались резко, нахрапом. От громкого скандала заложило уши, хоть голова и так была изрядно ватная. Сути распри граф уловить не успел — хлопнула дверь и его тут же рассекретили:

— Доброе утро, — совсем недружелюбно буркнула сельская колдунья. Та самая, Анна.

— Где я? — Сет едва двинул головой в знак вежливости .

— В доме. Моем.

— А как...

— Вам лучше знать, ваше благородие. Вы со своим другом мне как снег на голову свалились. Словно других бед мало, — раздосадовано цыкнула она . — Впрочем, дело не мое, как вы здесь оказались, главное, чтобы поскорее убрались. Вы мне жить мешаете.

— Где Эдмонд? — хамство Сет пропустил мимо ушей, довольно его в последнее время наслушался.

— Соседствует. Голову поверните.

Сет с трудом последовал совету — шея дьявольски заныла в ответ — и встретился взглядом с другом. На лице того красовалась кривоватая усмешка.

— Доброе утро, Сет. Как чувствуешь себя?

— Сносно, но...

— Завтра уже сможет ходить, — непререкаемым тоном заявила Анна.

— Насколько далеко? — сыронизировал граф.

— Достаточно. чтобы дойти до лошади и взгромоздиться на нее.

— Боюсь, в пути здоровье меня подведет.

— Не надейтесь, граф, — парировала ведьма. — Вы крепче, чем кажетесь.

Смех у Сета вырвался болезненно, тут же остро дернуло в ноге, заставив мужчину терпеливо сцепить зубы.

— Вы умеете быть убедительной, знаете? Я сейчас на целый миг поверил, что здоров...

— Умею, когда хочу, да. А еще я достаточно хорошо умею лечить людей, поэтому не сомневайтесь, завтра вы будете уже в состоянии отправиться в путь. Ваше благородие.

С этими словами Анна издевательски поклонилась и вышла в горницу, мимоходом кивнув Эдмонду. Тот, вздохнув, отправился за ней вслед.

— Куда это вы? — удивился граф.

— Я скоро, — отмахнулся друг, а ведьма — та вообще проигнорировала. Сету оставалось топить недовольство в надежде, что хоть Эдмонд поделится информацией.

Ждать, впрочем, пришлось совсем недолго: Сет успел восстановить воспоминания и накидать вопросов, как Эдмонд вернулся. Уже без Анны.

— Где ведьму потерял?

— Она по делам, сказала. Вернется к ночи. Наверное, к любовнику пошла, мириться.

— К любовнику? То есть... а, это он тут бушевал, когда я только проснулся?

— Ну да. Недоволен был, что его невеста у себя в доме чужих мужиков привечает.

— А она что? — заинтересовался Сет.

— А что она, — как-то равнодушно пожал плечами друг. — Баба же... Сама накричала на него, истерику закатила, мол, она самостоятельная женщина, право имеет и все такое... Он послушал немного и ушел. Дверью вот хлопнул. А эта — вроде тихая была, а как с цепи сорвалась.

Сет кивал, а у самого мысли одна за другой: мириться пошла, вернуться только ночью обещала, а ведь самостоятельная и вправду баба, решительная, хотя ведь говорила, за день на ноги поставит, а сама...

— А как же она меня лечить-то тогда собирается? — подумал вслух мужчина, и тут же получил ответ:

— Да она уже все сделала, Сет, всю ночь глаз не смыкала. Ты был очень плох, я уже был в отчаянии и прикидывал, как дальше поступать, ну, после того как ты... Звал на помощь, но долго никто не приходил, а потом наткнулся на нее. Эта ведьма как по следу шла, а ведь на улице тогда ночь стояла, метель. В общем, как тебя в дом перетащили, она ни на что уж внимания не обращала, до рассвета что-то колдовала, шептала, мазала тебя чем-то. Да так устала, что прямо рядом с тобой и рухнула. Мне-то самому пришлось обустраиваться. А с утра смотрю — ты уже и цвета нормального, и рана почти зажила. Так что не врет ведьма — на ноги поставит.

Да уж, не врет. Сет смутно припоминал и ее настойчивый, страстный шепот, мягкие ладони на коже, шорохи и запахи лекарств. Выходит, не врет и молва, подлинна та давнишняя проверка: ведает она то, что другим недоступно. Ведьма... Или просто хорошая лекарка? Тонкий знаток душ? Это ведь тоже не каждому подвластно...

И все же есть в ней нечто, незримое, невидимое и уловимое с трудом. Как давно похороненное воспоминание, прорезавшееся вместе со знакомым запахом. И невозможно вспомнить, в то же время, бессмысленно того желаешь.

— Сет, она тебе обед тут оставила, — неловко вклинился Эдмонд. С ним, кстати, тоже что-то неладное творится: то взгляд отведет, слова на половине обрывает, дергается все. Попало ему, что ли, от этой Анны?

До вечера Сет честно отсыпался, восстанавливая тело и силы. Сны обходили стороной утомленный рассудок, разве что отдельные лица всплывали: родителей, друзей, врагов. Только суженая не приснилась, а ведь на новом месте спал, и судьба его в этой области уже известна. Впрочем, с этой судьбой лучше бы повременить: появились у графа к недругу-виконту несколько вопросов. В частности, чьи это люди гнали его, Сета, до самой границы, да еще стреляли прицельно по нему, хоть и мазали безбожно? Не вынужденный ли брак тому причиной? Ведь какому отцу охота дочь за врага выдавать?

Словом, к приходу ведьмы граф достаточно восстановил силы и настроился полноценно побеседовать. Беда, что Анна на разговор была совершенно не нацелена.

— Что вам мешает отдыхать и набираться сил, граф? — как-то устало выдохнула ведьма, опустившись на табурет. И в целом она выглядела какой-то потерянной, одинокой. Просто женщиной, чье лето уже стало клониться к холодам. Седины, правда, в каштановых прядях пока не видно, но упругие морщины взрезали лоб, и пара — прилегла по краям от губ. И в выразительных карих глазах уже не прятались колючки, усталость и растерянность — вот что ею владело сейчас.

— Я уже выспался, Анна, — серьезно ответил граф. Женщина вздрогнула, словно ее укололо ее же собственное имя.

— Я вам дам отвар...

— Сначала я хотел бы вас поблагодарить. Вы мне спасли жизнь, а я до сих пор вам и "спасибо" не сказал.

— Ведьм не благодарят, ваше благородие, — едко ответила Анна после короткой паузы. — Им платят.

— Что ж, если вы со всеми, кто к вам обращается, возитесь, как со мной, то пора бы вам требовать к оплате благодарность.

— Я за день ни разу вам повязку не сменила, если помните.

— Зато ночью, полагаю, за четверых выложились, — возразил Сет. — Мне Эдмонд рассказал, о том, как вы нас нашли. И за это вам тоже сердечное спасибо.

— Значит, не проняло, — совсем непонятно прокомментировала ведьма.

— Что вы имеете в виду?

— Не ваше дело. Значит так, граф. Я свое дело уже почти сделала. Утром сочтемся. А пока — вы выпьете кое-что и дадите мне спокойно завершить лечение, — Анна отошла к шкафчикам со своими снадобьями-зельями и вернулась с какой-то спрессованной травой в одной руке, стаканом воды — в другой.

Сету пришлось последовать совету, уж такой у ведьмы был проникновенный взгляд. А поговорить и утром можно.

* * *

После порции сонника граф осоловело повел глазами и уже сидя отключился, рухнул затылком на подушку. Анна с трудом заставила себя прикоснуться к нему, чтобы уложить поудобнее, и все равно снова вздрогнула, хотя череда воспоминаний утихла после того, самого первого касания.

— И ты спи, — ворчливо посоветовала она второму копошащемуся не печке гостю. — Или хочешь, чтобы я и тебе помогла?

Эдмонд недоверчиво хмыкнул, но перечить не посмел и возиться перестал — затих.

Ведьма почти беззвучно шелестела юбками, занимаясь своими делами, и вроде все шло своим чередом, но Эдмонд чутко уловил момент начала колдовства. Его разум словно бы повело и мягко опустило на перину сна, взамен реальности отразив сумрачные видения.

Вначале гулко ухнула сова, мягко скользнул снег с потревоженной птицей ветки — слился с метровыми сугробами. Наплывшая сытым туманом тишина укрывала не хуже пухового одеяла, и дышать под ее весом становилось тяжелее. И за тишиной не стало слышно размеренного шепота, блеска амулетов, четко выверенных взмахов изящных кистей. Весь мир свернулся в точку, которая крутилась перед взглядом и таяла, пряталась в тени, стоило лишь присмотреться.

Хрупкое таинство вдребезги разбил многоголосый волчий вой, оскорблено крикнула сова — широкие крылья хлопнули, унося хозяйку прочь от этого странного дома. И Эдмонд с облегчением погрузился в уже нормальный сон.

Однако для Анны ночь еще не завершилась — предстояло самое главное. Когда задумываешься о том, от какой беды в силах оградить любимого человека, понимаешь, какое множество опасностей нас подстерегает ежедневно.

Можно споткнуться и расшибить голову об острый угол, поймать широкой грудью вражескую стрелу, поперхнуться вишневой косточкой. Можно заболеть, замерзнуть насмерть или сгореть в пожаре, упасть с лошади, наткнуться на стаю голодных диких зверей...

В голову приходит столько всего, что губы не успевают шептать: предупреди, огради, храни. И понимаешь, что почти все это, в девяти случаях из десяти, — напрасная трата сил. Что стрелок и так промахнется, голова минует острые углы, и с болезнью сильный мужчина справится.

И что за все эти предосторожности придется заплатить частью своей жизни.

Анна даже не задумалась, стоит ли делать то, за что она взялась — просто не смогла бы по-другому.

* * *

А наутро ведьмы в доме не оказалось.

Посвежевший Сет помыкался с другом полдня в опустевшей избе, потом они прихватили пирожков, заботливо выставленных на столе, и отправились в путь.

* * *

— Ты специально сейчас это говоришь? Специально мне больно делаешь?

— Да ты себя послушай, что говоришь! "Я не хочу", "я делаю", "мне плохо", все я, я и я — мне это осточертело все!

— "Мне осточертело", вы только послушайте! Мы заговорили о твоих чувствах!

— Да, потому что я тоже не железный! Думаешь, ты одна сейчас такая несчастная страдалица?

— Да пошел ты! Придурок!

— Истеричка! С тобой вообще нельзя нормально общаться.

Я выскочила на улицу в одном домашнем платье и тапочках на босу ногу. Октябрь еще позволял проявлять подобную дурость.

Разгоряченные ссорой щеки горели в остывшем воздухе двумя чадящими факелами — к глазам бежала дорожка из соленых потеков туши. Короткие пушистые волосы, такое ощущение, дыбом стояли, особенно челка.

Плевать на людей, чихать я хотела на косые взгляды — меня отчаянно колотило, я хотела только знать, действительно, хотелось узнать, почему такое счастливое, солнечное прошлое: первые свидания, признания в любви, шуточные поединки, плавно переходящие в неистовые поцелуи — почему это все отошло на задний план, выпятив наши с ним недостатки? Почему забылось то первое прикосновение, которым мы узнали друг друга, сцепились намертво ладонями и поклялись не расставаться ни на миг?

Он видел меня всю — во всех моих и своих жизнях, — он знал меня, вспомнил, носил на руках и говорил — вот он, шанс разбить порочный круг! Этот чертов замкнутый круг, в котором все кончается смертью. Ведь мы оба молоды, обеспечены, нас не разделяет статус, континенты или непредвиденные узы. Ну, вот сейчас-то, сейчас, когда нет помех нашей любви, мы и заживем!

Оказалось, помехи были в нас самих — мы категорически не желали находить компромиссы и слушать друг друга. Великое, сильное, пронесенное через сотни и тысячи жизней чувство победили мелкие будничные склоки.

И сейчас я впервые бросила поле боя и бежала, бежала от него и таких незначительных, но важных проблем. Думала, вертела в голове так и эдак свои и его слова и с ужасом осознавала, что думаю о нем, как о прошлых своих парнях — неужели он такой же? Где это волшебство, полет и сказка? И за всем этим не расслышала тихих шагов за спиной...

Нить моей жизни обрывалась долго и мучительно, в какой-то убогой квартирке заброшенной пятиэтажки окраинного района, от рук дорвавшихся до насилия ублюдков.

Словно в назидание тому, как я поступила с дарованной мне любовью.

И глядя в потолок равнодушными, стекленеющими глазами, я четко осознала: небеса не дают второго шанса.

Анна маялась уже пятый день. Из рук сыпалось все, что в них ни бралось: травы, мука, тарелки, табурет и тот вырвался и свободолюбиво убился об пол. Просто пять дней назад она взяла в руки собственную судьбу и ими же раскрошила прах единственного чувства, ради которого стоило жить.

И ни капельки не утешало, что теперь, с ее амулетом, граф будет жить долго и счастливо. Ага, вместе с дочкой какого-то там врага. Дура набитая, что еще сказать. Пожертвовала любовью ради... ради чего?

Эдмонд обмолвился, что этого брака хотел король.

А не шел бы он лесом, этот самый король? Он не бог, чтобы решать судьбы людей за них самих.

Так нужно для мира в графстве?

Мира можно достигнуть и другими путями — Анна сама могла показать парочку, придуманных за пять дней бессильного самоедства.

И самое обидное — граф даже ничего не понял. Он не был в сознании, когда ведьма к нему прикоснулась, потому для него и осталась тайной их глубокая, таинственная связь.

Хотя что-то он, определенно, чувствовал, но не решался об этом поговорить из-за того, как себя вела с ним сама Анна.

А теперь... одна часть женщины рвалась вдогонку за любимым человеком: нагнать, объяснить все, вернуть! — а вторая философски добивала: что сделано, то сделано, и теперь дорога только на погост.

Самое страшное, Анна подозревала, что этим все и закончится, для него ли, для нее, но... "Небо не дает второго шанса" — с этими словами ведьма проснулась на рассвете и долго их катала на языке, ощущая послевкусие горькой обреченности. И все-таки заставила себя решительно встать.

Свои ошибки надо исправлять.

Анна знала, куда идти — ей об этом, тоже невзначай, но с определенным намеком, проговорился Эдмонд. А вот сам путь был не из легких.

Зима потихоньку шла на убыль, даже кое-где слышался тот самый весенний запах, с которым приходит надежда. Но три дня по рыхлому, раскисшему снегу — это все-таки испытание даже для привычной к походам ведьмы.

Зубцы далеких, но таких вожделенных замковых стен выплыли из рассветного марева четвертого дня.

И с треском обрушили Анну, прихлопнув сверху толстой льдиной. Зимняя тропа через лес проходила прямо по замерзшей речке, и ведьма это знала, но решила рискнуть.

Ледяная вода радостно сочилась сквозь одежду, утяжеляя ее вдесятеро, легкие сжались, скукожились охваченные огнем от недостатка воздуха, и уже не было сил стучать по льду, но ведьма в ужасе лупила и лупила по непроглядной твердой глади, пока ноги не свело судорогой — тело медленно повлекло ко дну.

Анна протянула наверх руку, словно пытаясь дотянуться до воздуха, но когда на ней сомкнулись твердые пальцы, ведьма уже этого не почувствовала.

* * *

Я никогда не имел своего дома. С самого рождения и до смерти меня влекло вместе с ветром туда, где все было незнакомо мне, а я был незнаком окружающим.

Я видел величайшие войны — поражения и победы. Знакомился с полководцами и простыми солдатами, воевал за деньги и идею, предавал и бывал предан...

Я был знаком с красивейшими женщинами, бросал их и покорял, женился и расставался. Мне пророчили славу поэта, архитектора, наемника жреца, короля и бродяги. Даже как-то назвали богом, но из уст восхищенной девушки это было больше похоже на лесть, чем на предсказание.

Мне посвящали баллады и проклинали за трусость. Гнали взашей и привечали как желаннейшего гостя.

В моей жизни было все. Кроме одного.

Я не знал, чего мне не хватает, потому и не останавливался — искал, пробовал на вкус, раздраженно понимал: "Не то!". И шел дальше.

А когда лежал и физически чувствовал каплями утекающую жизнь, самое обидное находил в том, что найти-то так и не удалось! Даже не то что найти — узнать, что я искал. Хотя надеялся до последнего вздоха, что вот сейчас пойму... еще минутку... ну вот, еще чуть-чуть...

Сет предпочитал не принимать участия в подготовке к предстоящему шабашу. Народу и так согнали много — достало вести, что сам король изволит посетить празднование в качестве визита вежливости.

Все происходящее костью в горле вставало, было четкое ощущение, что Сет поступает в корне неправильно, причем, момент выбора пути уже прошел, и теперь он на своей шкуре узнает лишь последствия, а исправить уже ничего нельзя.

От подобных чувств мужчина привык отмахиваться, считая сие слабостью, достойной лишь женщин, но этот мандраж был на диво настойчив. Поэтому Сет потихоньку шепнул Эдмонду, что отправляется на конную прогулку, и через десять минут пулей выскочил за ворота.

Он носился как очумелый, метался из стороны в сторону, заставляя бедного жеребца выполнять опасные кульбиты, но и это было лишь сотой долей того, что творилось у Сета в душе.

Треск льда вдалеке мужчина посчитал знаком — рванулся к нему так, словно его в спину бесы толкали. Из-под копыт разлетался снег пополам с грязью, ветер яростно хлестал по лицу, словно Сет опять делал что-то не так, и это не нравилось всей природе. Вокруг словно бы потемнело, как перед грозой или сильным снегопадом.

Лед на реке треснул и разошелся всего на несколько пальцев, тем не менее, Сет без раздумий спрыгнул с облегченно фыркнувшего коня и сунул руку по локоть в образовавшуюся трещину.

И почти сразу наткнулся на безжизненно-холодные пальцы, через которые какой-то сумасшедший ученый пропустил огромный разряд тока. С этим пришло осознание: все-таки опоздал. На много сотен жизней опоздал, всегда, каждый раз — он опаздывал.

Вытащить Анну оказалось трудно, но все-таки осуществимо. Хотя ведьме это не помогло.

Ее счастливый случай маленьким, незаметным амулетом висел на шее посеревшего от горя Сета, или же был безнадежно упущен в те длинные морозные, волшебные ночи.

Ведь второго шанса небеса не дают.

* * *

Зато можно снова попробовать уцепиться за первый.