Клинок и виела (общий файл)

Вопли бунтовщиков приближались, из игровой комнаты раздался треск выламываемых дверей. Лукреция сняла с шеи Франчески тонкую цепочку, на которой висел инкрустированный мелкими бриллиантами золотой диск — символ кристианства, данный при таинстве посвящения. Такой же символ, только медный, на обычной веревочке, прятался и под одеждой Аниты. Поменяв диски местами, графиня подхватила на руки сонную племянницу. Игровая комната наполнилась шумом и криками. Теперь уже двери опочивальни задрожали под напором мятежников. Пора. Лукреция прошла в угол, к гардеробной. Нажала на спрятанный под гобеленом выступ, и тяжелый шкаф отъехал в сторону, открывая черный зев потайного хода. Фрейлина протянула руку в темноту, сняла со стены факел, нашла тут же между камнями огниво. Подожгла промасленную паклю, поднесла ее к гобелену на стене. Пламя весело побежало по шелковой вышивке, мгновенно перекинулось на деревянные стулья, поползло по ворсистому ковру в сторону детской кроватки. Усмехнувшись, графиня бросила последний взгляд на спящую Аниту. Конечно, Моро — великий стратег, могущественный маг и хитроумный политик — не станет долго пребывать в заблуждении. Когда уляжется бунт, утихнет первая эйфория от успеха, герцог поймет, что эта девочка — вовсе не наследница престола. Но тогда она уже будет далеко. Подземный ход, прорытый под Лустой, заканчивался за стенами города. Пускай Лукреция Борджа не обладала таким огромным даром, как у Мэрула, но она твердо верила: ее сил хватит, чтобы отвести глаза плебеям. Чем человек проще и глупее — тем он легче поддается магическому воздействию. Главное — добраться до Руажа...

Графиня снова нажала на выступ — и шкаф встал на свое место, надежно скрыв ее от глаз бунтовщиков, отрезая от прежней жизни. Держа в одной руке факел, другой — прижимая к себе спящую принцессу, Лукреция призрачной тенью заскользила по темному туннелю.

Глава первая

в которой читатель знакомится с альтонийским трио и обитательницами монастыря Сан-Севиер.

Июль 1657 года от рождения Кристы, Луста, столица Альтонии

В знойный летний день, когда солнце стояло в зените, а все миряне мечтали только о том, чтобы окунуться в Рейб, на центральной площади Лусты, у пятиярусного фонтана собралось немало народа. Несмотря на жару, люди всё прибывали, а в их гомоне уже трудно было различить музыку, которая притягивала толпу, как магнит, и завораживала, будто песнь сирен.

Бродячие артисты уже давно перестали быть для столицы диковинкой, а скупость лустиан успела войти в поговорку, поэтому барды все чаще обходили Лусту стороной. Но сегодня поговорки врали, а горожане были щедры, как никогда. Ещё бы! Ведь не так часто можно послушать игру на модной эстрадирской гитаре, звучащей в десятки раз лучше любой альтонийской лютни. А когда ей подыгрывает виелист, превзошедший всех известных в Альтонии мастеров и дающий концерты для самого ди Моро — мимо не сможет пройти никто:

Страна военной славы ждёт,

Что слаще меда — год от года,

С победой армия придет,

Опять вернувшись из похода,

Готовится роскошный пир,

Дворца не описать богатство,

Хвала бойцам — добывшим мир,

Пусть будет славно ваше братство.

И вот, как воплощенье сна,

Величественно, но без гнева,

Выходит в тронный зал она,

Страны великой королева.

И молвит: "Кто же тот герой,

Что не представлен мне ни разу?

Пусть выйдет он передо мной,

Его народ узнает сразу!

Дошли вот до меня, на днях,

Хвалы, как он силен в сраженье,

Я слышала, что он в боях,

Не знал позора пораженья.

Он служит мне уже давно,

Он предан Родине и трону,

Я щедро награжу его,

Клянусь, ведь я ношу корону!"

Во время пения сквозь толпу нельзя было протиснуться, но, благодаря доминивитам и внушительному виду их пламенеющих шпаг, кардинал Уго Микеле Гислиере, уже негласно ставший на пост Патера, сумел оказаться в первых рядах. Об альтонийском трио доносили разные вещи: что они колдуны и зачаровывают людей, что они демоны во плоти, нашептывающие праведникам ложь и побуждающие ко греху. Но достоверно было известно лишь то, что музыканты обладают завидным талантом, а их песни заставляют слушателей либо плакать навзрыд, либо смеяться до колик. Не доверяя бумагам и желая воочию убедиться в правдивости доносов, кардинал решил самолично побывать на представлении.

Он к трону из толпы ступил,

Ласк королевских он достоин,

Пред ней колено преклонил,

"Я неизвестный этот воин!".

"Ты самым первым был в бою —

Проси себе любой награды,

За честь и преданность твою,

Воздать тебе мы будем рады.

Угрюмый воин лишь вздохнул,

С какой-то грустью и досадой,

Поднялся и рукой махнул:

"Большой награды мне не надо!

Музыка гитары звучала мягко, как журчание Рейба, иногда в нее вплеталась трель жаворонка, которую бесподобно имитировала флейта, но тут в идиллию ворвалась тоскливая виела. Тогда зашумел ветер, зарыдала на берегу молодая вдова, потерявшая в альтонийской войне мужа и сына.

Ребенком мне пришлось узнать,

И боли страх, и ужас бегства,

Когда решила ты призвать,

Меня под знамя королевства.

Ты посылала свой приказ:

"Громить!" Хоть жили не тужили,

Те страны, что не звали нас,

Края богатые, чужие...

С сердцами бесов и чертей,

Жестокими, слепыми, злыми,

Мы сиротили их детей,

Мы разоряли их святыни.

Как прежде я служу тебе,

Живым я не покину строя,

Но словно в смерти и беде —

Они встают передо мною.

Те — кто убит, наверно, зря,

Сыны погибшего народа,

Глядят безмолвно на меня,

И не найдут в пучине — брода.

А в их глазах немой вопрос,

Который ранит хуже плети:

Зачем ты нашу жизнь унёс?

И мне им нечего ответить...

Рука гитариста грубо ударила по струнам, воскрешая в памяти лустиан звуки мушкетных выстрелов. Замолчала флейта — там, где властвует смерть, не поют жаворонки, а лишь каркают вороны.

Их болью ты встречаешь пир,

Казна их смертью всё богаче!

В награду мне устрой турнир,

Я сам соперника назначу.

Зови же воинов своих,

Пусть знают даже слуги ада,

Что я сильнейший между них!

Другой награды мне не надо"

Уже на следующий день,

Весть разлетелась о турнире,

Какая ж собралась толпень,

Бойцов великих, равных в силе.

Гляди — на площадь вышел он,

Ей улыбнуться — не боится,

Взглянул на тех, кто приглашен,

С таким вот выскочкой сразиться.

И вдруг, как гром средь бела дня,

Он крикнул, вправо и налево:

"Пусть выйдет в бой против меня,

Наследник нашей королевы!"

"Как смел подумать о таком?

Ведь я могу и разозлиться!

Ты, верно, тронулся умом?

Нет, твой турнир не состоится.

Поди же прочь — никчемный шут,

Тебя я с миром отпускаю,

И всё, что ты устроил тут,

За подвиги твои прощаю".

"Ты отдала вчера приказ,

И я служу тебе покорно,

Известно каждому из нас,

Что воля королей — бесспорна!

Иль держит принца подлый страх?

Он слаб и нежен, словно дева?

Узнай же — как в чужих краях,

Детей хоронят королевы..."

Засвистели клинки виелы, заревели под смычком струны, как когда-то ревели лустиане, идущие на приступ, идущие на смерть.

А в небе ангел вдруг запел...

Метнулся воин резко к трону,

И меч занёс... Но не успел,

Удар обрушить на корону.

Охранник рослый, полный сил,

Что к принцу в свиту был устроен,

Копьём насквозь его пронзил,

И пал на землю мёртвый воин.

Он погребён без слов и слез,

Его могилу не отыщут,

В овраге, как бродячий пес,

Без гроба... Так хоронят нищих...

А войско, чуть забрезжил свет,

Сплотилось снова над державой,

Ушло — за золотом побед,

За подвигом, за вечной славой...

Певец прошептал последние строки и замолчал. Замолчала и его гитара. Лишь плач виелы еще несколько мгновений сливался с рыданиями вдов и тихим удивлением мужчин, выживших в тот бурный день. Но вскоре музыкант опустил смычок, приглушенное эхо пробежало по-над стенами домов и замерло в сердцах людей, притаилось, чтобы иногда, при первом зове, оживать и дарить грусть потерь и радость жизни.

Монеты в этот день звенели тоскливо, а люди не били в ладоши и не просили сыграть на "бис". Лустиане молча одаривали талант менестрелей своими подношениями и медленно растекались по улицам города, уже боясь слушать, но зная, что завтра, если трио не покинет столицу, они вернутся обратно, чтобы вновь насладиться игрой, голосом и воспоминаниями.

— Ваш талант неоспорим. — Милано был занят сбором монет, но без труда догадался, кому принадлежали эти слова. Доминивита в берете кардинала он заметил сразу, когда тот в компании гвардейцев ордена лишь зашел на площадь. Милано надеялся, что Гислиере покинет представление, когда поймет глупость доносов и тщетность попыток уличить музыкантов в ереси и сакризме, но его надежды не оправдались.

— Благодарю, — учтиво, но без лживого подобострастия поклонился Милано.

Гислиере еще раз внимательно присмотрелся к барду. Смуглый, черноволосый, широкоплечий, с солдатской выправкой. Глядя в его обветренное лицо с упрямо выступающими скулами и кривоватым, когда-то сломанным и неправильно сросшимся носом, можно было предположить, что этот человек — воин, прошедший через множество битв, но никак не бродячий менестрель. Да и взгляд его черных, как бездна, глаз, несмотря на всю опасность ситуации, был жестким и цепким. Гислиере сразу понял, что волю этого человека не сломить видом кардинальского берета и десятка доминивитов. По слухам, которые подтвердили тайные агенты, Милано Барди прибыл из Эстрадиры, куда его семья переехала задолго до альтонийских войн. Но в этом и была вся сложность, потому как узнать прошлое гитариста не удалось даже лучшим шпионам. Зато судьбы других участников труппы не были для Гислиере секретом.

Никколо Маццони, виелиста, кардинал знал в лицо, потому как лично был знаком с его отцом — преуспевающим торговцем, которому, несмотря на корни врита, позволили не носить на груди желтую метку. Младший Маццони был личностью куда более известной, чем его родитель. Еще юношей Никколо превзошел в игре на виеле всех мастеров Политанского герцогства, а именитые учителя даже отказывались давать ему уроки, боясь показать свою бездарность. Несмотря на ожидавшую его славу, в шестнадцать лет Маццони ушел в армию, но вместо доблести и чести на службе увидел лишь смерть и страдания. Хотя бойцом он слыл изрядным: именно Никколо захватил вражеское знамя при взятии Метца, а позже защитил альтонийское, когда враги осадили крепость.

Третьим музыкантом был Феличе Кастанья. Голубоглазый, рыжеволосый, веснушчатый, с курносым носом и тонкими бескровными губами, он даже в тридцать выглядел как юноша. Феличе рано овдовел и после смерти жены посвятил себя войне и музыке. По слухам, фехтовал в десятки раз лучше, чем играл на флейте, но после подписания договоров мира спрятал шпагу в ножны и стал бродячим артистом, предпочитая пылким сражениям разгульную жизнь.

— Я хотел бы встретиться с вами, — заговорил Гислиере, обращаясь к Милано. — Завтра на рассвете, в церкви святого Патрика.

— Святой отец...

— Ваше Высокопреосвященство, — поправил Уго.

— Прошу простить меня, Ваше Высокопреосвященство. Могу ли узнать, чем вызван подобный интерес?

— Приходите и получите ответы, — Гислиере бросил к ногам барда полновесную лиру, развернулся и, больше не сказав ни слова, бодро зашагал прочь.

— Благодарю, Ваше Высокопреосвященство, — поклонился Барди, взглядом провожая гвардейцев во главе с кардиналом.

— Сегодня нас ждет хорошая выпивка! — беззаботно обрадовался подарку судьбы Феличе и поднял монету с мостовой.

— А я думаю, нас ждет дорога, — возразил Милано. — Придется отправляться в Монбельяр раньше, чем собирались. Что скажешь, Никколо?

— Если не придешь на встречу, это вызовет подозрения.

— Лучше подозрения, чем костер. А к нашему возвращению кардинал забудет о нас и найдет себе новое развлечение.

— Правильно! — согласился Феличе. — А вечер можно посвятить женщинам, выпивке и чревоугодию.

— Клянусь красотой Лизы, ты неисправим, старина! — усмехнулся Никколо.

— Обед мы уже пропустили, но я знаю, где подают отличных цыплят по-эстрадирски. Там отужинаем и поделим прибыль. — Милано ссыпал заработанные деньги в кошель и повел товарищей на улицу Ркосолани.

Проходя мимо театра Марцелла, он с почтением поклонился зданию — высокой, похожей на собор, громаде с многоцветными витражами окон, крупными гипсовыми Титанами, удерживающими антаблементы фасада, нимфами и музами, стоявшими в полный рост у многочисленных балконов. Сперва это была зимняя резиденция короля, но позже, когда отстроили крепость на острове, властвующая династия перебралась под защиту более надежных стен. Хотя события шестнадцатилетней давности доказали, что приступом можно взять любую твердыню.

Милано не отрывал взгляд от театра, пока компания не пересекла мост через Рейб и не вошла в квартал вритов — Трастевере. Дальше он предпочитал смотреть на камни мостовой, не желая поднимать глаз, чтобы не видеть разруху, которой открывался Трастевере перед лустианами. Дома здесь стояли впритирку, все были серыми, обветшалыми, с мокрыми от влажности стенами и прогнившими балками.

Путешествуя по Альтонии, Милано только однажды встречал место более удручающее — город на воде Венц. Его узкие, безо всякой растительности, улочки, грязная из-за пороховых и литейных фабрик вода, к которой вплотную примыкали дома с отсыревшими, покосившимися стенами, превращали город в каменного, грязного монстра, вынырнувшего из зеленых болот. Венц был ужасом цивилизации, пороком фабрик и верфей, но опорой Альтонии, строящей флот и обеспечивающей страну артиллерийскими орудиями и порохом.

Трастевере начинался тем же ужасом, что и Венц, но, когда удалялся от воды и враждебных районов Лусты, довольно быстро изменялся.

Вскоре дома стали более опрятными, ухоженными, появлялись палисадники, пестрые ленты, украшающие фасады и дворики. Здесь люди, каждый день ожидая погромов, научились ценить сиюминутную радость. Именно этим Трастевере и привлекал Милано — жизнерадостностью и неунывающим весельем. Вскоре он вывел друзей на улицу Ркосолани, и тогда Трастевере предстал перед музыкантами во всей своей красе.

— Милано, почему из всех улиц Лусты для прогулки ты выбрал именно эту? — проходя мимо ремесленных и ткацких рядов, парикмахерских, ателье, аптек и целительских лавок, мимо менял и актеров, клоунов и циркачей, мимо шумных подвыпивших компаний и блудниц, вертя головой по сторонам и нескромно останавливая взгляд на полуголых прелестницах, спросил Никколо. Он закружился во всем этом цветастом карнавале, который, несмотря на желтогрудые и краснолобые метки, гонения, погромы и буллы церковников, никогда не прекращался на Ркосолани.