Паразиты

Майка пропахла потом от дальней поездки, джинсы изнутри приобрели неприятную засаленность, и я вздохнула с облегчением, заметив на перламутровом крючке ворсистый банный халат. Влезать в грязную одежду после воды, розовый запах которой уже дурманил, представлялось пыткой.

Первые же секунды в джакузи, рассчитанном, как минимум, на двоих, разнежили не только тело. Растечься бы волнами по атласной гладкости фаянса, и розовой пеной выползти через край. На стене среди квадратных зеркальных плиток выступала кнопка. От ее нажатия комната сменила яркое зарево электричества на разноцветные огни. Отдавшись эйфории, я расслабилась, откинула голову на край джакузи и... заорала. Хаотично шлепая по стене в поисках жуткой кнопки, я не могла ее найти, крошечный выступ словно исчез, оставив меня, запертую в ванной с сотнями горящих глаз. Десятки женских лиц уставились с потолка взглядами, полными боли. В бледном свете вода стала красной, покрытой белой пеной, как кровь из глубокой раны. Я разодрала горло криком, поскальзываясь на гладкой поверхности в попытках выбраться из зловещей чаши, когда в ванную влетел Марк. Он зажег яркий свет, и лица исчезли в белом полотне потолка.

— Успокойся, — мягко потребовал Марк, присев на край джакузи. — Это всего лишь рисунок.

Меня трясло и подбрасывало от конвульсий истерики. Но стоило Марку приобнять за плечи, как чувство защищенности вытеснило страх. Я уткнулась лицом в его колени и потихоньку успокоилась.

— Зачем вы изрисовали потолок такой мерзостью? — спросила я, все еще всхлипывая.

— Что мерзкого в лицах девушек? Ты просто не ожидала их увидеть. На самом деле они прекрасны!

— Нет! — настаивала я. От возмущенного взмаха руки на рубашке Марка появились мокрые пятна. — Они... они... мертвые! Бледные, как у трупов. Зачем рисовать на потолке мертвецов?

Отвечать Марк не стал, отстранился и строго посмотрел в глаза.

— Я ошибся в тебе. С такой реакцией на невинную роспись, что ты выкинешь при виде настоящей, грязной смерти?

Этого не избежать. Да, у парней есть правила, но, оказавшись здесь, я больше не свидетель. Я — сообщник. И рано или поздно увижу, как человек перестанет существовать от рук подельников.

— Марк, — остановила я, когда он собрался уходить. — Ты сказал, что эти лица прекрасны. Научи видеть их красоту.

Он раздумывал прежде чем вернуться на край джакузи. Снова над головой засветились глаза, но теперь я смотрела на них по-другому, внимая тихому низкому голосу.

— Запомни, Лина, истинное очарование женщины в ее беззащитности. Настоящая женщина может казаться волевой и независимой, но стоит всколыхнуть сердце, и она откроет истинную слабость, уязвимость. Как и жизнь, чья прелесть в быстротечности. А теперь представь ту нежную безвольность, что излучает девушка на границе смерти. Податливая и беспомощная, она есть олицетворение трогательной хрупкости, сравнимой лишь с хрусталем.

Я вгляделась в застывшие лица, умоляющие и обреченные. Художнику знакома смерть, иначе не передать красками трагизм, который сочился из каждого взгляда подобно березовому соку израненной коры. По кафельным стенам все еще стекали багряные капли, брызгами заброшенные к мозаике лиц моей паникой, и каждая из них казалась последней слезой жизни, скатившейся с нарисованных глаз. Марк все говорил и говорил, вспоминал Патрика Зюскинда, воспевшего ароматы живого через смерд смерти, благодарил Эдгара По за обличение величия мертвой женственности, и мне открывалась пульсирующая ужасом панорама предстоящего, настолько яркая, что слог имени дернулся из горла хрипом.

— Марк, — я сглотнула, чтобы вернуть голосу звук, — вы меня убьете?

Рука в закатанном по локоть рукаве рубашки потянулась к стене, разделив джакузи на две половины: одна — кровавая лужа с пузырями вместо пены, вторая — маленький бассейн с моим напрягшимся в ожидании телом. От нажатия кнопки зажегся свет, скрыв бледные лица.

— Нет, — спокойно ответил Марк с улыбкой, изучающе оглядев мою незащищенную шею. — Ты уже слишком беспомощна. Зачем лишать жизни того, кто находится в твоей власти? Нет, Лина, тебе уготована роль музы.

Еще не успело услышанное отложиться упорядоченной цепочкой мыслей, как я получила подарок. Губы Марка оказались холодными и влажными, с привкусом дорогих сигарет и коньяка. Легкостью крыльев мотылька поцелуй коснулся рта и растаял.

— Не засиживайся в горячей воде, — с улыбкой произнес Марк, — давление поднимется.

Вслед за тихим хлопком двери растворился страх. Я готова была умереть, но от руки этого порочного Дьявола, потому что он сумеет убить нежно.

Из-за двери спальни доносились обрывки фраз, я помедлила, прежде чем войти и, припав ухом к белому пластику, попыталась подслушать разговор. Но голоса звучали тихо, и хоровое пение грянуло силой "Lacrimosa" Моцарта, лишив возможности уловить хотя бы слово. Кроме того, хоть пластиковый пол и подогревался, стоять на нем босыми ногами было холодно.

Мое появление в комнате особого ажиотажа не вызвало — Марк продолжал говорить по телефону, нарезая круги между диваном и старинным секретером; Джон расстелился на огромной кровати с закрытыми глазами и качал ногой в такт музыке. Кровать в спальне, действительно, была одна, но на ней могла разместиться целая рота. Сначала я подумала, что меня попросту не заметили и села в кожаное кресло. Фривольная атмосфера настраивала на окончательный срыв плотины запретов, и я потянулась к открытой пачке сигарилл. Коричневые палочки с крошечными мундштуками должны были завершить картину перевоплощения. Сколько раз я представляла себя вальяжной дамой, изящно зажимающей дымящуюся сигарету пальцами, но всегда боялась попробовать. Теперь же, избавившись от страха перед отцовской яростью, я решила дать себе волю, хотя организм молил о сне, а не очередной встряске.

— Не тронь, — приказал Джон, стоило мне коснуться сигарилл. — Иди сюда.

Точь-в-точь, как отец. Он обращал внимание лишь на мои пороки или ошибки и сразу принимался командовать. "Учи уроки. Сиди дома. Выброси постеры. Сними штаны, сейчас ремня получишь". И ни разу мать не заступилась.

— Иди сюда, — еще раз повторил Джон. Марк закончил звонок и, облокотился на подоконник.

Сопротивление будет сломлено силой. Никакого намека на нежность и игривость. Только требование. Рабство. И у меня нет права бояться.

Поднимаюсь с кресла, осторожно подхожу к кровати, как к бассейну с крокодилами, и сажусь на краешек.

— Раздевайся, — очередное стальное требование.

Сколько раз представляла этот момент, засыпая на льняных подушках девичьей полуторки. Сколько мечтала, прописывая воображением каждую деталь. Многие из них совпадают: и кровать поглощает, окутывает нежностью шелкового белья, и горечь мужского одеколона разбавляет приторность цветочного запаха, и волшебная грусть величайшего творения Моцарта без наркоза прошивает сердце. Но руки не слушаются. Узел пояска не поддается, кажется, ворсистая лента только затягивается туже. Тонкий золотой браслетик путается, пристает к пальцам, угрожая порваться.

Они наблюдают за моим сражением: один тяжело с раздраженным нетерпением дышит рядом, второй застыл у окна, с любопытством выжидая.

Наконец, Джон не выдержал. Узел пояска поддался напористому рывку, и халат обжог бедра, отлетев к ногам Марка.

— Глупо бояться неизбежного, — прошептал Джон, повалив меня на кровать.

Я понимала это, но меня трясло то ли от холода, то ли от страха, хотя одно другому не мешает. Джон не был грубым, целовал аккуратно, а я не могла расслабиться. Меня колотило, как на приеме у стоматолога. Кожа покрылась мурашками и, казалось, вот-вот лопнет. Мне бы закрыть глаза, но пристальный взгляд Марка сверху вынуждал даже моргать с пугающей мимолетностью. Он заводился сильнее от каждого моего всхлипа и, наконец, резко скинул рубашку. Джинсы задержались ненадолго. От вида нависшего мужского тела онемели кончики пальцев. Я сумела зажмуриться, ощущая на шее осторожный укус. С двух сторон по телу двигались прикосновения, подбираясь к центру, пока руки Марка не достигли цели. Сквозь туман накатившей истомы я расслышала треск расстегиваемой молнии и шорох одежды.

Меня будто разорвали. От резкой боли тело дернулось, фиолетовые сполохи разъели глаза, и сквозь собственный всхлип я расслышала грохот. Боль тут же утихла, оставив непривычное ощущение — будто в меня проложили дорогу. С четырнадцати лет я пресекала навязчивые попытки знакомых парней, оберегая свою "честь", как святыню. А оказалось, что беречь-то нечего. И незачем.

Девчонок опасно воспитывать на волшебных сказках о принцах, будь они хоть трижды гениальны. Потому что любая сызмала выглядывает в окно, ожидая Елисея или на худой конец — Кая. А во дворе, на кого ни ткни, попадешь в бестолкового Буратино. И учи его потом всю жизнь, как себя вести за столом, да где лучше деньги спрятать. Нет. На сказках про принцесс растить нужно мальчиков. Чтобы с пеленок уяснили, кто за кем должен ухаживать.

— Она девственница, — простонал Джон из-за кровати, оторвав от размышлений.

Я открыла глаза, натолкнувшись на удивленную улыбку Марка.

— Была, — констатировал он.

Невесомой куклой Марк развернул меня к себе и без лишних предисловий вторгся внутрь. Он сделал это аккуратно, без грубости и напора, так, что я ощутила дискомфорт лишь в первые мгновения, а позже сумела расслабиться и даже вошла в такт размеренных движений.

Марк закончил. Внутри все пульсировало и грозило взорваться, но я не посмела просить о продолжении. Джон уже забрался на кровать и, казалось, спал.

— Что с ним? — спросила я, прикрываясь халатом.

— Понимаешь, — начал Марк, застегивая джинсы, — когда девушка лишается девственности, происходит сильный выплеск энергии. Чуть меньший, чем при смерти. А наш Джон очень чувствителен к подобным явлениям.

— Иди к черту, — послышалось рядом.

— Уже собираюсь, — усмехнулся Марк. — Вернусь завтра.

— Зачем так долго? — Джон открыл один глаз в недоумении.

— Надо уладить вопрос, чтобы недоразумений не вышло.

Перспектива провести сутки наедине с Джоном не радовала. В нем виделась угроза, тогда как Марк обещал защиту. Но силы оставили окончательно, и шум мотора через открытое окно донесся до меня уже сквозь дрему.

Глава 3.

Сквозь черные шторы сна донеслась незнакомая мелодия мобильного. Чтобы вспомнить и понять, где я нахожусь, потребовалось время. С каждым проявленным кадром памяти телефонный звонок становился все более настораживающим, даже — зловещим. Одна. Нашли. Посадили. Убили?! В полумраке комнаты я не сразу сориентировалась и пошла на звук, как хищник на запах жертвы. Возможно, ответив, я погублю драконов (отчего-то именно это определение пленителей казалось самым верным) и вновь окажусь на попечении семьи. Возможно, Марк и Джон уже под арестом, иначе как объяснить мое одиночество в чужом доме? Возможно, ответ снимет с них обвинение в моем убийстве.

Телефон разрывался, укрытый от взгляда диванной подушкой.

— Да? — набравшись смелости, отвечаю, изменив голос.

— Ну, наконец-то! — доносится с другого конца провода. — Это Джон. Скажи, "Лина" — это сокращенное от "Ангелина" или как?

Тонна сомнений свалилась с плеч. Живы. По крайней мере, один.

— Нет, скорее — "Алина". А что?

— Ясно, — буркнул Джон и бросил трубку.

Не замечала за ним такой лаконичности.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и можно было пройтись по комнате, не боясь опрокинуть что-нибудь со столика или тумбочек. Как ни старалась, отыскать выключатель на стенах я не смогла и открыла жалюзи. Мирно тренькающий будильник показывал пять часов непонятно чего — за окном алела зарница, но где может шататься Джон в такую рань, да еще задавая столь глупые вопросы?

Набросив халат (интересно, он сам снялся, или Джон воспользовался моей усталостью?), я спустилась вниз. Получасовые поиски кухни результата не дали. Зато в парадной обнаружились несколько пар тапочек. Я выбрала самые маленькие, но все равно приходилось шагать осторожно, чтобы не слетели. Под барной стойкой отыскались холодильник и микроволновка, только унять съедающий голод они не помогли — запасы еды ограничивались парой йогуртов и бутылкой минералки, затесавшейся в батарее алкоголя.

Странные все-таки они. Можно обедать в ресторанах, любить историю и классику до воздвижения колонн в гостиной, можно даже спать на одной кровати, но на ограблениях низкосортных ювелирных магазинов такой дворец не отстроить. Даже предположить страшно, сколько стоят эти хоромы, затаившиеся и, казалось, следящие за мной во все окна.

Телеканалы подсказали, что алое месиво неба — все же заря, и день будет жарким. От йогуртов остались лишь контейнеры, но голод отступать не собирался. Чтобы урезонить плаксивый желудок я решила о нем не думать и прогуляться по дому.

Тут-то мне и открылись тайны замка. Точнее, не сами загадки, а их количество. Достаточно беглого взгляда по гостиной и спальне, чтобы понять, насколько второй этаж меньше первого. Остальная часть дома скрывалась за лестницей на чердак, но первый же пролет остановил запертой дверью. Одним хозяевам известно, как открыть деревянную преграду, не имеющую даже замочной скважины. Вспомнив мистические фильмы и исторические книги, я ощупала все стены рядом с препятствием, вдавила каждый выступ, мелкими шажками обошла весь коридорчик, даже попыталась открутить набалдашник перил, но так и не сумела пройти дальше. Оставалась последняя, самая нелепая гипотеза — потолок. Чтобы дотянуться, я забралась на перила и чуть не спикировала вниз, заметив у основания лестницы Джона. Он с любопытством наблюдал за мной.

— Интересный ход мыслей, но в корне неверный.

— В двери нет даже скважины, — я спрыгнула с перил, но спуститься к нему не решилась — крепкая фигура внушала страх, подкрепляемый язвительным взглядом.

— Ты просто ее не видишь, — отрезал Джон, затягиваясь сигаретой. — Пошли, я еду привез.

Упоминание волшебного слова мигом сдуло оторопь. Я сбежала по лестнице и едва не получила по носу красной корочкой, но поймала на лету.

— Паспорт? Так быстро?! А он настоящий?

— Настоящий. Ты не знаешь, с кем связалась, детка, — бросил Джон через плечо.

Я раскрыла еще пахнущий типографией паспорт и обнаружила, что едва родившаяся Алина Никитина старше меня на три месяца, родом из незнакомого и далекого Ростова, а отца ее звали Игорь.

— Что стало со мной настоящей? — спросила я, догнав Джона у выхода в гостиную.

— Возможно, сейчас она умирает или уже умерла в автокатастрофе.

Пренебрежительный тон заставил замереть на пороге. Не обращая на меня внимания, Джон отхлебнул чего-то из пузатой бутылки и принялся выкладывать на барную стойку продукты.

— Только не говори, что из-за меня кого-то убили.

— Привыкай, — спокойно отозвался Джон, будто говорил о досадной нелепости.

— Но... но ведь невозможно выдать одного человека за другого! У меня отец адвокат, он поднимет лучших криминалистов, даже если машина сгорит, зубы-то останутся!