Лидия

Я настроил извещения на своём суазоре так, чтобы в тот самый момент, когда на портале института вывесят список принятых на авиакосмическое, зазвучало бы противное торопливое контральто, которое я обычно использовал в качестве мелодии для будильника. Впрочем, какие бы результаты ни появились на портале, я бы всё равно поехал в институт, чтобы убедиться лично — как если бы не доверял автоматическим извещениям и сетевым новостям.

Мать моя давно спала, а я лежал на кровати и в десятый раз перечитывал историю технологического, щедро сдобренную странными, нарочито состаренными фотографиями, словно мою будущую, как я надеялся, альма-матер основали несколько веков назад. В действительности строительство институтского городка завершилось лишь за десять лет до моего рождения. В статье, которую я нашёл в открытом доступе в сети, рассказывалось о том, как долго подбирали подходящее место — вдали от городского шума и бесчисленных многоярусных дорог, у реки, в окружении густых вечнозелёных лесопарков. Я представлял свою комнату в общежитии (как широкий профессорский кабинет с разноцветными снимками на стенах), представлял, как зимой буду гулять у замёрзшей поймы после удачного зачёта, не решаясь выйти на тонкий, припорошенный снегом лёд. Во всех своих фантазиях я был не один — я рассказывал своей спутнице о звёздах, глядя на безоблачное дневное небо, цитировал наизусть стихи придуманного поэта, травил байки о студентах и профессорах.

Ближе к утру я незаметно заснул, продолжая во сне читать о технологическом и воображая себя счастливым студентом, избавленном от тягот материнской заботы и гнетущей больничной атмосферы нашей столичной квартиры. Трезвон суазора испугал меня так, что я резко вскочил с кровати и чуть не упал от головокружения. Суазор, который всё это время лежал у меня на груди, медленно осел на пол, как опавший лист.

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Я сел на кровати, взволнованно вздохнул и поднял суазор с пола. На экране судорожно пульсировала броская иконка извещения и яркие буквы:

'Результаты вступительных экзаменов'.

Я долго не мог заставить себя коснуться иконки пальцем и открыть список поступивших. Однако уже через несколько минут я, так и оставшись в мятой вчерашней одежде, спешно натягивал ботинки, надеясь успеть на утренний монорельс.

Мать что-то прокричала мне вслед, но я уже ничего не слышал.

Первый поезд я, естественно, пропустил, а следующий по расписанию нужно было ждать почти полчаса. На станции быстро образовалась давка, громкоговорители, обычно сообщавшие о прибытии поездов и зачитывающие ритмичные рифмованные рекламы, странно сбоили, срываясь на звон и рассыпаясь в раздражающем треске помех. Но никто не обращал на этот шум внимания. Все стояли, уткнувшись в свои суазоры, не замечая ничего вокруг. Я тоже постоянно проверял список поступивших, нервно проводя по экрану пальцем.

Я никак не мог в это поверить. Я набрал почти максимальный балл, даже в своих фантазиях я не мечтал о чём-то подобном.

В институт я приехал только после полудня.

Помню, как я бежал по скверу перед главным корпусом, прижимая к груди свёрнутый пополам суазор. Меня никто не ждал, у меня не было нужды торопиться, однако я почему-то думал, что опаздываю на несколько часов.

Перед входом в главный корпус я ненадолго остановился, чтобы отдышаться, а потом автоматические двери медленно и неохотно разъехались в стороны, пропустив меня в приёмный холл.

Я оказался один в пустом и огромном помещении, которое медленно приходило в себя после мёртвой гибернации, оживая с каждым моим шагом, пропуская по стенам ток. Суматошно срабатывали датчики движения, вспыхивали, когда я проходил мимо, электронные указатели, путаясь в направлениях пути, услужливо открылись двери пассажирского лифта, налился светом огромный информационный терминал.

Я остановился перед экраном, глядя на вращающий вокруг своей оси, как планета, геометрический герб института. Под гербом переливались цветами огромные буквы:

'Опубликованы результаты экзаменов'.

Я уже протянул к экрану руку, но замер, не решаясь открыть список поступивших, хотя и понимал, что терминал получает данные с того же портала, что и мой суазор. Поборов, наконец, свою нерешительность, я вздрогнул, когда экран на секунду мигнул, выстраивая список, и задержал дыхание.

Сердце молотило в груди, руки тряслись от волнения.

А потом я минут пять любовался на собственную фамилию в списке первокурсников, отсортированному по среднему арифметическому.

Я занимал одно из первых мест.

Это было так невероятно. Я всё ещё не мог поверить. Я поднялся в приёмную комиссию, надеясь, что живой человек, а не безличный терминал, подтвердит мой удивительный результат, однако приёмная комиссия оказалась закрыта — информационное табло над дверью напомнило мне, что торжественное собрание для поступивших начнётся в одиннадцать часов, на следующий день.

Я занёс это время в суазор и вышел из главного здания в залитый полуденным солнцем сквер.

По какой-то причине я больше не испытывал радости — только волнение и лёгкий страх. Я вдруг подумал, что до сегодняшнего дня в действительности никогда и не верил в своё поступление. Я понимал, что жизнь теперь кардинально изменится. Я перееду из города в общежитие, почти за сотню километров от дома, мать уже не будет допекать меня рассказами о своих надуманных болезнях, однако мне придётся учиться на самом престижном отделении одного из крупнейших ВУЗов страны, где, как рассказывали на подготовительных, могут запросто отчислить треть курса по результатам обычной сессии. Меня ждали вовсе не безмятежные прогулки по берегу реки, а тяжёлая работа и бессонные ночи.

Я посмотрел на безоблачное небо и заметил тонкую полоску тёмного тающего газа от взлетевшего реактивного самолёта или космического корабля.

Спустя несколько лет я, возможно, получу первое назначение, впервые покину Землю. Хотел ли я этого? Мне было страшно так, словно вылет назначили уже на завтрашний день — сразу же после торжественного собрания, — и в то же время я боялся, что не справлюсь с учёбой и меня с позором исключат.

— Ну, что? — послышался знакомый голос. — Мы сделали это!

Я обернулся.

Передо мной стоял Виктор, обмахиваясь суазором как веером, хотя было не так жарко, и даже дул лёгкий пахнущий хвоей ветерок.

— А ты боялся! — сказал Виктор, удовлетворённо улыбаясь.

Мы познакомились на подготовительных курсах — Виктор сам подсел ко мне на семинаре по математическому анализу и задал какой-то нелепый вопрос. Занимался он не меньше меня, и мы часто оставались вместе после курсов, чтобы вдвоём разобраться с какой-нибудь сложной темой. Однако на репетиции экзаменов он с трудом получил минимальный проходной балл.

— А ты? — спохватился я и полез в карман за суазором.

— Что, даже не посмотрел? — усмехнулся Виктор. — Я сдал. По нижней планке, правда, но... Какая разница? Главное, что поступил.

— Поздравляю! — сказал я. — Извини, я сегодня сам не свой. Всю ночь не спал...

— А я спал, как младенец! — рассмеялся Виктор.

Я ещё раз посмотрел на небо. След от ракеты уже растаял на солнечном свету.

— А ты чего тут делаешь? — спросил Виктор. — Собрание же завтра, разве ты не смотрел на портале?

— А ты? — спросил я.

96

На следующий день я приехал за час до собрания, однако институт уже успели наводнить взволнованные абитуриенты, и мне пришлось проталкиваться через плотную толпу, чтобы просто подойти к лифтам.

Как обычно я никого не узнавал.

На лифтовой площадке выстроилась очередь, и кто-то постоянно пытался пролезть вперёд, игнорируя остальных. Мелодично позвякивал лифт, шипели открывающиеся двери, вспыхивали на стенах яркие табло, показывая беспорядочные направления, мигали лазерные лампы, по огромному, похожему на электронную стелу экрану в центре зала крутили фильм с головокружительными космическими видами.

У меня действительно начинала кружиться голова.

Все вокруг говорили одновременно, вразнобой, пытаясь перекричать друг друга, а из стен доносилась раздражающая позвякивающая музыка — так, словно все динамики разом сошли с ума. Мне хотелось зажать уши руками.

На последнем этаже, где располагался актовый зал, оказалось не тише. Я не мог разглядеть Виктора в толпе и встал у входа в зал, у информационного терминала, по которому показывали беззвучный обучающий фильм по истории колонизации Венеры.

Бегущая строка внизу подсвечивалась синим, как в караоке, а на экране быстро сменялись слайды — похожие на пирамиды корабли, которые бомбардировали планету глыбами льда, невыразительные люди в больничных халатах, собравшиеся для группового снимка, нарисованная на чёрном фоне планета, двигавшаяся по эллипсу вокруг подразумеваемого солнца, неправдоподобно ускоряясь с каждой секундой, набирая ход, подобно гигантскому космическому кораблю. В конце фильма на экране появилась залитая магмой Венера, которая медленно превратилась в голубой, похожий на Землю шар.

За спиной послышались чьи-то громкие голоса — кажется, говорили две девушки, однако из-за стоящего в коридоре гама я не мог разобрать ни слова. Один из голосов показался мне знакомым, что-то сжалось у меня в груди, и я резко обернулся, однако рослый студент, проходивший мимо, грубо толкнул меня в плечо, я оступился и чуть не упал. Я попытался высмотреть в толпе хама, однако тот уже скрылся за головами других студентов.

Я стоял перед экраном, на котором показывали превращение планеты, и думал, что впопыхах, из-за волнения, забыл о чём-то очень важном, когда перед моим лицом вдруг возник, материализовавшись из воздуха, чей-то суазор с открытой страницей цветастого портала.

Я вздрогнул и обернулся.

— Смотри! — сказал Виктор, самодовольно улыбаясь. — Я зарегистрировался в соцветии. Здесь своя сеть. Вот...

Он провёл пальцами по экрану, и передо мной появился похожий на паутину график сети — маленькие круглые фотографии, от которых тянулись тонкие, расходящиеся лучами нити, соединявшие заключённые в круги лица.

— Молодец, — сказал я.

— Смотри, смотри! — Виктор быстро пролистывал пальцем эту развесистую паутину. — Вот я, а вот...

Но я уже не слышал его. Под потолком раздался звонок, и через секунду бездыханный голос объявил о начале собрания.

Мы с Виктором стояли неподалёку от входа и успели занять места в первом ряду.

Над сценой висел широкий красный флаг — как выспреннее знамя дворянского дома — с геометрическим гербом института, собранном из трёх фигур — треугольника, круга и квадрата.

В зале постоянно кто-то кашлял, смеялся, говорил вполголоса или громко, и вокруг нас стоял хор сбивающихся голосов, как в огромной многотысячной толпе, которая неумолимо сходит с ума от счастья. Однако я не чувствовал ничего, кроме смутного, почти подсознательного страха, как будто после года на подготовительных, после репетиций экзаменов и бессонных ночей был совершенно не рад, что, наконец, поступил.

Виктор всё ещё возился со своим суазором, выискивая наших будущих сокурсников в сети и добавляя друзей в своё растущее со скоростью ядерной реакции соцветие. Он несколько раз показывал мне экран, тыкая пальцем в чьи-то круглые фотографии, но я лишь молча кивал головой.

На прямоугольную сцену, где стоял высокий, стилизованный под старину микрофон с суставчатым кронштейном, никто не выходил, и я уже начал поглядывать на часы от нетерпения. Гул голосов в зале усиливался — явно не мне одному надоело ждать.

— Что-то они не торопятся, — тихо сказал я.

— Что? — Виктор, наконец, оторвался от суазора.

— Давно уже должны были начать, — сказал я.

Виктор убрал суазор в карман и осмотрелся.

— Да, глядя на эту толпищу, вовсе не чувствуешь себя особенным, — сказал он со вздохом.

— Особенным? — переспросил я.

— Ну, конкурс... — развёл руками Виктор.

— Я никогда не чувствовал себя особенным, — сказал я.

— Врёшь, — сказал Виктор.

Я несколько секунд думал, как бы поостроумнее ответить, когда в зале раздался неприятный звон — такой же, как в коридоре, когда сообщили о начале собрания, — и на сцену неторопливо, прихрамывающей походкой вышел пожилой мужчина в старомодном твидовом костюме, слишком тёплом для лета.

— Вон! — Виктор нетерпеливо толкнул меня локтём и ткнул в сцену пальцем.

— Тихо! — зашипел я.

Пожилой мужчина встал рядом с микрофоном, несколько раз кашлянул в кулак, набрал полную грудь воздуха и, сверкнув неестественно-белыми искусственными зубами...

95

Я снова проснулся от удушья.

С громким надрывным хрипом я дёрнулся вперёд, оторвав голову от липкой, затягивающей кровать плёнки, вынырнув из глубокого мертвенного забытья. Несколько секунд я просто глотал ртом холодный воздух, не замечая ничего вокруг себя.

Комната была погружена во тьму.

Я продолжал смотреть в надежде различить хоть что-нибудь — смутные отблески света, очертания массивной двери из усиленных металлических пластин, горящий электрический глаз, — но не мог ничего увидеть. Я даже подумал, что безумный лошадиный череп на подвижном кронштейне приснился мне в каком-то странном затягивающем кошмаре, от которого я, наконец, проснулся — посреди всё той же глухой пустоты.

— Эй! — крикнул я в темноту и попытался встать с кровати.

Я уже не чувствовал немощной дрожи как раньше, хотя металлический пол по-прежнему обжигал мои босые ноги. Я сделал несколько шагов вперёд — туда, где, как я помнил, стояла бронированная дверь, и висел на прогнувшемся кронштейне металлический череп, — но остановился.

Кровать за моей спиной исчезла, я всё ещё ничего не видел.

— Эй! — снова крикнул я, надеясь услышать хотя бы металлический дребезг с потолка, но мне никто не ответил.

Комната была пуста.

Я попятился, надеясь, что смогу вернуться к незримой кровати, повторяя в обратном порядке собственные шаги, когда где-то над головой раздался знакомый отрывистый щелчок, и в комнате резко включился свет. Перед глазами поплыли яркие круги, я едва не оступился и прикрыл рукой глаза.

— Вы здесь? — спросил я, не поднимая головы. — Здесь кто-то есть?

Ответа не было.

Я осторожно осмотрелся, щурясь от яркого света. Я был в той же комнате — с узкой кроватью, металлическим унитазом в углу и светящимися стенами. Лошадиный череп также оказался на месте — он висел на кривом кронштейне над бронированной дверью, а его потухший глаз слепо смотрел в пол. Однако я не видел никаких повреждений от его недавнего — вчерашнего? — приступа бешенства. Исчезли даже вмятины на стене.

— Вы здесь? — неуверенно повторил я.

Тишина.

Я забрался на постель и сел, подобрав под себя ноги, продолжая смотреть на неподвижный лошадиный череп. Глаза мои слезились от света, но я старался не моргать, как если бы боялся, что, стоит мне лишь сомкнуть веки, как я вновь окажусь в непроглядной темноте. Лошадиный череп не двигался, притворяясь мёртвым.

Постепенно всё вокруг меня стало расплываться, монотонный белый свет часто замигал, как изображение на старом экране, а лошадиный череп, повисший на изломанной конечности, постепенно исчез, растворился в этом высокочастотной мерцании, как будто его затянуло неумолимое слепое пятно.