Круги на воде

— Сбрось скорость!

— Слушаюсь, товарищ капитан, — отозвался водитель, и машина замедлила ход.

Почувствовав себя спокойнее, Смолин вновь окунулся в свои воспоминания...

Когда весной тридцатого его срочно вызвал к себе председатель ОГПУ Менжинский, он не имел даже предположений, зачем понадобился непосредственно руководству политуправления. Мысли в голове вертелись самые разные, но нечего определенного на ум так и не приходило.

Менжинский не стал долго испытывать его терпение и сразу перешел к делу:

— Товарищ Смолин, партия дает вам ответственное поручение. Нет, не партия, а товарищ Сталин лично. — Нарком сделал многозначительную паузу.

Смолин напряженно следил за перемещениями Менжинского по кабинету. Тот, то подходил к своему столу, то возвращался к окну, ненадолго задерживаясь около него. Маленькая фигура председателя ОГПУ никак не соответствовала его высокому положению. Смолин даже поймал себя на мысли, что этот властитель судеб весьма комичен в своей ипостаси, но тут же отогнал от себя эту мысль. Но совсем не потому, что испугался ее. А потому, что испугался, что Председатель уловит ее, прочитает...

За те четыре года, что Смолин работал в тринадцатом отделе, он успел насмотреться всякого. По большей части, публика, с которой ему приходилось сталкиваться, оказывалась чистой вода шарлатанами. Это были маскарадные, костюмированные маги и волшебники, шептавшие невнятные заклятия в своих убогих комнатках в коммуналках. Но несколько раз он встречал то, что не мог объяснить себе как не пытался...

Подобный случай произошел с ним на семьмом году службы в "мистическом" отделе, в 1928 году. В то утро он, как обычно, явился на работу за пол часа до начала рабочего дня, тут же вызвав к себе оперативного дежурного. Прочитав сводку, он уже было собирался отпустить дежурного домой, но тот, вдруг, хлопнув себя по лбу, сказал

— Товарищ Смолин, совсем забыл доложить. Был тут нам звонок, часа в три ночи...

— Почему не указан в сводке? — резко прервал его Смолин, привыкший к четкому исполнению инструкций и не терпящий их нарушения. И отнюдь не из-за своей закостенелости, а исключительно ввиду боязни упустить что-то важное.

— Да, так звонивший не велел... — замялся дежурный.

— Вы в своем уме? — удивился Смолин. — Что значит не велел? Кто-то из старших по званию звонил?

— Никак нет, товарищ Смолин. Бабка звонила, старая совсем, судя по голосу...

Смолина начинал выводить из себя этот разговор:

— Это бабка вам, товарищ начальник, не велела, как вы выражаетесь, передать о ее звонке начальству?

— Так и есть, товарищ Смолин, — бабка.

Дежурный офицер вперся взглядом в свои начищенные сапоги и не глядя Смолину в глаза продолжил:

— Понимаете, товарищ капитан, она сказала, что если передам, то мне на этом свете не жить. Так и сказала.

— Мне кажется, ваше место не в главном политическом управлении, а... — Смолин запнулся, — ...даже не знаю где. Докладывайте или вам, и правда, не жить на этом свете. Под трибунал в два счета пойдете.

— Не могу я, товарищ капитан...хотя, теперь-то уж терять нечего, — он обреченно махнул рукой. — Бабка та была из "Трехкружия"...

Смолина как током ударило.

— Вы уверены?

— Полностью. Она сама сказала.

— Да мало ли что она сказала!— вскрикнул Смолин. — Кто угодно может позвонить и сказать!

— Она фамилии назвала. Все.

— Какие фамилии?

— Арестованных. Из "Трехкружия".

Смолин строго посмотрел на дежурного:

— Товарищ Потапов, фамилии эти в газете "Правда" напечатаны были.

Тут Смолин понял, что фамилии эти фигурировали в газете, само собой, в контексте совсем другого дела, сфабрикованного для прикрытия операции "Трехкружие". Советскому народу совсем не обязательно было знать, что органы государственной безопасности ведут активную борьбу с оккультным подпольем — для них это была очередная организация "проклятых уклонистов от генерального курса партии", замышлявших злодеяния против советской власти. Но, поразмыслив, Смолин пришел к выводу, что это ровным счетом ничего не значит, так как звонившая вполне могла быть близка с кем-то из арестованных и догадываться (если не знать точно) об истинных причинах ареста этих людей.

— Это не все. Она мне назвала точную дату расстрела, и время, и порядок, в котором мы их...того.

— Вы уверены?

— Так точно, товарищ Смолин.

— Докладывайте дальше, — потребовал озадаченный Смолин.

— Она сказала, что "Трехкружие" существует и не в наших силах его уничтожить. Сказала, что звонит, чтобы я знал об этом, потому что людей этих арестовывал и на расстрел самолично водил. И еще сказал, что мне с этим жить, и знать о звонке только мне, а если кому скажу, то смерть мне гарантирована.

— Выходит, выбрала в качестве объекта мести, — задумчиво произнес Смолин.

— Получается. — Потапов горестно вздохнул, тем не менее, продолжая абсолютно не понимать все происходящее.

Смолину приходилось и читать о подобном, да и сталкиваться на практике. Уж сколько проклятий он выслушал в свой адрес от тех, кого лично приходил арестовывать, от тех, кого допрашивал. Он смотрел на Потапова, и теперь ему было жалко этого простого деревенского парня, попавшего после армии на службу в органы. Смолин прекрасно понимал, что сейчас испытывает его подчиненный, выросший на деревенских сказках и суевериях. Но майор знал, что жалость — пагубное чувство в их деле. А потому вслух он сказал:

— Надеюсь, товарищ Потапов, вы не приняли угрозы какой-то полоумной старухи близко к сердцу?

— Нет, конечно, товарищ Смолин, — попытался бодриться Потапов, хотя весь его вид говорил о животном страхе, граничащем с пониманием безысходности положения, в которое он попал.

— Вы свободны, товарищ Потапов. Можете идти домой. Отдыхайте.

— Есть, товарищ Смолин.

Потапов отдал честь и с опущенными плечами вышел из кабинета. Как только дверь за ним закрылась, Смолин поднял телефонную трубку:

— Глеб, зайди, есть разговор.

Локиев появился в кабинете через несколько минут, устроился на небольшом диванчике, стоявшем в углу кабинета и, закурив, выслушал рассказ Смолина.

— Что думаешь? — спросил Смолин, закончив.

— Пока не знаю, — честно признался Локиев. — Если откровенно, то в голове пока крутится только один вариант. Ты знаешь, я не верю во всю эту чертовщину, в эти проклятия, так что нахожу лишь одно объяснение информированности старухи: кто-то выносит сор из избы.

— Хочешь сказать, у нас утечка?

— Есть другие предположения? — саркастично усмехнулся Глеб.

— Да нет, пожалуй... — помедлив, ответил Смолин. — Значит, будем искать слабое звено?...

Говоря это, Смолин мысленно прикидывал, кто бы из его сотрудников мог пойти на подобный шаг, но никаких мыслей на этот счет у него явно не рождалось. Все, кто служил в их отделе, проходил тщательную проверку, давал соответствующие подписки и так далее. Да и даже это было здесь совсем не причем. Просто он уже неплохо знал людей, с которыми работал уже не первый год — никого из них заподозрить он не мог. Хотя Смолину было так же ясно и то, что никогда нельзя знать человека до конца.

— Вот что Глеб, — Смолин затушил в пепельнице очередную сигарету, — к вечеру представь мне свои соображения на этот счет, а я пока наведаюсь в пару мест, и тоже кое-что попытаюсь выяснить.

— Что за места?

— Старые адреса, Глеб, старые...

* * *

Возвращаясь с дачи в переполненной электричке, Олег мысленно проговаривал историю, рассказанную дедом. Не сказать, что она произвела на него уж такое большое впечатление, но, по крайней мере, дала некоторую пищу для размышлений. Ее вполне можно было использовать при написании новой книги, общая задумка которой уже начинала складываться в голове писателя.

На дворе стоял тысяча девятьсот сорок четвертый год. Дивизия деда с боя продвигалась все дальше на запад, расширяя победоносную дугу Красной Армии. Немцы ожесточенно сопротивлялись, кидаясь в каждый бой, как в решающий и последний. Себя они не щадили, что порождало все новые жертвы с обеих сторон. Кровь лилась рекой, но к этому времени это стало уже таким привычным зрелищем, что развороченные снарядами тела однополчан давно никого не удивляли. Олегов дед прибыл на фронт ранней весной сорок четвертого, с очередным пополнением быстро редеющих солдатских рядов. На тот момент ему стукнуло восемнадцать и как военнообязанный он тут же подвергся мобилизационным мероприятиям, чтобы в считанные дни оказаться на фронтах великой отечественной. С Эдуардом дед познакомился еще в набитом до отказа плацкарте, везущем новобранцев по бескрайним просторам родной земли. Они оказались на соседних полках, а потому беседа завязалась сама собой, чтобы довольно скоро перерасти в настоящую дружбу.

— Эдуард. — Молодой человек с интеллигентным лицом, дополненным изящными очечками, протянул свою узкую кисть.

— Сергей, — поприветствовал его дед, с интересом рассматривая попутчика.

— Ну, значит, будем знакомы! — Эдуард улыбнулся, давая понять, что рад новому знакомству.

Надо заметить, что деда Олега, на вокзале, офицер, с изуродованным шрамом лицом, впопыхах впихнул в вагон, в котором ехали призывники откуда-то из глубинки, что явно сказывалось на общей атмосфере в этом самом вагоне. Матерная ругань, запах папирос и деревенские песни под гармошку утомили его уже через час, а еще через несколько часов начали откровенно раздражать. Сам дед был коренным москвичем, причем из семьи далеко не рабочей. Закончив школу, находившуюся в самом центре города, он привык к немного иному кругу общения, а потому простые деревенские парни вызывали у него чувство эстетической неприязни. К слову, сельские пацаны тоже теплых чувств к деду не питали — поглядывали на него с наглыми улыбками на веснушчатых лицах и в контакт не вступали. Поэтому встреч а с человеком себе подобным стало настоящей радостью для молодого бойца.

Эдуарда подсадили к ним в вагон уже довольно далеко от Москвы и волей случая он и оказался в одном вагоне с дедом. Полка для него нашлась не сразу, так как мест на всех не хватало и многие лежали по двое, а уж в сидячем положение на одну полку набивалось и по пять человек. Поэтому когда Эдуард появился в дверях, единственной перспективой для него было пристроиться на полу в одном из проходов. Но тут произошло маленькое чудо, которое сотворил все тот же офицер со шрамом на лице. Появившись за спиной поникшего духом Эдуарда, он слегка подтолкнул его в спину, давая понять, чтобы тот проходил вперед. При виде старшего по званию, деревенские парни, уважавшие любой авторитет, примолкли, а уж когда раздалась команда "смирно", прокатившаяся по всему вагону, повскакивали со своих мест и замерли в ожидании дальнейшего развития событий. А события развивались следующим образом: изуродованный офицер подошел к одной из полок, на которой до этого возлегал какой-то сельский хлопец, и приказал тому со своими манатками перейти в другой конец вагона. На начавшиеся было протесты со стороны представителя сельской местности, офицер ответил просто — не подчинение старшему по званию в условиях военного времени влечет за собой расстрел. Деревенский малый усвоил эту информацию просто с космической скоростью и мелкой трусцой перебрался в указанное ему командиром место. На освободившеюся же полку был помещен Эдуард, чем тут же снискал ненависть всего вагона, за исключением одного человека — олегова деда.

Связываться с Эдуардом, тем не менее, никто не решился, так как на оперативке, собранной вокруг койки деревенского изгнанника, сочувствующие случившейся с ним неприятностью товарищи пришли к выводу, что Эдуард парень "блатной" и возможно даже состоит в родстве с кем-либо из командования фронта, на который они ехали. А то с чего бы ему вдруг такие почести?

Но Эдуард в родстве ни с кем из красных командиров не состоял, а напротив был из семьи репрессированного московского инженера, да еще к тому же и с дворянскими корнями. Отца Эдуарда органы забрали еще в середине 30-х, а его самого с матерью вытурили из Москвы. Уже попав под шквальный огонь немцев, прикрывая друг друга от пуль, и сблизившись, Эдуард с дедом поняли, что этот самый офицер, самоотверженно бросавшийся под вражеские пули, просто увидел в них, что называется, "своих", интеллигентных московских мальчишек, которых надо было поддержать хотя бы так, прежде чем они столкнуться лицом к лицу со смертью.

Но еще более странное событие произошло позже, несколько месяцев спустя, когда офицер с уродливым шрамом умирал на руках деда Олега и Эдуарда от смертельного осколочного ранения в живот. Захлебываясь собственной кровью и пуская кровавые пузыри изувеченный офицер вытащил из кармана своего перепачканного кителя письмо, давая глазами понять, что его следует отправить по указанному на конверте адресу.

Письмо друзья отправили, а после получили и ответ на него. Адресован он был убитому офицеру, но ввиду невозможности передать ему послание, решено было отдать его тем, кто исполнил его последнюю волю.

Эдуард с дедом, в силу интеллигентности, долго не решались открыть ответное послание, но потом интерес, все же, пересилил, и письмо было вскрыто. Прочитанное их, мягко говоря, удивило, но еще больше — озадачило. В письме выражалась благодарность за то, что письмо было отправлено, а так же сожаления по поводу смерти обезображенного офицера. Но что было самым странным, и к деду, и к Эдуарду автор письма обращался их именами. В конце же, вместо подписи стояли три заковыченные буквы "Ч.С.В.". Поразмыслив, удивленные товарищи сошлись на том, что, вероятно, это чьи-то инициалы, а то, что в письме были их имена, было ими самим себе же объяснено тем, что, возможно, офицер писал этому самому Ч.С.В. о том, что под его командованием есть такие вот замечательные ребята.

Но это объяснение никак не устроило чекистов из особого отдела армии. Оба в тот же день, когда пришло письмо, были вызваны к угрюмому капитану НКВД, который несколько часов к ряду, угрожая расстрелом, пытался выяснить, кто такой Ч.С.В. и откуда они его знают. Отвечать было решительно нечего, а потому они как попугаи твердили одно и тоже, а именно, что понятия не имеют, как все это объяснить. В самый разгар допроса, когда на побагровевшей от напряжения и крика шее капитана проступили толстые, вены он, среди прочего, выпалил:

— Я вам покажу, как скрывать связь со всякой швалью, мистики, богу вашу мать!

Проорав это, он запнулся, а потом опять вернулся к запугиваниям расстрелами, штрафбатами и лагерями.

— Тогда мы этому как-то значения не придали. Ну, брякнул чего-то — и все. — Дед облокотился на скамейку, устремив свой взгляд куда-то вверх. — А потом, представляешь, спустя много лет в руки мне попадает эта самая книга про всякие там оккультные общества. Я и читать-то ее не хотел сначала — выглядела уж больно не серьезно, а потом все же полистал, а там про это "Черное Солнце Востока" целая глава... Представляешь!?

Олег в недоумении посмотрел на деда.

— И чего?

— Ну как чего? Не улавливаешь? — дед хитро заулыбался.