Шепот моря

Пять лет назад дед тихо ушел из жизни. Именно "ушел" — почувствовав ухудшение здоровья, сходил к морю словно прощался, а потом лег в больницу. Лешка помнил, что дед за неделю до смерти начал хрипло дышать, кашлять, будто ему что-то мешало. Из больницы позвонили на следующий день с печальной вестью. Алексей после того звонка ушел в дедову "мастерскую" и долго гремел тяжелыми инструментами, не в силах сдержать рвущийся из сердца плачь. Потом со школы прибежала растрепанная от бега мать, и они снова стояли обнявшись, глотая горечь в душе и соль слез на губах. А в памяти крутился тот страшный день, когда на запоздалый звонок мать открыла дверь, а там вместо отца стоял бледный участковый, сообщивший о трагедии.

Потом, успокоившись, они пошли в комнаты деда. В спальне на столе они увидели большую шкатулку. Внутри — записка с пояснениями, деньги на похороны и документы на место на кладбище. Дед пожелал, чтоб его похоронили рядом с супругой. Еще в шкатулке нашлась копия завещания — дед оставил дом Алексею и матери. И последним они достали из шкатулки дедовский камень. Алексей тогда сразу вспомнил слова деда, сказанные им однажды: "Когда меня не станет, он будет твой. Носи, никогда не снимай".

Алексей бережно взял в руки круглый иссиня-черный камешек, размером с очень крупную монету. Сквозь отверстие в нем был продет тонкий кожаный шнурок. Дед очень дорожил своим амулетом и всегда при упоминании о море машинально касался груди — места, где висел на шнурке таинственный камень. Алексей почтительно, отдавая дань памяти деду, надел шнурок с амулетом на шею.

Рядом на кровати лежала чистая одежда. Дед позаботился обо всем, даже в мелочах. Его так и похоронили тихо без помпезности и суеты. Мать снова заболела, но вскоре отошла. Печаль и одиночество потери, за несколько дней похоронных хлопот улеглись в душах Алексея и матери. Каждый человек проходит через это — смерть близких. И постепенно принимает неизбежность и закономерность старения и смерти, как всего в природе, которая изменяется и обновляется.

Вот так и прошла юность Алексея, среди тихих Балаклавских улочек. Здесь он играл с соседскими ребятами, коротал вечера в мыслях и мечтах, творил очередную поделку в мастерской деда. Отсюда он бегал летом на море купаться и ходил рыбачить с мудрым дедом, пока тот был жив. Здесь Алексей и определился, кем хочет стать. Однажды летом, будучи еще мальчишкой, он взобрался на большое абрикосовое дерево, росшее во дворе у забора. Дерево было очень высокое, мощные ветви далеко вздымались в небо, своей тенью закрывая большую часть двора. Алеша забрался наверх и... просидел почти до вечера. Там в вышине, когда он добрался до самых верхних веток и глянул в низ, то обомлел: вокруг, куда ни кинешь взгляд, колышется от ветра огромное зеленое море! Дома и дворы вокруг едва угадываются, скрытые буйной растительностью. Все деревья в округе ниже Алешиного. Набегающий ветер шевелит листья на его дереве, покачивает ветки под ним. А если задрать голову вверх, то в ясном, синем небе над головой ему приветливо улыбается солнце. Ветер свистит в ушах, напоминая звук из той самой раковины, что ему когда-то подарил отец. С тех пор он каждую ночь, перед сном ее слушает и среди шума волн ему мерещится голос отца. Внезапно одно воспоминание выталкивает другое, и под покачивание веток под ногами, всплывает забытый образ — они с отцом в капитанской рубке, Алешка крепко держит штурвал большого корабля и ведет его сквозь стихию моря.

Вот тогда Алексей для себя и решил: раз отец строил корабли, то он будет их водить, ведь этого хотел отец! С тех пор, медленно, но упорно Алексей шел к своей цели. И, похоже, ему удалось. Теперь считанные часы пути в рейсовом автобусе отделяют его от первого места работы, приближая его на шаг к тому времени, когда он сам поведет, свой корабль.

Вибрацию в кармане он ощутил не сразу. Это же его телефон!

— Алле! Слушаю, — Алексей говорил тихо, номер был незнакомый.

— Алло! Это Радуга? Алексей Олегович? — женский голос в трубке был деловит и отчужден, совершенно без эмоций, — Это из районной больницы Балаклавы!

— Ох...да! Что случилось?! — он внезапно вспотел, холодный пот появился на лбу, голос, опущенный в начале разговора до шепота, резко поднялся в тональности. — Говорите! Что-то с мамой?!

— Не волнуйтесь! Она поступила в нашу больницу, скорую вызвали из школы, — голос методично перечислял случившееся, — ей стало плохо. Вы знаете, что у нее сердце очень слабое? Необходим серьезный курс лечения, нужны лекарства ежедневно! Кто из родственников сможет придти?

— Я-я! — с легкой запинкой он произнес в трубку.

Алексей сразу понял, что уже никуда, ни на какой корабль не едет. Но сомнений не было, ведь если с мамой что-то случится, он ... даже не мог об этом думать.

— Простите, я вас не расслышала!

— Я говорю, что я приеду. Завтра. Нет других родственников, — Алексей это нарочно громко сказал, видя, как оживись окружающие пассажиры, и спросил уже тише:

— До завтрашнего утра это подождет?

— Да. Сегодня мы все необходимое прокололи, и капельницу поставили.

— Тогда я завтра буду, рано. Как приеду, то сразу к вам.

— Хорошо, приходите к утреннему обходу, врач вам все пояснит, — сухо и спокойно сказали ему и положили трубку.

На следующей остановке Алексей покинул автобус, забрав свой рюкзак и сумку. Он пошел искать кассу — нужно было купить билет и ждать попутного автобуса в обратную сторону. Появилась нудная пульсирующая боль в висках, голова стала тяжелой. Он настойчиво отгонял закрутившиеся в уме нехорошие мысли и предположения. Но напряжение не уходило. Хотелось быстрее назад, но благоразумие взяло верх и Алексей, купив билет, уселся на лавку в ожидании. И до прихода автобуса смотрел, не видя себя, в отражении матового стекла рекламного бокса, стоящего рядом. А что особенного? Обычный паренек, среднего роста. Русые волосы, серые глаза, прямой тонкий нос, светлая кожа лица. Напряженные брови и тревожная складка в переносице достаточно точно отражали его состояние. Подтянутую фигуру спортивного телосложения не скрывали джинсы и тонкая футболка — на утреннюю зарядку он всегда находил время. Но сейчас плечи невольно поникли. Алексей достал телефон. Он всегда старался быть пунктуальным человеком. Набрал номер фирмы, устраивающей его на работу, и сообщил, что не сможет прибыть на корабль, вообще. Недовольные крики в ответ слушать не стал, просто нажав отбой. Все, так нужно, решение принято. Стало немного легче.

Глава 3

Она очнулась от сильного запаха нашатыря — в руке Елены Максимовны оказался открытый флакон. Марии подали питье и, ощутив прохладную чистую влагу в горле, она окончательно пришла в себя. Но только физически. Душа Марии, словно потухла. Исчез огонек все прошедшие годы в пансионе питавший ее. Словно в полусне она кивнула, соглашаясь выехать утром на похороны, а потом, уже в своей комнате, смотрела как молчаливо, со скорбными жалостливыми лицами ее соседки собирают вещи Марии и укладывают в чемоданы. Далеко не так, совсем не так каждая из них представляла выход из пансиона.

Мария просидела неподвижно на кровати всю ночь, глядя в окно. И беззвучно молилась утренним звездам, прося изменить неумолимую судьбу. Ощущая, как рушатся ее мечты, разлетается хрупкий соломенный домик надежд, сгорает в черном пламени скорби. Она сидела и баюкала в руках большую раковину — папенькин подарок. И бесшумно вздыхала под тиканье часов, промокая тонким платочком слезы, оставшись один на один со своим горем.

Ранним утром, в тишине спящего пансиона Мария вымылась в ванной комнате. Растерла тело купальной простыней, и облачилась в черное траурное платье — поспособствовала сама Елена Максимовна. Также ей вручили коричневую пелерину, черные перчатки, маленькую сумочку-ридикюль из мягкой черной кожи и темно-серую шляпу с короткой вуалью, скрывающей верхнюю половину лица. Мария присела на кровать, окидывая прощальным взглядом комнату, где провела последние десять лет жизни. Посмотрела на спящих девушек, на простую и удобную мебель, круглые часы на стене. Вот и все. Рядом стояли два небольших чемодана — все ее вещи.

Громко цокая копытами по мостовой, пара гнедых поджарых коней несла коляску на выезд из Симферополя. Мимо проносились места, знакомые ей по прогулкам с отцом, но Мария отмечала это лишь краешком сознания. Каждое воспоминание приносило боль, как она ни старалась принять судьбу, смириться с божественной волей. Перед отъездом с ней побеседовала матушка Илария, игуменья-настоятельница женского монастыря по соседству, пришедшая сразу после утренней литургии. Оказалось, что еще вечером монахиню пригласила запиской заботливая начальница пансиона, неожиданно показавшая себя чуткой женщиной, увидевшей всю глубину скорби своей воспитанницы. Точнее, теперь уже бывшей. Прощание было коротким — Елена Максимовна взяла Марию за руки и, заглядывая в глаза, пожелала слушать свое сердце, найти в нем хоть малую толику надежды и возрождения, а милосердная монахиня благочинно перекрестила ее вслед.

Но сердце Марии не успокоилось. С самого момента страшной вести, оно будто рассыпалось ледяными осколочками, которые теперь нестерпимо жгли холодом в груди. Мария никак не могла произнести внутри себя эти страшные слова: "Папеньки. Больше. Нет".

Погруженная в свои печальные размышления, Мария покидала губернский город Симферополь, в пансионе которого Мария провела годы своей девичьей юности. Он медленно исчез позади, растворился в пыли дороги, скрылся за очередным поворотом. Вот и перевернулась новая страничка ее жизни, сменив обыденную, строгую, но ставшую привычной суетливую жизнь в пансионе, на мрачную неизвестность и одиночество. Мария снова с надрывом вздохнула и, пряча заплаканные глаза за вуалью, повернула голову к своему соседу.

И вдруг словно проснулась. Едва их коляска покинула город, какой-то внутренний сдвиг произошел в ней. Пробудились тщательно заложенные классными дамами за годы учебы правила этикета, да просто элементарная вежливость. Мария вдруг осознала, что погрузившись в свое горе, забыла, что рядом с ней едет человек, которому отец был важен не меньше ее. Эта мысль в ней начала разрастаться, оттесняя печаль из души, незаметно отвлекая от скорби. "Ведь капитан и вся команда корабля зависели от отца! Десятки людей, которые своим трудом кормят не только себя, но и свои семьи! Боже, какая я эгоистка! Чтобы сказал бы папенька, будучи сейчас рядом!" — подумала она, и вдруг отчетливо вспомнила слова матушки Иларии, пробившиеся наконец сквозь серую пелену печали внутри.

В памяти всплыл весь утренний разговор с мудрой монахиней. Уже в солидных летах, но еще крепкая, она говорила с Марией тихо и очень сердечно. Они расположились в беседке парка пансиона, куда матушка Илария привела слабую от горя девушку. Тихий парк в этот час был наполнен лишь звуками проснувшихся птиц, жужжанием насекомых и запахами цветов. Девушка неподвижно сидела, глядя перед собой, но ее лицо постепенно менялось с каждым сказанным словом, с каждым новым взмахом руки проницательной монахини. Сначала настоятельница говорила о боге, напоминала о заветах, а потом, неожиданно, заговорила с Марией простым языком, без церковных слов:

— Милая Машенька, дитя мое, запомни... — начала Илария с особой теплотой в голосе, взяв молчащую девушку за руку, — тебе предстоит еще не раз в жизни делать трудный выбор, от которого будет зависеть не только твоя жизнь, но и судьбы многих людей. Каждое мгновение может оказаться на счету. Не будет времени на слабость, уныние и сомнение — придется поступать как должно. Именно так, превозмогая себя, мы живем и развиваемся! Идем сквозь испытания жизни, преодолевая боль и страдания геройством души и отвагой сердца. Несем в каждый свой день, только кажущийся серым, личный подвиг. Тому, кто окажется рядом с тобой может потребоваться помощь, внимание, и возможно даже отдача всех сил твоей души. С полнейшим самообладанием управляй своими чувствами, учись сосредотачивать внимание на нуждающихся в тебе, а не утопать в саморазрушающем отчаянии, преумножая внутренний разлад.

Она вздохнула, погладила по голове Марию, и добавила:

— И вот еще что, дитя мое, это не менее важно, открою тебе сокровенное. Люди рождаются, приходят в нашу земную юдоль из света божьего, и сохранившие внутреннюю чистоту, однажды возвращаются в него. Так устроен наш мир, божьей милостью. Но знай, что скорбью ты наносишь вред не только себе, но и душе отца! Наши тела бренны, но души вечны, и они жаждут освобождения от земных пут. Каждый день, час и миг нашей скорби — сковывают свободную душу незримыми оковами. Наша боль держит их — мысленно говоря ушедшим "мне плохо без тебя, я в тебе нуждаюсь". И они не могут уйти, но и вернуться к нам уже не способны. Мы поступаем очень эгоистично. Испытывая страдания сами — мучаем тех, кого любили. Лишь желая им свободы, духовного единения с вечностью, вспоминая их в радости, а не в горе — только так мы помогаем им и себе! Так пусть они возрадуются за нас, а мы подарим им истинную свободу. Они уже получили избавление от тягот земных. Если их раньше призвал господь — это тоже знак света, божьего расположения. Прими это дитя, смирись с божьим умыслом. Отчисть разум от горестных дум.

Лишь сейчас, сидя в покачивающийся от движения коляске, Марии раскрылось истинное понимание сказанного высоко духовной матушкой-настоятельницей. Алый румянец стыда залил ее прекрасные щеки. Она приложила ладони к лицу, закрыла глаза и мысленно просила, умоляла душу отца простить ее. Мария желала ему свободы, найти свой путь к Свету. Она отпускала отца, одновременно с ним прощаясь. И вдруг, на миг ей показалось, будто где-то очень далеко дрогнула невидимая струна, наполняя безмолвным звучанием всю ее суть. Мария отняла руки от лица и посвежевшим взглядом посмотрела вокруг себя.

Внимательный капитан заметил, что Мария оживилась, и предложил сделать остановку. Увидев ее утвердительный кивок, он стукнул по плечу кучера. Лошади пошли медленнее и остановились. Акимов сошел первым, подал руку, и Мария спустилась на землю. Медленно, без слов они прогуливались рядом, удаляясь от пыльной дороги. Вокруг лежали холмы и степь с уже выгоревшей до желтизны травой. Но там, где они ступали, трава была сочно-зеленая из-за ручья, пробивающегося между камней. Мария разглядела несколько полевых цветов. Над головой вовсю ширь, от края до края горизонта раскинулось бездонное ярко-голубое небо, с мелкими лоскутами перистых облаков. От красоты природы у Марии захватило дух. Она застыла, смакуя новые впечатления. Захотелось раскинуть руки и вдохнуть всей грудью.

Окружающая обстановка невольно напомнила о прошлой поездке с отцом в Ялту. "Теперь я еду туда снова, но без папеньки, который...которого...больше нет", — наконец проговорив это про себя, она почувствовала облегчение. А капитан стоял и терпеливо ждал пока Мария справиться со своими чувствами. Наконец она повернулась и посмотрела ему в лицо, демонстрируя порозовевшие щеки и появившийся блеск глаз. Ей стало лучше. Тяжесть, сдавившая сердце медленно уходила. Остановка и свежий утренний воздух степей Тавриды довершили дело.