Длинною в одиночество, общий файл

Веймин.

Меня всегда окружала тьма. Советник говорил мне, что когда-то давно я мог видеть как все другие, но я не помнил этого, да и не видел в этом особого смысла. Я помнил все свои решения, все свои слова, сказанные за двадцать пять лет правления. Моя память хранила сотни законов и правил, тысячи имен и дат, событий, людей, их слов, их чувств, их лжи, но в ней не было места ничему, что бы связывало меня с реальным миром. Я не мог рассказать о своем прошлом и настоящем, я не мог сказать, откуда я родом, я не знал, что мне нравиться есть или какая музыка радует мой слух...Это было неважно.

Моя жизнь началась в тот миг, когда я вышел из Храма Матери, что бы стать Императором. Кто-то говорил, что дети должны веселиться и играть, постепенно взрослея. Я никогда не мог этого понять. Я был неправильным ребенком. Я рос, становясь все выше и сильнее, но я никогда не видел смысла в играх и развлечениях, которые так привлекали моих сверстников из числа аристократов Высоких Родов. Ведь по сути, эти игры лишь бессмысленная трата бесценного времени, как и личные привязанности, дружба и любовь, которые мне пытались навязать Главы нескольких сильнейших Домов империи. Люди для меня с самого Осознания делились на полезных и нет, причем множество напыщенных аристократов, праздно прожигающих жизнь, в моей системе ценности, стояли куда ниже простого крестьянина, низкорожденного. А вот те из знати, кто был способен на большее, чем пить и развлекаться, те, кто был способен помочь мне в создании идеальной империи, с теми я "дружил", чуть чаще благосклонно улыбаясь, пусть даже они были далеко не знатнейшими. Советник часто пытался мне объяснить, как я должен поступать в той или иной ситуации, но не принимал тех негласных законов Запретного Города. Для меня был только один Закон.

Конечно, многие возмущались и моим малым возрастом, и моим пренебрежением к их сединам и предкам, но мне это было только на пользу. Эти возражения, часто высказанные довольно грубо и недвусмысленно, позволили мне провести хорошую чистку дворца. Не ожидавшие такой решительности, жестокости и холоднокровия от, как они считали, ребенка, бесполезные мне люди с ужасом и растерянностью смотрели как на них несутся лезвии мечей моих гвардейцев, отправляя их к заждавшимся предкам. После этого, если недовольные и остались, то они предпочитали держать зло внутри, что, надо признать, несколько опечалило меня— теперь не было официального повода к их устранению. И пришлось передоверить это Верховной, необычайно умной и злопамятной женщине. Которая, к счастью, была до мозга костей предана мне. Ведь устранять такое сильное оружие было бы очень расточительно. К сожалению, окончательная очистка рядов моих приближенных руками жриц заняла слишком много времени— целых пять лет мне приходилось преодолевать сопротивление знати, не желающей признавать за мной полную власть Императора, власть абсолютную и ничем не ограниченную. Но в тот день, когда мне исполнилось десять, в день официального праздника, когда в небо взлетали тысячи фейерверков, скончался от приступа Бей Ли Лей, глава последнего Рода, осмелившегося мне перечить, а на его место, естественно по моей воле, вошел его третий сын, необычайно умный Канг Ли Лей. И, как показали годы, мой выбор оказался крайне удачным— бесконечно преданный мне мужчина до смерти беспрекословно подчинялся моим приказам, ни разу не засомневавшись.

Именно в тот день я по-настоящему начал свое правление, создавая Законы новой империи. Не смотря ни на что, многие все еще пытались обмануть меня, надеясь на мое невежество в тех или иных областях, но им не повезло даже больше чем мятежникам. Те кто считают, что слепые не видят— ничего не знают о них, ну, по крайней мере обо мне. Мне не нужны глаза, что бы знать что человек врет, они даже мешают. Моя мать говорила мне: "Когда ты видишь лицо человека, то, даже понимая, что он врет, ты не сможешь судить справедливо, затуманенный несчастьем или уверенностью на его лице. Лишь слепец, не способный видеть обманщика, осознав, что он врет не будет испытывать бесполезной жалости, вынося приговор". Мне пришлось лишь пару раз проявить силу, что бы по дворцу и столице, да и, наверное, по всей империи, расползлись слухи о моем всезнании. Что ж, мне это было даже на руку— теперь, по прошествии лет, никто не осмеливался мне лгать, что сильно облегчило мне работу.

Были ли слухи о моем всезнании правдой? Нет, и люди, приближенные ко мне достаточно, что бы я слушал их советы, прекрасно знали об этом, но не только не опровергали их, но и увеличивали их число. Я не знал многого. В самом начале мне часто приходилось обращаться за помощью к Советнику, но чем больше проходило лет, тем меньше и меньше она была мне нужна. В мою башню со всего света свозились сотни книг, охватывающих все от земледелия до высокой политики, от легенд и сказок до исторических летописей, от строительства домов до ведения войны...Многие из них, высеченные на камнях или выдавленные на восковых или глиняных табличках, я мог читать самостоятельно, скользя по древним символам подушечками пальцев, запоминая их узор. Со временем я научился читать и документы написанные металлическим пером— если еле ощутимо касаться бумаги, то можно почувствовать неглубокие бороздки, оставленные наконечником. Ну а те книги, что я не мог прочитать самостоятельно, читал мне старик-Хранитель, в то время как я составлял Законы и планы. Мне нравился его хриплый голос и аккуратные морщинистые руки, которые нежно передавали мне хрупкие свитки. А еще он знал множество древних языков, которым, в свободное время, он и учил меня. Так что сейчас, после двадцати пяти лет правления, я могу утверждать, что знаю все, что может быть нужно императору, что бы не говорил по этому поводу Первый Советник.

Какая, в сущности, разница, что я не знаю чего-то о себе? Я знаю главное— я сын Всеблагой Богини, Великий Император Веймин, Власть и Закон на земле, лежащей Под Небом.

Тихий стук по дереву— значит Советник уже тут. Тихо скрипит открывающаяся дверь, впуская в мою обитель воздух, напитанный свежим ветром и, едва ощутимым запахом специй и мяса, что значит, что внизу, в комнате для игры в найжанг уже накрыт завтрак. Глухой шелест подола его халата приближается, как и звонкий стук сандалий. Они стучат о деревянный настил комнаты все громче и громче. Я, отвлеченно отсчитываю шаги— раз, два, три...Вот уже слышно тяжелое дыхание и судорожные удары сердца— Советник уже старик, и ему трудно преодолевать все ступени, ведущие в мое жилище. В его руках фарфоровый таз, наполненный ключевой водой. Как всегда, она глухо стучит о стенки при каждом его тяжелом шаге, как всегда звонко падают капли на пол, разбиваясь о его поверхность, и как всегда нежно шуршит полотенце, задевая шелк его халата...

Шаг за шагом, стук за стуком, все ближе и ближе подходит Советник. Он нетороплив, как истинный аристократ, его движения тихие и плавные, исполненные достоинства, истинного, а не показного, свойственного напыщенным Главам. Тихий звон цепочек, свисающих с его головного убора, оттенял его тяжелые шаги особой утонченностью, как и тонкий аромат вишен— единственный парфюм, который позволял себе Советник.

Вот, отзываясь на скрип половиц, шуршит шан, подвязанный шелковым поясом, с которого, звонко перестукиваясь, свисают нефритовые шарики. Вот он с негромким стуком опускает на столик фарфоровую чашу— снова раздается плеск воды, и пара капель глухо разбивается о поверхность стола. Шуршат широкие рукава шелкового халата, которые Советник подвязывает, что бы помочь своему господину умыться. Нет, это не значит, что я не мог этого сделать, просто таковы были законы, законы, принесенные Матерью на эту землю задолго до моего рождения.

Он окунает платок в воду, крупные капли, сливаясь в потоки падают обратно в чан...Это необыкновенно похоже на дождь, чьи капли падают на гладь воды в саду. И я слушаю, как они, стекая на пальцы, срываются с ухоженных ногтей, как Советник, в последний раз отжав влажный платок, подносит его к лицу. Свежесть влаги, легким дуновением окутывает мою кожу, и прохладная и гладкая ткань смывает остатки сна, усталость...Нити маски под влажной тканью загораются...Наверное, я даже не знаю как это, "загораются". Не знаю, да и не хочу знать, как не хочу знать как выгляжу сам. Бесполезные знания, бесполезные слова...Ткань проходиться по моему телу, я вытягиваю руки, давая Советнику свои тонкие кисти с длинными изукрашенными ногтями. Он проходиться по пальцам, скользит выше...Я привык к этому, похожему на некий ритуал, действу, я не замечаю этого. Я думаю.

А Советник, окончив умывание, просит меня подняться. Развязав пояс, он снимает ночное кимоно, разминает мои плечи, и на них падает невесомая ткань нижнего халата. Завязав его и поправив складки, Первый уходит за верхним. Стук и шелест, раздающийся сзади, оповещает, что сегодня на мои плечи опуститься официальное кимоно судьи. Оно неудобное и тяжелое, изукрашенное каменьями, но это не то, что я хочу менять...Надев на меня одеяние и завязав пояс, Советник приступил к моим волосам. Длинные пряди, расчесанные костяным гребнем, ложатся на мои плечи, а некоторые, старик убирает наверх, завязывая в сложный узел. Теперь, он надевает украшения, положенные мне по статусу и уходит за мянь— моим головным убором. Сначала он протягивает его мне. Я слышу тонкий звон камешков на нем, чувствую аромат ткани...Мои пальцы проходятся по гладкой поверхности тульи, пересчитывают нити, свисающее вниз— сегодня их только десять, не слишком важное событие— внутренний суд Запретного города. Мне нравиться держать в руках материальное воплощение своей власти, своей силы...

Но и это заканчивается. Взяв из моих ладоней мянь, старик, лишь на мгновение задержав его в своих, надел его на голову. Он был не легким, как и остальное одеяние, но это было приятная тяжесть, как может быть приятна усталость после тяжкого рабочего дня. Но вдруг в моих мыслях появилась одна, уже давно тревожащая меня, звенящая незаданным вопросом:

-Ты ненавидишь меня, Сон Минь Ашен?

Его руки, все еще лежащие на тулье вздрогнули. Удивление? Страх?

-Почему вы так думаете, Сын Неба и Владыка Земли?

-Я отнял у тебя все— власть, славу, страну...даже сына. Ты меня ненавидишь?

Он уже убрал руки, но я все так же ощущаю его, его тяжелое дыхание, капли пота, пряным запахом заползающий в мои ноздри, воздух дрожит в такт его движением. Он поднимает руки к лицу, смахивая непрошенные слезы, вспоминая сына. Но так надо. Только боль душевная снимает все маски, которых в бывшем императоре больше, чем у кого-то. И он гол. Я чувствую его огромную боль, буквально пронзающую каждую часть его тела, но в нем нет ни страха, ни ненависти, только боль и...жалость? Он жалеет...меня?

Зачем меня жалеть?

-Нет, я не ненавижу Вас, Император Веймин.

И шорох подсказывает, что мой самый близкий подчиненный склонился в поклоне.

-Ты не врешь.

-Благодарю Вас за доверие.

-Это очень хорошо, что ты не врешь.

Я помолчал. Ашен тоже не решался прервать меня.

-Было бы жалко казнить тебя.

И я подал ему руку.

Я спускался вниз по лестнице, облокотившись на руку Советника, теперь уже доверяя настолько, насколько это мог такой как я. Аккуратно ступая по знакомым ступеням, спускаясь вниз, я уже не думал о стоящем рядом человеке, не спрашивал его советов— уже давно я не нуждался в нем, кроме как для того, что бы никто новый не входил в мое личное пространство...Но я не хотел потерять этого старика.

Знакомые коридоры, знакомый стук сапог воинов, следующих за мной...Я уже не держусь за Советника-это не то, что может себе позволить Император. Я не могу позволить, что бы мою слепоту считали слабостью, нет, она— это моя сила, сила предвидения... Да, этот слух был правдивым, но об этом не знает никто кроме Верховной, даже Советник и тот мог только догадываться. Видения были редкими и неясными, но я научился понимать послания Матери и принимать верные решения, основываясь на них. В одной моей руке зажат веер, другая сжимает резную трость. Тонкая, вырезанная из темного дерева, она еле слышно постукивает по камню пола. Мне не нужно знать, что впереди, в этих коридорах моя трость бесполезна— я прекрасно помню, что там. Сколько раз мои мягкие сапоги скользили по этим плитам, сколько раз я шел в окружении охраны по этим коридорам...Я знал запретный Город как собственное тело, как книги, хранящиеся в моей библиотеке. А нигде больше я не бываю.

Пройдя корпус личной охраны, я оказался в самом дворце. Советник говорил, что он полон золота, красок и роскоши...Фальшивой роскоши. Фальшивого золота. Они нужны лишь для того, чтобы скрыть грязь, обмануть глаза, запутать зрителя, ослепить его роскошью и богатством, искусственной красотой...Но я их не вижу и чувствую лишь разлитую в воздухе зависть и ненависть. Бесчисленные аристократы, играя в свои игры, забывают про все, кроме собственного обогащения. Что бы очистить только этот дворец, мне придется вырезать две трети присутствующих...А это слишком рискованно. Хорошо хоть мое окружение и самые важные люди в стране не похожи на пауков, стремящихся пожрать друг друга.

Я иду сквозь толпу медленно и величественно. Мой путь очищают воины, а по правую руки идет Советник. Все пауки в шелестящих богатых одеяниях моментально убираются с моей дороги, лишь избранные мной, бесконечно преданные мне люди, имеют мужество не убегать, а с гордостью уступать дорогу своему Императору. Я чувствую их силу, и я радуюсь тому, что мне удалось сделать за это время. Я поднимаюсь вверх по ступеням ведущим к трону, а за спиной звучали приветствия. Все как всегда.

-Да начнется Суд Сына Богини!

Голос Советника зазвучал, отражаясь от стен, заставляя затихнуть шипящую толпу. И я продолжил скучный ритуал:

-Да будет так!

И Суд начался.

Еще одна игра. Я чувствую ложь и правду, страх и ненависть, презрение и удивление, мне невозможно соврать. И еще я не ведаю ни сострадания, ни милосердия. Мой Суд— это Истина. Мой Суд— Суд Бога.

И мне невообразимо скучно. Никто мне не врет, мне даже не надо напрягаться, что бы ощутить разлитый в воздухе страх, они бояться сказать не то, сделать не то... Они бояться моих решений, быстрых и жестоких, считающихся единственно верными. Что ж, бойтесь. мне все равно, что думают слабые духом, готовые склоняться перед силой и властью. Хотя...Если говорить серьезно мне вообще все равно, что обо мне думают.

Сегодня все закончилось необычно быстро, и я, спустившись вниз, прошел дальше. У меня еще много дел.

За беспокойным днем приходит вечер, когда я, наконец-то остался в одиночестве. В одиночестве, Советник.

-Я хочу остаться один.

Но ответом мне была тишина. Сон Минь Ашен даже не пошевелился. Он все так же стоял, перебирая складки моего халата, развешанного в углу комнаты. Я даже обернулся, удивленный неповиновением такого послушного обычно Советника. Он все так же молчал. Я даже чуть-чуть забеспокоился. Чуть-чуть.

-Что случилось, Советник? У тебя есть, что мне сказать? Тогда говори!