Длинною в одиночество, общий файл

Веймин— приносящий величие

Раннвейг— бегущая по путь

Берси— медвежонок( Бьерн— медведь)

ПРОПАСТЬ ДЛИННОЮ В ОДИНОЧЕСТВО.

Хроники чувств.

Туманную дымкой подернута даль,

И слезы небес застучали по крышам...

На белых ресницах застылый хрусталь...

Зачем в этом мире мы воздухом дышим?

Зачем в лабиринтах из давящих стен

Гуляем и ищем замерзшие истины?

И в темных углах причастившись из вен

Засыпем глаза перегнившими листьями...

Зачем заблудившись взываем к богам,

Ведь знаем — безликие нам не ответят?

Зачем расставаясь играем в слова,

Как будто бы верим что ложь не заметят?

Зачем по примеру холодной судьбы

Куем для души лишь оковы и маски?

Зачем мы под ноги бросаем любви

Осколки несчастья без привкуса ласки?

И встав перед пропастью полною лжи,

Ты сможешь над нею неслышно пройти,

Коль имя той пропасти — страх одиночества?

ПРОЛОГ цвета рубиновой сережки

Дзиньк, дзиньк, дзиииньк...тончайшей работы стеклянные кувшины падали на пол, разбивались на мелкие, переливающиеся жемчужными каплями, осколки, разлетались по полу черного дерева...дзинь, дзинь...

Кап...темно-багровая капля падает, зависает в воздухе, тяжелом и пряном, как запах восточных благовоний...и вдруг срывается с тонкого и холодного пальца вниз, в пропасть...

Пропасть длинною в одиночество.

И падает на ее дно. Разбивается о хрустальные осколки.

На грубо сколоченном столе из досок стоит пиала с багровой влагой...стук...пол задрожал, пиала вздрогнула и несколько капель упали и растеклись по дереву...

Женщина подняла голову, по подбородку стекла прозрачная капля...

С запада повеяло гарью.

Гарью и смертью.

Мальчик с глазами цвета темного янтаря смотрел в отражение неба под своими ногами...была осень и багряноцветные листья клена текли по зеркалу ручья...

сполохи багрянца.

Мальчик бежал.

Листья клена закручивались в водовороты и...

Тонули.

Смерть. Воздух пронизан ею. Еще не пахнет гарью и кровью. Сейчас запахнет.

Узор на доспехах.

Цокот копыт замыленной лошади.

Теплый бархат цвета плодов горной вишни течет по лезвию, обволакивая меч, изучая его...

Крики. Боль. Упоение смертью.

Хохот. Гримаса счастья.

Трупы.

-Мама?

Черная гарь на губах.

-Мама?

Тонкая рубиновая нить течет на грудь.

-Мама?

Закатившиеся глаза.

-Мама?

Загорелая кисть на земляном полу.

-Мама?

Развороченная грудь.

-Мама...Мама?..Мама!

Тяжелое дыхание.

Поволока на глазах.

Ребенок.

Последняя жертва.

Взмах.

На белой коже капли. Кровавые слезы его матери слетевшие с клинка.

Взмах.

Глаза.

Янтарная поволока.

Черная пропасть.

Покой.

Повязка на глазах.

Старые руки.

Белый металл.

Тепло. Страшно.

Горячо!Страшно!

Больно!

...

Капли льются из-под повязки.

Красные.

Но он не видит.

Капля падает. Разбивается о хрустальные осколки.

Белый и холодный палец прикоснулся к алым губам. Соленый вкус, как слабость всесилья. Горький, как вино из хрустальных кувшинов. Раньше.

Дзинь... разбились.

Прикосновение ладони. Холод серебряной маски. И сквозь него — тепло тела.

Дин-дон. Дин-дон.

Звон сережки. Рубиновая капля.

Щиплет глаза.

Что?

Щиплет.

Что?

Влага?

Капля света в рубине.

Покой.

Тишина.

Тишина.

Тишина.

Тишина?

Рубновые капли.

Кап.

Кап.

Кап.

ГЛАВА ПЕРВАЯ, или бегущая по пути.

В полночной тьме огонь свечи,

И свет луны упал на плечи,

А губы шепчут мне-"молчи...

И помни— душу время лечит...

Иди сквозь холод и покой,

Иди сквозь вьюги и метели,

И я пойду вслед за тобой,

Туда, куда они не смели...

Закутай тело в звездный свет,

Одень меха дождя и снега...

Иди сквозь сумрак сотни лет—

Забудь про рамки жизни века...

И я иду вслед за тобой,

Считая шаг, целуя землю,

Закрыв тебя своей спиной,

Скажи мне только тихо-"верю..",

Молчи и помни— время лечит..."—

Прошепчут губы мне на ухо...

Свернула крылья птица-вечер,

Касаясь песней тихо слуха.

-Было это, высокая госпожа. Не очень давно да уж обрасло легендами...Лет тридцать назад правил Небесным краем император, благородный и мудрый...правил он неплохо, сына растил...и все спокойно было пока не пришла весть из Храма. И сказано было...Что, госпожа? Какой Храм? Храм великой и всеблагой Богини...

И на чем я остановился? Ах, да, весть пришла, что родился, дескать, сын Богини, прекрасной и мудрой, и будет он новым императором, истинно справедливым и властным...и да будет век счастливый...

А с Богиней, кто спорить попробует? Только блаженные да самоубийцы...Вот и разослал владыка Сон Минь Ашен всадников, чтоб нашли мальчика с темно-янтарными глазами да родинкой в виде пиона на груди...Тридцать отрядов по тридцать воинов отправились на поиски...

— Они его нашли, нашли?— внезапно спросил ребенок.

-А, что?— всколыхнулся старик,— да, нашли...спустя пять лет...

Бескрайняя степь, легкая поступь коня, звенящая сталь родового клинка Хуань Лиин, что значит глаз бури— все это веселило молодого двадцатилетнего воина из рода Степных Драконов. Он со своими воинами— двадцать девять лучших воинов империи!— был послан на поиски Сына Всеблагой и Пречистой Богини Справедливости и Наказаний. Кто бы мог подумать, что именно он, младший сын небогатого аристократа удостоится такой чести! Сэнг Чжоу несся во весь опор, уже представляя, как он будет рассказывать братьям, как привезет сестре бусы из нежно-розового перламутра, такого же цвета, как цветы вишневого дерева, расцветающего весной...

На самом краю земли, там где степь смыкалась с серебристым небом, показались соломенные крыши деревни. Воины радостно заулюлюкали, предчувствуя скорую забаву— что могут им противопоставить крестьяне? Ничего, во имя Всеблагой Богини! А истосковавшиеся по битвам воины уже рвались проверить свои клинки на живой плоти! И Сэнг Чжоу командует нападение...

-Нашел его один из воинов императора, младший сын небогатого аристократа с севера империи. Он отыскал Великого в маленькой степной деревушке, где в семье деревенского кузнеца жил пятилетний мальчик со странным родимым пятном...Пятном, в виде императорского пиона.

В тот день та деревня была сожжена до пепла, не осталось даже праха от сгоревших заживо людей, не осталось остовов печей, растоптанных в пыль копытами тяжелых коней. И на все это смотрел своими темно-янтарными глазами маленький сын Богини...

Сэнг Чжоу не мог сказать, когда он увидел его. Все вокруг, кружащееся в безумном, но таком обыденном, хороводе отвлекало от мыслей, событий и окружающего мира. Он, заливисто смеясь, носился по дворам горевших домов, руша копытами своего Ветра заборы и стены ветхих домов. Хуань Лиин, острый клинок деда, играясь, срезал головы пытающимся сбежать крестьянам, и копья и сабли его спутников не отставали от него. Кто-то, злобно смеясь, тащил хорошенькую девчушку за волосы, кто-то смотрел как в замурованном доме в ужасе мечутся дети...Все как обычно. И глава отряда, храбрый Сэнг Чжоу, мчался по деревне, заметив, как резво отбивает атаки двух его мечников двужильный кузнец, зажав в огромных ладонях грубо скованный меч. За его плечом маленькая плотная женщина, чьи черные волосы уже хранили на себе отпечаток тяжелых лет тонкой серебряной нитью на висках, прижимала к себе ребенка, закрывая его глаза подолом своего халата.

А кузнец, с мрачной одержимостью обреченного, отбивает удары, словно не замечая многочисленных ран, покрывших его руки и полуобнаженный торс. Кожаный фартук, уже располосованный мечами нападавших, путал его движения, а вытекающая кровь лишала последних сил...Но он упрямо продолжал сопротивляться, защищая свою семью.

Но Сэнг Чжоу не привык восхищаться храбростью низкорожденных, так что прервал бесплодные попытки спастись, единственным точным ударом своего меча. После чего, соскочив со своего норовистого жеребца, замер перед испуганной женщиной. По ее лицу текли слезы, но не звука не вырывалось из сомкнутых уст. Она, закрыв своим телом малыша, смотрела на воина гордо и неприступно, без малейшего страха или неуверенности. И воин мог бы восхититься ею, но ему не было дело до этой женщины, и он просто ударил ее мечом, походя к замершему от ужаса мальчишке. Тот, не в силах поднять глаза от тела упавшей матери, смотрел на тяжелые, кованные, украшенные росписью и кровью сапоги Чжоу, перешагивающего через тело женщины, чьи остекленевшие глаза были обращены к небу. Сэнг Чжоу замер перед испуганным ребенком, острием меча приподнял его лицо и замер, глядя в глубокие глаза мальчика, глаза невероятного цвета— цвета темного янтаря. И он опустился на одно колено, склоняя голову перед своим Императором. А Император, испуганный и не понимающий, что происходит, в оцепенении смотрел на склоняющихся перед ним убийц, а по необычайно светлому лицу катились рубиновые капли крови, выплеснувшейся на него из груди матери.

А потом радостные воины, крича здравницы Богине, сжигали оставшиеся здания и тела, а копыта их коней превращали в серую пыль остатки печей и фундаментов. И на все это смотрел мальчик, в истерике мечущийся в руках Сэнг Чжоу, даже не подумавшего увести его из этого ада. Он кричал, размазывая по покрытым гарью щекам слезы, рвался к телам своих друзей и соседей, которые веселящиеся воины как мусор кидали в огромный костер...Его рвало от отвратительно-приторного запаха горелой плоти и соленого привкуса крови на растрескавшихся губах.

Когда тридцать воинов Богини и уже бывшего императора Сон Минь Ашена умчались в сторону благословенной столицы, на месте тихой деревушке остался лишь выжженный пустырь, уже следующей весной заросший густой и сочной травой, навеки похоронив память о месте рождения Сына Богини, Императора Веймина, приносящего величие.

-А что было дальше, дяденька? Что?— в нетерпение подгоняет задумавшегося старика мальчик с соломенными волосами и водянистыми глазами, внимательно и ясно смотрящими на мир.

-Дальше...А дальше мальчика встречала вся столица. О, как рады были все появлению полубога, сына нашей прекрасной Богини, посланного, что бы страна благоденствовала и богатела! Все— и бедные, и богатые, и немощные старики, и сильные воины, и малые дети вместе со своими матерьми, ученые и маги, придворные и торговцы, даже наложницы гарема выглядывали из-за занавешенных окон, что бы хоть краем глаза взглянуть на Императора, следующего в окружении одетых в парадные доспехи воинов. Но их всех ожидало разочарование— сидящий на смирной тонконогой лошадке мальчик накрыт тяжелой вышитой тканью, скрывающей его облик от нечистых взглядов смертных. В тот день испуганного мальчика провели в Храм, и он, в сопровождении Высшей жрицы и немых слуг проследовал к алтарю, на встречу с божественной Матерью. А на утро, когда первые лучи солнца озарили склоны окрестных холмов, из Храма навстречу своим подданным вышел Император, а на лице его была искусная маска, скрывающая его образ за сложной вязью золотых нитей, вгрызающихся в кожу подобно вышивке, не давая понять ни чувств, ни эмоций стоящего на ступенях Императора. Сложные узоры, переплетаясь, образовывали подобие морды дракона— мудрого судию неба, а когда-то темно-янтарные глаза, ослепленные, разучившиеся плакать, лежат в пустых глазницах холодным хрусталем. Он смотрит спокойно и величественно, и огромная площадь встает на колени, видя не ребенка, но Бога. И старый император, своею рукой перерезает горло десятилетнему сыну, дабы никто и никогда не мог оспорить власть Веймина. И капли крови попадают на грудь Императора, прямо на видную в открытом вороте дорогого, вышитого драконами, халата родинку в виде распустившегося пиона, цветка-символа Императорской власти.

-Страшно,— поежилась девушка, отхлебывая из деревянной пиалы густой чай,— А те воины, что нашли его, что стало с ними?

Слепой старик, непроизвольно потянувшись к грязной повязке, скрывающей его глаза, вздохнул и, не ответив, повернулся к глиняному чайнику. Обернув морщинистую руку плотной тканью, он поднял чайник и налил себе обжигающего напитка. Отхлебнув ароматного чая, он продолжил, смотря мимо своих гостей на выход, где, за колышущимися на ветру полотнищами, была видна тихая улочка столицы.

-А те воины, ослепленные почестями, которыми осыпали их горожане, забыли о жестокости своей Богини...В один пасмурный день, через три дня после восхождения Императора в Ониксовую Башню, их позвали в Храм...

Сэнг Чжоу гордо вошел под сень древних чертогов, которые, говорят, были построены задолго до появления на этих землях народа Богини. Но он не верил в это. Разве может существовать что-то более великое и сильное, чем Всеблагая?

Огромные своды Храма, напоминали о смыкающихся в лесах на севере страны, где находился Дом воина, своими тонкими колонами и ажурными арками. Огромный витражи, сквозь которые проникал неяркий свет, занимали больше половины пространства Зала Молитв, где, стоя под изображениям многогрудой женщины с широкими бедрами, чье тело обвивали четыре дракона, их ожидали молчаливые жрицы. Девушки, закутанные в полупрозрачные ткани были обольстительны, но никто не посмел бы взглянуть на них больше чем с почтением— святотатцы не могли сбежать от расплаты. Поэтому тридцать воинов в молчании шло по уходящему под землю узкому коридору, освещенную лишь огнями, горевшими в синих бумажных фонарях.

Все ниже и ниже...Ниже и ниже. Сэнг Чжоу и не помнил, когда в его душе поселился страх, крепкими объятьями сжав ему горло, мешая дышать...Но пути назад не было. Молчаливые, немые от рождения, стражи Богини, не давая им двигаться, опустили на колени. А впереди вышла из полумрака высокая длинноволосая женщина, чье лицо закрывала цельная маска. Ее тело, прикрытое лишь множеством изящных украшений, мерцало белым светом, а нарисованные драконы, обвивавшие ее живот и ноги, казалось двигались, извиваясь подобием жизни. Перед склонившимися воинами стояла Верховная.

Когда ее глубокий голос зазвучал, отражаясь от стен, затихая эхом в нескончаемых коридорах Храма, воины, побледнев, все же не сделали попытки сбежать.

-Я, Глас великой и Всеблагой Богини, передаю замершим у ног моих рабам ее Волю. Да свершится Воля ее! Никто и никогда не должен знать облика Сына Ее, никто из узревших Облик Его, не должен видеть Свет! Да будет так!

И во тьме засветились сотни белых огней, и раздалось шипение. По подземелью расползся отвратительный запах горелой плоти, и только тогда Сэнг Чжоу понял, зачем их пригласили в Храм. Внезапно загорелись сотни фонарей, освещая зал и воинов, до крови прокусывающих губы, вонзающих ногти в грубые ладони, только бы не опозорится, закричав от боли в искалеченных глазницах. Сэнг Чжоу был последним. Он видел как к нему приближается страж, держащий в руке раскаленный кусок металла, которому суждено превратить сильного мужчину-воина в калеку. Но он не дрогнул и смело смотрел вперед, на возвышение за спиной Верховной, где стоял одинокий мальчик, закутанный в шелковый халат, матово переливающийся в белоснежном свете фонарей.

Император спокойно смотрел вниз, Сэнг Чжоу казалось, что хрустальные очи Веймина смотрели прямо на него. Но он знал, что это ложь, как знал и то, что холодный и бездушный камень не способен видеть. Капли крови, все еще сочащийся из незаживших ран, в тех местах, где в плоть врезались золотые струны маски, стекая по подбородку, капали на плиты храма..

Раз капля— страж делает последний шаг. Два— и он поднимает свое орудие, где на двух тонких зубцах мрачно горит раскаленный металл. Три— и он уже чувствует жар. Четвертая капля и его накрывает боль.

Последнее, что увидел младший сын библиотекаря Северного Дворца— это невероятно спокойное и невозмутимое лицо юного Императора, на котором не проскользнуло ни тени эмоций, ни тени чувства. Бог не спускается до людей. Богу суждено лишь править ими.

И Сэнг Чжоу, который, не смотря на боль, улыбается умиротворенной улыбкой, накрывает тьма.

-Да, их позвали в обитель Богини, но не за благодарностью Всеблагой, а за наказанием за дерзость. Ибо как они, смертные, грязь под ногами Богов, посмели так бесстыдно глядеть на Ее Сына? И в темных подземельях свершилась казнь— и тридцать воинов, слепых и обессиленных, вышли из ворот обители, что бы постараться найти новую жизнь...Кто-то, не выдержав тягот новой жизни, уходил за Грань, кто-то, найдя свой путь, стал даже счастлив...На все Воля Ее!

А Великий Император с тех пор правил нашей землей, первой после Неба. И свершилось то, что было предсказано— расцвели земли под рукой Наимудрейшего, зазолотились поля, зазвенели монеты да каменья...

-И что он, действительно, настолько мудр и справедлив? Что-то не вериться мне в это, не бывает так на нашей земле,— ехидно усмехнулась девушка, приподняв свои светлые, практически невидные брови. "Чужая..."— неодобрительно подумал старик, отвечая:

-Так то, милостивейшая госпожа, среди нас, людей...А в Сыне Неба от человека только тело и осталось. Дух его, разум его, давно уже не подвластен разуму смертного...Он всеведущий, он бесконечно мудрый, он видит ложь и зрит грядущее! Нет никого более Великого под Небом Бессмертных!— Старик даже расправил плечи, словно показывая, что не вся сила ушла из его ссохшегося тела, что есть в нем еще отголоски того, что делало хозяина чайханы первым среди равных...

-Спасибо за рассказ тебе, добрый старик,— заспешила чужая девушка, положив в ладонь старика три медных квадрата, покрытых охранными символами.— Но нам уже пора— надо найти ночлег до того как солнце скроется за горизонтом...

После чего, поклонившись, поспешила прочь, таща за собой упирающегося мальчишку...

А Сэнг Чжоу только покачал седою головой, улыбнулся подошедшему сапожнику, налил ему чаю да пробормотал недовольно:

-Чужая...

Раннвейг.

Выйдя на улицу, Раннвейг связала сложным узлом золотистые волосы, заплетенные в тугую косу, и обернувшись к брату, сказала звонким голосом, похожим на звон ритуальных колокольчиков:

-Берси, если мы не поторопимся, то нам и сегодня придется ночевать под открытым небом! Мне-то все равно, а вот кто-то, как мне помнится, просто умолял зайти в столицу и переночевать пару ночей в приличной гостинице!

Мальчик ненадолго притих, с любопытством оглядывая непривычно изогнутые крыши домов, покрытые темно-красной черепицей, людей в расписных халатах с узкими, как будто вечно прищуренными глазами, аристократок, которых проносили в богато украшенных палантинах крепкие слуги, и воинов, и крестьян, и торговцев— все это было непривычно глазу мальчика, выросшего в горах далеко на Севере, где ночи бывают светлыми как дни и девять месяцев лежит холодный снег, и дуют ледяные ветра.

Но разве что-нибудь может удержать шестилетнего ребенка от вопросов? Если что на это способно, то Раннвейг, дочь северного воина, это было неизвестно.

-Сестричка, а то, что нам рассказывал дедушка про Императора— это правда? Он правда сын Неба? Он правда все знает? А он сильный?

Святая уверенность Медвежонка в том, что старшая сестричка знает все, была непоколебима. Так что усталой Раннвейг пришлось отвечать:

-Берси, ты же помнишь, как бабка рассказывала нам сказки?

-Помню-помню!

-Вот и это тоже сказка.

Мальчишка обиженно надул губы и зло посмотрел на девушку, после чего заявил:

-Ты врешь!

-Верь во что хочешь,— тяжело вздохнула Раннвейг, потирая тонкую переносицу и зажмуривая голубые глаза.— В конце концов я ничего не знаю, и этот слепой правитель может действительно оказаться сыном какой-нибудь местной Богини...Не задерживай меня, иначе мы не успеем до заката!

Она отвесила подзатыльник мальчишке, увлекшемуся лотку торговца сладостями, хотя и сама едва смогла отвести взгляд от изобилия, лежащего перед ней. Искусно сделанные конфеты напоминали птиц и зверей, а пирожные, похожие на живые цветы, так и манили попробовать...Но, взяв себя в руки, девушка пошла дальше, не обращая внимания на удивленные взгляды проходящих мимо жителей столицы, да на презрение, так и слышимое в шепоте— "чужаки".

Да, они были здесь чужаками, как и в десятках других стран, которые они прошли на пути сюда, как будут ими и в других местах, что суждено им встретить на своем пути, как они стали в родных предгорьях... Раннвейг, уже не верила, что они смогут когда-нибудь найти свое место, она почти поверила, что имя, данное ей умирающей матерью станет пророчеством ее судьбы, и она будет обречена вечно бежать по пустой дороге. Но пока еще теплилась надежда в горячем сердце северной девушки, хотя бы потому, что она не одна.

Берси, доверчиво прижимаясь к ноге сестры даже не догадывался, какие мысли бродят в ее голове, какие сомненья терзают ее... Он просто верил. И поэтому не имела права золотоволосая Раннвейг права не то что бы сдаться, но даже на время отступить.

И уже потом, замерев у крошечного окошка снятой комнаты, девушка, уложив спать зевающего от усталости Берси, будет смотреть на возвышающиеся крыши домов, подсвеченные тысячами тысяч фонарей, и на улицы, даже в этот поздний час полные куда-то спешащих людей, и на появляющиеся звезды...Она смотрела на них, пытаясь найти знакомые с детства звезды, и созвездия, но их насмешливо закрывали резные крыши окрестных дворцов. И девушка тихонько засмеялась горько и насмешливо, позволяя себе на миг расслабиться и выпустить на волю свою боль. И только сейчас, смотря на звездное небо, гордая Раннвейг может задуматься, а стоила ли та призрачная свобода, ради которой она, взяв с собой годовалого брата, сбежала из дома, всего, что за нее пришлось заплатить? И настоящая ли она, или это новые цепи, сковавшие ее плечи намного крепче предыдущих, оставляя для утешения девушки лишь свою иллюзию?..

И лишь стены самой дешевой комнаты под крышей старой гостиницы да незнакомые звезды смогут увидеть горькую улыбку Бегущей По Пути.

ГЛАВА ДВА, или приносящий величие

Капли льда и капли света...

Как на маске, на лице

Хрусталем глаза одеты,

Пепел снега на венце.

И всевластие Закона

Затмевает разум твой.

Так извечно, год от года,

Забываешь путь домой.

Что же, в сердце справедливом

Места нет любви и снам?

Милосердие забыто,

Жизнь чужая— лишь игра!

Разве может Бог бесстрастный,

Осознать людскую суть,

Скрыв лицо за белой маской,

Сможет он в глаза взглянуть?

Память ивою застыла...

Что же ты не смог забыть?

Не страшась ни льда, ни силы

Сможет кто хрусталь разбить?

Кто, в объятьях белой вьюги,

Что струиться в волосах,

Смог дыханьем теплым руки

Отогреть в своих руках?

Хрусталем застыли веки—

Может, слезы на глазах?

Там где ледяные реки

Пламя взвилось к облакам?

Нет, такая же немая,

Вечность смотрит на меня,

И бесстрастно осуждая,

Сверху падают слова.

В самом центре столицы, на холме, сиял Запретный Город, закрытый от любопытных взоров высокой каменной стеной. Сотни охранников внимательно следят за тем, что бы ни один незваный гость не смел нарушить покой тех, кому было дозволено жить в обители Императора.

Но если вам было разрешено пройти внутрь, то, миновав высокие кованные ворота, способные выдержать удар любого тарана, вы попадете на огромную выложенную серым камнем площадь, где дежурит недремлющая императорская гвардия, одетая в богато украшенные доспехи, вооруженные мечами и копьями. Над головами их развиваются знамена императора и Всеблагой Богини, искусно вышитые руками местных мастериц. Они, провожая вас внимательным взглядом, пропустят внутрь, если в руках ваших будет шелковый свиток с начертанным там приглашением. Только тогда, поднявшись по высокой лестнице к изысканной колоннаде, покрытой резной крышей, пройдя по ярко освещенному коридору в сопровождении молчаливых гвардейцев, вы наконец-то войдете в святая святых империи— город избранных, место пребывания Императора.

И вы замрете, очарованные красотой, раскинувшейся впереди.

Невысокие дома с белоснежными стенами и изогнутыми крышами, утопают в зелени искривленных деревьев, по весне покрывающихся белоснежным кружевом цветов, множество глубоких прудов, наполненных прозрачной водой, наполняет их корни живительной влагой. А в воде, настолько прозрачной, что лишь серебристые блики да запах свежести выдают ее существование, в причудливом танце сплетаются огромные бело-красные рыбы. На террасах прекрасных каменных горок, изгибаясь, растут травы и кусты, покрытые роскошными цветами, а выложенные белым камнем дорожки, скользя по крутым мостикам, медленно ведут вас поэтому саду все дальше и дальше, к императорскому дворцу, мимо домов знати, приближенной к Императору, мимо резных колон, окрашенных алой краской, мимо ступеней, ведущих на террасы, по бокам которых сидят, вырезанные из белоснежного мрамора и расписанные мастерами, диковинные существа, напоминавшие южных львов. Иногда, где-то в изящной беседке, внезапно выглянувшей из-за крон резного клена на вершине каменной горки, покажется закутанная в роскошное кимоно наложница, чьи длинные блестящие волосы, убранные в высокую прически, украшены хрупкими цветами, а может это одна из жен знатного придворного, уставшая от шума, царящего в доме, и, ушедшая чтобы отдохнуть в теня деревьев... А у больших прудов, на поверхности которых цветут десятки роскошных кувшинок, можно встретить скучающих музыкантов из младших детей аристократов, что, зачарованно глядя на блики воды, еле слышно играют древние мелодии. И спокойствие царит под сенью этих садов.

Но совсем другое дело— императорский дворец, никогда не засыпающие залы которого наполнены вечно спешащими чиновниками, переносящими тысячи свитков с места на место, знатью, плетущей свои интриги, и не отстающими от мужчин в этом интереснейшем деле женами и дочерьми. Все ночи напролет в огнях зажженных фонарей кипит жизнь во дворце, все дни, с утра до вечера нескончаемые дела зовут торопиться чиновников, закручивая их жизни в нескончаемый калейдоскоп. И в этом месте, среди золота и каменьев, среди шелков и бархата, фарфора и резьбы, есть лишь одно место в котором, не смотря ни на что, всегда стоит тишина.

В самом центре Запретного Города, посреди императорского дворца, где, во внутреннем дворике лишь вода и камень, стоит Ониксовая Башня, возвышающаяся выше всех, стремящаяся к небу. Черные отполированные глыбы камня так плотно прилегают друг к другу, что их стыков не заметишь глазом, только на ощупь можно почувствовать тонкие линии бороздок. На девять этажей взлетает вверх Башня, а каждый этаж ее украшен изогнутой крышей чистого алого цвета, и колоннадой, ограждающей узкую террасу. На каждом этаже, кроме последнего, на углах стоят воины, охраняющие покой Великого, а в комнатах императорского дворца, чьи двери выходят в каменный сад, всегда дежурит сотня прекрасных лучников. Входить в Ониксовую Башню разрешено лишь троим— Первому Советнику, Верховной Жрице и престарелому Хранителю Библиотеки, располагающейся на шести этажах жилища Императора Веймина.

И библиотека эта огромна— сотни тысяч свитков хранятся на ее полках, тысячи глиняных табличек, каменных плит и папирусов, собранных слугами империи по всему свету таятся в ее глубинах. Поднимаясь по деревянной винтовой лестнице, идущей внутри башни. В библиотеке нет пола— десятки узких террас, охватывающих заполненные книгами стены, соединяются между собой невесомыми лестницами, а на круглых площадках стоят столики красного дерева и лежат вышитые циновки, что бы можно было отдохнуть за выбранным свитком. С центральной винтовой лестницей эти террасы соединяют широкие мосты с невысокими перилами, словно спицы в колесах, пронзающие пустое пространство Башни.

Но если подниматься все выше, достичь расписанного потолка и, пройдя наверх, то можно очутиться в пустой комнате, где на деревянном полу лежат лишь тростниковые циновки, а на стенах развешано оружие. Слепой Император любит спускаться в эту комнату и, ласково проводя чуткими пальцами по холодному металлу, любоваться неизменностью их изогнутых лезвий. Говорят, что и сам Веймин— искусный Мастер Меча, способный поразить врага с одного удара, но никто не может подтвердить это кроме седого как лунь старика, воспитывавшего юного Владыку, но он и при жизни то был немногословным, а уж после кончины тем более...

На этом, седьмом, этаже уже не было винтовой лестницы— выше вела обычная, расположенная у восточной стены Башни. Там, еще выше, в небольшой комнате, задрапированной расписными шелковыми полотнами и освещенной неярким светом фонарей, стоял только стол для игры в найжанг, сделанный из дерева, с доской инкрустированной полудрагоценными камнями. Здесь, в тиши и покое проводил редкие часы отдыха Сын Богини, Приносящий Величие, спускаясь из своих личных покоев, чьи двери были открыты только Первому Советнику.

О как эти покои отличались от всего, что вы видели раньше! Здесь в темной комнате, освещаемой лишь светом, льющимся из маленького окошка, не было ни роскошных ковров, ни резных украшений, не было шелков и золота— ничего из того, чем так славился Запретный Город. Здесь, в темноте, заполнявшей личные покои Императора, был только простой деревянный стол, на котором стояла лишь чернильница и металлическое перо, а в углу комнаты располагалась кровать, покрытая простым покрывалом.

И сейчас, когда первые лучи солнца уже красили крыши стелющихся у ног Запретного Города зданий столицы, за столом сидел, опустившись на пятки, Император. Простое темно-синее кимоно, небрежно завязанное белым поясом, раскрывалось на груди, где был виден край пиона, украшавшего грудь Веймина. Длинные, ниже пояса, черные волосы тридцатилетнего мужчины были распушены, и неровными прядками спускались на плечи и спину. Некоторые пряди падали на лицо, переплетаясь с узорами маски, ничуть не мешая Императору. Из-под полуприкрытых век, опушенных густыми, хоть и недлинными, ресницами, блестел хрусталь его глаз, завораживая игрой разноцветных бликов. Никаких украшений не было сейчас на теле Владыки, только тонкая рубиновая капля, алела в его ухе, мерно покачиваясь в такт его движениям. Веймин, прикасаясь тонкими пальцами с ухоженными длинными ногтями к бумажному листу с начертанными на нем иероглифами, казалось читал его...Хотя, почему казалось?

Веймин.

Меня всегда окружала тьма. Советник говорил мне, что когда-то давно я мог видеть как все другие, но я не помнил этого, да и не видел в этом особого смысла. Я помнил все свои решения, все свои слова, сказанные за двадцать пять лет правления. Моя память хранила сотни законов и правил, тысячи имен и дат, событий, людей, их слов, их чувств, их лжи, но в ней не было места ничему, что бы связывало меня с реальным миром. Я не мог рассказать о своем прошлом и настоящем, я не мог сказать, откуда я родом, я не знал, что мне нравиться есть или какая музыка радует мой слух...Это было неважно.

Моя жизнь началась в тот миг, когда я вышел из Храма Матери, что бы стать Императором. Кто-то говорил, что дети должны веселиться и играть, постепенно взрослея. Я никогда не мог этого понять. Я был неправильным ребенком. Я рос, становясь все выше и сильнее, но я никогда не видел смысла в играх и развлечениях, которые так привлекали моих сверстников из числа аристократов Высоких Родов. Ведь по сути, эти игры лишь бессмысленная трата бесценного времени, как и личные привязанности, дружба и любовь, которые мне пытались навязать Главы нескольких сильнейших Домов империи. Люди для меня с самого Осознания делились на полезных и нет, причем множество напыщенных аристократов, праздно прожигающих жизнь, в моей системе ценности, стояли куда ниже простого крестьянина, низкорожденного. А вот те из знати, кто был способен на большее, чем пить и развлекаться, те, кто был способен помочь мне в создании идеальной империи, с теми я "дружил", чуть чаще благосклонно улыбаясь, пусть даже они были далеко не знатнейшими. Советник часто пытался мне объяснить, как я должен поступать в той или иной ситуации, но не принимал тех негласных законов Запретного Города. Для меня был только один Закон.

Конечно, многие возмущались и моим малым возрастом, и моим пренебрежением к их сединам и предкам, но мне это было только на пользу. Эти возражения, часто высказанные довольно грубо и недвусмысленно, позволили мне провести хорошую чистку дворца. Не ожидавшие такой решительности, жестокости и холоднокровия от, как они считали, ребенка, бесполезные мне люди с ужасом и растерянностью смотрели как на них несутся лезвии мечей моих гвардейцев, отправляя их к заждавшимся предкам. После этого, если недовольные и остались, то они предпочитали держать зло внутри, что, надо признать, несколько опечалило меня— теперь не было официального повода к их устранению. И пришлось передоверить это Верховной, необычайно умной и злопамятной женщине. Которая, к счастью, была до мозга костей предана мне. Ведь устранять такое сильное оружие было бы очень расточительно. К сожалению, окончательная очистка рядов моих приближенных руками жриц заняла слишком много времени— целых пять лет мне приходилось преодолевать сопротивление знати, не желающей признавать за мной полную власть Императора, власть абсолютную и ничем не ограниченную. Но в тот день, когда мне исполнилось десять, в день официального праздника, когда в небо взлетали тысячи фейерверков, скончался от приступа Бей Ли Лей, глава последнего Рода, осмелившегося мне перечить, а на его место, естественно по моей воле, вошел его третий сын, необычайно умный Канг Ли Лей. И, как показали годы, мой выбор оказался крайне удачным— бесконечно преданный мне мужчина до смерти беспрекословно подчинялся моим приказам, ни разу не засомневавшись.

Именно в тот день я по-настоящему начал свое правление, создавая Законы новой империи. Не смотря ни на что, многие все еще пытались обмануть меня, надеясь на мое невежество в тех или иных областях, но им не повезло даже больше чем мятежникам. Те кто считают, что слепые не видят— ничего не знают о них, ну, по крайней мере обо мне. Мне не нужны глаза, что бы знать что человек врет, они даже мешают. Моя мать говорила мне: "Когда ты видишь лицо человека, то, даже понимая, что он врет, ты не сможешь судить справедливо, затуманенный несчастьем или уверенностью на его лице. Лишь слепец, не способный видеть обманщика, осознав, что он врет не будет испытывать бесполезной жалости, вынося приговор". Мне пришлось лишь пару раз проявить силу, что бы по дворцу и столице, да и, наверное, по всей империи, расползлись слухи о моем всезнании. Что ж, мне это было даже на руку— теперь, по прошествии лет, никто не осмеливался мне лгать, что сильно облегчило мне работу.

Были ли слухи о моем всезнании правдой? Нет, и люди, приближенные ко мне достаточно, что бы я слушал их советы, прекрасно знали об этом, но не только не опровергали их, но и увеличивали их число. Я не знал многого. В самом начале мне часто приходилось обращаться за помощью к Советнику, но чем больше проходило лет, тем меньше и меньше она была мне нужна. В мою башню со всего света свозились сотни книг, охватывающих все от земледелия до высокой политики, от легенд и сказок до исторических летописей, от строительства домов до ведения войны...Многие из них, высеченные на камнях или выдавленные на восковых или глиняных табличках, я мог читать самостоятельно, скользя по древним символам подушечками пальцев, запоминая их узор. Со временем я научился читать и документы написанные металлическим пером— если еле ощутимо касаться бумаги, то можно почувствовать неглубокие бороздки, оставленные наконечником. Ну а те книги, что я не мог прочитать самостоятельно, читал мне старик-Хранитель, в то время как я составлял Законы и планы. Мне нравился его хриплый голос и аккуратные морщинистые руки, которые нежно передавали мне хрупкие свитки. А еще он знал множество древних языков, которым, в свободное время, он и учил меня. Так что сейчас, после двадцати пяти лет правления, я могу утверждать, что знаю все, что может быть нужно императору, что бы не говорил по этому поводу Первый Советник.

Какая, в сущности, разница, что я не знаю чего-то о себе? Я знаю главное— я сын Всеблагой Богини, Великий Император Веймин, Власть и Закон на земле, лежащей Под Небом.

Тихий стук по дереву— значит Советник уже тут. Тихо скрипит открывающаяся дверь, впуская в мою обитель воздух, напитанный свежим ветром и, едва ощутимым запахом специй и мяса, что значит, что внизу, в комнате для игры в найжанг уже накрыт завтрак. Глухой шелест подола его халата приближается, как и звонкий стук сандалий. Они стучат о деревянный настил комнаты все громче и громче. Я, отвлеченно отсчитываю шаги— раз, два, три...Вот уже слышно тяжелое дыхание и судорожные удары сердца— Советник уже старик, и ему трудно преодолевать все ступени, ведущие в мое жилище. В его руках фарфоровый таз, наполненный ключевой водой. Как всегда, она глухо стучит о стенки при каждом его тяжелом шаге, как всегда звонко падают капли на пол, разбиваясь о его поверхность, и как всегда нежно шуршит полотенце, задевая шелк его халата...

Шаг за шагом, стук за стуком, все ближе и ближе подходит Советник. Он нетороплив, как истинный аристократ, его движения тихие и плавные, исполненные достоинства, истинного, а не показного, свойственного напыщенным Главам. Тихий звон цепочек, свисающих с его головного убора, оттенял его тяжелые шаги особой утонченностью, как и тонкий аромат вишен— единственный парфюм, который позволял себе Советник.

Вот, отзываясь на скрип половиц, шуршит шан, подвязанный шелковым поясом, с которого, звонко перестукиваясь, свисают нефритовые шарики. Вот он с негромким стуком опускает на столик фарфоровую чашу— снова раздается плеск воды, и пара капель глухо разбивается о поверхность стола. Шуршат широкие рукава шелкового халата, которые Советник подвязывает, что бы помочь своему господину умыться. Нет, это не значит, что я не мог этого сделать, просто таковы были законы, законы, принесенные Матерью на эту землю задолго до моего рождения.

Он окунает платок в воду, крупные капли, сливаясь в потоки падают обратно в чан...Это необыкновенно похоже на дождь, чьи капли падают на гладь воды в саду. И я слушаю, как они, стекая на пальцы, срываются с ухоженных ногтей, как Советник, в последний раз отжав влажный платок, подносит его к лицу. Свежесть влаги, легким дуновением окутывает мою кожу, и прохладная и гладкая ткань смывает остатки сна, усталость...Нити маски под влажной тканью загораются...Наверное, я даже не знаю как это, "загораются". Не знаю, да и не хочу знать, как не хочу знать как выгляжу сам. Бесполезные знания, бесполезные слова...Ткань проходиться по моему телу, я вытягиваю руки, давая Советнику свои тонкие кисти с длинными изукрашенными ногтями. Он проходиться по пальцам, скользит выше...Я привык к этому, похожему на некий ритуал, действу, я не замечаю этого. Я думаю.

А Советник, окончив умывание, просит меня подняться. Развязав пояс, он снимает ночное кимоно, разминает мои плечи, и на них падает невесомая ткань нижнего халата. Завязав его и поправив складки, Первый уходит за верхним. Стук и шелест, раздающийся сзади, оповещает, что сегодня на мои плечи опуститься официальное кимоно судьи. Оно неудобное и тяжелое, изукрашенное каменьями, но это не то, что я хочу менять...Надев на меня одеяние и завязав пояс, Советник приступил к моим волосам. Длинные пряди, расчесанные костяным гребнем, ложатся на мои плечи, а некоторые, старик убирает наверх, завязывая в сложный узел. Теперь, он надевает украшения, положенные мне по статусу и уходит за мянь— моим головным убором. Сначала он протягивает его мне. Я слышу тонкий звон камешков на нем, чувствую аромат ткани...Мои пальцы проходятся по гладкой поверхности тульи, пересчитывают нити, свисающее вниз— сегодня их только десять, не слишком важное событие— внутренний суд Запретного города. Мне нравиться держать в руках материальное воплощение своей власти, своей силы...

Но и это заканчивается. Взяв из моих ладоней мянь, старик, лишь на мгновение задержав его в своих, надел его на голову. Он был не легким, как и остальное одеяние, но это было приятная тяжесть, как может быть приятна усталость после тяжкого рабочего дня. Но вдруг в моих мыслях появилась одна, уже давно тревожащая меня, звенящая незаданным вопросом:

-Ты ненавидишь меня, Сон Минь Ашен?

Его руки, все еще лежащие на тулье вздрогнули. Удивление? Страх?

-Почему вы так думаете, Сын Неба и Владыка Земли?

-Я отнял у тебя все— власть, славу, страну...даже сына. Ты меня ненавидишь?

Он уже убрал руки, но я все так же ощущаю его, его тяжелое дыхание, капли пота, пряным запахом заползающий в мои ноздри, воздух дрожит в такт его движением. Он поднимает руки к лицу, смахивая непрошенные слезы, вспоминая сына. Но так надо. Только боль душевная снимает все маски, которых в бывшем императоре больше, чем у кого-то. И он гол. Я чувствую его огромную боль, буквально пронзающую каждую часть его тела, но в нем нет ни страха, ни ненависти, только боль и...жалость? Он жалеет...меня?

Зачем меня жалеть?

-Нет, я не ненавижу Вас, Император Веймин.

И шорох подсказывает, что мой самый близкий подчиненный склонился в поклоне.

-Ты не врешь.

-Благодарю Вас за доверие.

-Это очень хорошо, что ты не врешь.

Я помолчал. Ашен тоже не решался прервать меня.

-Было бы жалко казнить тебя.

И я подал ему руку.

Я спускался вниз по лестнице, облокотившись на руку Советника, теперь уже доверяя настолько, насколько это мог такой как я. Аккуратно ступая по знакомым ступеням, спускаясь вниз, я уже не думал о стоящем рядом человеке, не спрашивал его советов— уже давно я не нуждался в нем, кроме как для того, что бы никто новый не входил в мое личное пространство...Но я не хотел потерять этого старика.

Знакомые коридоры, знакомый стук сапог воинов, следующих за мной...Я уже не держусь за Советника-это не то, что может себе позволить Император. Я не могу позволить, что бы мою слепоту считали слабостью, нет, она— это моя сила, сила предвидения... Да, этот слух был правдивым, но об этом не знает никто кроме Верховной, даже Советник и тот мог только догадываться. Видения были редкими и неясными, но я научился понимать послания Матери и принимать верные решения, основываясь на них. В одной моей руке зажат веер, другая сжимает резную трость. Тонкая, вырезанная из темного дерева, она еле слышно постукивает по камню пола. Мне не нужно знать, что впереди, в этих коридорах моя трость бесполезна— я прекрасно помню, что там. Сколько раз мои мягкие сапоги скользили по этим плитам, сколько раз я шел в окружении охраны по этим коридорам...Я знал запретный Город как собственное тело, как книги, хранящиеся в моей библиотеке. А нигде больше я не бываю.

Пройдя корпус личной охраны, я оказался в самом дворце. Советник говорил, что он полон золота, красок и роскоши...Фальшивой роскоши. Фальшивого золота. Они нужны лишь для того, чтобы скрыть грязь, обмануть глаза, запутать зрителя, ослепить его роскошью и богатством, искусственной красотой...Но я их не вижу и чувствую лишь разлитую в воздухе зависть и ненависть. Бесчисленные аристократы, играя в свои игры, забывают про все, кроме собственного обогащения. Что бы очистить только этот дворец, мне придется вырезать две трети присутствующих...А это слишком рискованно. Хорошо хоть мое окружение и самые важные люди в стране не похожи на пауков, стремящихся пожрать друг друга.

Я иду сквозь толпу медленно и величественно. Мой путь очищают воины, а по правую руки идет Советник. Все пауки в шелестящих богатых одеяниях моментально убираются с моей дороги, лишь избранные мной, бесконечно преданные мне люди, имеют мужество не убегать, а с гордостью уступать дорогу своему Императору. Я чувствую их силу, и я радуюсь тому, что мне удалось сделать за это время. Я поднимаюсь вверх по ступеням ведущим к трону, а за спиной звучали приветствия. Все как всегда.

-Да начнется Суд Сына Богини!

Голос Советника зазвучал, отражаясь от стен, заставляя затихнуть шипящую толпу. И я продолжил скучный ритуал:

-Да будет так!

И Суд начался.

Еще одна игра. Я чувствую ложь и правду, страх и ненависть, презрение и удивление, мне невозможно соврать. И еще я не ведаю ни сострадания, ни милосердия. Мой Суд— это Истина. Мой Суд— Суд Бога.

И мне невообразимо скучно. Никто мне не врет, мне даже не надо напрягаться, что бы ощутить разлитый в воздухе страх, они бояться сказать не то, сделать не то... Они бояться моих решений, быстрых и жестоких, считающихся единственно верными. Что ж, бойтесь. мне все равно, что думают слабые духом, готовые склоняться перед силой и властью. Хотя...Если говорить серьезно мне вообще все равно, что обо мне думают.

Сегодня все закончилось необычно быстро, и я, спустившись вниз, прошел дальше. У меня еще много дел.

За беспокойным днем приходит вечер, когда я, наконец-то остался в одиночестве. В одиночестве, Советник.

-Я хочу остаться один.

Но ответом мне была тишина. Сон Минь Ашен даже не пошевелился. Он все так же стоял, перебирая складки моего халата, развешанного в углу комнаты. Я даже обернулся, удивленный неповиновением такого послушного обычно Советника. Он все так же молчал. Я даже чуть-чуть забеспокоился. Чуть-чуть.

-Что случилось, Советник? У тебя есть, что мне сказать? Тогда говори!

Он все еще молчал. Я начал терять терпение. Но прежде чем я успел разозлиться, он все-таки начал:

-Император,— и снова молчит. Нет, я с ним сойду с ума.

-Что?

-Император, вам не интересно, что находиться за пределами Запретного Города?

-Нет.

Если честно, то я был удивлен его вопросом. Он уже давно не задавал мне таких вопросов, с тех самых пор как понял, что мне все равно. Раньше он еще пытался меня чем-то заинтересовать, привлечь чем-то, но давно забросил это дело. И вот он снова начал. К чему бы это?

-Император, вы можете игнорировать все мои слова, мои советы...Но как вы можете что-то отбрасывать, даже не попробовав? Вы говорите, что знаете все нужное как Императору, но это не так. Вы должны познать все, и лишь после этого, сказать, что это было бесполезно. Вы согласны?

Я не стал отвечать. Я уверен в себе...В конце концов ведь выбора все равно нет.

-Император, вы должны выйти за пределы Запретного Города.

-Я ДОЛЖЕН?

-Да, должен!— впервые за время нашего знакомства, Советник повысил на меня голос. Я был настолько удивлен, что даже не возмутился.

-Вы должны, должны, должны узнать, что за жизнь за пределом вашей клетки! Золотой и безопасной клетки! Клетки, в которую вы заперли себя сами, считая единственно верным и возможным в этом мире. У вас нет альтернатив, вы не знаете ничего кроме этого,— он обвел руками комнату.— Вы не умеете ничего, не знаете ничего! Ни-че-го! Вы не живете, даже не существуете, Император! Вас как будто нет...Я с вами двадцать пять лет, и я не знаю кто вы!

Он замолчал, прекратив размахивать руками и ходить из угла в угол. Потом, подойдя ко мне, опустился на колени и, прикоснувшись к нитям моей маски, произнес:

-Кто вы, Император?

-Сын Богини, Владыка Неба и Земли.

-Нет, я спрашиваю— кто ВЫ?

И я молчал. Я не знал ответа. Да и зачем мне это? Я знаю зачем я здесь, что я должен делать...

-Зачем?

Это мой голос? Почему он такой неуверенный, почему такой...потерянный? Я не понимаю, что со мной...Я растерян. Советник похоже тоже не ожидал того, что произошло со мной. Я почувствовал, как последняя маска спала, и снова на меня обрушилась его жалость. Но в этот раз почему-то я не мог отмахнуться от нее. Почему он меня жалеет?

-Зачем? Я не могу уйти отсюда.

Он замолчал. Сейчас, когда мои чувства были в смятении, я не мог нормально мыслить, не мог принимать решения...

-Можете. Завтра вы должны тайно уйти в Храм, что бы встретить тридцатое день рождения. Вы можете исчезнуть. Я договорился с Верховной— у вас будет две недели покоя, две недели, когда никто не будет вас искать. Понимаете?

Я понимал. Наверное, сегодня вечером что-то было разлито в воздухе, что-то странное, необычное...Потому, что я ответил, очень тихо и как-то неуверенно:

-Да.

Сон Минь Ашен.

На рассеете, тайно открытые двери Запретного города выпустили фигуру высокого мужчины в темно-синем кимоно и соломенной шляпе странники поверх темного платка, скрывавшего хрустальные глаза. Я смотрел вслед уходящему Императору и не мог сдержать слез. Наконец-то он сможет стать хоть кем-то...Найти себя и свои чувства.

Он был всегда мне больше чем император, он для меня скорее как сын, которого я потерял...Ты спрашивал меня ненавижу ли я тебя...Естественно нет. Как можно ненавидеть тебя, самого дорогого для меня человека?

Но ты должен стать личностью, что бы стать идеалом. Только личность может быть Великим Императором.

Надеюсь, еще не поздно.

ГЛАВА ТРИ, или пересекающиеся тропы

На щеки лягут чьи-то тени,

Скользя по телу, словно ласка,

Поставив вечность на колени,

Поднимет взгляд слепая маска.

Владея силой править миром,

Ты гордо смотришь свысока,

Ведь ты рожден, что б быть кумиром,

И бьется власть в твоих руках.

Хрустальный лед прожжет ладони,

Когда подняв их до лица,

Душой и телом чуждый боли,

Ты поишь кровью сталь венца.

Тебе лишь надо знать, не слушать...

Сплетаешь вязь бездушных слов,

И слезы льдом упали в душу,

Стираясь в пыль под сапогом.

В твоих руках искусной сетью

Сплелась узлами вязь дорог,

И теплый взгляд, как кожу плетью,

Тебя ласкает, смертный Бог.

Ведь кто-то, не боясь ослепнуть,

Твоим играет серебром,

Но разве сможешь ты ответить,

Ее душе своим теплом?

И пусть тепло теперь с тобою,

Ты не способен верить в сказки...

Подняв свое лицо пустое,

Ты снова видишь контур маски...

День первый.

Утро.

Веймин.

Внешний Город встретил меня отвратительным запахом пота, гнили и испражнений, абсолютно не перебиваемым благовониями, что источали стены богатых домов. Наоборот, приторная сладость только подчеркивала их, так что я старался вдыхать ртом, что бы сдержать желание вернуть миру завтрак, но все равно часть ароматов проникала в мое сознание. Я не видел дороги, не знал куда идти, да, в общем-то, мне было все равно— вокруг был только отвратительный мир грязи и шума. Легонько и осторожно прощупывая незнакомый путь, я шел вперед, туда, где жужжанием роя слышались чьи-то голоса. Идя вперед, я мрачно осознал, что языкастый Советник отправил меня сюда, в этот ад, видимо абсолютно не понимая, что этот мир не только ничего не сможет мне дать, но способен вообще призвать меня на уничтожение этого места. Так сказать выжечь заразу.

Но пока я последую совету— все-таки Сон Минь редко советовал что-нибудь нерациональное, так что я постараюсь сдерживаться. Но если я сегодня не встречу чего-нибудь достойного того, что я бросил все дела, я этим же вечером вернусь в Храм Матери. Шум приближался, как и аромат, приносимый тяжелым жарким ветром. Чего только там не было— и благовония, и грязь, и запах свежей сдобы, как и явно протухшей рыбы, и чуть пряный запах крови, и кожи, и туши, и, что было самое отвратительное— крепкий аромат людского пота. Но я продолжал идти вперед, ибо не пристало Владыке отступать перед трудностями. Все чаще стали попадаться люди, спешащие куда-то, груженые корзинами и кувшинами, что, заметив мою трость, хотя возможно и далеко не бедную одежду и изогнутый клинок, огибали меня. И слава Богине! Даже на расстоянии я чувствовал запахи их тел, дешевой одежды и краски, слышал их грубые голоса, громкий смех...Но вот в эту какофонию влился новый звук, столь знакомый мне— звук мерных шагов слуг, что важно несут носилки высокородного. И я остановился, прислушиваясь к шагам, отсекая все лишнее...Это успокаивало, давая надежду на то, что все скоро будет как прежде. Раз-два, раз-два...Они подходили все ближе и ближе, так что скоро я смог расслышать звонкий перестук каменьев, пришитых к своду и стенам, скрывающих придворного от ярких лучей солнца, шуршание шелковых одежд и перестук бамбуковых сандалий рабов. Это было так знакомо, что я не заметил, как они оказались совсем рядом. Просто я вдруг ощутил резкий толчок и падение, а сверху зазвучал смех и резкие слова:

-Эй ты, тварь, смотри куда прешь!

А все так же лежал на земле, чувствуя под пальцами мелкие острые камушки, что впивались в нежные ладони, протыкая кожу. Я никак не мог осознать, что только что произошло, как могло случиться, что меня, Императора Веймина, Сына Неба, мог ударить ничтожный смертный! Такого не было никогда раньше...И не случилось бы, если бы я не согласился на это безумное предложение Советника! Все точно сейчас же отправлюсь в храм, а Сон Минь Ашена отправлю в принудительный отпуск— пусть проветрит голову от ненужных идей! Нащупав трость, я попытался встать, но ноги не повиновались мне. Мимо проходили люди, но ни один из них не пытался помочь. Напротив, судя по звукам, недалеко собралась толпа, что злобно смеясь надо мной, швыряла мелкие камни. Еще никогда прежде я не чувствовал себя настолько жалко. Я было уже почти сдался, когда вдруг почувствовал теплые руки, покрытые жесткими мозолями, что, обхватив меня за талию, помогли подняться. Это была женщина. Вдыхая ее запах, пока она криком отгоняла мальчишек, что издевались надо мной, я впервые почувствовал, что здесь есть люди рядом с которыми мне не противно находиться. Да, от нее пахло потом и грязью, только вот кроме этого я чувствовал запах молока и свежего хлеба, запах доброты и еще чего-то непередаваемого, незнакомого, похожего на дыхание гортензии после дождя. Никогда прежде я не чувствовал этого аромата от тех, кто встречался мне на пути, но он мне определенно понравился. Женщина же, закончив воспитательный процесс, обернулась ко мне. Тихо прошуршал ее халат, и так же тихо прозвучал голос:

-Не обижайтесь на них, странник! Дети еще, а вы-то должны знать какие они иногда бывают злыми,— в ответ на ее тяжелый вздох я осторожно кивнул, не особо понимая зачем мне что-то знать о детях. Но низкорожденной похоже и не нужен был мой ответ— она, качнув головой так, что до меня донесся тихий порыв ветра, слетевший с ее прически, продолжила, словно и не мне:

-Вы идите здесь, поближе к стенам, вот и будет меньше неприятностей от этих заносчивых придворных. Совсем нас, простой народ, не ценят...А если б не было нас, что бы они делали? Откуда бы взяли рис, что бы есть, ткань, что бы шить одежду, откуда? Но нет, они ни на миг не задумываются об этом...

Странная женщина...

-Благодарю Вас,— медленно произнес я, чуть-чуть склоняя голову в вежливом поклоне.— Да воссияет над Вами длань богини, да будет полон дом Ваш белым рисом, а дети радостью.

И протянул ей руку, как знак высшей милости. Как многие мечтают прикоснуться губами краю одежд Сына Богини, не то что к руке. Но женщина почему-то не спешила радоваться. Наоборот, сначала слегка удивившись, она начала смеяться. Смех ее не был неприятен, он звучал, переливаясь, как журчание водопада в Западном саду, где любила отдыхать Мэй, моя первая наложница. Но несмотря на то, что голос незнакомки был необыкновенно приятен, я все еще не мог понять, почему она смеялась...Я сделал что-то не так?

-Какай вы смешной, господин странник! Прощайте, и пусть путь Ваш приведет Вас к счастью!

После чего легкий перестук сандалий возвестил, что она убежала, оставив меня одного на этой дороге, с протянутой для поцелуя рукой. Нет, я точно что-то сделал не так! Вот только бы понять что...

Но как бы то ни было, стоять здесь тоже было мало интересного, и я пошел дальше, кривясь от шума и запаха места, куда меня вела дорога. Наверное, это должен быть базар...Ну я просто не знаю больше ни одного места, где могли смешатся ароматы грязи, пота, еды, благовоний, тканей, кожи, животных с шумом огромной толпы. Пожалуй, здесь было шумнее, чем где бы то ни было— я практически оглох от всего этого грохота, не в силах понять, кто стоит рядом, кто проходит мимо...Все звуки слились в один, долгий, протяжный и очень громкий. И пока я стоял, оглушенный, мимо меня проходили люди, иногда недовольно толкая в сторону, но слава матери, больше я ни разу не упал. Постепенно я начал привыкать к многообразию звуков и запахов, выделяя одни и не обращая внимания на другие, так что вскоре я уже довольно уверенно шел по рынку. Здесь было очень много народа. Я никогда раньше не мог себе представить, что где-нибудь на такой довольно маленькой площади может собраться столько людей! я слышал громкие голоса торговцев, что расхваливали свой товар, звонкие переливы покупателей, что, торгуясь, пытались сбить цену, смех мальчишек, что бегают вокруг...Запахи дешевых духов и благовоний смешивались с ароматами товаров...

-Рыба! Свежая! Только из озера!

Свежая? Втягиваю сладкий воздух, и меня едва не выворачивает наизнанку— приторный аромат гнили вползает в меня. Это отвратительно. Снова.

-Сгнила твоя рыба,— вполголоса шепчу я, следуя дальше, и слышу, как очередной покупатель, схватившись за мою реплику, продолжил:

-Вот точно! Согласен с господином странником— дрянь твоя рыба! Не дам больше трех!

-Да как так! Ты кому больше веришь— мне или чужаку?

А вот прилавок со свежей сдобой. Здесь, к счастью, нет ни благовоний, ни гнили— наоборот, свежий и чуть-чуть пряный аромат заставляет меня сглотнуть слюну. И я, подойдя к прилавку, протягивая руку, требуя:

-Вей,— я слегка запнулся на своем имени, вспоминая, что Советник советовал его сократить.— Желает отведать вашей сдобы. Принесите ее мне.

Мужчина, стоящий за прилавком, моментально завернув пару в платок, протянул мне со словами:

-С вас одна!

Я, взяв в одну руку угощение, задумался. Одна? В смысле? Но, вспомнив разговор с Советником, неуверенно достал один квадратик из кошеля, что висел на поясе и протянул его мужчине. От него запахло неуверенностью и удивлением. И что я сейчас сделал? Он сказал одну, я и дал одну...Пойду-ка я отсюда.

-Эй, господин странник, это много!

Сам же сказал— одна? А теперь много? Странные эти люди...

Я продолжал движение по этому месту, постепенно привыкая к непривычным запахам и звукам. Теперь мне уже не составляло труда огибать жителей Внешнего— я слышал и различал каждый шаг, каждый звук, каждый запах, привязывая их к определенному месту. Я снова начинал "видеть" полную картину. И это меня успокаивало. Мякоть, что я взял у продавца была необыкновенно нежной, не хуже чем у нашего придворного повара, только вот невообразимо проще. И это было не плохо. Кроме того, в привкусе, что оставался на языке, было и еще что-то, что-то такое же неуловимое, как ветер, что-то похожее на эмоции...Но разве могут быть эмоции у хлеба? Никогда прежде я их не чувствовал...И я, подняв пальцы ко рту, медленно слизал крошки, оставшиеся на них, стараясь не уронить ни одну. Легкая сладость и дуновение ветра...Может он тайный чародей?

Вдруг я почувствовал, как кто-то, явно с нехорошими намерениями, пробирается ко мне. Я постарался выделить его из толпы. Отсекая все ненужные звуки и запахи, я понял, что это мальчишка, чьи босые ноги негромко касаются мостовой. Он подходил со спины, постепенно убыстряясь, так, что мимо меня он практически пробежал, лишь на секунду остановившись, что бы потянуться к моему кошелю. Но я был начеку, так что его рука попала в мою ладонь. Я крепко, до боли, сжал его руку.

-Дядь, больно! Отпусти! Сломаешь!

-А что такого?— искренне удивился я.— Тебе ее все равно за воровство отрубят, так чего жалеть?

Парень замер, а по венам его заструился страх. Даже сквозь запах, я брезгливо поморщился, я чувствовал как он начал потеть, как зашуршали его волосы, когда он в ужасе начал оглядываться по сторонам, то ли ища подмогу, то ли все еще надеясь сбежать...Наивный. Закон для того и писан, что бы следовать ему, и получать наказания, если посмел Его приступить. В душе моей начало подниматься зловещее негодование— кто такой этот парень, что он посмел игнорировать Законы Матери? Ничтожество...

Мальчишка прямо сжался, видимо чувствуя, что я не собираюсь его прощать. Но все равно попытался оправдаться:

-Ну простите меня, дядечка странник! Я же впервые...дома сестричка маленькая, есть нечего...

-Лжешь,— спокойно ответил я, все так же следуя сквозь толпу, в надежде встретить стражников. Но парень будто и не слышал. Не смиряясь со своей судьбой, он пытался вырваться, сбежать, разжалобить...Как он не понимает, что это все бессмысленно и жалко? Закон есть Закон, и не нам его менять. Неужели он мог подумать, что я его отпущу только потому, что у него маленькая сестра? Или потому что он не сможет выжить с одной рукой? А какая мне разница?

-Закон един для всех.

Парень, уже перестав бороться, тихо всхлипывал, разрешая тащить себя куда угодно. Но, услышав меня, злобно прошипел мне в спину:

-Да что ты знаешь, благородный! Думаешь за этой одеждой не видно кто ты? Ха! Сам ты ничтожество, не понимающее ничего! Тыне знаешь, что такое голод, который буквально съедает тебя изнутри, что такое холод, грязь и безнадежность! Ты думаешь от хорошей жизни я начал воровать? Нет, я это делаю, потому что больше никак не могу достать ни кусочка хлеба! Ладно я, но сестра! ты хоть понимаешь, чудовище, что обрекаешь маленького ребенка на смерть! Вы, долбанные придворные, закрылись за своими стенами, и ничего, ничего не знаете о жизни! Что ты можешь понимать, помешанный на своем Законе, но не знающий ничего о справедливости!

-Справедливость— это Закон, Закон Богини, равный для всех,— все так же спокойно процитировал я свиток.

Вдруг он остановился. Я, удивленно приподнял брови, повернулся, услышав негромкий сухой смех. Парень...смеялся? Неужели сошел с ума? Это было бы неприятно...

Сквозь его истерический смех я услышал странные слова:

-Гребанная кукла! Ты и твой Император! Что б вам плети Богини достались!

-А за оскорбление Императора тебя ждет плаха,— я никак не мог понять, чего от меня добивается этот парень своими дерзкими речами. И что делать мне— я еще ни разу не видел таких как он, преступников, что, не отрицая свою вину, все равно считают, что поступили правильно.

-Так я все равно сдохну, так чего жалеть?— передразнил он меня.

Слава Матери, я наконец-то услышал мерный звон доспехов и ленивые крики стражников, что, обходя базар, защищали его от воров. Но вот только запах от них исходил не лучше чем от воришки— запах немытого тела и злости. Гадость. Как только вернусь в Ониксовую башню, сразу же начну чистить отряды стражи. Но сейчас ничего лучше все равно нет, так что придется подойти.

Парень, наконец-то полностью смирившись с участью, флегматично бредет за мной, даже не пытаясь вырваться. Подойдя поближе, я услышал как громко икнул один из стражей, обдав меня жутким перегаром. Мерзость. Поскорее бы закончился этот безумный день.

-Эй, Ли, смотри-ка, кого к нам привели!— радостно закричал один, хлопнув напарника по плечу. Тот, злорадно хмыкнув, приблизился ко мне и, опустив руку на мое плечо, произнес:

-Ну спасибо, странник, уважил нас! Мы его третий месяц словить не можем! Но теперь уж,— он снова усмехнулся, эта усмешка просто висела в воздухе, в его движениях, в его запахе.— он никуда от нас не денется!

Я не выдержал и, дернув плечом, избавился от вонючей лапы на плече. По-моему мой халат испачкался...Я стал аккуратно ощупывать его, стараясь почувствовать грязь, плечо было мокрым от пота немытого стражника. Пальцы брезгливо дернулись, а губы изогнулись, дрожа от отвращения. Чем дольше я находился здесь, тем хуже и уже мне становилось. Поскорее бы домой...

От стражника пахнуло злостью, но он ничего не сказал, только, вырвав из моей руки мальчика, отправился к напарнику, пыхтя и потея. Ну что ж, здесь мне больше делать нечего, отправлюсь дальше. Может хоть там найдется что-то, стоящее моего внимания?

Изгибаясь в толпе, я уверенно шел вперед, не обращая внимание на то, как за спиной заходиться к крике боли парнишка. Закон есть Закон.

Раннвейг.

Утро встретило дочь викинга тусклыми лучами, что проглядывали сквозь щели в крыше. Они, скользя по ее сонному лицу, щекотали глаза, щеки, нос, расцвечивая светлую кожу девушки многочисленными веснушками. Дед любил поговаривать, что ее любит солнце...

Но сегодня это было не в радость. Единственной мыслью Раннвейг, которая, проснувшись, недовольно щурилась наглым огонькам, была "Не дай Один, пойдет дождь, нас же попросту затопит, а денег на другое нет и не предвидеться...Скоро, по видимому, придется вновь перебираться в лес". Покосившись на свернувшегося калачиком брата, что смешно морщился и фыркал, пытаясь скрыться за сестренкой, она тяжело вздохнула и начала вставать, стараясь не потревожить Берси.

Она, не торопясь, оделась, привычно завязала волосы, и, разделив остатки хлеба, начала будить брата. После чего, наскоро перекусив, отправилась на рынок, что бы купить немного еды в дорогу. Берси, подумав, она оставила в комнате— уж слишком беззаботным был мальчишка, а Большой рынок столицы Земли Под Небом совсем не безопасное место. Особенно для такого любопытного и наивного парня, как ее братик. И нельзя сказать, что это не радовало Раннвейг, наоборот, она чувствовала облегчение, что он не стал взрослым слишком рано, как могло бы случиться, учитывая их далеко не легкую жизнь. И это давало девушке надежду, что не такой уж плохой сестрой она была.

Спустившись вниз, она, поговорила с хозяином, сказав, что оставила брата наверху. Тот был вежлив, хотя и предельно холоден— все-таки здесь не любили иностранцев, хоть и многие из них приезжали в столицу богатой Империи. Но да ей это было не важно. За пять лет непрерывных странствий, она получала и не такие встречи. Здесь, по крайней мере, ее не хотели сжечь, убить или изнасиловать. Слава Богам, она вполне могла постоять за себя, так что большинство неприятностей заканчивались без особых последствий, но далеко не все...И память о них хранилась в многочисленных шрамах на теле молодой девушки. И, несмотря на это, Раннвейг никогда не унывала, искренне надеясь, что рано или поздно найдет место для себя и брата, место, где никто их не потревожит. Так что она, не обижаясь на хозяина, радостно улыбнулась юному дню и. поздоровавшись с солнцем, побежала к рынку.

Где бы ты не оказался, не имеет значения, что это за страна, рынок найти необычайно просто— идите на запах и шум. Запах пота и пищи, и крики торговцев— все это обязательно приведет вас к искомому месту. А вот уже потом, зайдя нВ площадь, будьте осторожными— потеряться в этой круговерти проще простого, особенно если это столица. Так что северянка, зайдя за Восточные ворота, выкрашенные алой краской, сразу же сосредоточилась, стараясь запоминать дорогу. Здешний рынок отличался от всех, что встречались Раннвейг раньше своей чистотой. Нигде не валялся мусор, не сгнивали продукты, даже нищих практически не было. Степенные торговцы и многообразие товаров— все это было несколько ново для девушки, привыкшей к грязным деревенским рынкам. Да и рынки многих столиц, если говорить честно, были не лучше остальных. А этот напомнил ей родные, северные ярмарки, такие же яркие и радостные. Сегодня она была здесь одна, так что могла позволить себе немного расслабиться и, совсем как в детстве, с открытым ртом смотреть на прилавки.

Здесь было все, что только можно представить, и многое из того, чего представить невозможно. В одних рядах висели разноцветные отрезы шелка, расписанного прекрасными цветами, волшебными птицами и сценками из жизни имперцев, казавшимися не менее фантастичными, чем птица Фэн или драконы. Рядом висели и другие ткани, но ни одна из них не переливалась так же как шелковые полотнища...Там же часто висело и уже готовая одежда. Одна, простая, наподобие той, что носила она сама— простой ткани длинный халат, обернутый на бедрах отрезом и подвязанный простым тонким поясом, другие же заставляли ее затаить дыхание. Никогда ни нее, ни у других дочерей викингов не было таких нарядов— халаты, многослойные, с большими, широкими рукавами переливались яркими цветами, пояса были украшены полудрагоценными камнями, а отрезы— вышивкой. И каждая лавка старалась сделать все еще лучше, еще ярче, еще красивее...Раннвейг, затаив дыхание проходила мимо, до боли сжимая худой кошелек с парой мелких монет, которых едва-едва хватит на пару мер самого плохого риса.

А дальше шли лавки, заполненные украшениями, старинными вазами, пиалами, кистями, бумагой...Девушка старалась пройти их как можно быстрее, что бы не травить душу тем, что она никогда не сможет получить. Но вот наконец-то она дошла и до цели— бесчисленных прилавков со всевозможной снедью. Здесь, вблизи стен Запретного города были только дорогие товары, что явно не по средствам бедной страннице, так что северянка спешно прошла дальше, где на старых досках разложили свой простой товар крестьяне. Здесь она и купила риса в дорогу. Он был коричневый, мелкий и старый, но ничего лучшего чужачке и не продали бы за те гроши, что она имела. В конце концов, не умрут они с голоду— лес прокормит дочь свою. Вот теперь, когда все, что надо куплено, а в кошеле ни монетки, можно и полюбоваться на диковинки. Раннвейг спокойно шла по рядам, смотря на огромных цветных раков и причудливых рыб, на огромные туши зверей и жирных птиц, покрытых яркими перьями, на сдобу и белый, белый как снег в родных лесах, рис. Но не менее интересными были и покупатели— женщины в шикарных ханьфу, которых несли на носилках смуглые слуги, толстые аристократы под тяжелыми, расписанными палантинами, слуги, снующие повсюду, держа на плечах огромные груженые товарами, плетеные корзины... Многие из высокородных носили маски, как дань моде, причем у некоторых она была прямо вшита в кожу. Как, по рассказам слепого чайханщика, у самого Императора. Девушка передернула плечами, представив себя в этом орудие пыток.

Хотя маски носили не только высокородные— несколько мальчишек в не очень богатой одежде тоже могли похвастаться подобным "украшением".

-Господин странник! Попробуйте персики! Свежие, сладкие, вкусные! Всего за пару монет отдам!

"Пару монет за персик? Кого это надуть пытаются?"— промелькнула мысль в голове у девушке, когда она услышала голос торговца. Обернувшись, она увидела имперца, одетого в добротный темно-синий халат, и закрывающего лицо соломенной шляпой. И он протягивал торговцу два белых квадрата! "Вот идиот! Он что, вообще первый раз на рынке?"— ужаснулась Раннвейг и, почему-то поспешила к прилавку, ловко перехватывая монеты.

-Эй, старик, держи один и не забудь о сдаче,— широко улыбаясь, пропела северянка, смотря в явно расстроенное лицо торговца. "Интересно, а сколько его товарищей уже нажилось на этом бестолковом?".

Несмотря на расстроенные чувства, имперец споро отсчитал остакток, который и высыпал на ладонь странника, после чего попытался вручить неспелый персик.

-Нет уж, дорогой, я сама выберу,— сказала девушка, доставая из кучи мягкий алый плод. Незнакомец, повертев его в руках, аккуратно откусил. Теперь, стоя совсем рядом, Раннвейг могла разглядеть этого странного мужчину поближе. Он был немолод— не меньше тридцати, но при этом в нем не было ни капли жира, словно перед ней не странник, а воин. Но девушка знала, что любой воин знает цену деньгам, и явно не стал бы так разбрасываться ими. Та часть его лица, что виднелась из-под темно-синего платка, скрывавшего глаза, была достаточно красива— утонченный овал и аккуратный подбородок, тонкие, четко очерченные губы, опушали черные, смоляные усы, спускающиеся до небольшой бородки, что, подогнанная волосок к волоску, аккуратным клинышком подчеркивала его лицо. Вот только все портили два крыла вшитой маски, спускающейся на щеки белоснежными узорами, перекликающимися с вышитыми краями платка, чьи концы, заправленные под верхний халат, скреплялись неброской брошью. Чем дольше Раннвейг вглядывалась в мужчину, тем больше вопросов и сомнений пробуждалось в ней— длинные аккуратные ногти и белоснежная кожа, черные, блестящие дорогим шелком волосы, хорошая одежда, словно впервые надетая да и поразительное непонимание жизни, что заключалось в наличие и использовании денег, наводили на мысли, что никаким странником этот незнакомец не был. Уж скорее какой-нибудь сбежавший из дома аристократ...

В это время, распробовавший фрукт мужчина, скривился, словно съев какую-то гадость, и положил персик в руку девушки. Раннвейг бездумно укусила. До приторности сладкая мякоть просто таяла во рту, а сок стекал по ее израненным рукам..."Подождите, это он мне что, подачку дал?"— возмутилась гордость девушки, когда от персика осталась лишь косточка, а сам парень, непонятно зачем постукивая резной тросточкой по мостовой, уверенно уходил все дальше и дальше.

-Нет, ты от меня, господин странник, так просто не отвяжешься...Где ваша благодарность за помощь,— пробормотала она, догоняя мужчину. Тот отметил ее присутствие легким наклоном головы и все. От такого пренебрежительного отношения, из головы Раннвейг вылетели все придуманные упреки и вопросы, так что она, задумавшись, просто следовала за имперцем, чье лицо постоянно кривилось от отвращения. Тонкий нос слегка морщился, а уголки губ дергались, словно перед ним постоянно находилось что-то давно протухшее. "Из каких садов тебя выпустили, странник"— думала северянка. "И почему ты оказался здесь один, совершенно не приспособленный к жизни? Неужели как и мне надоели бесконечные оковы..."

Вдруг ее спутник резко остановился и приказал глубоким голосом, наполненным величием:

-Я, Вэй Ю, проголодался. Отведи меня,— и смотрит.

Первые несколько секунд Раннвейг не могла понять, что происходить. Какой-то незнакомый имперец пытается ей приказывать? "Вот сволочь высокомерная!"— возмутилась девушка...и молча повела его к ближайшей закусочной.

И вот уже второй час ей приходиться смотреть как этот высокородный ест. Медленно и степенно, словно находясь не в грязной забегаловке, а на приеме у Императора, Вей Ю подносил палочки, изящно зажатые между пальцами, ко рту и аккуратно собирал с них несколько рисин. После чего начинал вдумчиво пережевывать. " Нет, я не понимаю, зачем так долго жевать эти жалки три рисинки?!"— мысленно возмущалась девушка, зачарованно пялясь на мужчину. Затем, заглянув в небольшую пиалку, поняла, что еще как минимум час страданий ей обеспечен. А когда она поняла, что не единственная пристально наблюдает за тем как "господин Вей Ю изволит кушать", а все, кто оказался здесь в этот час с открытыми ртами смотрят на это представление, единственное на что была способно Раннвейг— это тяжело вздохнуть и, положив голову на скрещенные на столе руки, закрыть глаза и прислушаться к мерному стуку палочек...

Щелк, щелк...щелк...щелк...

Очнулась он, почувствовав сильный тычок в плечо.

-Берси, несносный мальчишка! Больно!— проорала спросонья девушка. И только потом осознала, что место открывшееся ей совершенно не похоже на их комнату. А уж увидев какими лицами на нее смотрят посетители, которых за прошедшее время стало только больше, девушка окончательно смутилась и покраснела, злобно пыхча на невозмутимого сотрапезника, что аккуратно положил палочкина край пиалы. По-видимому именно этими палочками он и ткнул в заснувшую северянку... "Вот сволочь!".

-Я не Берси, я Вей Ю, если вы еще не запомнили.

"Высокомерная сволочь!"

Но делать-то было нечего, так что Раннвейг в ожидании уставилась на мужчину, ожидая его объяснений. Тот молчал. Долго молчал. Наконец, я, не выдержав, вкрадчиво начала:

-Высокоуважаемый,— "этот гад еще и кивнул покровительственно!".— Господин Вей Ю, не должны ли вы мне что-либо...

-Я, Вей Ю, что-то вам должен?

Раннвейг покраснела. " он точно издевается! естественно, это я ему еще должна за обед для себя, и пиалу белого риса для брата! но зачем так грубо напоминать!". Но все равно девушка, скрипя зубами, закончила фразу:

-...объяснить по поводу моего пробуждения?

Сидящий напротив, немного наклонил голову то ли задумавшись, то ли размышляя насколько умна его собеседница, после чего, слегка приподняв плечи, ответил:

-Я доел.

"Как будто это хоть что-то объясняет!".

-И что?

-Мне скучно.

" Он что, действительно думает только о себе?"— прозвенели мысли в голове дочери северного воина. Причем в их звоне вполне можно было различить нотки восхищения.

-И что мне делать?— деланно обиженно буркнула девушка.— Станцевать?

" Нет, ну какой у меня хороший тон получился! Как тебе, язва, твое же оружие?". И девушка в предвкушении уставилась на Вей Ю. Только вот тот и бровью не повел...Наверное, ибо бровей видно не было.

-А ты умеешь?

"Сволочь. Язвительная сволочь. Ну не поверю я, что нормальный человек, даже имперец, сможет так спокойно реагировать на грубость! У него же голос ни на ноту не изменился, он даже не двинулся!". И в ловушке оказалась сама девушка, так как танцевала она как не вовремя разбуженный медведь. "Хотя нет, не надо мишку обижать..."

Так что Раннвейг пришлось тихонько буркнуть:

-Нет.

-Так чего тогда предлагаешь?

"Хватит! Молю тебя Один, если в тебе есть хоть капля сострадания, прикончи этого...этого...ну ты понял!"

Девушка подняла усталые глаза наверх, к небесам, надеясь, что они разверзнуться Дикой Охотой, но этого не произошло. Ну, возможно, и произошло, но так как над головой был хороший потолок ( "не то, что у нас!"), сие знаменательное событие прошло мимо нее. Опустив глаза вниз и осознав, что Вей никуда не делся, она снова вздохнула, почему-то понимая, что никуда от него не деться. Сам же мужчина, не зная какой страшной участи избежал по причине занятости Отца Богов, спокойно пил чай, держа пиалу кончиками пальцев. Пальцев с длинными изукрашенными ногтями. "И как я раньше не заметила это "великолепие"? Зачем ему это орудие пыток? Надеюсь, что не угадала...Это же, наверное, неудобно?!". Сама Раннвейг не отращивала ногтей, и сейчас почувствовала жуткий стыд за то, что под ее обгрызенными ногтями чернеет грязь, да и сидит она криво и не изящно...

Сам имперец сидит как бог— настолько вся его фигура пронизана утонченным великолепием и, что неожиданно, силой. Это чувствуют все находящиеся в зале— никто, даже здоровенные бугаи, что всегда задирают чужаков, сегодня необыкновенно тихо обедают в дальнем углу. А уж как на Вея смотрят служанки, когда, смущаясь, подливают ему чая. А ему хоть бы хны— он не удостаивает их даже взглядом, отчего те только сильнее краснеют. "Вот дуры! И чего они нашли в этом самовлюбленном аристократе! Вы посмотрите— кожа да кости! Ногти как у бабы, да еще и пол-лица скрыто под тряпкой!"— мысли кружились хороводом в голове уставшей девушки. Она уже не замечала как на их парочку, смеясь, показывают пальцами, передавая друг другу комментарии, далеко не приличного содержания... нет, ничего не слышала девушка, наблюдая за почти не движущейся фигурой мужчины. Он был как каменное изваяние, спокойным и неживым, лишь тонкие кисти слегка двигались, поднося пиалу к губам, да губы приоткрывались, что бы глотнуть практически кипящий чай...И Раннвейг вновь почувствовала, как погружается...

-Ай!— вскрикнула она, получив пиалой по голове. "Слава Одину, пустая...".

Зал грохнул.

День первый.

После полудня.

Веймин

Мне никогда не нравилось быть посмешищем, а с этой совершенно неуклюжей девочкой я превращаюсь в шута для черни! Она не только не умеет нормально говорить, но еще и дважды посмела заснуть в моем присутствии!

А как она ела! Я искренне поблагодарил Мать за то, что она отняла у меня способность видеть, ибо для того, что бы ужаснуться ее бескультурьем мне хватило и звуков. Она чавкала! Стучала палочками по пиале! Роняла палочки! И при всем этом ела с так быстро и неаккуратно, что походила на свинью! Хотя нет, нельзя оскорблять этих благородных животных— даже они едят намного аккуратнее этой чужачки. Сам не понимаю почему потащил за собой это недоразумение, уж точно не из-за ее манер. Возможно, от того, что запах, исходивший от ее тела был более приятен, чем у тех, кто окружал меня весь день. От нее пахло грозой и травами, пряными, горьковато-сладкими травами и еще, едва уловимо цветами апельсина. Нет, конечно от не пахло и потом, и грязью, и дешевой краской, но все это меркло перед этими свежими ароматами. Ну еще, наверное, потому что она сама увязалась за мной.

Но, несмотря на полную бестолковость, мне нужен был кто-то, кто поможет мне с познанием этого города, даже если я вернусь в храм завтра. Завтра? А разве не сегодня я собирался почтить Мать визитом? Не важно.

Вокруг меня снова стало шумно. Запах вареного риса и подгоревших овощей противен. Что я здесь делаю? Нет, надо уходить...Вокруг смеются, кричат...Как болят уши!

-Идем,— небрежно бросаю через плечо, не проверяя следует ли девочка за мной. Куда слуга может деться от своего господина? Подойдя к полотнищу, что прикрывает вход, я на миг замираю, делаю глубокий вдох, и выхожу на улицу, примыкающую к рынку. Сейчас здесь намного меньше народа, чем утром— яркое светило, взойдя на середину небосвода, посылает свои жаркие лучи на землю, обжигая кожу. Мне не нравиться это. Раньше я никогда не выходил из дворца во время солнцепека, а если и приходилось, то меня несли в крытом палантине так, что ни один лучик не касался моей белоснежной кожи. А теперь это некому делать...Но тут я вспомнил о девчонке, что напряженно сопя, стоит в паре шагов позади. Прямо как по Закону! Может, с ней еще не все потеряно?

Итак, вспомнив о ней, я приказал ей:

-Отведи меня, Вей Ю, в сад.

-Зачем?

Я удивлен. Слуга посмела задавать вопросы господину7 Воистину странный этот мир Внешнего города. Но, раз уж я согласился, надо играть по их правилам. Так что, смирившись, спокойно ответил:

-Слишком сильное солнце.

Девушка вздохнула, особенно громко скрипнула зубами и начала, медленно выговаривая слова:

-И какого трау, ты решил, что я обязана выполнять все твои желания? У меня что, своих дел нет?

Я покачал головой. Слуга перечит господину? Нет, в Запретном Городе такого бы никогда не случилось! Здесь же все словно поставлено с ног на голову. И что мне ответить на это? Я не знал, так что просто молчал.

Девушка же, по видимому ожидала ответа. Не дождавшись, махнула рукой, и буркнула:

-Пошли, кажется, где-то недалеко я видела нечто похожее...

И уверенно двинулась вперед. Следуя за ней, я аккуратно огибал нечастых встречных, что, спеша найти тень, не обращали на нас никакого внимания. А ведь моя спутница, наверное, представляла из себя пусть не редкое, но все же необычное зрелище...Было бы интересно прикоснуться к ее лицу.

И вот впереди послышался шум листвы. Видимо, мы уже подошли к парку, где сможем спокойно отдохнуть, а то моя кожа уже начала слегка краснеть и жечь. Пройдя под воротами, я вдохнул аромат свежести, принесенной ко мне легким дуновением ветра. Пахло землей, корой, листьями, и этот запах был словно благословение Богини на мою уставшую душу— в этом месте, слава Матери, не было ничего из того, к чему я начал привыкать на рынке— ни пота, ни гнили. На несколько секунд мне даже показалось, что я вновь в садах Запретного. Но лишь на миг— потом раздражающим бурчанием чужачки вернулось ощущение реальности. Император должен быть терпеливым, помни об этом, Веймин...то есть Вей Ю.

У девушки не было с собой подстилки. Нет, ну что за бесполезное создание! И как на теперь отдыхать? Пришлось сесть на траву как низкорожденным. Ну ей-то ладно, но как она не подумала обо мне! Чему ее только учили...

Шляпа мешала мне ощущать нежные ладони ветра, так что я снял и, положив на колени, подставил лицо ветру. Несильные порыва заставляли платок трепетать, пропуская воздух к коже. Это было невероятно приятно— сидеть вот так и слушать шуршание листвы...Вот только напряженное сопение спутницы мешало полностью расслабиться, так что я величественно махнул рукой, отпуская ее. Сопение не прекратилось.

-Эй, Вей...

-Вей Ю.

-Ну хорошо, Вей Ю...Так вот, зачем ты носишь этот платок? Из-под него же ничего не видно!

Я поморщился. Разве я разрешал называть меня по имени? Ну, из-за непредвиденных обстоятельств, не буду обращать на это внимание...Молчу, надеясь, что она поймет, что я не собираюсь ей отвечать.

-Так как? Эй! Ты слышишь? Вей Юююю!

Похоже мне не светит спокойно посидеть. Лучше утолю ее любопытство— тогда остается шанс, хоть и призрачный, что потом она успокоиться.

-А я и так ничего не вижу.

-То есть?

В качестве ответа я просто приподнял ткань, открывая свое лицо.

Раннвейг.

Когда имперец открыл лицо, девушка замерла в шоке— его глаза мерцали в полутьме. Но Раннвейг не успела испугаться, когда осознала, что они искусственные— в пустых глазницах Вей Ю лежали искусно граненные осколки хрусталя. Это было одновременно прекрасно и отвратительно. Она, как зачарованная, смотрела на всполохи света в его глазах.

-Довольна?— сказал он, опуская ткань обратно, скрывая лицо.

-Но...но как? Ты совсем не похож на слепого— то как ты ходишь, ориентируешься, ешь...

-Зрение— самое ничтожное из человеческих чувств, которого так легко обмануть, в отличие от остальных. Я "вижу" запахами, которые, сплетаясь вокруг сетью, расцвечивая темноту миллионами огней. А ведь есть еще слух, способный добавить этому кружеву еще больше нитей...Вкус, осязание...Так зачем сокрушаться, что лишен самого малого?

Раннвейг смотрела на имперца, и не могла понять серьезно он говорит или снова издевается. Но, устав от размышлений и попыток понять этого странного человека, северянка просто облокотилась на ствол дерева, закрыв свои голубые как небо глаза. " Все равно разбудит, когда заскучает...".

Когда она проснулась, солнце уже золотило края крыш, стремясь как можно скорее зайти за них. Судя по всему прошло не менее трех часов, а Вей Ю сидел в той же позе, словно так и не сдвинувшись за это время... "Хотя почему— словно?"— мрачно хмыкнула про себя сонная девушка, теребя мужчину за плечо. Тот не реагировал.

-Эй, Вей Ю, ты как, живой? Вей Ю!

-Я не глухой. Несмотря на твои старания.

-Ты снова издеваешься! Хватит уже!

-Издеваюсь?— "нет, ну как ему удается такой спокойный тон!"— Я абсолютно серьезен.

"Ну и что с таким делать? Как такую язву еще не прибили-то? Я с ним знакома только полдня и то уже готова хорошенько его ударить! Но хватит думать о нем— пора и домой возвращаться, Берси, наверное, переживает...А этот куда пойдет?"

-Вей Ю, а тебе есть, где переночевать?

Посмотрев на него и, как обычно, не дождавшись ответа, северянка махнула рукой и сказала сама себе:

-Конечно, некуда! Иначе чего бы ты хвостиком за мной ходил...И что бы ты без меня делал-то?!

-Вернулся.

-А ты хочешь?

Он снова уставился в одну точку, и когда Раннвейг уже отчаялась услышать ответ, все-таки произнес:

-Нет.

"И чего я так обрадовалась? Только лишние проблемы себе на шею вешаю..."

-Ну тогда идем ко мне!

"В конце концов дома Берси, а он, судя по всему, не любит детей. Я мстю..."