Темный Повелитель - полностью

Два года пролетели в безумной пляске событий. Кажется, что совсем недавно ты сидел один в кабинете в окружении бумаг, не смея надеяться на чью-то дружбу, но вот прошло совсем немного с того момента, когда ты присоединился к развеселому празднику, показав подданным, что ты не просто Повелитель, а еще и живое существо. И тебя приняли, не сразу, конечно, но приняли. И плодами этого ты сейчас наслаждаешься.

Какое это наслаждение сбросить часть обязанностей на праздно шатавшихся князей и сбежать в Малинки, где тебя ждут с распростертыми объятиями и бутылем самогона. Нет, не только в этом заключается прелесть жизни, а еще в ночном пьяном распевании похабных частушек и мордобое в кабачке. Если первые несколько дней селяне как-то стеснялись дать по наглой повелительской морде, откровенно нарывающейся на оплеуху, то потом всякое почтение и восхищение великим и мудрым правителем мира сего исчезли, будто их и вовсе не было.

Конечно, ты заставил принести всех без исключения клятву, что никто и никогда не узнает о том, кого порой в невменяемом состоянии притаскивают на плечах мужики. Просто потом не хочешь слушать нудное: "вы Повелитель! Вы не должны вести себя так! Вы не...", а хочешь отдыхать душой в этом благословенном Демиургами месте.

Эх, Малинки, Малинки! Пусть вас никогда не коснуться беды. Во всяком случае, ты постараешься, что бы это было так. Ведь только они смогли дать тебе такие небывалые развлечения, как рыбалка, охота, сумасшедшие, безрассудные народные гулянья, когда забываешь, кто ты, когда хочется смеяться и плакать от переполняющей легкости и веселья.

...И только это помогло тебе вновь почувствовать вкус жизни, с энтузиазмом приняться за дела, зная, что существует еще одни такие Малинки, где живут такие лихие существа. Ты вновь стал жить не только ради Свериники, но и ради подданных, один из которых невежливо трясет за плечо.

Поворачиваешься на другой бок, как можно ближе подвигаясь к стене, чтобы невозможно было дотянуться, и сдавленно рычишь, но рык уже давно перестал внушать суеверный трепет, о чем сейчас жалеешь.

— Шаэтан, ты сколь еще дрыхнуть собираешься? — с грубоватым добродушием интересуется староста, без всякого почтения сдергивая одеяло, — много еще жир на пузе завязывать будешь? Подымайся, етить твою налево!

Стонешь что-то в ответ, безуспешно пытаясь с закрытыми глазами нащупать отсутствующее одеяло, и накрываешься подушкой, наивно пытаясь избежать громоподобного голоса селянина. Но последний не сдается и пытается воззвать к совести Повелителя. И, надо отметить, это у него получается. Отмахиваешься и невнятно требуешь вернуть своей сиятельной персоне одеяло и, хорошо бы, сбежавшую с недовольным мявом кошку. В ответ получаешь подзатыльник, из-за чего возмущенно распахиваешь глаза, жаждя напомнить, что ты Повелитель Свериники, а не пьянь подзаборная, которую не грех и пнуть.

— Проснулся, вот и молодец, — усмехается нахальный подданный, рыжебородый мужик, не чувствуя за собой какой-либо провинности, — давай, твое Повелительство, подымай задницу.

— На кой?.. — мрачно интересуешься, с ужасом глядя на серый квадрат окна. Демиурги, да до рассвета еще пара часов! Это что, новая забава "разбуди Повелителя до рассвета?"

— Так на рыбалку, — он кидает тебе чистую верхнюю рубашку и штаны, — или хочешь дальше дрыхнуть?

Серьезно задумываешься, взвешивая. На одной чаше весов лежит рыбалка, на которую сходить сможешь только через пару месяцев, когда сможешь разгрести очередные дела, а на другой — теплая кровать, которая соблазняет не хуже местной красавицы, обещая сладкие сны и негу. С горестным вздохом преступника, идущего на эшафот, начинаешь одеваться, не глядя на ухмыляющуюся физиономию старосты. Знает, мужик, что победит, да не упускает случая поиздеваться над безобидным Повелителем.

— Знаешь, Димитрий, уйду я от вас, если так издеваться и дальше будете, — полусерьезно-полушутя грозишься, однако строишь серьезное лицо, — и больше не приду.

— Ты забыл еще кое о чем, — в тон тебе отвечает он.

— О чем? — чувствуешь подвох, но не видишь его, что сильно настораживает.

— Заберу свои игрушки и сяду на горшок, — пищит, подражая детскому голоску, мужик и в открытую смеется, — Шаэтан, не будь ребенком. Тебе сколько уже стукнуло, а?

— В своей Летописи Изначальной почитай, узнаешь, — огрызаешься, уязвленный сравнением.

Староста мигом серьезнеет, будто всего мгновение назад не ухахатывался над тобой, и готов на колени перед тобой пасть.

— Повелитель, я не хотел вас обидеть, -в голосе плещется искреннее раскаяние, — простите, неразумного.

Некоторое время смотришь на него с холодной внимательностью, убрав из глаз и лица какие-либо чувства, и знаешь, что это заставляет его понервничать.

— Простииить? — с ленцой протягиваешь, будто выносишь приговор, — за оскорбление Повелителя десять лет в рудниках Закатных Гор, — на лице старосты отображается ужас, и ты, не выдержав, смеешься, — расслабься, Димитрий, я просто пошутил.

Мужик переводит дыхание и сердито смотрит на тебя, явно желая отвесить очередную оплеуху, но сдерживается, только протягивает сапоги.

— Пошли, шутник, — вздыхает, словно над бестолковым дитятком.

Ухмыляешься и подхватываешь заготовленную корзину со снедью.

Не смотря на насыщенность двух последних дней, закруживших тебя в танце веселья, глухая тоска по той, кому отдано твое сердце, душа и мысли, не отступала ни на миг. Она медленным ядом отравляла каждый последующий час, заставляя нервничать и срываться на ни в чем не повинных подданных, привыкших к твоим резким перепадам настроения. За покладистость и всепрощение ты благодаришь их, оставляя в памяти зарубку о том, что нужно выделить дополнительные средства на празднование Светлой Милости. В чем смысл этого праздника ты так и не можешь понять, но если он так нравится подданным, пусть остается.

Быстрой, на грани видимости походкой идешь по коридору, залитому солнечным светом, и в нетерпении кусаешь губы, отчего по подбородку течет кровь. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть и ты увидишь ее. Конечно, ты мог воспользоваться порталом, но так интереснее: томиться ожиданием, считать каждый оставшийся шаг и шептать, что скоро будешь. Признаешь, что немного ненормальный, ну и что? Главное, что это никак не отражается на твоей единственной и неповторимой Свериники.

Массивная дверь из темного дерева распахивается перед тобой, и ты почти подбегаешь к окну и распахиваешь его. Перед глазами, словно на ладони, лежит страна, ради которой ты готов на все, лишь бы она была. Медленно, упиваясь, обводишь ее взглядом, чувствуя, как теплеет на душе и становится легче дышать.

— Я скучал, — шепчешь пересохшими губами, — почему-то только здесь я могу почувствовать тебя.

"Здравствуй, любимый" — отзывает Свериника.

Ее голос ты слышишь в шелесте древесных крон, в горьковатых криках птиц и в вздохах морских волн. Теплый ветер, ворвавшийся в кабинет, ласково взъерошивает волосы и нежно гладит по щеке. Замираешь, прикрыв глаза и задержав дыхание, чтобы прочувствовать всей душой. На твоих губах появляется счастливая и немного неуверенная улыбка, словно сомневаешься в том, что больше никогда не услышишь ее.

"Я буду с тобой всегда, Шаэтан, всегда" — грустный вздох, — "пока ты сам не откажешься от меня".

— Никогда, — клянешься, чувствуя ее горькую безнадежность, словно Свериника знает что-то такое важное для вас обоих, — никогда не оставлю.

Ее поцелуй — солнечный луч, скользнувший по щеке и губам.

Тряхнув головой, сбрасывая блаженную истому, подходишь к шкафу и открываешь его. Свет разбивается на тысячу радуг, красивым маревом окутывая прекрасную статую девушки из снежного мрамора. Проводишь тыльной стороной ладони по ее щеке и улыбаешься, ведь именно так ты представляешь себе Сверинику — гордой, красивой и своенравной леди, не позволяющей никому собой командовать, только просить. Совершенные черты лица, надменные пухлые губы, на которых запечатлена снисходительно-ироничная усмешка, и чуть вздернутый носик. Красавица, но только ты видишь ее красоту, другие находят ее слишком...своеобразной. Впрочем, какое тебе дело до других? Ведь Повелитель это ты.

И нужно вспомнить о делах, терпеливо ожидающих тебя на столе. Недовольно морщишься, но покорно садишься на удобный стул и, откинувшись на спинку, берешь первую попавшуюся папку. Увидев ее название, улыбаешься, предчувствуя интересную детективную историю "отчет казначея". Ведь тебя всегда поражает способность этого подданного так хитро скрывать наворованные деньги, что до сих пор он сидит на своем месте. Впрочем, интересен сам процесс нахождения финансов, чем сам отчет, да и сам казначей это знает, и поэтому придумывает тебе на забаву все головоломнее и головоломнее доклады о том, куда подевались деньги.

Погрузившись в расчеты, не замечаешь посетителя, с комфортом расположившегося на мягком диванчике. Когда чужое присутствие начинает давить, поднимаешь рассеянный взгляд и обводишь им кабинет. Не сразу в глаза бросается старуха, со светлой грустью смотрящая на тебя. Ее морщинистые руки спокойно лежат на коленях, белые от времени волосы собраны в аккуратный узел на затылке, а пуховая шаль покоится не на плечах, а на подлокотнике кресла. Что-то в ее облике тебе кажется странным, непривычным. Внимательно присматриваешься к ней и замечаешь чуть опущенные от груза ответственности плечи, немного усталую улыбку и запрятанную в самой глубине глаз боль. Боль потери. Ее ты никогда не спутаешь с другой.

Оказываешься на коленях у ее ног и бережно берешь теплые руки в свои.

— Что случилось? — в твоем голосе слышится искреннее желание помочь и сочувствие.

— Все хорошо, Шаэтан, — пытается беззаботно ответить она и, не выдержав твоего взгляда, на миг отводит глаза в сторону, — почему ты решил, что что-то случилось?

— Я тебя знаю и вижу, что с тобой не все в порядке, — пытаешься предположить про себя варианты, но бросаешь это дело. Кто может обидеть пророка, который обладает древней и невероятно могущественной Силой? Никто. Значит, дело в другом, что-то личное.

— Знаешь? — смеется и, высвободив одну руку, треплет по голове, словно мальчишку, — я бы не стала так говорить.

— Ты изменилась, — замечаешь ты, — раньше ты была другой.

— Все идет, все меняется и все кончается, — горечь в дрогнувшем при последнем слове голосе такая, что хочется сладкого, чтобы заглушить ее, — все кончается, в том числе и порой спасительная наивность.

Ее ярко-синие глаза становятся пустыми и холодными, а сморщенные губы поджимаются. Пророк встает и, подойдя к окну, задумчиво смотрит вдаль, зябко обхватив себя за плечи. На голубом фоне оконного проема ее фигура кажется немного ирреальной и надломленной. Ловишь себя на желании подойти и обнять за плечи, поддержать, но не двигаешься с места.

— Я не за этим пришла к тебе, Шаэтан, — спокойно, даже безмятежно и со знакомой степенностью произносит она и замолкает.

Ты ничего не спрашиваешь и терпеливо ждешь, когда она сама продолжит, потому что знаешь, что бесполезно что-либо сейчас говорить — не услышит.

— Я хотела попрощаться с тобой, — произносит она, — я больше к тебе не приду, не имею права. Пророк должен семь раз по семь посетить Повелителя, не более.

— Но, — озадаченно хмуришься, припоминая все встречи, — но это не последний раз.

— Я больше не смогу, — тише, чем шепотом говорит она, будто боится сорваться на крик.

— Почему? — задаешь глупый вопрос.

Пророк оборачивается к тебе с насмешливой улыбкой.

— Неужели ты так и не догадался? — усмехается, — уже любой должен был бы понять. Сколько ты знаешь пророка?

Задумываешься над ответом, силясь вспомнить, сколько лет назад впервые ее увидел. Нет, первую встречу ты прекрасно помнишь, не можешь вспомнить только год.

— Две тысячи семьсот двадцать два года, — отвечаешь ты, вспомнив и подсчитав.

— А сколько ты знаешь именно меня? Ведь ты сам сказал, что я изменилась, — продолжает задавать странные вопросы старуха.

— Два года, — недоумеваешь, — скажи прямо, пророк, я не понимаю.

Разочарованно качает головой.

— Меня зовут Александра, Повелитель, — тихо говорит она, — и я с тобой знакома только два этих последних года. В первый раз приходила не я, а моя пра— в пятом колене бабка, потом прапрапрабабка, затем прабабка и, наконец, пришла я. Когда умирает старый пророк, на ее место приходит ее потомок, именно та, у которой синие глаза, иначе не сможет принять пророческий дар. Вместе с даром наследуется память прошлых... Если бы я выждала еще лет пятнадцать-двадцать, то ты не заметил бы разницу, продолжая верить в то, что приходит один и тот же пророк.

С недоверчивым изумлением слушаешь ее откровение, постепенно начиная верить.

— Я не буду спрашивать, сколько лет пророку, спрошу только, сколько именно тебе, Алек...Александэра, лет? — внимательно смотришь на пророка, ожидая подтверждения своих подозрений.

— А сколько дашь? — с невольным кокетством интересуется она.

— Двести тридцать-двести пятьдесят, не более. Совсем еще молодая.

Смеется.

— Надо же, почти угадал. Только это применимо к эльфам и прочим долгоживущим расам. А я чистокровный человек. Мне двадцать пять лет.

С сомнением смотришь на старуху и качаешь головой — даже человек не может выглядеть в таком возрасте так старо. Она понимает твое недоверие и со вздохом начинает меняться. Пропадают морщины, кожа светлеет и приобретает нежный, золотистый оттенок, волосы темнеют и завиваются в кольца, ниспадая до лопаток, фигура становится изящной, не меняются только глаза.

— Старуха — это своего рода униформа, которую ввели после того, как не поверивший молодой девушке, что она пророк, Правитель приказал ее убить. Поэтому после вступления на должность мы обязаны менять облик, — поясняет девушка, взлохмачивая волосы, и встревожено спрашивает, — Шаэтан, что?..

— Этого быть не может, — хрипло шепчешь ты, побледнев.

Не можешь поверить своим глазам. Перед тобой стоит ожившая статуя Свериники, статуя, которую создал собственными руками, статуя, которой шептал, что любишь. И вот она, живая, стоит перед тобой, встревожено нахмурив бровки. Этого не может быть, не может...

Может и есть...

Словно во сне, подходишь к ней и убираешь с лица темную прядь. Девушка настороженно смотрит, не понимая.

— Почему?.. — спрашиваешь ты.

— Что почему?

— Почему ты больше не придешь? Ведь есть еще один раз.

Отводит взгляд и пожимает плечами, как бы говоря, что не знает. Но ты понимаешь, что она просто не хочет говорить, но непослушные губы что-то шепчут на чужом языке, поэтому не можешь понять слов.

— Останься, — предлагаешь ты, понимая, что это шанс, — останься со мной навсегда. Я предлагаю тебе корону этого мира и себя.

Ты прекрасно понимаешь, что поразительная схожесть Александэры и статуи Свериники — это не простая случайность, что сама Судьба приложила к этому свою руку, что вскоре одиночеству может придти конец. И эта девушка в странном наряде, состоящем из синей, кажется, из парусинной ткани штанов и тонкой серой рубашки, поможет закончиться зиме в твоей душе.