Темный Повелитель - полностью

Темный Повелитель.

Глава 1

...Оконный хрусталь приятно холодит щеку, а шелковая занавесь плащом стелется по спине. Редкий миг покоя и умиротворенности, который так не хватает твоей мечущейся, словно в бреду, душе, хочется бесконечно долго пить, наслаждаясь каждым киритом. Ты знаешь, что он продлиться совсем немного, не больше четверти савирта, и от этого становиться еще слаще, еще ценнее. Губы кривятся в горьковато— насмешливой усмешке при мысли, что ничто не вечно. На философию потянуло на старость лет?.. Хотя какая старость? Ведь тебе минуло этой осенью всего лишь два с половиной столетия. По меркам твоего бывшего народа — совсем еще несмышленый юнец.

Устало закрываешь глаза, пережидая в них резь, а после выпрямляешься и отходишь от окна. Хватит пустых раздумий, скоро должен наступит тот момент, который должен, по словам старухи-пророка, изменить всю твою жизнь. Как она сказала? Любовь — может погубить, а может спасти тебя. Конечно, желателен последний вариант, но чем Судьба не шутит? Она очень капризная и своенравная леди, которой нравиться смеяться над смертными. Да-да, не стоит забывать, что и ты смертен, как и любой другой твой подданный, только вот умрешь не от старости, а от меча, стрелы или любого другого зачарованного оружия.

Подходишь к столику на одной длинной ножке и с трепетом проводишь кончиками пальцев по алмазной сфере, внутри которой находится нежно-синяя роза с капельками росы. Прощальный подарок той, что для тебя составляла смысл жизнь, ради которой ты готов был на все... и которую ты потерял. Боль осколком стекла ранит сердца, но в ответ лишь рассеянно морщишься, привыкнув к частому посещению этой леди.

Ты поправляешь тонкий серебряный обруч с черным овальным камнем и располагаешься на жутко неудобном троне. Сколько раз хотелось плюнуть и заменить его удобным креслом из кабинета, так нет же, проклятые Демонами и Демиургами традиции не позволяют. Свои же подданные разорвут голыми руками за их нарушение. А так глупо погибать в столь цветущем возрасте очень сильно не хочется. Столько еще дел не сделано, да и наследника нет. Нельзя же оставлять империю, твое детище, в которое вложено столько сил, без правителя. Очень жалко будет, если она быстро погибнет. Обидно.

Закинув ногу на ногу, невольно вспоминаешь причины, благодаря которым ты стал Темным Повелителем, Императором Зла, Лордом Смерти и прочее, прочее, прочее. Ведь не по своей воле взошел на темный престол и надел на голову корону. Это вынудили сделать твои дорогие сородичи, с которыми ты сейчас сражаешься. Именно они растоптали твои идеалы, смяли волю и искалечили душу, превратив в жаждущее крови и утонувшее в ненависти существо. Благодаря снобизму и лицемерию драгоценных родственничков, твои мысли заняты только одним — местью. Тебе до безумия хочется, чтобы они...нет, не умерли, а гораздо хуже... в полной мере испытали всю боль, унижение, беспомощность и ярость от осознания своей зависимости от врага. В общем, все то, что пришлось пережить тебе.

От нахлынувшей злости нечаянно когтями оставляешь в каменном подлокотнике длинные и глубокие царапины. Спохватившись, отдергиваешь руку и со странной смесью отвращения и восхищения смотришь на матово блестящие коготки. Они, как и твой кардинально изменившийся облик, также обязаны своим появлением твоим родичам. Бросаешь взгляд в зеркало и клыкасто улыбаешься, а после, не выдержав, смазанным от невероятной скорости движением оказываешься возле него и кулаком разбиваешь на множество осколков. Из пореза пару раз капнула на пол, проев его не хуже кислоты, черная кровь, а ты пытаешься заглушить чувство омерзения к самому себе. Совсем еще недавно ты выглядел совершенно по-другому. Роскошное золото волос сменилось ночной тьмой, лазурные радужки глаз налились алой кровью и скрыли под собой белки, а зрачки вытянулись, приобретя форму веретена. Болезненная бледность залила кожу, теперь болезненно реагирующую на солнечный свет, и поэтому в твоей империи небо свинцовое от туч, заслонивших солнца. А ты очень их любил, особенно младшенькую, ослепительно-желтую Кайлин, целовавшую щеки всякий раз, когда ты запрокидывал лицо. Ее старший брат Та-Хор, огромное светило рубиново-красного цвета, совсем ненадолго появлялось на небосклоне, вставая на три савирта позже и уходя на четыре савирта раньше, чем его сестричка. Теперь же не видишь их совсем.

...Во всех твоих несчастьях повинны те, кого ты считал своими друзьями. Но ничего, скоро они сполна заплатят за все, что выпало на твою долю. Многотысячные войска, готовые драться за тебя не на жизнь, а на смерть, в любой момент согласны напасть на светлые земли...

Хищная улыбка змеится на губах, тонкий чешуйчатый хвост нетерпеливо хлещет по бедру, а во всем теле злая радость пузырится скэссом. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть до того момента, когда можно отдать приказ.

Укрывшись собственными крыльями, словно плащом, возвращаешься обратно на трон и принимаешь величественную позу, в точности скопированную у эльфийского короля, твоего бывшего короля. Ты замираешь в предвкушении предстоящей потехи и лениво шевелишь кистью своему слуге, разрешая ему впустить посла.

— Посол эльфийских земель Саалиты, графиня Оскалии, — напыщенно перечисляет глашатай, а твои сердца изумленно спотыкаются, нарушая ровный бег, — баронесса Трех Рек, герцогиня Овалаская, светлая княжна Аверилин О`Валледин эль`Митаэ из Дома Илин.

В тронный зал входит прекрасная эльфийка в изумрудном, в тон ее глазам платье. Серебристые волосы шелковым плащом ниспадают по ее спине до колен, бархатные щечки тронуты персиковым румянцем, а розовые губки надменно поджаты. С момента вашей последней встречи она стала еще прекраснее, твоя Риль...

— Это не может быть, — шепчут одеревеневшие губы, но с них не проливается ни звука, а когтистые руки судорожно впиваются в подлокотники.

Жадно пьешь ее красоту, вспоминая и запоминая каждую черточку, и нестерпимо хочется подойти к ней и несмело коснуться ее нежного лица. Хочется, но не можешь...

Ее ледяной взгляд равнодушно скользит по твоему лицу, и ты замираешь, в надежде, что она узнает тебя в этом чудовищном облике, но... нет, не узнала, только где-то в глубине шевельнулось омерзение, такое привычное и такое нежеланное.

Прикрываешь на миг глаза, пряча боль, и пропускаешь момент, когда княжна плавно приседает в реверансе со словами:

— Позвольте приветствовать вас, Повелитель, от имени моего народа и от имени моего короля. Я удостоена...

— А от своего имени вам не хочется меня приветствовать? — с ленцой в голосе интересуешься, чуть наклоняя голову набок.

Она запинается, и кровь бросается ей в щеки. От злости или смущения? Заинтересованно прищуриваешься, но разочарованно хмыкаешь, когда замечаешь стальной блеск глаз. От злости. Интересно, а она когда-нибудь смущалась по-настоящему?

— И от своего имени, — справившись с собой, продолжает княжна, словно в благоговейном трепете опустив глаза, — я удостоена чести быть послом в ваши земли, Повелитель...

— Постойте, — тебе надоедает этот спектакль, и приказываешь, — все вон, оставьте меня с послом наедине.

— Но, — неуверенно заикается один из гвардейцев.

— Я должен повторять дважды? — с яростным недоумением вопрошаешь у них.

Все придворные испуганно вжимают головы в плечи, но в глазах видится собачье обожание, смешанное с уважением и легкой боязнью.

— Нет, — и они все исчезают.

Довольно вздохнув, ты окутываешь весь зал, для тебя это не составляет труда, потому что резерв очень велик, почти не ограничен, пеленой тишины, не позволяющей никому подслушивать. Княжна лишь дрожанием ресниц и дернувшейся бровью выражает свой страх и недоумение, но и только.

Со змеиной грацией подходишь к склоненной в поклоне эльфийке и тихо говоришь:

— Жаль, что ты так и не узнала меня, Риль.

Она вздрагивает и не веряще смотрит на тебя, выискивая знакомые черты. Только ты звал ее так, и никто больше.

— Кир? — неуверенно шепчет она, растерянно хлопая глазами, — но ты же умер, тебя ведь убили кохоры.

Кохоры... Вот, значит, что ей сказали. Обвинили в его смерти эту милую нежить, трусливо промолчав о своем участии. Нет, кохоры его не убили, а спасли, подарили новую жизнь, богатую возможностями, и возвели на темный престол, за что ты до сих пор им благодарен. Если бы не они, не их своевременная помощь, то неизвестно, что случилось бы с тобой. Скорее всего, мучительно умер, в пустую проклиная перед смертью всех и вся. Но Судьба распорядилась иначе, и ты можешь отомстить.

— И кто это сказал? — криво усмехнувшись, интересуешься.

— Советник Аэлин, — честно отвечает эльфийка и начинает задавать вопросы сама, — что с тобой случилось, Кир? Как ты стал Темным Повелителем? Почему ты хочешь уничтожить свой народ?

Самоконтроль осыпается осколками, не в силах выдержать огненный вал ярости. Последняя фраза заставляет тебя распахнуть крылья, огнем полыхнуть глаза и обнажить в оскале клыки. Гортанный рык проливает с твоих губ, заставляя Риль попятится.

— Мой народ? — сдавленно переспрашиваешь ты, даже не пытаясь успокоиться, — мой народ? О, нет, любовь моя, свой народ я не хочу уничтожить. Я хочу, чтобы все эльфы стали моими рабами, я хочу умыться их кровью.

Ее зеленые глаза с ужасом смотрят на тебя.

— Но почему? — повторяет она.

Надменно скрещиваешь руки на груди, и слова ледяными жемчужинами скатываются с губ:

— Потому что эльфы сделали меня таким, какой я сейчас. Кохоры не стали убивать жалкое, скулящее существо, покрытое ожогами и кровоточащими ранами, оставшиеся после встречи с высокими господами, — последние слова выплевываешь так, будто произносишь брань, — они дали мне жизнь и возвели на темный трон. Теперь я хочу отомстить.

Риль не веряще качает головой, не желая верить.

— Ты, скорее всего, сам виноват в случившемся. Просто так с тобой бы не поступили.

— Глупая моя, — с вздохом качаешь головой, накрываясь крыльями, — неужели ты думаешь, что все имеет причину? Они просто решили поразвлечься. Теперь и я хочу.

— И ты убьешь невиновных?

В ответ равнодушно пожимаешь плечами и подходишь к окну.

— Кем ты стал, Кир, — горько говорит Риль, — чудовищем.

— Я не стал, меня им сделали, — поправляешь ее пустым голосом, и неожиданно тебе в голову приходит идея, — но если ты станешь моей женой, то, так и быть, не стану нападать на Саалиту.

Благоразумно не обозначаешь сроки и оборачиваешься, чтобы увидеть ее выражение лица. Она не смогла сдержать эмоции на краткий миг, но тебе этого хватило.

— Я согласна, — прикрывает глаза, чтобы ты не увидел безнадежность.

— Только из вредного чувства долга, не так ли? Не отвечай, сам знаю, что так, — отчего-то на душе муторно, хотя сбылась твоя мечта — она согласилась стать твоей женой. Чего тебе еще надо, а?

...Ее искреннего желания, а не по нужде...

Обида ядом растекается по душе, горьким комком обосновывается в горле и железными обручами сдавливает грудь. Любовь, вспоминаются слова пророка, или погубит, или спасет. Кажется, первый вариант, потому что хочется броситься на собственный меч, чтобы душа перестала корчиться от боли и заходиться кровавыми слезами.

— Скажи, Риль, только честно, ты любила меня? — слова срываются прежде, чем ты успеваешь задуматься над их значением.

— Любила, — с готовностью отзывается она, — и...сейчас все еще люблю.

Врет, — понимаешь ты и брезгливо отстраняешь ее крылом, когда она, отважившись, пытается обнять тебя со спины и, как прежде, прижаться щекой между лопатками.

— Любишь, значит, — разворачиваешься к ней, ласково улыбаясь, — тогда поцелуй меня, невеста.

По ее лицу пробегает ужас, но берет себя в руки, и, обвив твою шею, тянется к губам. Некогда сладкий поцелуй кажется в этот раз противным, и едва сдерживаешься, чтобы не отшвырнуть ее от себя. Оторвавшись от нежных губ, скользишь по шее, чуть дольше задерживаясь в том месте, где рыбкой плещется голубая жилка. Эльфийка старательно стонет от удовольствия и всем телом прижимается к тебе. Улыбнувшись, погружаешь клыки в плоть и выпиваешь ее досуха.

Слизнув раздвоенным языком с краешка губ кровь, размыкаешь объятия, и княжна безвольной куклой падает на пол у твоих ног. Равнодушно смотришь на ее мертвое тело и снимаешь пелену тишины.

— Убрать, — коротко приказываешь ты, — и объявить войну этим ушастым выродкам. Сегодня на закате выступаем. Готовьтесь.

Измождено опускаешься на трон и, опершись руками о колени, прячешь лицо в ладонях. Вот и все.

Чужое присутствие заставляет тебя мгновенно вскочить, обнажая меч, но в следующий кирит расслабляешься, увидев, кто это. Яркие, молодые глаза, в которых, однако, плескалась вечность, были контрастом для морщинистого лица. Сгорбленная фигура куталась в белую пуховую шаль, словно мерзла, а губы печально улыбались.

— Что тебе надо, пророк? — невежливо вопрошаешь.

— Пришла посмотреть, как сбылось мое пророчество, — она подходит к тебе и по-матерински гладит по голове.

— И как? — блаженно прикрываешь глаза, чувствуя почти позабытое тепло в душе от ее ласки и отгоняя мысль, что это совсем ненадолго.

— И убила, и спасла, — следует грустный ответ, и поясняет, — если бы ты оставил ее в живых и женился, то через два десятилетия позабыл о своей ненависти и растил бы детей. В этом случае любовь убила бы Темного Властелина Шаэтана и спасла хорошего парня Кириама.

— Но я убил Риль, и любовь убила Кириама, но спасла Шаэтана, — утверждаешь ты.

— Да, так и есть.

В зале повисает тишина, нет, не напряженная, а спокойная и умиротворенная.

— Что меня ждет?

— Власть, сила, богатство, — размеренно произносит пророк, — уважение и любовь, а еще одиночество.

— Любовь? Меня будут любить? — безмерно удивляешься, пропустив мимо ушей слово "одиночество", потому что над всеми великими властителями довлеет этот Рок, — за что? И кто?

В ответ слышится звонкий смех.

— Ну, милый мой, я и так сказала тебе больше, чем положено, — грозит узловатым пальцем, — просто живи так, как и задумал.

С этими словами пророк исчезает, оставляя тебя в растерянности. Кто тебя будет любить? Твои подданные? Да они и так уже давно любят и уважают. Бред какой.

Тряхнув головой, отгоняя пустые размышления, подходишь к столику с алмазной сферой и, посмотрев на нее бесконечно долгие кириты, берешь в руки, а после со всего размаху швыряешь об стену. Она осыпается переливающимся дождем, выпуская из своего плена синий цветок. Вот и все, теперь точно конец прошлому и начало будущему...

...Через полторы луны Сааалита пала под натиском темных войск. Через четыре цикла весь мир принадлежал Великому Повелителю Шаэтану, первому Императору Объединенной Свериники...

1 кирит =1.24 секунд.

1 савирт = 0. 76 часа

Скэсс — игристый алкогольный напиток, изготовленный на основе меда и вина.

Кохор — нежить высшего порядка, похожа на человекообразную змею.

Глава 2

Два с половиной тысячелетия спустя...

...И снова прохладный хрусталь, только теперь он прижимается не к щеке, а губам. Изысканный бутон бокала с терпким темно-красным, почти черным вином в руках, это он приятно холодит твои губы. Глоток, еще один... Приятно обжигающая влага пробегает по горлу и ласковым котенком обосновывается в груди, заставляя блаженно зажмуриться и мурлыкнуть. Какое это непередаваемое удовольствие позволить себе на савирт позабыть о делах, требующих твоего внимания, и в полной мере насладиться хрупким и драгоценным моментом счастливого покоя.

Переводишь свой взгляд на огонь, жадно лижущий поленья в камине, и, не сумев (да и не захотев, чего греха таить) преодолеть соблазн, одним текучим, полным змеиной грации движением располагаешься на пахнущей лесом шкуре хороха. Поставив в стороне от себя бокал, сладко потягиваешься всем телом, от пальцев ног до кончиков крыльев, и, положив голову на скрещенные руки, закрываешь глаза.

Помимо воли, в голове вихрем проносятся мысли о делах. Досадливо морщишься и не в первый раз задумываешься о том, зачем тебе вообще понадобилось завоевывать мир? Если бы только знал, сколько это принесет головной боли, то плюнул бы на свою месть эльфам и жил бы в свое удовольствие. Нет, конечно, пришлось бы заботиться о Темном Королевстве, но оно требует совсем немного внимания, по сравнению с целым миром, с твоей Свериникой. А так пришлось забыть, что такое нормальный, полноценный сон и хорошее питание.

Но это совсем незначительная цена для того, что тебе удалось сделать. Ты смог объединить мир в одно спокойное, мирное место, чей покой изредка, раз в пять лет, нарушается появлением очередных рыцарей "кистеня и дорог". Нежить и жить мирно сосуществуют друг с другом, иногда вяло, не всерьез ссорясь между собой. Впрочем, ты иногда закрываешь глаза на очередное явление Лорда Теней, Великого и Ужасного Некроманта, желающего увести твою ненаглядную Сверинику, и терпеливо ждешь того момента, когда мир будет полыхать в огне. Зачем? Затем, чтобы они были счастливы. Ведь не узнав боли, не узнаешь и счастья. А потом приходишь в самый нужный момент и одним мановением руки уничтожаешь наглеца, почти искреннее извинясь за то, что не смог раньше придти и помочь. Мир огромный, а ты один. И тебе верят и истово благодарят за помощь, за спасение, глядя с обожанием и почитанием. В их глазах читаешь — ты для них Повелитель, БОГ. Недосягаемое, великое существо, вызывающее трепет. И никто не видит твоего одиночества. Одиночество... страшное слово, отзывающееся похоронным колоколом в груди. Ты устал от него, от этого холодного сосущего чувства, свившего гнездо в душе и медленно, с удовольствием съедающее ее. Порой хочется ощутить дружеский тычок, почувствовать крепкое надежное плечо рядом со своим, да просто поговорить о пустяках, а не о делах. Подданные, готовые разорвать любого за тебя, никогда не пойдут на сближение, посчитав это кощунственным. Ты бог, но одинокий бог...

Ты трудишься 28 савиртов в сутки, чтобы каждый год был урожай, чтобы не вспыхивали эпидемии и чтобы иногда возникали войны, для чего уже выше говорилось, только здесь позволяешь другим разобраться без твоей помощи. А то сядут на твою хрупкую шею и ножки свесят.

Зачем все это? Зачем тебе столько проблем? Совесть проснулась? Нет, не совесть. Просто все дело в твоей эгоистичности. Ведь с каждым прожитым годом хочется прожить еще больше, а бунт оголодавших и озлобленных подданных вполне способен оборвать тонкую нить жизни. Только поэтому. Заботишься о себе любимом, хотя странно.

Тряхнув головой, отгоняя мысли о работе, ты берешь бокал и залпом выпиваешь, а после довольно облизываешься и вздыхаешь. Вот так бы почаще.

— Нежишься, Шаэтан? — хриплый смешок, заставивший тебя мгновенно вскочить на ноги и материализовать в руке клинок, — совсем бдительность потерял. Раньше всегда чуял мое присутствие.

Старуха насмешливо прищуривается, по привычке кутаясь в пуховую белую шаль, и с кряхтением садится в кресло. Удивление проступает на твоем лице, но через вздох пропадает, будто его и не было.

— Давно не видел тебя, пророк, — уважительно кланяешься ей, подходя и садясь возле ее ног.

— Надобности не было, — начинает перебирать твои черные волосы с появившимися серебряными прядями с таким видом, будто занималась этим всю жизнь, — вот и не приходила. А что, соскучился? Или советы нужны были? Молчи, сама знаю, что советы. А ты молодец, Шаэтан, не ожидала, признаю.

— Спасибо, — рассеянно отзываешься, положив ей голову на колени.

Тихо вздыхает, словно мать, беспокоящаяся за своего беспутного, но любимого ребенка. Пропускает твои пряди сквозь свои старческие, узловатые пальцы, и негромко спрашивает:

— Повелитель, скажи, ты увидел предсказанную любовь?

— Нет, — ровно отвечаешь ты, — только одиночество и обожание, но это ведь не любовь, — и с вздохом, — я устал, пророк, устал от этого бремени, устал от власти, могущества, богатства. Что мне делать? Я ведь не могу бросить Сверинику.

— Все мы устаем, рано или поздно, — степенно отвечает она, — даже от тех благ, за которыми стремились всю жизнь. Но так и надо, Шаэтан, так надо. А любовь... любовь она везде, глупый, только нужно внимательно присмотреться. Пойдем, только помоги старухе подняться, совсем радикулит замучил.

Впервые замечаешь ее какую-то чрезмерную старость, будто она в нее играет — многозначительные фразы, постоянно кряхтение и упоминание о недугах, — но иногда забывается, и вот уже в глазах скачут черти, а походка не по-стариковски легкая. Но выбрасываешь это из головы. Древняя сила пророка огромной штормовой волной накатывает на тебя, когда неосторожно прикасаешься к ее морщинистой руке, заставив жадно хватать воздух, и обессилено опуститься на пол. На глаза опускается черная пелена, и впервые за столько ужасно долгое время теряешь сознание.

Приходишь в себя на полу, головой лежа на коленях пророка. Она гладит тебя по волосам, что-то тихо напевая, кажется, колыбельная. Быть того не может. Но так и есть. Старая, старше твоей бывшей, позабытой родины Саалиты, колыбельная пелась с нежностью матери, убаюкивающей свое дитя.

Спи мой, кроха, спи, малыш!

Тихо шепчет тебе камыш,

В легком кружеве луны

Над тобой витают сны.

Гладит камушки вода,

Светит яркая звезда.

В пене ласковой волны

В синеву ныряют сны.

В синем море-океане,

На коралловой поляне

Чудо-рыбы отдыхают,

Снов жемчужины катают.

Сладко спит морской конек,

Краб улегся на песок,

Засыпая, осьминог

Снов ночных плетет венок.

Отражаясь в глубине

Спит луна в тугой волне.

Сны по воздуху плывут,

В царство сонное зовут.

Замолкает, словно задумавшись, а потом неожиданно, совсем как кошка, фыркает.

— Вставай, симулянт, — щелкает по носу, заставляя поморщиться.

Открываешь глаза и серьезно произносишь:

— Спасибо.

В ее мудрых темно-синих глазах что-то быстро промелькнуло, и пропало. Ты не успеваешь понять, что это было.

— Спасибом сыт не будешь, — хмыкает она, вставая без твоей помощи, — пошли, Повелитель.

— Куда?

— А пошли в деревеньку Малинки, — предлагает пророк, — давно хотела там побывать, да все не получалось.

— Хорошо, пошли.

Шевелишь когтистыми пальцами, и в воздухе появляется черная воронка портала. Только собираешь шагнуть в него, как слышишь:

— Ты так и пойдешь?

— Ну, да, — опешив, отвечаешь ты, — а что не так?

— Шаэтан, ты или совсем заработался, или с детства умом не отличался, — неумолимо припечатывает старуха. Скажи это кто-нибудь другой, и от него осталась бы только кучка пепла.

Скрипишь зубами, недвусмысленно давая понять, что не стоит перегибать палку. Да, она пророк, да, ее Дар просто бесценен, но никто не смеет так говорить с тобой.

— Ты морок накинь, Повелитель, — посерьезнела, убирая из взгляда насмешку, — иначе ничего не увидишь.

Киваешь, в следующую секунду появляется типичный житель Свериники средней руки. Запыленные сапоги, добротные штаны черного цвета, и такого же цвета льняная рубашка с завязками возле горла. Болотно-зеленые миндалевидные глаза на добродушной физиономии, чуть заостренные уши, прямой с легкой горбинкой нос и подбородок с ямочкой. Никто не признает Повелителя, что и нужно было.

— Теперь пошли, — кивает пророк.

Вы гуляете по деревеньке, наслаждаясь повседневной суетой и шикая на наглых шавок. Здесь витает какая-то умиротворенная, добродушная магия, заставляя опустить броню с сердце и расслабиться, по-настоящему позабыв о проблемах. Невольно расправляешь плечи, будто с них упал груз, исчезают сети усталых морщин возле глаз и на лбу, и глубоко, полной грудью вздыхаешь пьянящий, слегка сладковатый от распустившихся цветов воздух.

Мягкий, шелковистый шелест древесных крон, зеленым шатром нависающих над деревней, и переливчатый свист соловьев ласкают слух, привыкший к стуку каблуков по каменному полу и шуршанию подписываемых бумаг. Глаза радуют улыбчивые лица селян, с искренней теплотой желающих тебе здоровья, а лучи солнц Кайлин и Та-Хор как прежде ласкают лицо сквозь резные листья. Не задумываясь, запрокидываешь голову, чтобы в полной мере насладиться их почти позабытой нежностью, и не сразу вспоминаешь, как раньше они каленым железом жгли кожу. Вздрагиваешь и прислушиваешься к своим ощущениям, а потом, проверив, смеешься, с радостью и облегчением. Какое это счастье!

— Здравствуй, любимая, — беззвучно шепчешь золотой Кайлин, — я по тебе скучал. Спасибо, пророк.

— Это еще не все, — улыбается она и тянет за рукав, — пошли.

Старуха ведет тебя в трактир. Невольно сглатываешь голодную слюну, когда учуиваешь аппетитные запахи, и заходишь вовнутрь. Чистый, светлый трактир удивляет тебя, помнящего совсем другую картину. Где грязные, грубо выстроганные столы и стулья, от которых остаются на память занозы? Где замусоленные серые тряпки, изображающие занавески? Где тараканы и крысы, снующие под ногами? Где этот кошмар любого странника?

— Надо почаще в народ выходить, — с легкой укоризной произносит пророк, заметив твое удивление, и присаживается за столик возле окна, — надо знать, чем твои подданные живут.

Приятная девушка принимает заказ, лукаво стрельнув глазками, и уходит, покачивая бедрами. Хмыкаешь, пытаясь припомнить, когда последний раз с тобой заигрывали. Давно, очень давно. Даже придворные дамы, всегда жадные до власти, не пытались не то что получить трон, а даже стать фавориткой. И для них ты не мужчина, а великий, недосягаемый правитель, которому чужды простые смертные желания. До чего докатился. Когда-то давным-давно, еще в бытности эльфов, все красотки были у твоих ног, но расположения смогла добиться только Риль... Риль, имя отозвалось болью в сердце, бывшая лицемерной, но безумно любимой тварью.

— Слушай, — шепчет пророк, указывая взглядом на трех селян, степенно ведущих разговор за кружками пива.

Прислушиваешься, а потом ошарашено смотришь на невозмутимую пророка. Они говорят о тебе, Темном Повелителе, в таком добродушно-ласковом тоне, будто о родном сыне.

...— Вы ж поглядите, — гудит рыжебородый, — печется о нас, заботиться, Повелитель наш, себя, глупый, не жалея. Видел я его пару месяцев назад, страх божий, сдыхоть, в чем только душа держится? А все ради кого? Ради нас. Почитайте каждый год урожай, вот только пару лет назад не удался. Так наш-то за свой счет накормил. А вы знаете, братцы, кем он раньше был? — неожиданно хитро прищуривается, — так вот, раньше звали его Темным Повелителем, за то, что образовал единую Сверинику. Давно это было, почитай два тысячелетия прошло.

— Тот самый? — ахают собеседники, — из Изначальной Летописи?

Ты напрягаешься. Что это за Летопись? Неужели кому-то удалось сохранить упоминания о тех смутных временах? Наивный, неужели действительно думал, что удастся обо всем позаботиться? Думал. Права пророк, надо чаще выходить в народ.

— Тот самый, — кивает селянин, оглаживая бороду, — только переменился он сильно, себя не жалеет, — грустно сетует, а в голосе такая любовь, что веришь с трудом.

— Меня...любят, — полувопросительно-полуутвердительно произносишь очевидное, когда возвращаетесь обратно в замок, и качаешь головой, — никогда бы не подумал. Да, я видел, что передо мной преклоняются, как перед одним из богов, но ведь их не обязательно любить. А что мне делать с одиночеством, пророк?

Она задумчиво смотрит на тебя, и понимаешь, что она изучает переплетения Нитей Жизни, чтобы рассказать о будущем.

— Одиночество, Шаэтан, всегда будет твоим проклятием, — грустно отвечает она, — с этим ничего не возможно поделать. Извини.

— Я сам выбрал такую Судьбу, — стараешься, чтобы в голосе не было ни капли эмоции.

— Сам, — соглашается с тобой старуха, — только у каждого есть всегда выбор, кроме тебя, Шаэтан. Ты пожертвовал своим счастьем, Темный Повелитель, ради других.

— Ради себя, — пытаешь возразить, — бунты не продлили никому жизнь.

— Ты живешь ради Свериники, ради ее народа, — пропускает мимо ушей твою реплику, — хотя пытаешься по привычке обмануть себя, убеждая, что это все из-за эгоизма. Твоя любовь к Риль убила слабого, надменного эльфа Кириама, вот кто действительно жил ради себя, ради бесконечных удовольствий, — пророк кутается в шаль, словно мерзнет, и продолжает, — и спасла Темного Повелителя Шаэтана, Хозяина Свериники. Хозяин — это ведь не тот, кто просто владеет чем-то или кем-то, это еще и тот, кто заботиться о своем хозяйстве. Ты заботишься о своем мире, живешь ради того, чтобы она жила, и получаешь в ответ ее любовь.

— Но при этом я одинок, — тихо напоминаешь ты, — для народа я БОГ, недосягаемый, они считают, что я не живой, что мне чужды их желания.

— А ты просто покажи, что тоже из плоти и крови, — советует она, — просто позволь им до тебя дотронуться.

— У них уже каменный стереотип, что они не достойны дружить со мной, — уныло произносишь.

Пророк закатывает глаза и качает головой.

— Шаэтан, ты что, дитя малое? Или Повелитель со стажем в два с лишним тысячелетия? Придумай, как их изменить.

— И все равно я останусь в одиночестве.

— Знаешь, открою тебе тайну. Все одиноки, только в большей или меньшей степени. Исключения составляют только Обвенчанные Судьбой, но за всю свою жизнь я видела таких только дважды. Ладно, пора мне, еще одного утонченного мазохиста Правителя нужно успокаивать.

Пророк уходит, оставляя тебя в задумчивости. Да, она права, тысячу тысяч раз права. Только сможешь ли ты выполнить ее советы?

Бросаешь взгляд на календарь и довольно улыбаешься. Через пару месяцев будет Летний Бал. Вот там можно попробовать изменить к себе отношение...

Хорох — млекопитающее, обитающее в хвойных лесах Свериники. Похоже на медведя, только с длинной шерстью.

Глава 3.

Два года спустя...

...Косые струи дождя барабанят по черепичной крыше бревенчатого домика старосты Малинок. Пушистая ласковая кошка уютно мурлычет на груди, изредка ласково царапая коготками кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Теплое одеяло, приятно пахнущее терпкими степными травами, накрывает тебя до самого подбородка, и ощущение тихого счастья заставляет губы улыбаться.

Два года пролетели в безумной пляске событий. Кажется, что совсем недавно ты сидел один в кабинете в окружении бумаг, не смея надеяться на чью-то дружбу, но вот прошло совсем немного с того момента, когда ты присоединился к развеселому празднику, показав подданным, что ты не просто Повелитель, а еще и живое существо. И тебя приняли, не сразу, конечно, но приняли. И плодами этого ты сейчас наслаждаешься.

Какое это наслаждение сбросить часть обязанностей на праздно шатавшихся князей и сбежать в Малинки, где тебя ждут с распростертыми объятиями и бутылем самогона. Нет, не только в этом заключается прелесть жизни, а еще в ночном пьяном распевании похабных частушек и мордобое в кабачке. Если первые несколько дней селяне как-то стеснялись дать по наглой повелительской морде, откровенно нарывающейся на оплеуху, то потом всякое почтение и восхищение великим и мудрым правителем мира сего исчезли, будто их и вовсе не было.

Конечно, ты заставил принести всех без исключения клятву, что никто и никогда не узнает о том, кого порой в невменяемом состоянии притаскивают на плечах мужики. Просто потом не хочешь слушать нудное: "вы Повелитель! Вы не должны вести себя так! Вы не...", а хочешь отдыхать душой в этом благословенном Демиургами месте.

Эх, Малинки, Малинки! Пусть вас никогда не коснуться беды. Во всяком случае, ты постараешься, что бы это было так. Ведь только они смогли дать тебе такие небывалые развлечения, как рыбалка, охота, сумасшедшие, безрассудные народные гулянья, когда забываешь, кто ты, когда хочется смеяться и плакать от переполняющей легкости и веселья.

...И только это помогло тебе вновь почувствовать вкус жизни, с энтузиазмом приняться за дела, зная, что существует еще одни такие Малинки, где живут такие лихие существа. Ты вновь стал жить не только ради Свериники, но и ради подданных, один из которых невежливо трясет за плечо.

Поворачиваешься на другой бок, как можно ближе подвигаясь к стене, чтобы невозможно было дотянуться, и сдавленно рычишь, но рык уже давно перестал внушать суеверный трепет, о чем сейчас жалеешь.

— Шаэтан, ты сколь еще дрыхнуть собираешься? — с грубоватым добродушием интересуется староста, без всякого почтения сдергивая одеяло, — много еще жир на пузе завязывать будешь? Подымайся, етить твою налево!

Стонешь что-то в ответ, безуспешно пытаясь с закрытыми глазами нащупать отсутствующее одеяло, и накрываешься подушкой, наивно пытаясь избежать громоподобного голоса селянина. Но последний не сдается и пытается воззвать к совести Повелителя. И, надо отметить, это у него получается. Отмахиваешься и невнятно требуешь вернуть своей сиятельной персоне одеяло и, хорошо бы, сбежавшую с недовольным мявом кошку. В ответ получаешь подзатыльник, из-за чего возмущенно распахиваешь глаза, жаждя напомнить, что ты Повелитель Свериники, а не пьянь подзаборная, которую не грех и пнуть.

— Проснулся, вот и молодец, — усмехается нахальный подданный, рыжебородый мужик, не чувствуя за собой какой-либо провинности, — давай, твое Повелительство, подымай задницу.

— На кой?.. — мрачно интересуешься, с ужасом глядя на серый квадрат окна. Демиурги, да до рассвета еще пара часов! Это что, новая забава "разбуди Повелителя до рассвета?"

— Так на рыбалку, — он кидает тебе чистую верхнюю рубашку и штаны, — или хочешь дальше дрыхнуть?

Серьезно задумываешься, взвешивая. На одной чаше весов лежит рыбалка, на которую сходить сможешь только через пару месяцев, когда сможешь разгрести очередные дела, а на другой — теплая кровать, которая соблазняет не хуже местной красавицы, обещая сладкие сны и негу. С горестным вздохом преступника, идущего на эшафот, начинаешь одеваться, не глядя на ухмыляющуюся физиономию старосты. Знает, мужик, что победит, да не упускает случая поиздеваться над безобидным Повелителем.

— Знаешь, Димитрий, уйду я от вас, если так издеваться и дальше будете, — полусерьезно-полушутя грозишься, однако строишь серьезное лицо, — и больше не приду.

— Ты забыл еще кое о чем, — в тон тебе отвечает он.

— О чем? — чувствуешь подвох, но не видишь его, что сильно настораживает.

— Заберу свои игрушки и сяду на горшок, — пищит, подражая детскому голоску, мужик и в открытую смеется, — Шаэтан, не будь ребенком. Тебе сколько уже стукнуло, а?

— В своей Летописи Изначальной почитай, узнаешь, — огрызаешься, уязвленный сравнением.

Староста мигом серьезнеет, будто всего мгновение назад не ухахатывался над тобой, и готов на колени перед тобой пасть.

— Повелитель, я не хотел вас обидеть, -в голосе плещется искреннее раскаяние, — простите, неразумного.

Некоторое время смотришь на него с холодной внимательностью, убрав из глаз и лица какие-либо чувства, и знаешь, что это заставляет его понервничать.

— Простииить? — с ленцой протягиваешь, будто выносишь приговор, — за оскорбление Повелителя десять лет в рудниках Закатных Гор, — на лице старосты отображается ужас, и ты, не выдержав, смеешься, — расслабься, Димитрий, я просто пошутил.

Мужик переводит дыхание и сердито смотрит на тебя, явно желая отвесить очередную оплеуху, но сдерживается, только протягивает сапоги.

— Пошли, шутник, — вздыхает, словно над бестолковым дитятком.

Ухмыляешься и подхватываешь заготовленную корзину со снедью.

Не смотря на насыщенность двух последних дней, закруживших тебя в танце веселья, глухая тоска по той, кому отдано твое сердце, душа и мысли, не отступала ни на миг. Она медленным ядом отравляла каждый последующий час, заставляя нервничать и срываться на ни в чем не повинных подданных, привыкших к твоим резким перепадам настроения. За покладистость и всепрощение ты благодаришь их, оставляя в памяти зарубку о том, что нужно выделить дополнительные средства на празднование Светлой Милости. В чем смысл этого праздника ты так и не можешь понять, но если он так нравится подданным, пусть остается.

Быстрой, на грани видимости походкой идешь по коридору, залитому солнечным светом, и в нетерпении кусаешь губы, отчего по подбородку течет кровь. Осталось совсем немного, совсем чуть-чуть и ты увидишь ее. Конечно, ты мог воспользоваться порталом, но так интереснее: томиться ожиданием, считать каждый оставшийся шаг и шептать, что скоро будешь. Признаешь, что немного ненормальный, ну и что? Главное, что это никак не отражается на твоей единственной и неповторимой Свериники.

Массивная дверь из темного дерева распахивается перед тобой, и ты почти подбегаешь к окну и распахиваешь его. Перед глазами, словно на ладони, лежит страна, ради которой ты готов на все, лишь бы она была. Медленно, упиваясь, обводишь ее взглядом, чувствуя, как теплеет на душе и становится легче дышать.

— Я скучал, — шепчешь пересохшими губами, — почему-то только здесь я могу почувствовать тебя.

"Здравствуй, любимый" — отзывает Свериника.

Ее голос ты слышишь в шелесте древесных крон, в горьковатых криках птиц и в вздохах морских волн. Теплый ветер, ворвавшийся в кабинет, ласково взъерошивает волосы и нежно гладит по щеке. Замираешь, прикрыв глаза и задержав дыхание, чтобы прочувствовать всей душой. На твоих губах появляется счастливая и немного неуверенная улыбка, словно сомневаешься в том, что больше никогда не услышишь ее.

"Я буду с тобой всегда, Шаэтан, всегда" — грустный вздох, — "пока ты сам не откажешься от меня".

— Никогда, — клянешься, чувствуя ее горькую безнадежность, словно Свериника знает что-то такое важное для вас обоих, — никогда не оставлю.

Ее поцелуй — солнечный луч, скользнувший по щеке и губам.

Тряхнув головой, сбрасывая блаженную истому, подходишь к шкафу и открываешь его. Свет разбивается на тысячу радуг, красивым маревом окутывая прекрасную статую девушки из снежного мрамора. Проводишь тыльной стороной ладони по ее щеке и улыбаешься, ведь именно так ты представляешь себе Сверинику — гордой, красивой и своенравной леди, не позволяющей никому собой командовать, только просить. Совершенные черты лица, надменные пухлые губы, на которых запечатлена снисходительно-ироничная усмешка, и чуть вздернутый носик. Красавица, но только ты видишь ее красоту, другие находят ее слишком...своеобразной. Впрочем, какое тебе дело до других? Ведь Повелитель это ты.

И нужно вспомнить о делах, терпеливо ожидающих тебя на столе. Недовольно морщишься, но покорно садишься на удобный стул и, откинувшись на спинку, берешь первую попавшуюся папку. Увидев ее название, улыбаешься, предчувствуя интересную детективную историю "отчет казначея". Ведь тебя всегда поражает способность этого подданного так хитро скрывать наворованные деньги, что до сих пор он сидит на своем месте. Впрочем, интересен сам процесс нахождения финансов, чем сам отчет, да и сам казначей это знает, и поэтому придумывает тебе на забаву все головоломнее и головоломнее доклады о том, куда подевались деньги.

Погрузившись в расчеты, не замечаешь посетителя, с комфортом расположившегося на мягком диванчике. Когда чужое присутствие начинает давить, поднимаешь рассеянный взгляд и обводишь им кабинет. Не сразу в глаза бросается старуха, со светлой грустью смотрящая на тебя. Ее морщинистые руки спокойно лежат на коленях, белые от времени волосы собраны в аккуратный узел на затылке, а пуховая шаль покоится не на плечах, а на подлокотнике кресла. Что-то в ее облике тебе кажется странным, непривычным. Внимательно присматриваешься к ней и замечаешь чуть опущенные от груза ответственности плечи, немного усталую улыбку и запрятанную в самой глубине глаз боль. Боль потери. Ее ты никогда не спутаешь с другой.

Оказываешься на коленях у ее ног и бережно берешь теплые руки в свои.

— Что случилось? — в твоем голосе слышится искреннее желание помочь и сочувствие.

— Все хорошо, Шаэтан, — пытается беззаботно ответить она и, не выдержав твоего взгляда, на миг отводит глаза в сторону, — почему ты решил, что что-то случилось?

— Я тебя знаю и вижу, что с тобой не все в порядке, — пытаешься предположить про себя варианты, но бросаешь это дело. Кто может обидеть пророка, который обладает древней и невероятно могущественной Силой? Никто. Значит, дело в другом, что-то личное.

— Знаешь? — смеется и, высвободив одну руку, треплет по голове, словно мальчишку, — я бы не стала так говорить.

— Ты изменилась, — замечаешь ты, — раньше ты была другой.

— Все идет, все меняется и все кончается, — горечь в дрогнувшем при последнем слове голосе такая, что хочется сладкого, чтобы заглушить ее, — все кончается, в том числе и порой спасительная наивность.

Ее ярко-синие глаза становятся пустыми и холодными, а сморщенные губы поджимаются. Пророк встает и, подойдя к окну, задумчиво смотрит вдаль, зябко обхватив себя за плечи. На голубом фоне оконного проема ее фигура кажется немного ирреальной и надломленной. Ловишь себя на желании подойти и обнять за плечи, поддержать, но не двигаешься с места.

— Я не за этим пришла к тебе, Шаэтан, — спокойно, даже безмятежно и со знакомой степенностью произносит она и замолкает.

Ты ничего не спрашиваешь и терпеливо ждешь, когда она сама продолжит, потому что знаешь, что бесполезно что-либо сейчас говорить — не услышит.

— Я хотела попрощаться с тобой, — произносит она, — я больше к тебе не приду, не имею права. Пророк должен семь раз по семь посетить Повелителя, не более.

— Но, — озадаченно хмуришься, припоминая все встречи, — но это не последний раз.

— Я больше не смогу, — тише, чем шепотом говорит она, будто боится сорваться на крик.

— Почему? — задаешь глупый вопрос.

Пророк оборачивается к тебе с насмешливой улыбкой.

— Неужели ты так и не догадался? — усмехается, — уже любой должен был бы понять. Сколько ты знаешь пророка?

Задумываешься над ответом, силясь вспомнить, сколько лет назад впервые ее увидел. Нет, первую встречу ты прекрасно помнишь, не можешь вспомнить только год.

— Две тысячи семьсот двадцать два года, — отвечаешь ты, вспомнив и подсчитав.

— А сколько ты знаешь именно меня? Ведь ты сам сказал, что я изменилась, — продолжает задавать странные вопросы старуха.

— Два года, — недоумеваешь, — скажи прямо, пророк, я не понимаю.

Разочарованно качает головой.

— Меня зовут Александра, Повелитель, — тихо говорит она, — и я с тобой знакома только два этих последних года. В первый раз приходила не я, а моя пра— в пятом колене бабка, потом прапрапрабабка, затем прабабка и, наконец, пришла я. Когда умирает старый пророк, на ее место приходит ее потомок, именно та, у которой синие глаза, иначе не сможет принять пророческий дар. Вместе с даром наследуется память прошлых... Если бы я выждала еще лет пятнадцать-двадцать, то ты не заметил бы разницу, продолжая верить в то, что приходит один и тот же пророк.

С недоверчивым изумлением слушаешь ее откровение, постепенно начиная верить.

— Я не буду спрашивать, сколько лет пророку, спрошу только, сколько именно тебе, Алек...Александэра, лет? — внимательно смотришь на пророка, ожидая подтверждения своих подозрений.

— А сколько дашь? — с невольным кокетством интересуется она.

— Двести тридцать-двести пятьдесят, не более. Совсем еще молодая.

Смеется.

— Надо же, почти угадал. Только это применимо к эльфам и прочим долгоживущим расам. А я чистокровный человек. Мне двадцать пять лет.

С сомнением смотришь на старуху и качаешь головой — даже человек не может выглядеть в таком возрасте так старо. Она понимает твое недоверие и со вздохом начинает меняться. Пропадают морщины, кожа светлеет и приобретает нежный, золотистый оттенок, волосы темнеют и завиваются в кольца, ниспадая до лопаток, фигура становится изящной, не меняются только глаза.

— Старуха — это своего рода униформа, которую ввели после того, как не поверивший молодой девушке, что она пророк, Правитель приказал ее убить. Поэтому после вступления на должность мы обязаны менять облик, — поясняет девушка, взлохмачивая волосы, и встревожено спрашивает, — Шаэтан, что?..

— Этого быть не может, — хрипло шепчешь ты, побледнев.

Не можешь поверить своим глазам. Перед тобой стоит ожившая статуя Свериники, статуя, которую создал собственными руками, статуя, которой шептал, что любишь. И вот она, живая, стоит перед тобой, встревожено нахмурив бровки. Этого не может быть, не может...

Может и есть...

Словно во сне, подходишь к ней и убираешь с лица темную прядь. Девушка настороженно смотрит, не понимая.

— Почему?.. — спрашиваешь ты.

— Что почему?

— Почему ты больше не придешь? Ведь есть еще один раз.

Отводит взгляд и пожимает плечами, как бы говоря, что не знает. Но ты понимаешь, что она просто не хочет говорить, но непослушные губы что-то шепчут на чужом языке, поэтому не можешь понять слов.

— Останься, — предлагаешь ты, понимая, что это шанс, — останься со мной навсегда. Я предлагаю тебе корону этого мира и себя.

Ты прекрасно понимаешь, что поразительная схожесть Александэры и статуи Свериники — это не простая случайность, что сама Судьба приложила к этому свою руку, что вскоре одиночеству может придти конец. И эта девушка в странном наряде, состоящем из синей, кажется, из парусинной ткани штанов и тонкой серой рубашки, поможет закончиться зиме в твоей душе.

— Думаешь, что из-за того, что я похожу на статую Свериники, полюбишь меня и захочешь умереть в один день? — насмешливо озвучивает пророк твои мысли, — глупости, Шаэтан. Да и Свериника не захочет отдавать тебя. Она очень ревнивая.

— Не отдаст? — растеряно переспрашиваешь.

Вместо ответа Александэра подводит тебя к окну и кивает. Небо заволакивает тучам, скрывая прекрасную Кайлин и ее брата Та-Хора, деревья грозно шуршат своими листьями, и сильный, яростный ветер постепенно превращался в ураган. Ярко сверкнула молния, и в последовавшем за ней раскате грома ты слышишь:

"Не отдам!"

Трясешь головой, пытаясь развеять этот бред: ожившую статую, насмешливо-сочувствующее смотрящую на тебя, родившуюся всего за четверть савирта грозу и гневные слова, но ничего не получается.

— Не отдаст, — повторяет Александэра, — потому что ты вложил в нее свою душу, из-за чего обвенчался с этим миром. Этот союз может разорвать только Смерть. Ладно, мне пора. Прощай.

Она прикрывает свои синие глаза и, беззвучно что-то шепча, начинает медленно исчезать, собираясь уйти, но хватаешь ее за полупрозрачную руку со словами:

— Останься! Прошу.

Подо льдом недовольства мелькает тень надежды, а губы изгибаются в знакомую снисходительно-ироничную улыбку, будто собирается выслушать наивный лепет ребенка. Понимаешь, что сейчас она не Александэра, а пророк, знающий, что ты спросишь.

— Зачем? Свой долг пророка я выполнила, больше мне нечего здесь делать.

— Ты можешь сказать, что меня ждет в ближайшие две сотни лет? — говоришь первое, что приходит в голову, лишь бы подольше подержать ее теплую руку в своей.

Она вздыхает и взлохмачивает свои волосы, заставляя невольно улыбнуться. Тебе начинает нравиться эта привычка и хочется видеть ее каждый савирт. А еще хочется увидеть алмазный венец на этих темных встрепанных волосах, или услышать от нее: "мой муж".

— Ммм, а ждет тебя, Повелитель, счастье, — произносит Александэра, улыбаясь уголками губ, совсем чуть-чуть, — счастье, которое продлиться до самой смерти, которая придет ой как не скоро. Извечная еще не скоро перережет твою Нить Жизни... Это все или что-то еще хочешь узнать? Вроде того, будут ли наследники и сколько? Или будет ли Свериника процветать? — едко интересуется, прищурившись.

— Хочу, — киваешь, любуясь ею, — все же ответь, почему ты больше не придешь, если еще можешь?

Закатывает глаза и что-то еле слышно бормочет.

— С глаз долой, из сердца вон, — она сердится на что-то, — Шаэтан, не издевайся над светлой памятью моей прабабки, считавшей тебя ооочень умным Повелителем, а? Да потому что я люблю тебя, идиота! — выпаливает пророк, отчаявшись намеками дать тебе понять о своих чувствах, — Ты понимаешь, что если я еще приду к тебе, то больше никогда не увижу? А так у меня будет надежда еще раз увидеть тебя.

Вырывает свою руку и произносит:

— Даже если бы я смогла остаться, то ничего у нас бы не вышло. Ты нежить, а я ее уничтожаю.

Слова кусочками льда падают в сердце, заставляя вздрогнуть. Невольно смотришь в зеркало и с отвращением морщишься. Нежить, да, ты нежить, вот только заставил себя и других забыть об этом.

— Почему тогда не убила? — сухо спрашиваешь, накрываясь крыльями, будто они могут защитить.

— Пока ты не сделаешь что-то, что нарушит равновесия, я, пророк, тебя не трону, — звучит такой же сухой ответ.

— А разве я этого не делал много раз? — язвительно интересуешься ты.

— Равновесие было нарушено не больше савирта, — поясняет Александэра, — и после само быстро восстанавливалось. Вот когда оно само не сможет вернуться, то...

Многозначительная пауза.

— Тогда я обязательно попробуют нарушить его так, чтобы оно не восстановилось, — в запале произносишь и начинаешь в раздумьях ходить взад-вперед, начиная придумывать способы.

— Зачем? — растеряно спрашивает она.

— Тогда я смогу увидеть тебя вновь, — честно отвечаешь ты, не прекращая метания.

— Ты готов пожертвовать Свериникой? — с коварной невинностью уточняет пророк, — готов уничтожить ее? Страну, благодаря которой все еще живешь?

Замираешь и растеряно смотришь на нее. Свериника... Неужели ты действительно готов пожертвовать ею ради призрачного шанса? Готов?

Нет.

Никогда.

Ни за что.

Ни ради кого.

Выпрямляешься и распахиваешь за спиной крылья, придавая себе величественный вид, при виде которого подданные сразу впадаю в трепет. Серебряный венец холодно блестит в лучах вернувшейся Кайлин, а в глазах поселяется зимняя степь, чей холод заставляет пророка зябко обхватить себя руками за плечи и отступить на шаг. Губы замирают в нейтрально-вежливой, ничего незначащей улыбке, и ты вспоминаешь, кто ты.

Ты Повелитель, и ты не можешь рисковать ради какой-то девчонки своей драгоценной Свериникой, подданными и Малинками. Твоя Судьба — это служение ей, единственной и горячо обожаемой Свериники, а о себе нужно забыть. Ты Повелитель, ты не должен помнить и думать о себе. Больно? Сцепи зубы и живи дальше. Глаза режут слезы? Сморгни и забудь. Хочется просто счастья, любви? Запрети себе думать об этом. Одиночество? Это твой удел, цена за Сверинику.

— Ты сам все понял, Повелитель, — улыбается она, только улыбка не затронула глаз, — прощай.

И пророк уходит, оставляя после себя только горечь о возможном, но потерянном счастье.

С вздохом садишься на пол и прислоняешь лбом к прохладной стене, закрывая глаза. Вот и все.

— Ты рада, Свериника?

Чувствуешь ее удовлетворение и радость, вот только у тебя в груди холодная пустота...

Ты Повелитель, БОГ. Недосягаемое, великое существо, вызывающее трепет. И никто не видит твоего одиночества. Одиночество... страшное слово, отзывающееся похоронным колоколом в груди. Ты устал от него, от этого холодного сосущего чувства, свившего гнездо в душе и медленно, с удовольствием съедающее ее. Порой хочется ощутить дружеский тычок, почувствовать крепкое надежное плечо рядом со своим, да просто поговорить о пустяках, а не о делах. Подданные, готовые разорвать любого за тебя, никогда не пойдут на сближение, посчитав это кощунственным. Ты бог, но одинокий бог...

По собственному выбору одинокий...

Глава 4.

Спустя полтора года...

Говорят, что любовь и ненависть — стороны одной монеты, что их разделяет всего один шаг, один-единственный шаг. Шаг, меняющий мировоззрение, ставящий все с ног на голову, безжалостно рушащий устои. И это всего один шаг. Раньше тебя всегда удивляло, как может прекрасная любовь обернуться уродливой ненависть, как можно испытывать отвращение к тому, что раньше вызывало трепет и восхищение? Как это происходит? Теперь же понимаешь, вот только лучше бы и дальше не знал. Знание каплей яда упало в душу, медленно разрушая душу, и задумываешься над тем, что цена слишком высока за него. Впрочем, тебе за все приходилось платить слишком много. Видимо, это твоя Судьба, а от Нее не спрятаться, не убежать, не обмануть, как бы сильно этого не хотелось и лучше встретить удар лицом, а не другим местом.

Каждый день похож на предыдущий полынной горечью, которая, кажется, навсегда поселилась в груди и в горле. Тебя больше не тянет в Малинки, потому что знаешь, что своим выражением лица заставишь всех скучать и тосковать по чему-то неведомому, ведь не смогут они развеять мрак в душе, заставить губы с искренностью шепнуть небу и светилам "я счастлив!". Не смогут, поэтому пусть не тратят свои силы на бесполезное занятие.

Словно заблудившийся ребенок, потеряно подтягиваешь колени к груди и, обняв их, закутываешься в теплые крылья, будто они могут защитить от тоски и боли. Здравствуй, леди, давно не посещала меня, — с иронией думаешь ты, закрывая глаза и прижимаясь всем телом к шершавой стене кабинета под окном , — а я ведь почти позабыл, какая ты. Почти поверил, что могут быть счастливым, не смотря ни на что. Я Темный Повелитель, но постарался забыть об этом, потому что обречен на вечное одиночество, ведь Лордам Смерти не положена любовь.

— Любовь... — боязливо шепчут губы, словно опасаясь того, что слово может укусить.

Любовь великое чувство, которое может спасти и убить. Тебя она спасла и убила. Убила эльфа Кириама, спасла Шаэтана, принесшего процветание Свериники. Только вот какую цену за это заплатил не знает никто, да и вряд ли захочет. Какое им дело до того, что чувствует нечисть, их бог, главное, чтобы был урожай и дети были здоровы. А чувства? Этой роскошью может обладать только простолюдин, аристократам и правителям она не доступна, потому что ведет к необдуманным поступкам.

А вот надежда на любовь... о, а вот эта дама только убивает, и хорошо бы, если сразу, но нет, она предпочитает наслаждаться агонией жертвы, цинично улыбаясь при этом. Хотя чтобы назвать это улыбкой, хм, нужно иметь море наивности и оптимизма. Оскал голодного матерого волка, увидевшего беззащитную лань и знавшего, что скоро погрузит клыки в ее горячую плоть. Вот это вот кривит губы надежды.

Боль и безнадежное, по-настоящему волчье, беспросветное отчаяние липкой паутиной окутывают сердце, не позволяя вздохнуть полной грудью. Иногда ночами, особенно в полнолунье, когда твоя истинная сущность прорывается сквозь барьеры самоконтроля, тебе хочется выть от бессилия, от невозможности все изменить, найти пророка по имени Александэра, так подло поступившую с тобой. Поманила, раздразнила сладостными обещаниями, а после ушла, разбив твое состояние тихого счастья на множество осколков. Стерва, какая же она стерва!

Чем задела тебя эта девушка, чью настоящую суть так и не смог понять, не знаешь. У вас был всего один день на то, что бы узнать друг друга, и все. Но почему-то этот день лишил покоя, заронил тяжкое знание и вернул беглую леди Боль. Больше всего тебя удивляет то, почему уход пророка, которую не так уж хорошо знал и не испытывал какие-то особые чувства, так сильно подействовал? Ведь смерть Риль, ради которой был готов на самые безумные поступки, и то пережил намного легче, просто забыл о том, что любил ее, через несколько дней.

Встаешь с пола, морщась и потягиваясь, и подходишь к столу, заваленному бумагами и письмами из Малинок. Берешь в руки письмо и быстро пробегаешь взглядом по каллиграфическому почерку старосты Димитрия, в витиеватой форме интересующегося о здоровье и причинах твоего непосещения. Каждая буква просто дышит тревогой и беспокойством, и от этого губы кривятся в горьковато-насмешливой усмешке, сдерживающий то ли вздох, то ли всхлип.

Качаешь головой и подходишь к шкафу. С робостью, больше приставшему неразумному ребенку, чем Повелителю, касаешься резной ручки, а потом, решившись, сжимаешь и открываешь дверцу. Свет, будто того и ждал, освещает белоснежную статую девушки, только теперь ты зовешь ее не Свериникой, а Александэрой. Почему ты не уничтожил эту статую, как последний и ранее тщательно лелеемый дар Риль, почему продолжаешь терзать себя напрасной надеждой, не знаешь. Может быть, потому, что мысль о том, что пророк придет вновь и останется рядом навсегда, заставляет жить дальше, не смотря ни на что.

Ты проводишь кончиками пальцев по холодной мраморной щеке, тайно надеясь на то, что неожиданно она потеплеет, нальется красками и вот она, Александэра, живая и перед тобой. Глупые надежды, сам соглашаешься с этим, но ничего не можешь поделать с собой. А ведь не раз заносил руку над мраморной девушкой, желая уничтожить, превратить в пыль, чтобы унять боль, но занесенная когтистая рука всегда замирала, не дойдя до статуи всего дюйм.

— Ты довольна, Свериника? — зло шепчешь, обернувшись к открытому окну, — довольна тем, что я с тобой?..

Она ничего не отвечает, но чувствуешь ее удовлетворение и мягкую радость, как у модницы, купившую очередную безделушку. Вот кем она тебя считает. Занятной игрушкой, с которой еще очень сильно хочется поиграть, а потому жалко отдавать другому.

Оскорблено рычишь и смазанным от скорости движением оказываешься на подоконнике, выпрямившись во весь рост, благо размеры окна позволяют. Яростно распахнув крылья за спиной и вцепившись побелевшими от сдерживаемого желания крушить пальцами в раму, раздразненной змеей шипишь:

— Вот как? Игрушка? А не много ли ты на себя взяла?

Холодный ветер бьет по щеке плетью, оставляя после себя ледяной ожог и безжалостные слова:

"Я тебя сделала Повелителем, Шаэтан. Без меня ты бы никем не стал, а так бы и остался мразью".

Начинаешь задыхаться от стискивающего горло гнева и оставляешь на деревянной раме длинные и глубокие царапины.

— Так это ты мне сломала жизнь? — ненависть накрывает черными крыльями твои плечи, вздрагивающие от негодования.

"Да, это я тебя короновала" — не стала отпираться Свериника, и если бы у нее были губы, то на них бы зазмеилась самодовольная улыбка, — "и не прогадала, согласись. Я процветаю, становлюсь сильнее и сильнее с каждым киритом, начиная подминать соседние миры... Совсем немного, и я стану Узлом Миров", — блаженный вздох, запутавшийся в зеленых кронах.

Слушаешь ее со злой улыбкой и пытаешься сохранить хрупкий самоконтроль, готовый рухнуть под цунами темных чувств, а потом, еле шевеля онемевшими губами, шепчешь, боясь сорваться на крик:

— Короновала? Узел Миров? Закатай губы, ненаглядная моя су...Свериника. А ты не забыла, благодаря кому ты процветаешь? Если меня не станет, то наступит анархия, и тебе конец.

Ее страх чувствуется игристым вином на языке, и ты злорадно оскаливаешься, тряхнув головой. Сладко, до хруста, прогнувшись назад, словно нализавшийся валерьянки кот, несколько раз взмахиваешь черными полотнами крыльев и, оттолкнувшись от подоконника, взмываешь в небо. Потоки воздуха подхватывают тебя, не давая упасть вниз и даруя пьянящее чувство свободы. Взмываешь все выше и выше, пока облака не оказываются под тобой, и кричишь, не опасаясь, что услышат и примут за умалишенного:

— Без меня ты ничто, Свериника. Ты погибнешь, когда я уйду.

"Ты... ты не оставишь меня!!!" — отчаянно кричит Свериника, — "ты ведь сам говорил, что всегда будешь со мной, клялся! Что, твои слова ничего не стоят?!"

— Оставлю, еще как оставлю, — делаешь оборот вокруг своей оси, затем "мертвую петлю", падая во влажные объятия облаков, а потом мокрым выныривая из них, — можешь не сомневаться.

Яркие лучи солнца слепят глаза, отчего зрачки превращаются в щель, а холодный ветер сразу начинает морозить, но ты не обращаешь внимания, потому что заболеть не сможешь, при всем старании.

"А как же Малинки?" — коварно интересуется она, цепляясь за них, как утопающий за соломинку.

— Малинки, — нежно выдыхаешь, мерно взмахивая крыльями и начиная задумываться о том, что нужно вернуться на землю — замерз, — с ними все будет хорошо. Что бы не произошло, беды не затронут их. Ты знаешь.

"Не бросай меня" — горько молит, — "пожалуйста, любимый".

Словно в раздумьях, молчишь и камнем падаешь вниз, чтобы быстрее оказаться в теплых слоях атмосферы. Опускаешься на залитую солнцем полянку, а после во весь рост вытягиваешься на шелковой траве, жмурясь от лучей, прорывающихся сквозь листву. Сгибаешь в колене левую ногу и закидываешь на нее правую, начиная болтать ею в воздухе.

— Любимый, — насмешливо передразниваешь, заложив руки за голову, — родимый, не оставляй! У нас же семеро детей по лавке голодные сидят, кормилец наш. Я уйду, Свериника. Не прямо сейчас, конечно, а недельки через две. Хочешь знать, что я буду делать? Буду гулять по мирам, отдыхая от забот, и искать Александэру.

Раздраженный порыв ветра, недовольные крики птиц и скрывшие солнце облака ясно дают понять отношение Свериники к пророку. Ревность, злость и ненависть сплелись между собой в опасный узор, но тебя это не беспокоит. Довольно улыбаешься и щуришься, наслаждаясь затейливой трелью соловья и вдыхая сладковатый запах распустившихся лесных цветов. Как хорошо-то! Настоящее воплощение Иллиона на грешной земле. И это создал ты собственными руками.

...А не жалко будет бросать? — колет сердце тоскливая мысль, которую поспешно отбрасываешь...

"Не оставляй" — уже рыдает она, — "не оставляй, Повелитель. Неужели ты бросишь страну, свое детище? Бросишь меня?.."

— Брошу, — утомленно повторяешь, не обращая внимания, и прикрываешь глаза, — спокойно... Впрочем, если тебя это успокоит, то оставлю в надежных руках Валерии.

"Я не потерплю, чтобы мной правила женщина!" — мгновенно перейдя от всхлипов к рыку, произносит Свериника.

— А у тебя выбора нет, — ты сонно пожимаешь плечами и, зевнув, начинаешь засыпать, — так что придется смириться, дорогая.

С этими словами проваливаешься в омут сна, не обращая внимания на ругань и проклятия...

Спустя еще полторы недели.

Мягкий шелест изумрудного платья, звон длинных сережек, цокот высоких каблучков и блики, отбрасываемый скромным, но безумно дорогим колье. Даже не поднимая взгляда, знаешь, кто посетил твой кабинет. Леди Валерия, верная подруга и невероятно умная и хваткая женщина, которой нестрашно доверить судьбу целого мира. Останавливается в паре шагов от стола и приседает в изящном реверансе, почтительно склонив золотисто-каштановую головку.

— Повелитель, — красивый грудной голос разбивает тишину, — вы хотели меня видеть?

Ставишь последнюю подпись и смотришь на Валерию. Красивая, но только холодная у нее красота, а еще немного острая. Пожалуй, она похожа на оружие, выкованное эльфийскими мастерами. Всегда сдержанная, ироничная и несколько надменная леди, всегда вызывала твое неподдельное уважение и восхищение. Вот только с тех пор, как сообщил ей о том, что решил сделать ее Повелительницей, а самому уйти, Валерия выглядела подавленной, растерянной и готовой вот-вот расплакаться. Впрочем, как и все остальные подданные, которым неделю назад заявил о своем решении оставить пост Повелителя. Куда ни глянь, всюду убитые горем лица, всхлипы и приглушенные мольбы и рыдания. И это еще не все. Во всей Свериники объявлен бессрочный траур, из-за чего отменены все праздники, а еще на всех домах висят черные с алым шитьем похоронные полотна. Ужас. От этой картины веет такая безысходность и отчаяние, что ком в горле встает и появляется желание остаться. Но ты всегда выполняешь свои обещания, какими бы глупыми и безрассудными они не были.

— Да, Валерия, — с искренней теплотой улыбаешься ей, шевельнув кистью, разрешая выпрямиться и подойти, — сейчас хочу передать все регалии Повелителя и уйти.

В серебристо-зеленых глаз тоска, отрицание и мольба, а в изгибе совершенных губ горечь. Не хочет, чтобы ты уходил, очень сильно не хочет, но сказать не может, а потому показывает всем своим видом.

— Как скажете, — вновь приседает в реверансе, опустив взгляд, чтобы ты не увидел заблестевшие глаза.

Вздохнув, встаешь из-за стола и подходишь к ней. Кончиками пальцев подцепляешь ее острый подбородок и заставляешь посмотреть в глаза.

— Не надо, Вия, — ласково говоришь, утирая все же побежавшие по ее щекам бриллиантовые горошины слез, — не плачь. Все равно это не изменит моего решения. Я и так засиделся в Повелителях, хочу отдохнуть.

— Но, может, вернетесь? — прижимается бархатной щекой к твоей ладони и умоляющее смотрит, — отдохнете и вернетесь?..

— Нет, — твердо отвечаешь и качаешь головой, — я не вернусь. Ну, милая, не плачь, ты ведь не маленькая девочка, а взрослая женщина, без четверти савирта Повелительница Свериники.

Мягко привлекаешь к себе, и она утыкается носом в твою грудь и беззвучно плачет. Слезы впитываются в рубашку, хрупкие плечи вздрагивают, но нет всхлипов, только тяжелые вздохи.

— Мы...не сможем...без вас, — горько шепчет Валерия, — вы же были всегда. Вы Повелитель, и другого нам не надо. Вы наш Бог...

— Ну, вот этого мне не надо, — морщишься ты, гладя ее по спине, — Вия, радость моя, успокойся. Я ведь не умираю, а просто ухожу.

Поднимает заплаканное лицо и качает головой:

— Уходите навсегда, а это все равно что смерть, — вздыхает и часто-часто моргает, смахивая с ресниц соленую росу, — и я ...я...я...

Вновь утыкается в твою грудь, скрывая румянец на щеках и закушенную губу.

— Что ты? — пытаешься узнать ты, но она отрицательно мотает головой, не желая отвечать, — Вия, другого шанса сказать мне не будет. Ты хочешь, чтобы я потом мучился, гадая, что ты хотела мне сказать?

— Зато будет шанс, что вы вернетесь, — неуверенно улыбается леди.

— Вия, — с легким нажимом в голосе произносишь, — скажи.

Молчание, длившиеся несколько напряженных кивиртов, нарушается еле-еле слышным:

— Я люблю вас, Повелитель.

Замираешь, не зная, что ответить на это признание. Надо же, кто бы мог подумать?! Кто угодно, но только не ты. Припоминаешь все взгляды, которые она порой украдкой бросала на тебя, и неслышные вздохи, и признаешься сам себе, что ты глухой и слепой инвалид.

— Вия... — растеряно говоришь, — почему ты раньше этого не сказала? Тогда все могло быть иначе.

Горько качает головой и вздыхает.

— Почему раньше не сказала? Потому что вы — Повелитель, недосягаемая высота священной горы, на которую грешно даже ступить... Вы поняли меня? И все равно ничего не изменится? — робко спрашивает леди и, решившись, задает вопрос, — а вы...я вам нравлюсь?

Пришла твоя очередь вздыхать.

— Только как подруга, извини, — отводишь взгляд, отчего-то чувствуя себе виноватым, и, словно принося извинения, нежно касаешься ее губ своими губами, даря целомудренный поцелуй.

Валерия замирает, наслаждаясь твоей лаской, а потом прижимается всем телом, положив голову на грудь по окончанию поцелуя и обняв за шею.

— Я могу подарить тебе ночь, — неуверенно предлагаешь ты.

Она тут же отшатывается от тебя и залепляет звонкую пощечину, оскорблено сверкая глазами. Место, куда приложилась ее ладонь, полыхает огнем, но не обращаешь внимания.

— Спасибо, мне не нужна ваша жалость, Повелитель, — кошкой шипит она, стискивая ручки в кулачки, — и с вашей стороны это будет жестоко — дать голодающему откусить крохотный кусочек от хлеба, а после все забрать. Не надо.

— Хорошо, — подходишь к столу, — как пожелаешь, Валерия, это твое право. Вот бумаги, подтверждающие твой статус, — снимаешь с головы серебряный обруч с черным камнем посередине и надеваешь на ее голову, — а вот корона. Отныне ты Повелительница Свериники, Вторая Императрица.

Преклоняешь перед ней колено, не видя ее отчаяния, и целуешь тыльную сторону ее ладони, приятно пахнущая лесом после грозы.

— Мне пора идти, Повелительница, -встаешь и ободряющее ей улыбаешься, — не беспокойтесь, все будет хорошо. Прощайте.

Перед тобой распахивается портал, и ты заходишь в него, услышав всхлип:

— Повелитель...

Вот и все.

Теперь ты свободен.

Больше ты не Повелитель.

И тысячи дорог и миров ждут тебя.

Но только одна дорога и мир приведут тебя к той, перед которой открыты нити судьбы и которая смотрит на мир ярко-синими глазами, скрываясь в образе древней старухи, кутающейся в белую пуховую шаль.

Александэра, я найду тебя, — шепчут твои губы, а уверенность в этом прочно вгрызается в душу. Ты всегда выполняешь свои обещания, какими бы глупыми и безрассудными они не были.

...Но ты не знаешь, что пророк Александра умерла пару месяцев назад от воспаления легких...

Иллион — так называется Рай в Изначальной Летописи Свериники.

Глава 5.

Пыль тысячи дорог осела на сапогах, тысячи миров ярким калейдоскопом промелькнули перед глазами, тысячи встреч и расставаний пришлось испытать, чтобы найти ее, любимую. Только безрассудная надежда и слепая вера помогли тебе их преодолеть, вот только с каждым миром они становились все меньше и меньше, пока из чистого упрямства не продолжил поиски.

Темный Повелитель... Начинаешь забывать, что тебя так звали совсем недавно, почти десять лет назад, совсем недалеко, тысячу тысяч миров назад, с трепетом и обожанием в глазах и голосе. Твои бывшие подданные, нет, семья, вот кто по-настоящему сильно и беззаветно любил, ничего не требуя в ответ, только робко прося об одном: "будь рядом, молю...". Но ты, окрыленный шансом получить мифическую любовь, бросил их, решив, что проживут, что смогут сделать тебя приятным воспоминанием, приносящим лишь теплую нежность с легкой горечью, что будут радоваться жизни и дальше, как при твоем правлении. Но тревожные новости доносятся до тебя из ранее обожаемой Свериники — свечой угасает в ней жизнь, ведь нет ее единственного и незаменимого Повелителя Шаэтана, вложившего в нее свою душу, тем самым навсегда связав, из-за чего гибнет Свериника, через чужие губы молившая о возвращении, как молит умирающий от жажды о глотке воды или голодающий о куске хлеба. И эта искренность когтями трогает струны души, заставляя вздрагивать от боли и желания, не раздумывая ни на миг, вернуться туда, куда так отчаянно зовут.

Каждая ночь превращается для тебя в пытку. Видишь во снах, как сгорают роскошные леса, как пересыхают реки, как гибнут все те, кто был дорог тебе. Особенно часто видятся Малинки, деревня, которой по-настоящему отдано сердце, место, где позволял себе быть тем, кто ты есть на самом деле — Шаэтан, не Темный Повелитель, жестко заставивший страны объединится в Сверинику, просто Шаэтан. И от этого постоянно просыпаешься с криками и в холодном поту, безумно шепча:

— Только не это... Демиурги и Демоны, вас я прошу о снисхождении... не надо... прошу...

А перед глазами до самого утра стоят жуткие картины, от которых не заснуть — сон просто бежит от тебя. И потом еще долго ворочаешься на жутко неудобной кровати и молча вопрошаешь себя о том, что, может, нужно вернуться? Не навсегда, всего на пару недель, только чтобы удостовериться в том, что там все в порядке, что Валерия справляется, что Свериника живет, что это просто кошмары. Но знаешь, что тебя потом не отпустят, вернее, сам не сможешь уйти, увидев, как в глазах подданных радость сменяется чернейшим горем.

На одной чаше весов Александэра, обещающая все то, о чем желаешь...

А на другой — Свериника, семья, твое детище, в которое вложена душа и мысли...

Душа мечется, не зная, кого выбрать, как сделать правильный выбор, и от этого хочется волком выть или яростно рубиться с кем-нибудь на мечах, чтобы хоть на миг позабыть о тяжком бремени, горой упавшем на сердце.

Обещаешь себе, что еще один мир, и вернешься назад, но потом вновь примешься за поиски с новыми силами. Но мир сменяет мир, а ты все не возвращаешься, малодушно давая еще одно обещание, похожее на предыдущее, только обещаешь, что после того, как найдешь своего пророка с ярко-синими глазами, обязательно вернешься в Сверинику. Другой мир, и снова обещание — вернуться в Сверинику, а потом найти Александэру, а потом вновь найти-вернуться. Замкнутый круг.

Новый мир встретил тебя с добродушным снисхождением и сладким от распустившихся цветом воздухом, а еще тихим шелестом крон. Поводишь плечами и, накрывшись крыльями, накладываешь иллюзию, от которой уже тошнит. Но что поделать, если ты высшая нечисть со всеми прилагающими атрибутами, пусть и не боящаяся солнца? Страх превращает простых смертных в неразумное стадо с обуявшей их жаждой крови, а глупо погибать на вилах или от стрел не хочется, все же у тебя самый расцвет сил, всего чуть больше двух с половиной тысяч лет.

Оглядываешься по сторонам и, увидев тропинку, направляешься к ней, про себя думая о том, что в Сверинике сейчас уже поздняя весна, одно из самых благодатных времен. Ведь именно в эту пору начинает покрываться золотисто-серебряными цветами твое любимое дерево айхэрэс, и распускаются гольфиты, источающие пряно-горький аромат. А лунными ночами выбираются на сушу русалки и тритоны, обретающие на это время ноги вместо хвостов, и водят хороводы, приглашая принять участие каждого, кого угораздит поддаться их дивным, похожим на шепот ветра и смех ручья, голосам, выплетающим, словно кружево, замысловатые песни. Сколько раз ты до упаду танцевал с ними, пил нектарную росу и плел венки из полуночной красавки, собственноповелительски надевая их на прелестные зеленые головки? А еще... Приятные воспоминания каленой иглой вонзаются в сердце, заставив поморщиться и разбив приятную негу на стеклянные осколки — тронешь и порежешься.

Это все в прошлом — твердишь про себя, убирая с дороги ветку, — в прошлом!

Но можно это все вернуться, — шепчет в ответ внутренний голос, — просто забудь о своем пророке и вернись к Сверинике, ты ей очень нужен. Вернись, ты ведь этого так хочешь, я знаю. Ведь я — это ты, а ты — это я. Вернись, ты же видишь, что для других миров — ты чужой.

Прав, он всегда прав, но поэтому всегда все делаешь наперекор ему.

Удивленно останавливаешься, увидев бревенчатую избенку и вьющийся из трубы дымок, а потом, пожав плечами, подходишь и стучишь в дверь. Сначала раздается шелест, звук шагов, а потом...потом, не веришь своим ощущениям, знакомая древняя сила пророка огромной волной обрушивается на тебя, грозя уничтожить, но знаешь, что это пока просто угроза.

Дверь со скрипом открывается, и ее губы удивленно произносят:

— Шаэтан? Что ты здесь делаешь?

Жадно вглядываешься в ее лицо, сердце пропускает удар. Не может быть, неужели нашел?.. Иронично изогнутые брови, насмешка, затаившаяся в уголках губ, лукавые ярко-синие глаза и знакомые черты. Но это не Александра. Невероятно похожая внешностью, жестами, интонациями, всем, но не она, другая.

— Проходи, — тянет за рукав девушка, с сочувствием глядя на тебя, — присаживайся за стол.

Покорно следуешь за ней и обессилено опускаешься на дубовую лавку, растерянно-обречено глядя на хлопочущую возле печи незнакомку с лицом и характером Александэры.

— А где Александэра? — тихо спрашиваешь, внутреннее зная ответ на свой вопрос, — ты не она, я это чувствую.

— Она тебе рассказывала, как становятся пророками, — ставит перед тобой керамическую кружку с горячим напитком и присаживается напротив на табуретку, — я следующий пророк. Александра моя старшая сестра-близнец, а меня зовут Слава... Ярослава, то есть.

Пригубливаешь осторожно напиток и чуть улыбаешься — горьковато-сладкий, приятный. Надо будет поинтересоваться, что за травка такая.

— И через десять-пятнадцать лет я бы не подумал, что ты не она, — с горькой насмешкой произносишь ты, глядя в кружку и рассеянно поглаживая ее горячие бока, — так?

— Не права была наша прабабка, — укоризненно вздыхает она и фамильярно щелкает тебя по носу, заставив возмущенно фыркнуть и гневно посмотреть на нахалку, — ты все равно бы понял, что я не Сашка... Александра, просто потому что ты ее, а не меня любишь. Любовь это такая вещь, которая обращает реки вспять, сметает горы и видит истинные личины, — патетично произносит и, не выдержав, заканчивает обычным тоном, — короче, любовь — это все, особенно для тех, у кого нет души.

Усмехаешься, но как-то грустно, и пожимаешь плечами, мол, я и не думал иначе. А она, Ярослава (что за языко-ломательное имя?), закатывает глаза и качает головой, бормоча себе под нос, что ты слишком наивен и доверчив, а еще беспросветно глуп.

— Это еще почему? — оскорблено шипишь ты, медленно поднимаясь с лавки и упираясь ладонями о столешницу. С тебя медленно спадает иллюзия, и вот за спиной угрожающее распахиваются крылья, а хвост хлещет по бедрам. Любой испугался, но...

Устало смотрит на тебя, а в глазах ни капли страха, только мудрость и искреннее переживание, и понимаешь, что перед тобой сейчас пророк, а не наглая девчонка.

— Скажи, а разве не глуп тот, кому сказали, что нет на небе звезд, только потому что они скрыты тучами, и он поверил? — вопросила она, — так и ты, Шаэтан. Кто сказал, что у тебя нет души?

— Я же нечисть, у меня не может быть души, — растерянно отвечаешь, садясь обратно, и продолжаешь, — это просто нонсенс.

— Нонсенс, — фыркает Ярослава, — это то... Шаэтан, скажи мне, что такое душа?

Пытаешься объяснить своими словами, но, послушав совсем немного, она обрывает и парой слов дает определение:

— Умение любить, вот что такое душа, Шаэтан, способность к любви. У тебя она есть, но не все так просто. Ты прав, у нечисти не может быть души, но у тебя есть, пусть и лишь жалкий огрызок от целого, своего рода атавизм, оставшийся после Кириама. Кусочек, но все же. Благодаря ему, ты можешь что-то чувствовать, иначе ты стал бы истинным Темным Повелителем, а не от балды бы носил этот титул, — тычет пальцем тебе в грудь, нахмурившись, — Темный... тьфу. Кохоры специально оставили ее тебе, зная, чем это может обернуться. Так вот, к чему я завела этот разговор. Ты ведь хочешь вернуть Александру.

И куда подевалась девушка? Перед тобой сидит кто-то невыразимо великий и могущественный. Пророк. Синие глаза всматриваются в самую твою суть, осторожно разглядывая все, чего коснется взгляд, а древняя сила морскими волнами омывает, заставляя разнежиться и забыться, почувствовать безмятежную уверенность в том, что все будет хорошо.

— Да, — киваешь ты на это утверждение и хочешь что-то сказать, но не дает вымолвить и слова.

— Ты можешь попытаться вернуть ее из Ада...

— Откуда? — перебиваешь, предчувствуя что-то явно нехорошее.

Ад, Ад... Где-то и что-то слышал о нем, вот только что?

— Как же это у вас называется? А! — прищелкивает пальцами, — Кафирд. Да, она в Кафирде, — кивает, видя твое изумление, — Мы заключили сделку с Дьяволом, получив себе силу пророка, а Он наши души, — Ярослава светло улыбается, а ее глаза теплеют, будто говорит о любимом, — после смерти, ясен день, мы уходим к Нему. В общем, ты можешь или вернуться в Сверинику, или попытаться вернуть Сашку. Слушай внимательно, Повелитель, — суровеет ее голос, а глаза становятся глубже бездны, — если ты вернешься, то у тебя будет все, о чем мечтает каждый — слава, власть, всеобщая любовь и семья. Да, семья, — улыбается, но улыбка кажется приклеенной, — чудесная жена и двое ребятишек — сын и дочь. Сын станет великим воителем, Героем с большой буквы Гы, а о красоте и уме дочери будут ходить легенды. Они, как и ты, войдут в историю Миров. Ты хочешь этого? — интимным шепотом спрашивает она, наклоняясь к твоему лицу так близко, что чувствуешь тепло ее дыхания.

Завороженный, внимаешь ей и невольно предполагаешь, кто станет супругой. Хотя, что гадать? Валерия, конечно. Она достояна быть Повелительницей, ведь поэтому передал ей свою корону.

— Хочешь, увидеть, какими будут дети? — предлагает она, скрыв выражение глаз под полуопущенными ресницами, — хочешшшь?

Осторожно киваешь, и в следующий миг ее мягкие губы касаются твоих...

Перед глазами мелькают картины будущего, слышится заливистый смех сына, внимательно заглядывают в твои глаза темно-карие глазки еще не рожденной дочки и на щеке чувствуется поцелуй жены, статной черноокой дриады с изумрудными волосами и божественной улыбкой, ласково перебирающей твои волосы.

...А самое главное, это ощущение безграничного счастья и покоя в душе...

Растерянно моргаешь, даже не зная, что сказать, что подумать, только смотришь на пророка, задумчиво гладящую тебя по щеке. Прижимаешь ее ладонь к щеке плечом, наслаждаясь теплом, позабыв о том, что перед тобой Ярослава, а не та пророк, предсказавшая, что любовь убьет и спасет.

— Вот это будет, если ты вернешься к Сверинике, стране, с которой ты обвенчан, — тихо произносит пророк и убирает упавшую на твое лицо прядь волос, — подумай хорошенько, Шаэтан, подумай. Это сбудется со стопроцентной вероятностью.

Целуешь ее ладонь, заставив смущенно покраснеть, и мечтательно произносишь:

— Это просто...просто сказка. Очень трудно от нее отказаться. А что будет, если я пойду за Александэрой?

Она виновато отводит взгляд и глухо отвечает:

— Я не знаю, правда, не знаю. Почему-то Дар отказывается показывать второй вариант событий. Но я могу кое-что сказать, — взгляд становится колючим и неживым, — очень даже возможно, что ты развоплотишься, если придешь в Кафирд, твоего огрызка души вполне может не хватить, чтобы выдержать переход. Это все-таки мир умерших, а ты вроде как живой.

— Вроде как? — фыркаешь.

Легкая улыбка скользнула по ее губам, а взгляд стал более живым. Пророк сладко потягивается, походя на сытую и довольную кошку, и только что не мурлычет, щуря глаза. Быстро заплетя волосы в небрежную косу, подчеркнув красоту лица, Ярослава прикладывает ладонь к твоей груди в том месте, где должно стучать сердце. Должно, но не стучит вот уже столько столетий.

— Ты и не-живой, и живой, не-мертвый и мертвый одновременно, — с загадочной полуулыбкой произносит она, — видишь ли, Шаэтан, ты нечисть, но с душой, а вот это нонсенс. Впрочем, ты сам по себе сплошная головоломка. У тебя такое разветвленное будущее, что я просто теряюсь. Ни у кого еще такого кошмара не видела. Каждый день — это развилка событий, брр, аж мозги кипят от анализа. Ладно, это все пустой треп. Так что ты выберешь, Повелитель? Точное будущее, где у тебя будет все, или неизвестность? Свериника или Сашка? Первый вариант — ты жив и у тебя есть семья, второй — очень даже вероятная смерть. Нет, хуже этого, уход в ничто. Ты просто сотрешься с Полотна Мира, исчезнешь.

Внимательно смотришь на нее, ища в выражении ее лица, глаз, малейшую тень эмоций, но не видишь ничего, кроме напряжения и сосредоточенности. Она, правда, не знает, что ты выберешь.

— Такое ощущение, будто ты хочешь, чтобы я выбрал Сверинику, — замечаешь ты.

— Я боюсь за тебя, Шаэтан, — неловко признается Ярослава, слегка краснея и выбивая нервную дробь пальцами, — видишь ли, мы ведь наследуем не только память, но и чувства. Прабабка полюбила тебя как сына, и теперь этот материнский инстинкт буквально вопит во мне, чтобы я тебя не отпускала за Сашкой.

Молчите, не зная, что сказать. Внезапно пророк встает с табуретки и достает с полки малахитовую шкатулку. Порывшись в ней, берет что-то и подходит, а на лице безнадежность и вместе с тем решительность.

— Кинь монетку, — нехотя протягивает на ладони монетку, — орел — пойдешь, решка — Свериника. Очень часто это помогает сделать правильный выбор.

Со скептическим смешком берешь ее и подбрасываешь. Пойманная монетка внезапно выскальзывает из руки и катится по полу, а потом останавливается на ребре. Растерянно смотришь на Ярославу и молча спрашиваешь, что это значит.

— Сам выбирай, — хмуро бросает она, кусая губу, и, нахмурив брови, — но мой тебе совет — возвращайся в Сверинику. У тебя там будет все, даже любовь, а о Саше будешь вспоминать, как о прекрасном сне. Возвращайся, Повелитель, для тебя это будет самым правильным выбором.

— Я брошу еще раз, — берешь монетку и вновь бросаешь.

Монета встала на ребро, как и в прошлый раз...

Выбор...

Иногда это просто счастье, когда он есть.

А иногда готов продать душу, лишь бы его не было.

Что выбрать?

На одной чаше весов — Саша, чье спасение может обернуться уходом в небытие.

На другой — Свериника, обещающая тебе все, о чем можно только мечтать.

Проклятый выбор...

Глава 6.

Версия Љ1.

...Свечное пламя от твоего дыхания томно изгибается, походя на южную танцовщицу, и вновь горит ровно, словно ничего и не было. Восковые потеки бегут по тонкому стану, и кажется, что это плачет свеча, медленно и тихо умирая от жарких ласк огня. Нет, у нее есть еще пару часов, прежде чем она превратится в лужицу, но сейчас это просто беззвучная агония. Агония, дарящая чуточку света и тепла погруженной в холодную темноту комнате, агония, рождающая надежду на то, что во тьме есть свет, пусть маленький огонечек, но и этого многим отчаявшимся хватит для того, чтобы облегченно рассмеяться.

Рассеянно проводишь указательным пальцем по свече, сжимая в другой руке горсть монет, неизменно становящихся на ребро, сколько бы ты их не кидал. Что это — насмешка или подарок Судьбы? Ее желание посмеяться над тобой, Темным Повелителем, или дать шанс взять собственную жизнь в руки? И то, и другое подходит. Что выбрать? Роскошный дар или едкую издевку? Главное, не ошибиться, чтобы с горечью не узнать, что это не так.

Судьба...

Твои губы складываются в кривоватую усмешку, и отводишь взгляд от пламени, обращая его в прохладные объятия сумрака. Отстранено замечаешь, что пляска теней на стене очень красива и загадочна, но и только. Тебя вот уже третий месяц заботит только одно — кого послушаться? Голос разума или сердца? Надежное будущее или неясность?

Будь оно все проклято...

Упираешься локтями о столешницу и подпираешь ладонью щеку, вновь начиная наблюдать за танцем свечного огонька, трепещущего от твоего дыхания. Нужно выбрать, давно уже пора, только все духу не хватает признаться себе в том, что, на самом деле, все давно выбрал. Стыдно признаться в том, что тобой руководит.

Тихо скрипит дверь, и в комнату входит Ярослава, вернувшаяся с работы. Ее позвали предсказать будущее новорожденному, и она ушла, велев ложиться спать и не ждать ее. Но сон не идет к тебе, когда ее нет дома. Беспокойство начинает тревожить, когда девушка задерживается или уходит в ночь. Да и вообще, тебе уже после первой недели стало не безразлично, что с ней.

— Шаэтан? Ты почему еще не спишь? Давно уже за полночь, — хмурит она темные брови, стараясь выглядеть грозно и внушительно, но вместо этого вызывает непонятное умиление, и на губы заползает легкая улыбка. Темные глаза всматриваются в твои, и Слава неодобрительно качает головой, снимая белую шаль с плеч и заодно иллюзию бабки, — опять глаза красные, как у ангорского кролика! Нужно было спать давно лечь, а не ждать меня.

— Доброй ночи, — привычно пропускаешь мимо ушей ее ворчание, доставая из печки котелок с супом, — садись, поужинай.

Девушка смотрит на тебя непонятным взглядом и грузно опускается на лавку, словно из-под ног ушла земля. Ты этого не замечаешь, потому что занят тем, чтобы нарезать хлеб, достать сметану, сливки, посуду, подогреть медовые лепешки, в общем, все, чтобы накормить пророка, совершенно не умеющую готовить. В этом ты убедился уже на первый день совместного проживания.

Ставишь перед ней глубокую тарелку с супом, украшенным свежими веточками укропа и петрушки, и усаживаешься перед ней, с нежностью глядя на то, как эта поистине удивительная девушка кушает. Давно привыкнув к этому, Ярослава спокойно кушает, только в ней ощущается странная нервозность и смятение.

— Слава, что случилось? — спрашиваешь ты, когда ложка стучит о дно тарелки.

Она вздрагивает, как будто по плечам прошлась плеть, с преувеличенной осторожностью кладет ложку в тарелку и, отодвинув от себя, поднимает взгляд. Такого выражения глаз у всегда насмешливой и веселой Ярославы, которая, кажется, даже не знает, что такое грусть, ты не видел — словно побитая любимым хозяином собака. Замечаешь, как она сцепляет в замок дрожащие пальцы и решительно произносит:

— Я так больше не могу, Шаэтан, — и, не выдержав, вскакивает с лавочки и подходит к окну, безвыходно вцепившись пальцами в предплечья.

— Ты о чем? — осторожно подходишь к ней и пробуешь обнять ее со спины. Пророк пытается высвободиться, но ты крепче прижимаешь к себе и накрываешь крыльями.

— Ты должен уйти, — сдавленно шепчет она и неожиданно горько начинает плакать, отчего у тебя сердце болезненно сжимается.

— Почему? — растерянно моргаешь, пытаясь припомнить, чем мог обидеть.

— Ты уже сделал выбор и должен уйти, — всхлипывает она, — а я... я снова должна остаться одна. У меня ведь больше никого нет — Сашка умерла, а семью я увижу только перед смертью, когда придет время передать свой Дар. Я не смогу вновь приходить в пустой дом. Знаешь, как это жутко? Я ведь всегда была не одна — семья, друзья, Саша, опять-таки. А теперь вот. Мне еще здесь пять лет сидеть, прежде чем смогу по мирам гулять. А тебе завтра нужно уйти.

Обескуражено молчишь, не зная, что сказать в ответ, как утешить, только беспомощно слушаешь девичьи всхлипывания и порой чувствуешь, как на крыло падают, срываясь с упрямого подбородка, слезы.

— Если хочешь, я могу остаться, — искреннее предлагаешь ты.

— Я хочу, но ты не можешь, — качает головой и вздыхает, — а пока давай спать.

Мягко высвобождается из твоих объятий и спешно вытирает заплаканное лицо, будто устыдившись собственной слабости. Молча, чуть обернувшись, смотришь, как она быстро собирает посуду со стола и кладет в бадейку с водой, чтобы завтра легко было отмыть.

— Спокойно ночи, Слава, — негромко произносишь и вновь смотришь на залитый лунным светом сад.

— И тебе того же и потому же, — привычно отвечает она, и через несколько минут слышишь ее ровное дыхание.

А ты чувствуешь, что не скоро сможешь заснуть. Признание девушки, которая, как тебе до этого момента казалось, была непрошибаемой, несгибаемой, сильно заставило усомниться в своих намерениях. Мысль о том, что она останется совсем одна — подруг Ярослава так и не смогла завести, — поселяла страх в груди. Вдруг она заболеет, а некого рядом не будет? Или придут разбойники? Слава еще не в полной мере овладела своим Даром, поэтому рассчитывать на него не сможет, если что, не дайте Демиурги, случится. Нужно что-нибудь придумать...

— Слава, вставай, — тормошишь ее за плечо и слышишь в ответ что-то невнятное, но определенно нецензурное и недовольное, — вставай, тебе говорят!

— Шаэтан, чтоб тебя черти побрали, что тебе надо от бедной девушки? — стонет она, малодушно пытаясь спрятаться под одеялом, которое ты безжалостно отнимаешь, — отдай одеяло, извращенец крылатый! Смотри, встану — рога поотшибаю!

— Вставай, я ухожу.

Она сразу просыпается и садится на кровати, пытаясь пригладить растрепанные со сна волосы. Яркие синие глаза, в которых уже нет и капли сонности, серьезно и грустно смотрят на тебя, только вот слез больше нет. Пытается улыбнуться, и это ей удается.

— Ты позавтракал? — говорит таким тоном, будто это самое важное.

— Нет, тебя ждал, — качаешь головой и подаешь ей длинную фут-бол-ку, больше похожую на ночную сорочку, правда, с жуткой демонской харей на груди, — давай, вставай и умывайся.

Ярослава послушно встает и через некоторое время присоединяется к тебе за столом. Обхватывает ладонями горячую кружку и, не поднимая взгляда, говорит:

— Ты сделал правильный выбор, но неизвестный. Пообещай, что в любом случае навестишь меня.

— Обещаю, — серьезно киваешь ты и спрашиваешь, — скажи, тебе обязательно сидеть именно в этом мире? Или ты можешь уйти в другой?

— Не обязательно, — мотает головой Слава, — я могу уйти в другой мир, но сил для этого нет. А почему ты спрашиваешь?

— Я хочу отправить тебя в Сверинику, в Малинки, — тепло улыбаешься при воспоминаниях, — там ты никогда не будешь одна.

С радостным визгом она повисает у тебя на шее, заставив оглохнуть на одно ухо. Ошарашено трясешь головой, пытаясь вернуть потерянный слух, и морщишься:

— Слава! Придушишь же!

Отпускает тебя и начинает в каком-то диком танце кружить по кухне, радостно смеясь. Невольно любуешься ею, этой сумасшедшей девчонкой. Огонь в глазах, раскрасневшиеся щеки и губы, а если прибавить к этому ее "чудный" характер, то просто золото.

— Прости, — в ее голосе нет и капли смущения, а на лице широкая улыбка, — Господи, Шаэтан, лучшего подарка ты мне сделать не мог! Спасибо! Я смогу увидеть твою Сверинику собственными глазами! Класс! Офигеть! Шаэтан, я тебя обожаю! — и снова визг, от которого тебя передергивает.

Золото, если бы еще и говорила поменьше и менее едко, а то с языка порой чуть ли не яд капает.

— Ты собирайся, давай, — спокойно начинаешь мыть посуду, про себя усмехаясь тому, что ты, Темный Повелитель, этим занимаешься. Хотя за последние года чем только не приходилось заниматься, чуть ли не принятием родов.

— Ага, я счас, — быстро достает из под кровати сумку и начинает кидать туда нужные, на ее взгляд, вещи.

Управилась быстро, всего за час, и теперь по-прежнему счастливыми глазами смотрит на тебя, отчего на душе теплеет и хочется улыбаться, улыбаться, улыбаться. Ярослава, Яростная Слава, подходящее для нее имя. В ее душе, кажется, полыхает неукротимый огонь, не дающий ей спокойно сидеть на одном месте. Посидит терпеливо не больше десятой савирта, а потом срывается, куда-то бежит что-то делать. Неунывающая девчонка, встряхнувшая тебя и заставившая вспомнить, что ты жив.

— Пошли, -берешь ее сумку и выходишь во двор, — только извини, я не пойду с тобой в Сверинику.

— Я понимаю, — серьезно кивает пророк, глядя древними глазами на молодом лице, и от этого невольно вздрагиваешь, — и, Шаэтан, знай, ты больше туда никогда не вернешься. Путь закрыт. Но она, Свериника, будет всегда тебя ждать, даже когда ты умрешь. Не жалеешь, что ее не выбрал?

— Нет, — твердо отвечаешь и делаешь пасс, открывающий портал, — не жалею, хотя скучаю. Давай прощаться, Слава, тебе пора.

— Не прощаться, — повисает на шее и шепчет на ухо, — мы с тобой еще не раз встретимся. Я это чувствую, хотя Дар ни о чем таком не говорит. До скорой встречи, Шаэтан, пусть Удача всегда благоволит тебе, Темный Повелитель.

— До скорой встречи, пророк Яростная Слава, — обнимаешь ее, а потом подаешь сумку, — надеюсь, что твои чувства не обманывают.

И она уходит, оставляя тебя одного.

Смотришь некоторое время перед собой, ничего не видя, а потом, решительно тряхнув головой, создаешь портал в Кафирд и шагаешь в него, чтобы через вздох оказаться в роскошной комнате, выполненной в черно-белых тонах.

Растеряно оглядываешь по сторонам, не ожидав этого, и понимаешь, что это рабочий кабинет. Три книжных шкафа из черного дерева с серебристыми узорами, массивный письменный стол, пара обтянутых белой кресел возле небольшого стеклянного стола, длинноворсный черный ковер с замысловатым орнаментом по краям. М-да, вот тебе и Кафирд.

Услышав шаги, ты резко оборачиваешься к двери, крылья приподнялись, ожидая атаку. Помимо воли, когти на руках становятся больше, а плечи сводит от напряжения. Дверь открывается, и на пороге появляется молодой мужчина с кучей папок в руках. Не высказав никакого удивления при виде тебя, он идет к столу, небрежно обронив:

— Я уже подумал, что ты выбрал Сверинику.

— Да ты присаживайся, — радушно предлагает Дьявол, развалившись в кресле, — поговорим.

Садишься, внимательно его разглядывая. Хитрые зеленые глаза с искренним интересом смотрящие на тебя в ответ, чувственные губы, до отвращения прекрасное лицо, портящее только небольшой шрам, пересекающий левую соболиную бровь.

И это Дьявол? — изумляешься про себя, -а где же "зело жуткий лик, ядовитая слюна, капающая с оскаленных клыков"? Врали жрецы, ой как врали. Ты больше похож на воплощение зла, чем этот мужчина.

— Я знаю зачем ты здесь, так что перейдем сразу к делу, — деловито произносит Он, переплетая тонкие пальцы, — что ты можешь мне предложить за то, чтобы увидеться с Александрой?

Невольно усмехаешься. Капля правды в словах жрецов была — Дьявол не упустит возможности что-то получить.

— А что ты хочешь? — накрываешься крыльями, чтобы удобнее было сидеть, но со стороны, скорее всего, это выглядит как попытка закрыться.

Он тонко улыбается, а в глазах скачут огненные искры. Лицо приобретает хищное выражение кота, которому удалось поймать в свои лапы мышку.

— Я много чего хочу, Повелитель Свериники, — вкрадчиво произносит Дьявол, — но многое из этого ты не в силах мне дать. А вот ты... ты самая желанная вещь, которую я жажду получить. Нечисть, сумевшая сохранить душу. Этого много стоит, — почти шепчет, но в голосе буря чувств.

— Тебе нужна моя душа, — констатируешь ты.

— Не только, ты мне нужен весь, — словно в трансе, Он тянет к тебе руку и трепетно проводит по твоей щеке, отчего ты дергаешься. Особенно не нравится выражение Его глаз.

Понимание того, в каком качестве ты Ему нужен, заставляет холодный пот выступить на лбу. Некоторое время Дьявол смотрит затуманенным, шальным взглядом, а потом, досадливо фыркнув, трясет головой, прогоняя наваждение. Заметив твое состояние, заливается смехом:

— Нет, ты не нужен мне в этом смысле. Мне вполне хватает своих бесовок. Признайся, ты ведь об этом подумал, не так ли? — лукаво усмехается, а потом, посерьезнев, внимательно изучает твое лицо, — хотя, встреться мы при других условиях, то вполне и вполне... Ладно, ладно, не смотри на меня так, — выставляет перед собой ладони и вновь смеется.

— Так что Ты хочешь? — надоел тебе этот цирк.

— Стань моим Пятым Всадником Тьмы, — подается Дьявол вперед, жадно глядя на тебя, — здесь и сейчас подпиши Договор, и только потом получишь возможность увидеться с Александрой. Стань Всадником, и никогда об этом не пожалеешь. Все, о чем можно мечтать, будет твоим. Ты сможешь гулять по мирам, но обязан будешь являться, как только я тебя позову.

Пропускаешь мимо ушей слова о том, что все, о чем можно мечтать, у тебя уже было, так что этого не надо. А вот последнее заинтересовывает — это ведь почти неограниченная свобода.

— Если я не соглашусь, то не увижу и Сашу, так? — медленно произносишь ты, зная ответ.

— Сашу? — сходятся на переносице темные брови, а потом возвращаются на месте, — а, ты уже познакомился со Славой. Понятно теперь, почему ты так долго не появлялся. Огонь-девка, согласись. Совсем не похожа на сестру. И да, ты не увидишь ее, если не подпишешь Договор. Ну? — а сам протягивает тебе желтый пергамент и перо, зная, что ты согласен, — давай, подписывай здесь кровью.

Берешь перо и, задумчиво повертев его, решительно прокалываешь большой палец, а после макаешь кончик пера в выступившую капельку черно-зеленой крови и расписываешься. Дьявол довольно улыбается и, встав из-за стола, подходит к тебе и сжимает твое левое плечо. Тебе кажется, будто раскаленное железо приложили к коже, и шипишь сквозь стиснутые зубы.

— Теперь ты мой Всадник, — негромко говорит Дьявол, склонившись к твоему уху, — отныне и навеки. Что ты будешь делать, я скажу тебе потом, а пока поговори с Александрой. Не буду вам мешать. Да, ты можешь потом уйти...вместе с Сашей, если она захочет уйти, конечно. Впрочем, я сомневаюсь в этом.

И он уходит, а вместо него заходит в кабинет Александра. Длинное до пят струящее алое платье с золотой вышивкой, собранные в высокую прическу волосы и спокойный, как поверхность озера в ясный день, взгляд синих глаз. Совершенно невольно сравниваешь ее с Ярославой, приходя к выводу, что последняя намного живее. Саша похожа на зимнее утро — спокойная, сдержанная и холодная.

— Шаэтан? — удивляется она и подходит к тебе, — не думала, что ты придешь.

— Я пришел к тебе, — просто отвечаешь ты, улыбаясь кончиками губ и проводя тыльной стороной руки по ее щеке, — пойдем со мной.

— Нет, — отрицательно качает головой, отступая на шаг, — я остаюсь здесь.

— Почему?

— Видишь ли, я больше не люблю тебя, — твердо смотрит на тебя, — извини.

Странно, но тебе не больно, наоборот, чувствуешь облегчение. И неожиданно приходит понимание, что ты не ее любил, а воплощенный в ее лице идеал, не более того. Ты эту девушку не знаешь, совсем, а пошел за ней только потому, что решил попробовать себя в амплуа романтичного героя. Дурак, законченный и безнадежный дурак, бросивший мир, который отчаянно нуждается в тебе. Но вернуться и вернуть не можешь.

— Что ж, значит так и надо, — пожимаешь плечами и протягиваешь руку, — друзья?

— Друзья, — облегченно улыбается Саша и пожимает руку, — а этот жест от Славки перенял? Как она?

Слава... Милая девушка, ставшая тебе очень близким существом. Неугомонная, наглая, веселая, но удивительно беззащитная и ранимая. Такую, как она, невозможно не полюбить, да и желание ее защищать обязательно появится у любого, кто захочет быть рядом.

— Замечательно, я отправил ее в Сверинику, в Малинки. Там она не будет одинока.

На лице Саши появляется тень вины и грусти.

— Да, она всегда боялась остаться одной, — тихо произносит она, отводя взгляд в сторону.

Подцепляешь ее подбородок пальцами, заставляя посмотреть в глаза, и четко говоришь:

— Ты не виновата в этом. Просто такова Судьба, а Славе это только на пользу. Ей нужно повзрослеть, иначе она не сможет быть пророком.

Александра на мгновение плотнее сжимает губы, но потом расслабляется и замечает:

— Ты тоже изменился, Шаэтан. Стал более... сильным по духу и в то же время мягче. Это радует меня. Твоя душа перестала метаться.

— Чем это вы тут занимаетесь? — Дьявол совершенно с совершенно ледяным взглядом смотрит на вас, изящно присев на подлокотник кресла.

— Разговариваем, — легкомысленно пожимаешь плечами, внутреннее похолодев от Его взгляда.

— Я вижу, — цедит Он, а Саша с вздохом подходит и, нежно заправив за ухо Его темную прядь, целует в губы, положив руки на плечи.

Деликатно отворачиваешься, рассматривая картину на стене, и начинаешь невольно насвистывать бравурную мелодию, подслушанную в одном из миров.

— С твоей стороны глупо меня ревновать, — тихо, но ты все равно слышишь каждое слово, произносит Александра, — ты ведь знаешь, что пока я здесь, я буду любить тебя...как и все мои предшественницы.

— Тебя это не устраивает, — также негромко замечает Дьявол, — почему?

— Потому что эти чувства по Договору, — почти зло отвечает она, прерывисто вздохнув, — это обязанность любить тебя. Так не должно быть.

— И эта обязанность, хочешь сказать, тебе не нравится? — мурлычет Он, и ты краем глаза замечаешь, как Он спускает бретельки с ее плеч и целует шею, опускаясь все ниже и ниже, заставляя тебя почувствовать лишним, — не нравится? Ну же!

— Нравится, — в ее голосе слышится глухое раздражение, — но тебе не кажется, что сейчас не время и не место, а?

— Ты о нем? Если тебя смущает, в чем я не сомневаюсь, можем уйти в соседние покои.

— А может просто не будем? — почти отчаянные нотки в голосе, будто она не сомневалась в том, что ответ будет отрицательным.

— Почему? Я этого хочу, — насмешливое и холодное удивление, и тебе неожиданно хочется дать Ему по морде, чтобы не издевался так откровенно над девушкой, — и ты должна и обязана.

Не выдержав, оборачиваешься и видишь обнаженную спину Александры, а руки Дьявола собственническим жестом гладят ее по плечам, спине, порой норовя скользнуть за край платья. А от нее самой исходит отчаяние и безнадежность, перемешанные с горькой нежностью. Любить, вот какое наказание придумано тем, кто продал свои души за Дар Пророчества.

— Нам нужно поговорить, — произносишь ты, — сейчас. -

Со мной? — вскинутая соболиная бровь и яростный огонь в глазах, — ну, хорошо. Оставь нас.

Александра поспешно поправляет платье и, бросив тебе быстрый благодарный взгляд, выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. Дьявол провожает ее задумчиво— усталым взглядом, походя в этот момент на растерянного мальчишку. Отчаянным жестом взлохмачивает свои черные волосы и поджимает губы.

— Я сам не знаю, почему так веду с ней, — тихо сознается Он, не глядя на тебя, — но стоит ей посмотреть на меня таким презрительно-раздраженным взглядом, будто в очередной раз делает одолжение, как мне хочется унизить ее посильнее, но при этом защитить от всего на свете. С ее предшественницами все было по-другому. И хоть бы с Ярославой такого не было.

— А может ты просто любишь Сашу? — осторожно спрашиваешь. Вздрагивает и в упор смотрит на тебя. Его губы начинают дрожать, а в глазах смешинки.

— Я? Дьявол? Полюбить кого-нибудь? — истерично смеется, только это похоже больше на плач, — да прежде небо на землю упадет! Ладно, оставим мои проблемы и обсудим твои, — мгновенно серьезнеет, словно не Он только что хохотал, — итак, ты теперь мой Всадник Тьмы. В отличие от других, тебе не нужно будет прославлять меня по мирам, или быть в моей свите, когда я решу кого-нибудь посетить. Ты будешь просто собирать и покупать души грешников, пока я не поручу еще что-нибудь. Вот и все, мой Пятый Всадник Тьмы Шаэтан. Поверь, пройдет совсем немного времени, и твое имя будет внушать страх каждому миру, как и положено. А теперь изменись, стань истинным Собирателем Душ! — последние слова похожи на раскаты громы, и ты неожиданно чувствуешь, как вместо крови по жилам бежит жидкий огонь, приносящий дикую боль и дикий восторг.

Падаешь на колени, до упора отведя тяжелеющие крылья, и матово-черными когтями чертишь глубокие бороды на полу. Хрипло дышишь, ощущая, как все в тебе меняется, перестраивается, становясь более совершенным. Черная мелкая чешуя быстро покрывает твою бледную, тонкую кожу, становясь непробиваемой ни магией, ни сталью броней. На конце утолщенного хвоста, локтях, коленях и на сгибах крыльев появляются длинные шипы, превращающие тебя в совершенного убийцу.

Запрокидываешь голову и издаешь хриплый рык, постепенно переходящий в леденящий душу вой. Волосы, ставшие тонкими лезвиями, со стальным звяканьем отбрасываешь за спину и медленно поднимаешься, чувствуя, как тебя распирает от силы.

Дьявол улыбается, довольно щурясь, и, подойдя к тебе, кладет свою изящную ладонь тебе на грудь. Жжение, и вскоре проступает замысловатый рисунок.

— Иди, мой Всадник, — говорит Он, — в конюшне тебя ждет Аркэс, Ярость, твой конь.

Прижимаешь руку к груди и кивком обозначаешь поклон.

— Да, Владыка, — хрипло отвечаешь ты и растягиваешь губы в жутком оскале, обозначающем улыбку.

... Говорят, с некоторых пор по мирам на своем адском скакуне ездит Всадник Тьмы Шаэтан, покупающий и забирающий с собой в Ад души грешников. Никто не может противостоять ему, даже святые символы богов бессильны, когда Всадник является за тем, кто принадлежит его Владыке. Когда он приходит в новый мир, все жители слышат хриплый рык, сменяющийся пронзительным воем, а еще яростное конское ржание. А еще говорят, что тот, за кем вскоре придет Собиратель, видит его во сне и слышит слова, сказанные хриплым рычащим голосом: "я иду за тобой". После этого он проживает ровно три ночи, а на утро возле крыльца его дома находят обугленные следы в виде конских подков и глубокие борозды на бревенчатом полу дома.

Имя "Шаэтан" стало навевать леденящий ужас на всякого, кто его слышал...

Версия Љ 2.

...Мягкая подушка под щекой, мурлыканье черной кошки Машки, расположившейся под боком, и безмятежное спокойствие в мыслях, душе, теле. Спокойствие и уют, а еще счастье оттого, что не нужно куда-то бежать, что-то делать, а можно полежать еще немного на печи, не открывая глаз, притворяясь все еще спящим, и подумать о приятном. Вот только мысли все скатываются к одному, как бы отчаянно не пытался перевести их в другое русло. Все думаешь о выборе.

Выбор сделан, осталось только доказать это ноющему сердцу, не желающему соглашаться с доводами разума. Пойми, так будет и для тебя, и для меня наилучшим выходом, — шепчет разум, пытаясь унять ноющую боль в груди, — нас ждет счастье, определенное будущее, а не смертельная неясность. Да, определенное будущее, сулящее все о том, о чем только можно мечтать — власть, сила, богатство и любящая семья. Только нужно всего позабыть о той, ради которой прошел столько миров, столько дорог. Предать память, чувства и стать счастливым с помощью измены. Всего-то.

Горечь на языке, глаза режет, будто в них попал песок, и нестерпимое желание крикнуть: "нет, я пошутил!". Но знаешь, что ни единый звук не прольется с губ, потому что понимаешь, что так будет лучше. Да, лучше, но только не будешь ли винить себя всю последующую жизнь за собственное малодушие, слабость? С фальшивой искренностью заверять, что сделан правильный выбор? Что будет дальше, если уже сейчас начинаешь терзаться? Начнешь с отчаянностью желать все изменить, пойти за прекрасной Александрой в Кафирд, не побоявшись того, что можешь навсегда исчезнуть? Или просто будешь с удовольствием предаваться ноющей боли перед камином и гадать, а что было бы, если?..

Правильный выбор... слова звучат похоронным колоколом, тягучим звуком отдающим в груди. Хочется сделать все, лишь бы не слышать его. Но от собственной совести, безжалостно грызущей душу, не спрятаться, не убежать, только и остается, что скулить побитой собакой и пытаться вновь и вновь уверить себя, что выбор правильный.

Предать любовь ради счастья других, это судьба настоящих Повелителей. Ты знаешь, что своим возвращением принесешь радость всему миру, своей драгоценной Свериники. Свериника... сердце отзывается сладким трепетом при мысли о ней, а губы сами собой расплываются в почти незаметной улыбке. Ты вложил в этот мир душу, чувства и надежды, бесчисленные надежды, холил и лелеял ее, как собственное дитя, и любил так же сильно. Да, она использовала тебя, но детская обида на нее прошла, оставив желание вернуться, вновь ощутить, как ласковые лучи Кайлин и Та-Хора целуют щеки, шаловливый ветер треплет волосы, а на душе умиротворенность. Для этого нужно всего-то забыть Александру, твой шанс стать счастливым...

Пальцы невольно начинают гладить шелковую кошачью шерсть, и в голове проносится трусливая мысль о том, чтобы все осталось таким же, как сейчас. Нет, не мучится от осознания выбора, а просто лежать, наслаждаясь покоем и знанием, что не нужно немедленно вскакивать и с диким взглядом куда-то идти, вместо этого еще немного, совсем чуть-чуть понежиться, ведь Слава уже разогревает принесенный Варькой завтрак. Скоро придет будить и тебя, как обычно, не самым приятным образом.

Тихие шаги, замершие рядом, заставляют сердце замереть в недобром предчувствии, ожидании, что эта паршивка сейчас учудит. Прохладные пальцы на грани ощутимости ласково проводят по твоей щеке, а потом резко и неожиданно дергают за прядь волос. Только неимоверными усилиями сдерживаешь негодующее фырканье и желание наградить оплеухой мерзавку, вместо этого по-прежнему с расслабленным выражением лица лежишь дальше, изо всех сил изображая сон.

— Вот ты как? — удовлетворено-ехидно произносит Слава, — Шаэтан, я ведь знаю, что ты уже час как проснулся и вновь занимаешься глупым самобичеванием. Лучше бы завтрак девушке приготовил. Вставай, соня! — пытается стянуть одеяло, но ты, по-прежнему не открывая глаз, вцепляешься в свой край и не отпускаешь с такой отчаянной решимостью, словно от этого зависит жизнь, — вставай, проклятьем заклейменный! Не фиг дрыхнуть, жизнь проспишь! Шаэтан, вставай, вставай, вставай! Вставай, зараза! Завтрак больше никто не будет подогревать! Петушок давно пропел! Слушай, Твоей Темномордие, это уже наглость!

— Ярослава, — холодно роняешь ты, откидывая одеяло и садясь на кровати, — ты перегибаешь палку.

В конце концов, ты Темный Повелитель, и не стоит кому-либо садится тебе на шею и позволять обращаться столько фамильярно. Настроение, с самого только просыпа, отчего-то упало до самого нуля, и поэтому, так резко отзываешься на ее слова.

— Ах, простите меня, Повелитель, — склоняется в безукоризненном поклоне пророк, скрывая ресницами злость в глазах, — что я побеспокоилась о вас!

Чувствуешь легкий, почти неощутимый укол совести.

— Слава, ты просто не забывай, что я нечисть, да еще в Темных Повелителях побывал, и поэтому некоторые...м-м-м... привычки остались, — мягко произносишь, одеваясь и сладко потягиваясь, — просто не забывай, хорошо?

— Хорошо, — улыбается уголками губ, а взгляд оттаивает, — давай, пошли завтракать, тебе скоро уходить.

Приподнимаешь брови в немом вопросе.

— Ты сделал выбор, и поэтому не стоит тянуть, — поясняет Слава и, помявшись, добавляет, — ты сделал правильный выбор, не думай. Сашке хорошо в Кафирде, она счастлива.

— Да? — скептично фыркаешь, садясь за накрытый стол, -а мне почему-то казалось, что там сущее мучение.

— Для других, но не для нас, — снова в синих глазах древность и печаль, — ладно, оставим разговоры на второе, и приступим к завтраку.

Быстро позавтракав, начинаешь собирать свои немногочисленные вещи, уместившиеся в небольшой сумке. Зачем тебе много вещей? Хватит только самого необходимого, а если что вдруг понадобиться, то всегда можно купить.

Ярослава выходит во двор проводить тебя, зябко кутаясь в белую шаль. Холодный утренний ветер безжалостно морозит, заставляя тепло покинуть тело. Накрываешься крыльями, и делаешь пасс свободной рукой, и через мгновение распахивается золотистый портал, ведущий в Сверинику. Легкий ветер, вырвавший из него, доносит до тебя сладкий запах цветов, и сердце обрадованной пропускает удар. Дом...

— Давай прощаться, Слава, — произносишь ты.

— Не прощаться, — качает она головой, — мы еще увидимся. Только позови меня. До свидания, Темный Повелитель Шаэтан.

— До свидания, пророк Ярослава, — с самым серьезным выражением лица кланяешься ей и успеваешь увидеть ее улыбку, прежде чем заходишь в портал.

Яркая вспышка перехода, и в следующий миг прикрываешь глаза рукой, спасая зрения от красоты полуденной Кайлин и ее старшего брата Та-Хора. Легкий ветер взъерошивает волосы, до слуха доносятся трели птиц, а на душе становится так легко-легко, что хочется смеяться и плакать от облегчения. Нигде прежде ты не чувствовал себя так хорошо. Это твой мир, твой дом. Для других миров ты был чужим, лишним, незваным гостем, с которым хозяевам приходилось мириться. А здесь... Здесь ты неотъемлемая часть, здесь ты свой.

"Шаэтан!" — радостно— недоверчиво проносится ветер, в ком слышится голос Свериники, — "ты вернулся!!!"

И мир неуловимо преображается. Еще звонче поют птицы, еще слаще становится запах цветов, еще громче поет родник, бегущий между корней деревьев. Ты чувствуешь, как все радуется твоему возвращению, как все готово пуститься в пляс, как все готово молить о том, чтобы ты остался и больше никогда не уходил. К пьянящему счастью примешивается горечь страха потери, и это заставляет поверить в том, что выбор правильный. Здесь ты нужен всем, здесь ты для всех смысл жизнь, глоток воды для умирающего от жажды, кусок хлеба для голодающего. Ты здесь Бог, совсем не одинокий Бог. Как можно страдать от одиночества, когда рядом семья размером с мир? Глупый, глупый Повелитель! Не видел ты ничего дальше своего носа и видел только то, что хотел. Даже пророк не смогла помочь увидеть, что не только Малинки так относятся к тебе, а вся Свериника.

"Я думала, что больше никогда тебя не увижу" — кричат птицы в лазурных небесах.

"Думала, что никогда не услышу" — поет лесной ручей.

"Думала, что умру без тебя" — шелестит шелковая трава.

И ощущение усталости, горечи и глухой безнадежности, как у старухи, ждущей на пороге своего дома умершего на войне сына.

"Ты дал мне жизнь, мой Повелитель" — острейшее раскаяние в голосе — "а я...мне не нужно было говорить тех слов. Я испугалась и не поверила, что ты можешь оставить меня". Л

ежишь на траве, заложив руки за голову, и бездумно смотришь на плывущие облака, похожие на горестные женские лица. Откровения твоей драгоценной Свериники слушаешь с упоением, наслаждаешься ее голосом, как музыкой Иллиона, и улыбаешься. Свериника... мир, в который ты вложил все. Мир, которому по-настоящему отдано сердце. Мир, ради которого готов на все. Мир, которому ты принадлежишь без остатка. Твоя любовь, твой смысл жизнь, твое счастья, твои надежды — это все Свериника. Никто другой.

"Ты... простишь меня?" — робко, с безумной надеждой.

— Это ты прости меня, Свериника, — еле слышно произносишь ты, зная, что она все услышит, — я жестоко поступил с тобой. Я изменился, перестал быть тем напыщенным эгоистом, каким был раньше. По крайней мере, надеюсь на это. Ты, Свериника, моя любовь и никого другого мне не надо.

"Правда?" — звук, похожий на сдавленный всхлип.

— Правда, правда, — сонно улыбаешься, убаюканный спокойствием родного мира, — ты для меня все, а я раньше этого не понимал. Нужно было потерять тебя, чтобы понять, что ты для меня значишь.

"Мне тоже нужно было потерять тебя, Шаэтан" — тихий вздох, — "ты ведь больше не уйдешь?"

— Никогда, — беззвучно шепчешь, проваливаясь в омут сна.

И впервые за все эти года, проведенные на чужбине, спокойно спишь и видишь радужные, светлые сны. Только не суждено отоспаться в родном мире.

— Повелитель, — кто-то ахает, — Шаэтан!!!

От громогласного вопля тут же подскакиваешь и просыпаешься. Трясешь головой и чувствуешь в ладони знакомую рукоять верного меча.

— Димитрий? — теперь уже ахаешь ты, узнавая старосту Малинок.

— Повелитель!!! — с медвежьим ревом тебя заключают в объятия, — ты вернулся!

— Пусти, Димитрий, задушишь, — цедишь ты, ощущая сильнейшую нехватку воздуха, — отпусти.

Выпускает из крепких объятий, но продолжает держать за рукав, будто боится, что ты морок, что исчезнешь, стоит только отпустить. По щекам немолодого мужчины катятся крупным горохом слезы, а губы дрожат как у ребенка. Чувствуешь себя неловко и вместе с этим ощущаешь вину. Ведь в глазах Димитрия в сложный клубок смешались радость, укор и страх, как у брошенного в темной комнате ребенка, за которым, наконец, пришли родители.

— Ты... Вы надолго? — нерешительно пожевав губы, глухо спрашивает Димитрий.

И куда подевался хитрый староста Малинок, с неизменным успехом уговаривавший тебя попробовать новый вид самогона? Куда? Сейчас перед тобой сидит разбитый человек, у которого отняли все. И неожиданно приходит понимание, что не только в самой сущности мира ты был основой, но и в душах всего населения. Уйдя, ты бездумно и безжалостно вырвал у всех эту самую основу, разодрал в клочья души, оставив безобразные шрамы и погасив огонь в глазах.

— Пока вы сами этого не захотите, я не уйду, — обмакиваешь ладонь в прохладные воды ручья и поднимаешь ее. На нее тут же садится золотисто-черная бабочка и запускает хоботок в водяную каплю, — я ошибся, Димитрий, не там искал счастья.

— Главное, что вы поняли это, Повелитель, — серьезно произносит староста, зачарованно и с детским восторгом глядя на то, как садятся бабочки на твою руку.

— Димитрий, — холодно говоришь ты, жестко глядя на враз побледневшего мужика, — ты ответишь мне на важный вопрос?

— Конечно, — испуганно кивает, недоумевая, из-за чего ты сердишься.

— Ответь честно, ты, не дайте Демиурги и Демоны, не забросил самогон гнать? — сурово вопрошаешь и усмехаешься, видя, как в его глазах загорается праведное негодование.

— Нет, конечно, — фыркает он и лукаво предлагает, — Повелитель, мож ты в гости к нам заглянешь, а?

Вновь сладко растягиваешься на траве и, сорвав травинку, начинаешь жевать ее стебелек.

— Потом, когда я чуть-чуть хотя бы успокоюсь. Хорошо?

— Как скажешь, Повелитель, — понимающее кивает Димитрий, — ладно, пора мне. Знай, мы тебя ждем.

И он уходит, оставляя тебя наедине со Свериникой.

Легкие, почти неслышные шаги заставляют лениво приоткрыть глаза и касаешься меча, хотя отчетливо понимаешь и знаешь, что никто и ничто тебе не сможет причинить вреда, потому что Свериника не позволит. Взгляд медленно скользит по длинным стройным ногам, зеленому платью, шее и впивается в лицо. Ты задерживаешь дыхание, разглядывая лицо незнакомки. Плавные, как волны океана, черты лица, губы цвета вишни, волосы, кажется, вобрали в себя всю палитру летних лесов, а глаза похожи на ночное небо — черные, со вспыхивающими в глубине звездами. Пытаешься вспомнить, где видел ее раньше, а потом чувствуешь, как губы растягиваются в усмешке. Ну, здравствуй, будущая жена. Вот мы и свиделись в живую.

— Шаэтан, — произносит она и улыбается, видя твое потрясение.

Ее голос точь-в-точь такой же, как у Свериники. Тогда получается, что она это... Нет, такого быть не может! Или может?..

— Да, я — это Свериника, Повелитель, — без труда читает твои мысли, — я долго пыталась создать свое воплощение, но без твоего присутствия не удавалось. Теперь вот, — смущенно разводит руками, не зная, что сказать дальше.

Поднимаешься и внимательно смотришь на нее. Свериника несколько ежится под твоим взглядом и нервно поводит плечами.

— Что-то не так? — почти шепчет, испуганно глядя на тебя.

— Почти, — киваешь и лукаво прищуриваешься, — скажи, ты станешь моей женой?..