Корабли в тумане

Она ниже — она ближе. От этого не ускользнешь, не денешься. Да и не надо. К чему? Зачем? Когда так приятно видеть ее чудесные зеленые глаза. И тонуть в них.

Ее губы коснулись его губ. И что-то стряслось с мирозданием — все завертелось, свернулось, развернулось. В груди заиграла энергия чуда, а по телу разлилась истома неги.

Но это длилось бесконечно мало...

Но это длилось бесконечно много...

Роланд лежал в ворохе листьев и смотрел в бесконечное небо широко раскрытыми глазами, а потом...

Роланд сел. В руке у него покоился медальон в виде миниатюрного сердечка. Дрожащий палец подтолкнул крышечку, та стала медленно откидываться...

Время застыло. Все стало, как густая патока. А Роланд увяз в этой патоке — вязкой, густой и, быть может, сладкой, а то и приторной. Это движение, это медленное, невыносимо медленное движение крышечки — его будто и не было. И в то же время было. Потому как, не смотря ни на что, медальон открывался. Сердце в груди Роланда почти остановилось, в ушах гудела кровь, а глаза не отрывались от заветной безделушки.

Еще...

И еще...

И вот...

Крышечка остановилась — дошла до конечного положения. Роланд смотрел на лицо и тонул в глазах. Ему чудились ее губы на своих губах; он чувствовал их пленительный вкус.

Все смешалось.

Мир перестал существовать.

Ветер бросил лист в лицо. Роланд закрыл глаза.

И снова тьма.

И снова вечное небытие...

Билли с удовольствием справлял малую нужду, когда увидел чей-то неясный силуэт на другой стороне протоки. Некто торопливо бежал по мосткам и беспорядочно махал руками — еще немного — потеряет равновесие и упадет. По крайней мере, так показалось Билли.

— Вильям! — крикнул он.

Фигура не остановилась и скоро исчезла в тумане.

— Хм, — издал неопределенный звук Билли и аккуратно застегнул молнию, поправился, взял фонарь.

Силуэт был уже вне досягаемости источника света, качавшегося в руке Билли.

— Хм, — повторил он и неторопливо двинулся в сторону своей полузатонувшей яхты, а сам подумал: "Даже если это Вильям — мне нет до него дела. Он сам по себе. Я сам по себе. Ведь между нами "Гаттерас".

Это действительно был Вильям. Он действительно с трудом удерживал равновесие. И он не слышал окрика Билли. Все смешалось в его несчастной голове, а получившаяся каша кипела, бурлила и бродила одновременно, а также не давала горемыке стоять на месте.

Почему?

Все было очень просто — Вильям был напуган. Именно страх лишил его привычного спокойствия. Именно страх заставил его бежать. Страх — такой товарищ; у него глаза велики, а самая страшное — их не закроешь. Вильям не мог закрыть их и бежал, как на дистанции. Но если бы он мог заткнуть уши и не слышать, было бы еще лучше. К сожалению, затыкать-то их затыкал, но все равно слышал. Слышал звук, от которого не убежать. Потому и бежал. Да, и закрыть глаза не помешало бы — он видел совсем не то, что нужно.

Вильям не видел туман, полузатонувшие корабли вокруг, мостки и холодную черную воду. Он видел женщин, идущих по длинной узкой аллее в осеннем парке, мужчину в зеленой шляпе с пером, стреляющего из ружья, седовласую леди с вязаньем в руках, восхитительный черный лимузин, большой письменный стол с горой разнообразных книг, маленького белого пуделя, бегущего по коридору с пышными

занавесками на высоких окнах... Образы окружали Вильяма и заставляли бежать. Потому и бежал.

Образы и звуки...

Звуки и образы...

И нет от них спасенья...

И от них не убежишь...

Не закроешь глаза...

Не заткнешь уши...

Бесполезно.

Вильям бежал, неуклюже прыгал с мостка на мосток и не оглядывался. Он боялся увидеть там, за спиной, нечто страшное — "Гаттерас"...

Роланд открыл глаза и пошевелил пальцами ног. Спина продолжала ощущать матрац. Глаза продолжали наблюдать, как лампа медленно раскачивается из стороны в сторону.

Не смотреть!

Роланд поспешно перевернулся на живот. Что это было? Сон? Нет, не сон — нечто большее. Он ощущал и чрезвычайную важность этого нечто. Конечно, и раньше он осознавал значимость снов, пытался разгадать смысл постоянно повторяющегося сновидения, надеясь понять содержание странных посланий, и никогда даже не находил и крупицы истины. Но в этот раз она была. Истина была в нем, оставалась только найти ключик, повернуть его и увидеть, как все становится на свои места. И это будет Истина с большой буквы. Только так и не иначе.

Роланд сел, помассировал кончиками пальцев виски. Где же он, этот ключик? Может, его и нет? Может, это просто самообман? Может, ему просто хочется, чтобы Истина была, а на самом деле ее нет? Роланд не знал, что и думать. Но он хотел знать...

Еще несколько минут Роланд неподвижно сидел и потуплено качал головой. Потом встал и подошел к книжной полке Вильяма. Ему вдруг захотелось коснуться этих потертых таинственных корешков, вытащить какой-нибудь том, открыть его, полистать... Пальцы легли на корешок "Божественной комедии" Данте и заскользили вниз, оставляя странный серый след. Роланд вытащил книгу. Она неожиданно распахнулась посередине, переломилась и упала. В воздухе замелькали полусгнившие листки. Роланд отшатнулся. "Сырость", — мелькнуло в голове.

На пол упала старая желтая фотокарточка. Роланд наклонился и поднял ее. Слава Богу, хоть она не собралась развалиться и не пахла гнилью. Слава Богу... На грязноватой поверхности можно было рассмотреть трех человек. Роланд тревожно присмотрелся и различил лица. Вильяма и Билли. А что это за мальчик? На вид лет шестнадцать. Черноволосый и щекастый. Одет в серый костюм с полосатым галстуком. На голове шляпа с полями. Парень весело скалится.

Кто же это?

И ответ пришел...

Ты сам, Роланд! Ты сам!

Нет!

Роланд неожиданно испугался ответа. Он отступил назад и выронил фотографию. А вместе с ней упало и что-то тяжеленькое. Упало и покатилось. Что упало? Что покатилось?

На полу лежал медальон в виде сердечка с изящной гравировкой на крышке, изображающей ангелочка. И Роланд вспомнил. Да ему и не надо было вспоминать — он знал. Это был тот самый медальон... Медальон из сна!

На мальчика навалился всей своей тяжестью страх, страх жгучий и испепеляющей, страх, разрывающий душу на части. Роланд стал пятиться, не спуская глаз с безделушки, что валялась между остатками фолианта рядом с фотографией. Ему захотелось закричать, но он не мог. Мог только пятиться. И за то спасибо.

Все вокруг кружилось, мелькало. В голове звучали странные незнакомые голоса...

— Роланд, сыночек. Мой дорогой сыночек...

— Пошел отсюда! Чтоб тебя черти съели...

— Как ты мог?! Как...

— Я люблю тебя, люблю...

— Беги, беги. Изо всех сил...

— Этого не может быть! Не...

— А я говорю, что он...

— Нельзя! Сюда нельзя...

— Подойди, послушай. Я тебе кое-что...

— Он умирает! Умирает...

— Так нельзя. Надо...

— Ты должен. Сознайся...

Ноги Роланда поехали. Он упал, ударился головой о диван. Что же это, в самом деле, такое? Кто все это говорит? Роланд захлопнул глаза, заткнул уши. Но все равно слышал, но все равно видел.

Боже!

— Я же говорила...

— Мне приснилось...

— Роланд-дурак! Его в капусте нашли...

— Я не знаю...

— Кто выполнил домашнее задание? Опять...

— Не могу...

— Больно! Очень больно...

И не было конца. Роланду стало казаться, что он сходит с ума.

_____________________

Когда Вильям подбежал к "Цимбилину", стало легче — страх отошел. Вильям смог остановиться и оглядеться. Увидел он лишь знакомый борт, клочья тумана и темноту. Больше ничего. И это успокоило.

Он присел на корточки и оперся спиной на борт. Хорошо. Страх, что держал в холодной ладони сердце, сбавил хватку, дал вздохнуть. Один раз вздохнуть, другой раз вздохнуть, третий... Буря, бушевавшая в мозгу, постепенно стихала. А дыхание становилось ровнее, ровнее, ровнее... Ужас, сковывавший хозяина "Цимбилина", медленно истекал и большими сизыми каплями падал в темную воду. Туман холодил лицо и вытягивал засевшей под коркой кошмар.

Все хорошо...

Все хорошо...

Хорошо...

Спокойно...

Вильям верил в это, и ему становилось все спокойней и спокойней. А губы шептали:

— Больше никогда... И не подойду... Даже не подумаю... Ни за что... Нет...

Нет...

Это были спасительные слова. Это были целительные слова. А большего Вильяму и не надо было.

А потом возникла мысль: "Надо же и Роланда предупредить. И Билли. Особенно Билли — он же почти рядом с "Гаттерасом" живет".

Роланд носком своего старого ботинка затолкал медальон под диван и торопливо отступил назад, к матрацу. Будь все проклято, но он больше не подойдет к этому месту! Ни за что не посмотрит внутрь медальона! Ни за что!

Он сел и закрыл глаза, начал считать, почти не шевеля губами:

— Раз. Два. Три. Четыре...

Нельзя предаваться панике. Нельзя поддаваться чувствам. Нужно держать себя в кулаке. Нужно принимать доводы разума. Иначе все полетит в тартарары.

— Восемь. Девять. Десять...

Все — Роланд открыл глаза. Он принял решение.

Медленно встать, пройти в кладовку, взять банок двадцать консервов, сложить их в мешок, свернуть матрац, положить и его в мешок, захватить удочку, что стоит у двери в кладовую. Все. Больше ничего не надо.

— Роланд, что ты делаешь? — спросил Вильям с порога.

— Ухожу. И от тебя, и от себя. Мне надоело готовить для тебя и быть немым рабом. Это просто глупо. Я ухожу.

— Роланд, ты не можешь! — страшно закричал Вильям.

— Еще как могу. Вдруг это мое Предназначение?

— Роланд!

— Уже много лет я — Роланд.

И мальчик двинулся вперед. А Вильям отрешенно отступил в сторону, но в последний момент схватил Роланда за плечо.

— Можно сказать пару слов?

— Нет.

"Еще упрашивать начнет. Ни за что!"

— Всего пару...

— Нет!

— Ладно. Как хочешь, — Вильям убрал руку. — Как хочешь...

Роланд вылез из нутра "Цимбилина", взял фонарь, зажег его и попытался хотя бы чуть-чуть разогнать туман.

Он понял, что ему нужно только одно — покой. И больше ничего. Именно это — его Предназначение. Именно это. И все очень легко выполнить — маленький кораблик подальше от Вильяма, от Билли, подальше от всех. Роланд знал один такой. Называется "Де Сент-Фиржо". Вот туда и надо идти.

Сзади послышался голос Вильяма:

— Роланд, не подходи близко к "Гаттерасу"! Там опасно!

Роланд лишь пожал плечами в ответ.

Надо все забыть.

И забыл.

По крайней мере, попытался.

Секунда цеплялась за секунду...

Минута цеплялась за минуту...

Час цеплялся за час...

Сутки цеплялись за сутки...

Время шло из ничего в ничто, ибо было Ничем. Времени нет — есть лишь мгновение, но оно столь мало, что запросто может быть приравнено к Абсолютному Нулю. И потому категорию времени не грех назвать небытием...

Роланд и жил в небытии. Секунды, минуты, часы, сутки стали неразличимыми, одинаковыми. Он не различал их, не отделял друг от друга. Ему это просто не требовалось. Почему? На самом деле глупый, ненужный вопрос. Роланд не задавал вопросы. Он ел, пил, ловил рыбу, справлял естественные потребности, спал. Больше ничего. И ему это нравилось, если он еще испытывал подобные чувства.

Сколько бы это не длилось, но сия Пустота была разделена на две части.

Разделителем являлось Событие. Было, правда, еще одно Событие, что подводило черту под Пустотой и влекло за собой череду Последних Событий.

Но сперва надо описать Первое Единичное Событие.

Роланд недавно поел и теперь рыбачил, сидя на борту какого-то гнилого ялика прямо рядом с покосившемся мостком. Стоял столь густой туман, что даже поплавка не было видно. Но пропустить момент клева было нельзя. Роланд весь напрягся, затих и прислушивался к плеску воды и подрагиванием лески.

Сидел он так долго. Очень долго. И безрезультатно — ни малейшего намека на улов. К тому же продрог до стука зубами. И тут...

Кто-то торопливо прошел по мосткам. Раздался скрип и чье-то прерывистое дыхание. Стихло и то, и другое. Роланд пожал плечами и попытался сосредоточиться на рыбной ловле, но сосредоточиться не получилось, как ни старался. Было слишком холодно.

"Надо пойти, накинуть что-нибудь тепленькое", — решил мальчик. Он отложил в сторону удочку, перелез на мостки и вприпрыжку побежал по уже известному и такому родному маршруту. До "Де Сен-Фиржо" было рукой подать. Через максимум две минуты Роланд достиг места назначения, перебежал по мостку на корму и остановился...

Внутри горел свет!

Уходя, он всегда тушил лампу — керосин слишком дорог, чтобы разбазаривать его направо и налево, тем более, когда тебя нет дома. Мальчик никогда не забывал прикручивать фитиль, значит, там, в каюте, кто-то чужой, кто-то, кого и видеть-то не хочется, кто-то, кто когда-то использовал его, Роланда, как прислугу... Кто-то, кого звали, зовут Вильям. Тот, что твердил о Предназначении и хотел остановить его, Роланда. Бывает же... Мальчик мысленно прикрикнул на

воспоминания, одним махом перерубил ненавистных и подошел к иллюминатору.

Вильям сидел на койке и смотрел в стену, на которой висел покрытый плесенью натюрморт. На полу стоял фонарь и бросал причудливые отблески на стены, именно из-за этого тень сидящего была столь огромна и гротескна. В руке у Вильяма — фотография. Старая пожелтевшая фотография...

Роланд отшатнулся.

Фотография.

Билли в белом парадном костюме. Вильям сжимает в руках трость.

Фотография.

Роланд не мог на таком расстоянии рассмотреть подробности, но ему и не надо было, он и так отчетливо видел их перед глазами. Потому и отшатнулся. Потому и стал трясти головой.

И тут он услышал. Странно, но, хотя Вильям говорил тихим шепотом в тесной каютке, Роланд отчетливо слышал каждое слово, каждый звук. Он попытался заткнуть уши — не помогло. Попытался убежать — ноги не захотели слушаться. И Роланд стал заложником слов, которые суть простые колебания воздуха.

— Что делать? — говорил Вильям. — Что делать? Все рухнуло. Все погибло. С того самого злосчастного момента. С той гадкой секунды, когда я подошел к "Гаттерасу" и услышал тот мерзкий звук. Что это было? Все равно. Оно разрушило жизнь, если только я жил. Оно погубило меня самого. Но я не буду искать его, не буду любопытствовать, не подойду даже на шаг к проклятому судну. Ни за что! Ни! За! Что! И точка!

Вильям поднялся и стал ходить, как заведенный.

— Он ушел. Он понял и ушел. Он понял, ушел и бросил меня, старика, на произвол судьбы. Да, я — старик, хоть и не знаю своего возраста. Глупо, но так. Глупо, но правда. Он ушел. Где же, где же он? Может, он ушел навсегда? Может он смог выбраться отсюда? Все может быть. Все... Главное другое — он бросил меня, и я один. Больше никого нет. Даже Билли пропал. Может прячется в каком-то вонючем углу, а может, тоже ушел, убежал, дезертировал. Все равно, что с ним случилось, но теперь мне не с кем посмеяться, поиграть в карты, выпить. Одиночество. Одиночество. Одиночество. Пустота. Пустота. Пустота. Будь проклят тот день, будь проклят тот час. Будь проклято все: туман, сырость, корабли, фонари, я сам. Будь оно все неладно! Будь... Какая разница?!