— Ничего особенного, — Алексеев помолчал. — Но если бы ты его видел... У него в глазах выражение собаки, которой вот-вот зададут трёпку, а то и вовсе выкинут на улицу. И если такой акуле неуютно стало шевелить плавниками, это уже о чём-то говорит.

— Никак Страшный Суд не за горами? — иронически осведомился Вадим.

— Что-то вроде, — неожиданно серьёзно ответил Сергей.

Он залпом проглотил свой коньяк и встал.

— Поеду я — дела. — И добавил: — Поостерегись, Вадим.

— Кого стеречься — тебя, что ли?

— Не меня, — устало проговорил директор "Грёз". — Впереди большие перемены, а мы с тобой знаем кое-что такое, что может стоить нам головы. И поэтому...

Он не договорил — в дверь постучали.

— Войдите! — ответил Костомаров. Коньяк со стола он убирать не стал — богемные традиции Центра допускали известную простоту нравов.

Лидия была одета в светлый брючный костюм — Доржиев считал, что светлые тона благотворно действуют на настроение "кроликов", и в этом главный врач Центра была согласна с "любимцем Рабиндраната Тагора".

— Вадим Петрович, — в присутствии Алексеева Лидия строго соблюдала официоз, — я принесла отчёт. Фёдор Бороевич систематизировал данные за последние три месяца. А вы что, уже уезжаете, Сергей Леонидович? Я думала, вам тоже будет интересно...

— Справитесь сами,— равнодушно бросил Сергей, — у меня и так голова кругом. Если будет что-то неожиданное, сообщите. Счастливо оставаться... голубки.

Последнее слово Алексеев явно хотел окрасить в дружеские тона, но это у него не вышло: оттенок зависти проступил слишком явственно. Директор "Грёз" это почувствовал и торопливо вышел, плотно прикрыв за собой двери.

— Зачем он приезжал? — Лида с беспокойством посмотрела на мужа.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами, — кажется, хотел исповедаться. Но не гожусь я на роль жилетки, вот ведь беда какая.

— Боюсь я его...

— Не бойся, — Костомаров встал, подошёл к жене и обнял её за плечи. — Он у меня на коротком поводке. Ванюшка спит?

— Уложила. Там с ним мама.

— Вот и ладушки, — Вадим притянул Лидию к себе и крепко поцеловал, при этом его рука как бы невзначай скользнула по её груди. — Тогда можно заняться делом...

— Да ну тебя! — она вывернулась из его объятий. — В рабочее время, и... дверь не заперта.

— Так это мы мигом! — Вадим дурашливо улыбнулся. — Куда это я ключ подевал?

— Погоди, пылкий любовник, меня никто у тебя не крадёт — тут она я. Давай всё-таки о деле, а?

— Будь по-твоему, ледышка, я покладист до невозможности, — Костомаров притворно вздохнул. — Ну, что там насочинял Фёдор наш Бороевич?

— Это не его отчёт — это данные генетических анализов некоторых наших гениев. Я не хотела говорить при Алексееве — не надо ему об этом знать. Во всяком случае, пока не надо.

— Ого! И что же там такое есть, в анализах этих?

— У всех тестированных выявлены изменения на генетическом уровне, — голос Лидии был профессионально спокоен, — и можно с высокой степенью вероятности считать, что эти изменения связаны с препаратом "КК", который они принимают.

— Вот так так... — ошарашено пробормотал Вадим. — Да, Лида, ты абсолютно права: господину Алексееву об этом знать не следует: и пока, и вообще. А вот мы с тобой должны понять, что же это за феномен такой. Сможем, доктор?

— Попробуем, хоть я и сомневаюсь. Тут, боюсь, потребуются усилия целого научно-исследовательского института. Генетика — штука тонкая, на энтузиазме и самодеятельности далеко не уедешь.

...Они ещё не знали, что почти ничего не успеют, и вовсе не потому, что у них нет нужного оборудования и штата высококвалифицированных специалистов: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

* * *

Это было похоже на сон — на очень странный сон. Сознание Александра Свиридова, тонувшее в беспросветной тьме, вдруг цеплялось за островки прояснения и оживало: так человек, увлекаемый бурным потоком, неожиданно нащупывает под ногами дно и пытается встать. А поток, рыча, снова его опрокидывает и волочёт дальше, комкая пенными ладонями бессильное тело.

И видения были странными: Алхимик видел чёрное небо, густо засеянное звёздами, и небо без единой звезды — просто чёрное, на фоне которого раскручивалась огненная спираль. Он видел мёртвые оплавленные руины и обломки диковинных машин среди этих развалин и не понимал, что это и где. Видений было множество, но большинство из них представляли собой лишь смутные тени — нечто трудноуловимое среднее между сном, бредом и явью. Но одно видение, резкое и чёткое, запомнилось: кроваво-красный дракон, летящий над морем, и вода в море густа и тяжела, как расплавленный металл, и красна, как свежепролитая кровь. А иногда видения были более мирными — белые стены и потолок, оконное стекло, за которым медленно и торжественно падали хлопья снега. И склонившееся над ним женское лицо — оно было очень знакомым, но Александр Николаевич почему-то никак не мог вспомнить, кто эта женщина, и как её зовут. А потом всё кончилось — бурлящий поток выбросил измученного пловца на берег и отхлынул, разочарованно ворча.

Свиридов открыл глаза.

И сразу же понял, что находится не в раю, а в больнице. Он лежал один в отдельной палате; за окном виднелись заснеженные деревья. А у окна, облокотившись о подоконник и опустив лицо на сцепленные ладони, сидела женщина в белом халате.

— Сестра... — тихо позвал Алхимик, не узнавая собственного голоса.

Женщина вскинулась, обернулась, и Свиридов с удивлением узнал в ней лаборантку Юлю — он не видел её с тех пор, как она уволилась из НИИ прикладной химии после его злых и глупых слов, сказанных однажды вечером в пустом кабинете. Это была она, Юля, и глаза её были такими же, как тогда — огромными, на пол-лица. И Алхимик почувствовал, как его удивление сменяется тёплой радостью — давно он не испытывал такого чувства.

— Юля... — прошептал Свиридов, ожидая, что она вот-вот заплачет.

Девушка не заплакала. Она вскочила, подошла к нему и поправила подушку — особой надобности в этом поправлении не было, но тёплота в груди Алхимика уже затопляла его с головой. И он не противился этому всемирному потопу.

— Всё хорошо, Александр Николаевич, — негромко сказал Юля, — всё хорошо. Врачи сказали, что всё уже позади. Лежите, вам нельзя напрягаться. Вы четыре месяца пробыли без сознания, но теперь всё-всё будет хорошо.

— Теперь всё-всё будет хорошо... — повторил он. — Всё-всё...

...Он поправлялся. Юля приходила каждый день и кормила его бульоном, и Алхимик ел этот бульон с удовольствием, хотя больничный рацион был не скуден: НИИ позаботилось о своём ценном сотруднике, вернувшемся с того света. От неё он узнал подробности и понял, что ему повезло: взрывная волна выбросила его в открытую дверь балкона. Свиридов упал на дерево и по его густым веткам соскользнул на землю, отделавшись ушибами, переломами и обширным сотрясением мозга. Квартиру выжгло начисто, и если бы Алхимик оставался внутри, то для него не было бы сейчас ни снега за окном, ни Юли с её бульоном, ни всего того, что именуется жизнью. От Зелинского не осталось почти ничего: по официальному заключению, "смерть наступила вследствие термического воздействия, вызванного взрывом бытового газа"" (а попросту говоря, Мегабайт превратился в головешку). Узнав об этом, Александр Николаевич долго размышлял: стоит ли ему каяться и рассказывать, как оно было на самом деле? Кому от этого будет легче? И ещё — ему придётся рассказать о "драконьей голове" (от которой, кстати, осталось даже меньше, чем от Василия, — практически ничего не осталось) и обо всём с нею связанным (в том числе и о том, что запущено в Интернет). И что дальше? Психушка или тюрьма? Скорее первое: Свиридов уже знал, что дело о взрыве его дома, нанесшего зданию серьёзный ущерб и вызвавшем его расселение, закрыто — он в это время находился в коме, и поэтому его не допрашивали. Не будут допрашивать и теперь, если он явится с повинной, — заключение о причине взрыва сделано. В СМИ муссировались версии о террористах и даже о диверсии со стороны "строительной мафии", и нейтральный "случайный взрыв бытового газа" устраивал всех: и власти, и обывателей. Так что нетрудно было спрогнозировать реакцию милиции, попытайся Алхимик рассказать правду.

И всё-таки совесть покусывала: он колебался. Конец его колебаниям положили слова Юли: "Если бы ты не выжил, я бы тоже...". Он понял, что она сказала это всерьёз, и решил молчать — ради неё и ради их будущего: то, что после выздоровления Свиридова они будут вместе, ни у кого не вызывало ни малейших сомнений.

Кроме Юли, приходили и другие посетители. Зинаида Матвеевна, успокоившись за сына, вела борьбу за получение страховки и была близка к успеху — энергии ей никогда было не занимать. Она жила в Комарово, отвергнув предложение будущей невестки переехать к ней — у Юли была квартира на Васильевском острове, оставшаяся от родителей, погибших в автомобильной катастрофе. "Что я, бездомная?" — безапелляционно заявила мать, и Алхимик не стал настаивать, оберегаю Юлю от чересчур тесного общения с будущей свекровью — ещё успеется. Приходила Аня, бледная и осунувшаяся, — дела у неё шли неважно, однако она по-прежнему храбрилась, всё ещё пытаясь что-то доказать себе и другим. Свиридов переживал за дочь и дал себе слово по выходу из больницы заняться её судьбой, надеясь на помощь Юли — девушки были почти одногодками. Регина не появилась ни разу, но Алхимик отнёсся к этому равнодушно: была и сплыла, и говорить больше не о чем.

Приходил Никодимов, рассказывал о делах в институте и заверял, что возвращения "уважаемого Александра Николаевича" все ждут с большим нетерпением, и что его место начальника лаборатории молекулярного синтеза остаётся за ним. Но когда Свиридов задал ему вопрос о новых разработках, Никодимов помрачнел, из чего Алхимик сделал вывод, что далеко не всё так радужно, как расписывал ему Антон Степанович, и что проблем в НИИ по-прежнему выше крыши.

И приходил Кулибин. Они долго молчали, а потом старый механик тихо спросил:

— Рванула твоя машина времени, Николаич?

— Рванула, Георгий Иваныч, — так же тихо признался Свиридов. — Только говорить об этом, сам понимаешь...

— Понимаю, не маленький, — Кулибин с достоинством кивнул. — Сергеича жалко — толковый был мужик.

— Толковый, — согласился Алхимик. — Был...

— Да, — задумчиво проговорил Левша, — такие дела... А только вот что я тебе скажу, Александр Николаевич: понадобится тебе новый агрегат, ты мне только скажи — сделаю. И не отойду от него, пока работать он не будет безопасно, ты так и знай.

— Спасибо, Георгий Иваныч.

— Ну, бывай, Алхимик, — поправляйся.

После ухода Кулибина Свиридов лежал и думал: почему же всё-таки произошёл этот взрыв? Он думал об этом и раньше, благо времени у него было в избытке, но слова старого механика разбередили ему душу и одновременно сработали как катализатор: мало-помалу в мозгу Свиридова выстраивалась логическая цепочка, пригодная для рабочей гипотезы.

"Энергия времени... Но пространственно-временной континуум един... Мой аппарат нарушил баланс: я отбирал для синтеза энергию в определённой точке, и её плотность в этой точке снизилась. И что дальше? А дальше — к "точке прокола" континуума потекла энергия пространства-времени с других участков, и в итоге "прокол" схлопнулся: взорвался. Наше счастье, что машина была маломощной: если бы я увеличил её производительность на пару порядков... Верно сказано: прячьте спички от детей, особенно от шустрых и смышлёных... Так что мы пока погодим ваять новую "драконью голову" — это дело обмозговать нужно".

Он выписался из больницы, когда по карнизам уже вовсю стучала вешняя капель. Чирикали воробьи, и светило солнце, и Юля была рядом, и жизнь снова казалась прекрасной и удивительной, и не хотелось думать ни о чём плохом.

...Он ещё не знал, что "виртуальная бомба" Василия Зелинского взорвалась, и что взрыв её не остался незамеченным. Александр Николаевич Свиридов по прозвищу Алхимик строил грандиозные планы и не знал, что не успеет их осуществить: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

И пробил час...

Чёрная туча, беременная грозой, затянула полгоризонта, придавив своим раздутым брюхом притихший город. В её тёмной утробе погромыхивало и посверкивало, обещая вот-вот разразиться громом и молниями и напомнить людям, кто они есть на этой земле.

Занятый своими чрезвычайно важными делами человек двадцать первого века редко смотрит в небо и не испытывает мистического трепета перед мощью стихии, но видевшие эту угрюмо наползавшую тучу невольно ощутили странное. Слишком зловеще выглядела эта чёрная стена, и было что-то роковое в её тяжёлой поступи, словно не грозовое облако плыло по небу, гонимое ветром, а лавина раскалённого пепла, извергнутого притаившимся где-то на краю земли исполинским вулканом, летела на мир, обещая ему мрачную участь Помпеи.

Обвал, в отличие от явлений природы, не сопровождался никакими впечатляющими спецэффектами: внешне он начался почти незаметно. Незримо лопались радужные мыльные пузыри высокодоходных инвестиционных фондов, бесшумно рушились многоступенчатые пирамиды, сложенные из перепродаваемых кредитов, неосязаемо истаивали рыхлые сугробы банковских счетов. Перегретая экономика окуталась клубами прорвавшегося вонючего пара — змея, пожиравшая собственный хвост, поперхнулась в самом разгаре этого увлекательного занятия. Как-то очень неожиданно выяснилось, что заманчивая цифирь прибыли — это блеф, что весь "цивилизованный" мир живёт в долг, который нечем отдавать, и что гламурный красавец финансовый капитал давно изменяет своей законной супруге промышленности с эффектной куртизанкой спекуляцией, и подцепил в процессе адюльтера трудноизлечимую болезнь инфляцию — какой скандал в благородном семействе!

Привычные ориентиры зашатались, грозя рухнуть, и обыватель, приученный жить по схеме "Зарабатывай деньги (как можно больше денег!), трать их в своё удовольствие (как можно больше трать, ведь твои потребности безграничны!), слушай, что тебе говорят (и не сомневайся!), и ни о чём не думай (ни в коем случае не думай!)", хватался за голову: откуда такая напасть? Экономисты несли с умным видом наукообразную чушь, нафаршированную терминами "рецессия-депрессия-стагнация-коллапс", а респектабельные политики обличали "бессовестных спекулянтов", искали стрелочников и козлов отпущения и бормотали что-то невнятное о "капитализме с человеческим лицом".

А режиссёры всего этого спектакля оставались в тени, чутко отслеживая ход событий и не допуская никаких отклонений от сценария. Наперекор объективным предпосылкам и недавним прогнозам доллар, подпитываемый государственными субсидиями, рос, порождая смутные надежды — а ну как всё ещё обойдётся? — и люди торопливо переводили в доллары все свои сбережения, не желая верить, что в один не самый прекрасный день эти доллары превратятся в никчёмные бумажки. Люди привыкали к растиражированному средствами массовой информации словосочетанию "глобальный кризис" (на который так легко и просто можно списать всё, от неумения до преступления), как привыкают к ноющей, но терпимой боли. И мало кто видел, что происходит за дымовой завесой пресловутого кризиса.