Новый жрец старого бога

Действо закончилось. Люди (Тимей не любил слово "паства") потянулись к выходу. Жрец оглядел храмину. Ага, вот он! Юноша присел у стены и что-то увлеченно записывал на квадратный кусок дорогущего пергамента. Тимей сам был грамотным, но так ловко калямом шустрить не умел. Храм опустел. Жрец скинул одеяние, оставшись в легкой пропотевшей сорочке. "Эх, еще бы сапоги скинуть, но такого фимиама никакой Мамуза не выдержит!". Тихо подошел к юнцу, заглянул через плечо. Письмена оказались совершенно незнакомыми. Глазищи оторвались от пергамента:

— О пресветлый пророк, я тут...

Тимей хмыкнул:

— Пророк... Видал я пророков. В Гучии. Сидит обкуренный дедок на шаткой табуретке, а две шлёндры его бормотание толкуют. Хорошо заплатил — хорошо растолкуют, плохо — соответственно.

В входном проеме материализовался лавочник Тук, намедни на толковище (естественно, в корчме) избранный наконец старостой.

— Эй, жрец, поговорить бы!

— Сейчас иду, сполоснусь только чуток, — и к юноше, — Ты подожди. Скоро буду, переговорим. А пока — во дворе Гинус, найди его, скажи, пусткай покормит.

Жрец был посвящен в честолюбивые планы свежеиспеченного старосты. Тук хотел — ни много ни мало — сделать Кички городом, полисом. Как он говорил, если храм Мамузы — жемчужина Заля, то ей (в смысле жемчужине) нужна соответствующая оправа. Тимей не имел ничего против. Он вел осторожные переговоры с лесными травниками, без согласия которых ничего бы не вышло.

Впрочем, разговор со старостой был недолгим. Обсосали кое-какие тонкости, поржали над злоключениями Мери и его невезучей супружницы и разбежались. Тимей в очередной раз поразился кипучей энергии, образовавшейся в степенном ранее лавочнике. А может, она всегда была, только спала, не имея достойной точки приложения. Жрец оглянулся. Давешний юнец болтал с Гинусом. Тому явно льстило внимение парня постарше, да еще и чужеземца, и он разлевался соловьем. Парень заметил, что жрец освободился, шепнул что-то Гинусу, подбежал, коротко, по-нездешнему поклонился. Повисла пауза.

"Наверно, у них вежливость не позволяет младшему первым заговаривать! Сколько народов — столько обычаев!" . Ну что ж, начнем первыми:

— Храм Мамузы рад новому паломнику. Кто ты, юноша?

— Я — Мамусс Иб Хорешми, племянник оружейника Халка из Тмерха, пресветлый пророк. По делам дяди я был в Левсе и услышал про храм. Созвучие моего имени с божеством не могло меня не заинтересовать, и я приехал и — узрел Истину. Я понял — боги призвали меня в мир, чтобы сохранить ее в вечности. О пресветлый пророк, дозволь припасть к источнику твоей мудрости!

— Не оттолкни ищущего — заповедь жрецов моей родины. И все же — что ты записал? И перестань величать меня — я Тимей. Просто Тимей. Силе Древнейшего не будет убытка, если я останусь человеком.

— О пресветлый... О Тимей! — юноша достал пергамент, — Я записываю твои слова: " И узрел Пресветлый того, про коего вещали: "Се есть пророк!". Но прозрел Пресветлый истину и возгласил: "Се есть старец безумный и девки непотребные, слова ложные и хулительные небескорыстно изрыгающие". Каких усилий Тимею стоило сдержать хохот — знает только он сам и Мамуза.

Смеркалось. Из корчмы доносились голоса — еще не пьяные, но уже не трезвые. Гуляли стражники — разве могут они упустить повод? С некоторыми Рувим, порученец магистра Коллегии Гарантированной Божественности, перекинулся сегодня парой слов, стараясь избегать подсотского — тот его знал в лицо. Впрочем, он не сильно прятался — специальный представитель Коллегии мог бывать везде в Левском Архонтате и почти везде в остальных полисах.

Комнатушка над корчмой была тесной, но чистой и уютной. Лежанка — мягкой и широкой, рассчитаной на двоих. Клопов — привычного зла всех странноприемных заведений, не было — сказывались связи поселян, в частности корчмаря, с травниками. Хозяин заведения специально упомянул об этом обстоятельстве — применении клопогонных элексиров. Да уж, не будь травники такими анахоретами, какие бы деньги можно было бы с ними делать! Впрочем, похоже, времена меняются к лучшему.

Рувим закрыл дверь на щеколду, прилег и активизировал коллежскую бляху. На связь с главой Коллегии бляхи были настроены только у него и у главного казначея. Сосредоточился. Проникнул сознанием в вязь символов.

"Экселенц! Прибыл в Кички. Вступил в контакт с местными жителями и стражниками Архонта. Первые выводы: мы имеем дело с самозарождением мощного культа. Залесских происков не наблюдал. Жрец производит впечатление грамотного профессионала. Школу подготовки я не узнал, возможно завтра, после личного знакомства с ним скажу больше. Имя его Тимей. Роста — среднего, волос — русый, глаза — серые, сложен атлетически.

Жители поселка намерены добиться статуса вольного поселения с перспективой стать полисом под рукой Левса. Это может привести к трениям с Залесьем, но увеличит товарооборот с Залем. Зальские травники поддерживают нового жреца, даже гарантировали безопасность тракта для паломников. Не исключено, что жрец — их ставленник. В таком случае наши интересы на данный момент совпадают.

Мои первичные рекомендации: утвердить Тимея в статусе жреца, учредив негласное наблюдение. Поддержать поселян.

Непроверенно: в поселке заметил человека, похожего на известного Вам старца Флорания. Наведенный морок не позволяет утверждать точно. Во время богослужения морок ослаб. Завтра проясню ситуацию. Если..."

— Рувим!

Представитель Коллегии вынырнул из транса. Над ним стоял вышеупомянутый старец.

— Как ты сюда попал?

Флораний был явно взволнован.Не ответив, взял со стола кувшин, жадно присосался.

— Ты пришел хлебать мое вино?

— Как попал? А, пустяки — разрыв-трава. Но это не важно! Рувим, как вы могли?

— Что — как мы могли?

— Как вы могли поставить этого в этот храм?

Залесец присел на лежанку, отпихнув задом ноги левсца.

— А что? Какое Залесью дело до наших храмов?

— Ты что, ничего не понял? Я только что проверил: это истинный храм, обретший истинного жреца! Мы имеем дело не с культом, а с зарождающейся религией!

— Не может быть! — а в голове пронеслось "Неужели свершилось?".

Рувим поверил старцу сразу и безоговорочно. Все впечатления дня укладывались в эту схему! И это — архиважно!

Столетиями жреческие объединения стремились не допустить религию в Полисы — это было одной из важнейших целей. Множество мелких культов — это одно, но религия — совсем иное. Она опасна для вольных городов. Однако времена меняются. Разобщенность полисов достигла предела, а вокруг возникают варварские сообщества — зародыши империй. Левская Коллегия умела смотреть в будущее. Лишь в объединении она видела спасение для полисов, для их культуры. Иначе — варвары сметут островок цивилизации, и наступят Темные Века. Инструмент объединения — мощный культ с одним богом во главе пантеона. Да вот только граждане не больно-то ведутся на такое. Они привыкли: нужны сапоги — идут к сапожнику, нужна помощь в денежных делах — идут в храм Мамония. Оба этих действия для них равнозначны.

На создание религии жрецы не замахивались. Для таких дел нужны особые люди — прирожденные жрецы. А вот их-то и не было. Когда-то умели выявлять людей с нужными задатками, но это умение кануло в Лету. Из школы Коллегии выходили крепкие профи, знающие ритуалы, психологию толпы, начала внечувственного внушения. Но люди с Искрой Божьей не попадались.

— Ты мне поможешь? — спросил старец.

— В чем?

— Естественно, в уничтожении этого Тимея.

— А что говорит Первожрец?

— Я с ним не связывался. Моих полномочий достаточно.

Вот это прокол! Неужели он и впрямь не оставил информационного прикрытия? Похоже на то — слишком взволнован! Ну тогда извини — новость слишком важна для Левса, чтобы ее знал еще кто-нибудь. По крайней мере пока — и Рувим кинул слово-ключ. Коллежская бляха, зажатая в руке, была прошита "Гневом Икрама" — заклинанием мгновенного тления, одним из сильнейших в арсеналах. Серое марево вырвалось на свободу и устремилось к залесцу. Тот всегда отличался завидной реакцией. Не подвела она и сейчас. Из рукава старцевой зипуни вырвалось метательное шило, взблеснуло синим шелком хвоста и вонзилось в глаз левсца. Но заклинание уже набрало силу, и тление вцепилось в жертву. Старец успел вскочить, сделал два шага, распахнул дверь и упал. Завизжала девка. Что она делала в коридоре — а кому какое дело!

Кичкинцы набились в коридор. Впереди, как обычно, Тук и Тимей. Подошел протрезвленный по-быстрому — хвала травникам! — подсоцкий Фулим. Осенившись Волной, переступил лежащее на пороге полуразложившееся тело. Вгляделся во второй труп на лежанке.

— Э, а этого я знаю. Он правая рука у магистра, — и заметив непонимающие взгляды, пояснил: — У главы Коллегии Гарантированной Божественности, КГБ, стал-быть.

Дело было серьезным. Оставив пару стражников охранять место преступления, отряд устремился в Левс. Конечно, ночная скачка — удовольствие маленькое, но служба в страже Архонта — не одни только удовольствия.

Кичкинцы боялись, что поселок опять провоняктся, но почему-то опасения не оправдались. Видать, вмешался Мамуза.

На четвертый день приехал сам магистр со свитой дознавателей. Он окинул взглядом комнату, кивнул своим, потом вместе с Тимеем отправился в храм. Долго говорил с жрецом, перемолвился с Гинусом, поселянами, почитал писания Мамуссы — вобщем, проявил простоту и демократизм и влюбил в себя все Кички.

Двадцать лет спустя

Прошли годы. Дипломатией и силой вольные полисы перешли под руку Левского Архонтата. Последним пал вечный соперник — Залесье. Легионы учинили там форменную резню. А молодая империя с хищным прищуром оглядывалась по сторонам: куда бы это еще водрузить штандарт с знаком Волны — символом религии Мамузы? Миссионеры новой веры проникали повсюду. Появились первые святые и мученики. Варвары северного Поморья и рафинированные эстеты знойного Тмерха шли и шли к Мамузе.

Кички были объявлены святым городом. Богатства лились рекой. И не только храмовые пожертвования: по всем полисам славилась торговая империя Мери или гостиничная — бывшего корчмаря Велтиста. Целый новопостроенный квартал принадлежал травникам Заля. Зальский лес остался неприкосновенным.

Светило перевалило за полдень. Трещали цикады. По опушке Заля медленно шли двое.

— Я ухожу.

Архонту Туку показалось, что он ослышался.

— Что ты сказал?

Пресветлый Тимей повторил:

— Я ухожу.

Тимей был одним из столпов Империи. Да что там "одним из"! Не будь его, Кички так бы и остались "вольной факторией", а Мамуза — непонятным идолом в полузаброшенном храме. И вообще: разве Первожрец может просто так уйти? Ой, не зря, когда юный послушник передал записку от Пресветлого с просьбой о тайной встрече, у архонта нехорошо сжалось сердце.

— Но ты не можешь! Не можешь так все бросить!

— Могу и должен. Пойми: я жрец. Истинный жрец. Я сделал все, что мог, и все, что должен. Сейчас Древнейшему нужны иные. Не создатели — строители. Не пророки — управляющие.

— Тебе было знамение?

— Что-то типа того. Религия обязана перерости своего творца.

— А как же храм?

— Частица его во мне, — Тимей приложил руку к сердцу, — Теперь мой Храм выстроен из ребер. Во главе я оставляю Гинуса.

— А почему не Мамуссу?

— Мамусса... Пламенное сердце. На его службы сходится больше людей, нежели на мои. Он тоже из истинных жрецов. Он стоит во главе Храма — но Дело он не потянет. Как и я не потяну. Поэтому я исчезаю. Ты, друг, возьми мой завет, завтра огласишь. А разговор и встречу сохрани в тайне. Пускай у моих возникнет новая легенда: что мол пресветлого пророка Мамуза вживую забрал в свою дружину.

— А она возникнет-то? А то придумают, что Первожрец смылся, прихватив казну, — хмыкнул Тук.

— Это у Гинуса-то не возникнет?

Мужчины помолчали.

— А я как чувствовал. Прихватил вот. Давай? — Тук достал из-за пазухи фляжку.

— Давай! Чтобы встретится за Гранью, и чтоб тогда у нас было чем обмыть встречу!

Тук смотрел вослед. До чего же безжалостно время! Отнимает все: молодость, здоровье. Отняло жену. Теперь вот отняло лучшего друга. А что взамен? Власть? Фигня. Богатство? Тлен. Пожалуй, осталось только Дело — то, что начали вместе много лет назад. Удачи тебе, дружище!

Архонт Тук распрямил спину. Его ждет много дел! И первое — чтобы память о лучшем из жрецов пережила века.

post scriptum

Осенняя степь не любит людей. Пронизывающие ветра разгуливают от низких Фетимских гор до западных лесов и обратно. Носят с собой облачную хмурь. Заигрывают с каменными бабами на курганах. А те и рады — какое-никакое, а мужское внимание. Хищники вывели щенят и сбиваются в прайды. Правда, людей пока не трогают — бескоримца наступит только к зиме. Кочевники тоже сбиваются вместе, чтобы встретить суровое время. Ходят в последние недалекие набеги за невестами, играют свадьбы. Степь не любит одиночек.

Увы, даже осенью теплая юрта да веселый очаг не для всех. Сквозь понурую морось пробирается всадник. Башлык надвинут, сберегая крохи тепла. Хотя толку чуть — сырость проникает в любую щель. Уныло позвякивают удила, им вторят бляхи на бешпете.

Всадник прокашлялся и заговорил с скакуном — дурная привычка тех, кто долго был один:

— Ну, ты, конь — крылья мужчины! Тебе не кажется, что пора бы выйти на чье-нибудь становище. Говорили, тут где-то Бахыт-бодо со своими стадами бродит.

Конь всхрапнул, словно ответил. Его поддержала вьючная кобыла.

— Устали, бедные. Ну ничего, только место подходящее найдем — привал устроим.

Подходящее место вскоре нашлось — оплывший курган прикрывает от ветра, рядом чахлые кустики — пища для костра. Всадник расседлал коней, акинаком нарубил веток, сложил шалашик. Потянулся за огнивом, потом плюнул: развести костер в такую сырь — задачка почти нерешаема. Но именно почти! Человек по особому сложил ладони, дунул — вырвалась огненная змейка, вцепилась в предложенное угощение.

— Вот благодаря таким фокусам я и слыву шайманом, -удовлетворенно провозгласил, — а как шайман я просто обязан познакомиться с хозяйкой кургана.

Оказалось, на кургане стояла не хозяйка, а хозяин.

— Ну, как тебя называть, каменный мужик? — человек прикоснулся к выветренному камню. В руку кольнуло, давно забытое ощущение прокатилось по телу.

— Не может быть! Опять! За что это мне? — отпрянул. Но собрался. Вздохнул обреченно. Достал акинак.

— Здравствуй, Древний. Я Тимей. Я приношу жертву по обычаям моей родины — и вонзил кончик клинка в левую руку, так, чтобы рана дала кровь, но не мешала двигаться. Чуть ниже шрама в виде руны Вис. Прижал рану к ноздреватому песчанику. Взблеснуло красным. Тимей отнял руку. Раны как не бывало — только шрам в виде руны Сор. Руны судьбы.

"Было так. Бахыт-Хаган, тогда просто Бахыт-бодо, узрел в ночи свет на кургане. Опоясавшись мечом, вместе с старшим сыном, чье имя теперь проклято и забыто, вскочили в седла и поехали.. И встретили некоего человека, который жег огонь у ног идола. "Кто ты и что это за место?" — вопросил Бахыт. "Я великий шайман Тай Май, а это идолище поставлено неведомыми силами во имя Саур-Хагана — славься имя его". "Так приди в мою юрту, великий шайман, обогрейся и расскажи про Саур-Хагана"— "Не время мне греться, пока образ первого помошника Творца зябнет на ветру" — "А чем славен Саур-Хаган" — "Он Разделитель. Он отделил тьму от света, мужчину от женщины, закуску от выпивки". И узрел Бахыт-бодо свет истинный, как молнию в тучах. И возгласил..." (из Бахыт-веды)