— Стало быть, опять свет отрубили, вредители, — бормотал он. — Говорил я «папе», ставь второй автономный генератор... Теперь командный пункт в порядке, а полштаба обесточено...

Наконец, Палваныч нарыл искомое — миниатюрный фонарик-жучок, спёртый им в пивнушке у гражданского забулдыги из инженеров.

Бодро застрекотав под повелительным давлением прапорщицкой длани, фонарик мигнул и пролил свет на муравейник.

Прапорщик озадачился. Он наподдал оборотов фонарику, добиваясь ровного яркого потока. Хватило и на мягкую устланную травой да старыми сосновыми иглами землю, и на деревья...

— Что за карикатура?! — сдавленно сказал Палваныч.

Фонарик погас. После механического стрёкота стало необъяснимо тихо. Но эта тишина была обманной. Постепенно в сознание прапорщика проникли шорохи, вздохи и всхлипы ночного леса.

«Измена! — шарахнуло в голове Палваныча. — Проклятые янки... Или исламские фундаменталисты... Новое секретное оружие, не иначе. Лучи смерти... Сразу по ракетному щиту Родины бабахнули, сволочи... Знают, где самое сердце, ироды, знают...»

— Но как?! — заорал Дубовых, запоздало ловя возглас в кулак.

Замер, вслушался. Всё тот же лес...

«И ведь не зима! Вот паскудники сподобились... А может, это наша, штабная проверка?.. Может, на нас испытывают наше же оружие?..»

Мысли прапорщика бежали так неестественно быстро, и их было настолько много, что ему стало дурно. Сев на землю, Палваныч Дубовых упёрся в неё руками и запрокинул голову, ловя ртом прохладный воздух.

Сквозь аромат свежайшего лесного воздуха пробился запах сигаретного дыма — на муравейнике тлела беломорина. Поспешно схватив её, прапорщик затянулся, приводя свой морально-политический дух в норму.

— Значит, вот, — еле слышно зашептал он, облегчая работу мысли говорением. — Из всей текущей непонятности мне особенно непонятно, где я есть. Оперативная задача будет такая. Дождаться утра и сориентироваться на местности. Что-то тут не особо чисто... Пацана постового они, как и меня — хоп! — и в дырку. Но я не позволю всяким там вот так, в дырку. Тур им всем, в смысле, Хейердал!..

Поняв, что снова срывается на крик, Палваныч замолк и затянулся, щурясь на еле видную в облачной дымке луну.

— Нет, ироды-супостаты, я вам живым не дамся, тем более в Новый год... — думы прапорщика приняли другой оборот. — А если это не янки с ваххабитами? Если это сам салага умудрился?.. Он же... Как его, сосунка?.. Скамейкин!.. Ага... Он же из этих, студентишек... Радиотехник недобитый, кажется. Да-да, пищалку-оповещатель в казарме установил... Сигнализация от офицерского состава, ядрёный щит!.. Ишь, головастый. Вот он и собрал какую-то закавыку с воронкой...

Конечно, думать о хитрости самовольщика было куда удобнее и спокойнее, чем о происках наиболее невероятных врагов. Палваныч остановился на безопасной версии. Он снова раскочегарил фонарик, выбрал дерево пошире, прилёг к нему и, отдав себе команду бодрствовать, провалился в самый бессовестный и безмятежный сон.

Туманным ранним утром Дубовых проснулся от собственного храпа. Было зябко. Прапорщик, кряхтя, поднялся на ноги. Голова слегка болела.

«Ага, не догнал до нормы», — понял он. Его голова всегда ныла с недопою. С перепою она, как правило, раскалывалась от боли.

Мысли вяло возвращали Палваныча в реальность. Он припомнил празднование Нового года, самоволку постового и своё странное падение неизвестно куда.

— Ёктыш! — прапорщик мгновенно сбросил остатки сна.

Он даже чуть присел, отчего в затылке подозрительно щёлкнуло, и голову захлестнула волна боли.

— Ё-о-октыш...

Во рту было суховато и поганенько, будто на старой степной свалке.

Пелена тумана размывала детали, виднелись лишь тёмные очертания деревьев. Палваныч прошёлся, неспешно разминая ноющие ноги и плечи. Всё-таки «сидячий» сон возле дерева — сомнительный отдых.

Дважды присев, морщась от ноющей головной боли, прапорщик счёл себя готовым к дальнейшим испытаниям судьбы. Предстояло решить, куда подевался беглец.

— Найду салагу — выпорю, — хмуро пообещал себе Палваныч, поправляя на пузе ремень. — А сейчас возьмём след.

Прапорщик начал обход полянки. Туман почти не мешал. Он странным образом завис в метре от земли и густел на высоте подбородка Палваныча. Поэтому достаточно было нагнуться, чтобы рассмотреть поверхность. Следов было много, но прапорщик понял, что это его собственные.

Зато плексигласовый колпак говорил о многом. Прапорщик поднял его, поставил у дерева.

В муравейнике Дубовых обнаружил круглое отверстие, оставленное древком знамени.

— Та-а-ак... — протянул прапорщик с оттенком удовлетворения. — Значит, ты карикатуру тут наводил, молокосос! Значит, боевое красное знамя в муравейник втыкал. Надругался, стало быть... Ну, попадись ты мне теперь...

Осмотр земли вокруг муравейника дал Палванычу примерное представление о том, куда двинулся самовольщик. Вот тут он древко подволакивал, оставив чёткий след на покрытом хвоей грунте... Здесь пацан оступился на шишке, и край подошвы ботинка оставил чёткую ямку...

Павел Иванович Дубовых очень уважал охоту. Охота для него была бесконечным источником активного досуга и алкоголепотребления. Вот и сейчас, добившись немалых следопытских успехов, прапорщик неосознанно потянулся к левому боку, где обычно висела специальная охотничья фляжка. Ладонь похлопала по бедру. Мозг осознал фатальность ошибки. Эффект от успешного чтения следов был смазан.

Тяжко вздохнув, Палваныч поковылял в глубь леса. Намётанный глаз отмечал сломанные беглецом веточки, отдельные следы каблуков, маленькие горки хвои, оставшиеся там, где самовольщик подволакивал ногу, борясь с цепляющимся за кустарник знаменем. Затем Дубовых нашёл место, где Коля додумался закатать полотно. В земле остались неглубокие ямки, которые проковырял кончик вращаемого древка.

Выйдя на звериную тропу, прапорщик выяснил, в какую сторону побрёл похититель реликвии, и зашагал бодрее. Тропа вывела Палваныча к пряничному домику.

Как ни странно, съедобное строение отнюдь не озадачило прапорщика. Скорее, он испытал необъяснимую досаду, и даже злость, выразившуюся витиеватым ругательством и фразой: «Наставят диснейлендов цепекаошных хрен знает где».

Кто наставит и зачем, Палваныч не конкретизировал.

В окошке, «застеклённом» леденцовыми пластинами, горел неясный свет. Прапорщик стукнул пару раз в дверь и проорал:

— Хозяева в доме есть?

Внутри послышались скрип и недовольное бормотание, шорох медленных шагов. Дверь распахнулась.

Палваныч поимел счастье увидеть ведьму, от которой ночь назад сбежал Коля Лавочкин. Только одета бабка была в чистое серое платье и голубой платок. Волосы были аккуратно зачёсаны назад. В таком виде хозяйка пряничного домика мало походила на ведьму. Старушка как старушка.

— Здравствуй, гость долгожданный, да медленно ходящий! — душевно проскрипела бабка. — Устал, небось? Проходи, не стесняйся. Напою, накормлю, спать уложу... Да ты служивый?

— Прапорщик ракетных войск Дубовых Павел Иванович, — автоматически отрекомендовался Палваныч, запоздало жалея, что вываливает на-гора настоящие имя и звание.

Весьма существенная, но доселе неуловимая деталь вопила о чудовищном несоответствии происходящего и нормальной реальности. Что-то главное... И тут прапорщика осенило: а старуха-то странно балакает! Не по-русски!

Точно! При всей внешней ласковости и доброжелательности бабкина речь была резкой, агрессивной и отрывистой. С гортанным «р»...

«Немка! — очумел Палваныч. — Шпионка фрицевская!.. Хотя, зачем им шпионы через шестьдесят лет после войны?.. А! Вот! Живёт в лесу, с тех пор внедрённая, и шпионит!»

А затем прапорщика и вовсе разбил умственный паралич:

«А я?! Я её понимаю! Я и ответил-то ей так же! Не по-русски ответил!!!»

Дубовых отлично отдавал себе отчёт в том, что немецкого языка сроду не знал, хоть и учил в школе. Но, во-первых, последний урок немецкого в жизни прапорщика состоялся почти тридцать лет назад, в восьмом классе, а во-вторых, ненавистная Амалия Марковна еле-еле поставила ему «драй пишем, цвай в уме».

«Мозги промыли! — смекнул Палваныч. — Шпионы-диверсанты, забодай вас Хейердал! Секретов Родины захотели? А вот и хрен вам, а не секреты! Ведь думаю-то я по-русски! Выкусили, химмердоннерветтер? Господи... Так я тоже — шпион?!»

Последняя мысль заставила прапорщика окончательно сконфузиться.

Старушка с интересом наблюдала разыгрываемый на лице Палваныча спектакль.

— Ты, служивый, не горячись, — она успокаивающе похлопала Дубовых по плечу. — Смятение твоё вижу, помочь не могу. Но приглашение всё же прими.

Палваныч на деревянных ногах вошёл в домик. Внутри было уютно, чисто и тепло, пахло свежей выпечкой. В единственной маленькой комнатушке стояли кровать, стол, три стула, скамья и шкаф. В углу размещалась старая каменная печь. Возле двери притулилась кадка, за ней метла и прочая утварь.

Старушка усадила прапорщика за стол, застеленный белой скатертью, засуетилась, доставая из шкафа и печи снедь.

— Ну, рассказывай, Пауль, сын Йохана, куда путь держишь, — спросила бабка, когда Палваныч откушал пшённой каши с мясом и запил её слабым вином.

«Йоханый Пауль! Дожил...» — обречённо подумал прапорщик, скорбя о потерянных русских имени-фамилии.

— Беглого рядового ищу, — ответил он. — Солдат прихватил знамя и личное оружие, в нарушение устава самовольно покинул пост... Ты его не видела?

— Отчего же не видела? Видела. Вчера вечером забредал. Крышу мне обломал, окаянный. Я бы его поймала, но он не в моём вкусе, — ведьма перехватила удивлённый взгляд прапорщика и игриво отмахнулась. — Я имею в виду, костлявый больно. С его мослов разве навар? Кстати, как тебе кашка?

— Вкусная, — насторожился прапорщик.

— Да ты не бойся, на кабанчике варена, — мелко рассмеялась старушка, отчего кончик её крючковатого носа потешно затрясся. — А мальчик твой воровства своего, очевидно, застыдился и задал изрядного стрекоча, моё тебе почтение! Но палку красную с материей не бросил, дорожит ею. Он у тебя, кажись, не в себе немного, да?

— Сама ты не в себе! — Палваныч стукнул по столу кулаком. — Он знамя полковое не бросил, а не «палку красную». А дороже полкового знамени...

— А! Дорогое, значит, вот и не бросил. И сколь за него дают? — бабка хитро прищурилась.

— В иное время и расстрелять могли, не то, что срок дать. Но ты мне зубы не заговаривай...

— А на кой их тебе заговаривать?! — удивилась старушка. — Они у тебя все здоровые, которые не золотые!

Дубовых гордился своими зубами. За годы службы он поменял почти половину и вставлял только золотые, чем хвастался даже перед рядовыми. Сейчас же насторожился:

— Ты и в зубы мне уже поглядела?

— Конечно, — не моргнула хозяйка. — Ты когда меня увидел, совсем голову потерял. Рот раскрыл, глазами завращал. Тут-то я посчитать и успела. Ты мне сразу понравился. Ты такой... прямой и надёжный...

Прапорщик отодвинулся.

— Ну, бабка, ты и даёшь! Все нормы износа просрочила, а туда же...

— Тьфу, безобразник! Чего удумал... — насупилась старушка, впрочем, не без кокетства. — Ты мне дров лучше наруби, полюбовничек! А то, как кашку жрать, так милости просим, а как бедной одинокой женщине помочь, так недосуг...

У Палваныча отлегло от сердца.

— Дров — это я завсегда, — с облегчением пообещал он.

— Топор в кадке, — щербато улыбнулась бабка.

Нельзя сказать, что Павел Иванович Дубовых слыл большим поклонником физического труда. Но в охотку, точнее, ради собственной выгоды, он мог совершить не один трудовой подвиг. Нынче же, естественно, наживой не пахло. Другое дело, организм: он требовал нагрузки мускулам и расслабления мозгам. В последние несколько часов прапорщик думал и удивлялся столько, что на полжизни хватило бы.

А ещё — воздух. Волшебный хвойный воздух пьянил и прибавлял энергии.

Палваныч работал, словно маленький сдобный Терминатор. Размеренно, почти механически поднимался и опускался топор, щепки разлетались от начинающего крениться ствола. Легко, как пушинки, отскакивали от поваленной сухой лесины ветки... Топор у бабки был славный: острый, с удобным длинным топорищем. Знатный инструмент, в любом хозяйстве пригодится.

«Найти салагу, — думал в такт ударам прапорщик, — обязательно найти салагу, и — обратно. Небось, не шпион он не какой... Спасать его срочно нужно! Там, на поляне, обязательно есть потайная дверь или что-то еще... Однозначно, по-другому никак...»

За день Палваныч нарубил поленницу, по размерам сопоставимую с пряничным домиком. А уж дум передумал — за целый НИИ. Устало сев на полено, прапорщик порылся в кармане кителя и достал опустевшую пачку «Беломора». Оставалось две папиросы. Бережно взяв одну, Палваныч прикурил от зажигалки. Блаженно затянулся. Почувствовал, как измотался.

В небе текли облака, лес шелестел о чём-то неизъяснимом. Солнце скрылось за деревьями, унося с собой свет.

Бабка вышла, неся кадку. Сходила куда-то за домик, принесла воды.

— Там ключ бьёт, но я решила, зачем тебе ходить после такой работы. Умывайся прямо здесь. Я полью.

Она подхватила с земли кувшин, из которого прапорщик изредка пил, пока колол дрова, да зачерпнула воды.

Палваныч принялся обливаться и отфыркиваться.

— Смой, вода, с героя порчу, смой, вода, с героя пот... — зашептала старушка.

— Что ты сказала? — прапорщик остановил процедуры.

— Ничего, служивый, мойся, не отвлекайся.

Дубовых снова заплескался, закидывая воду на обнажённую спину. Хозяйка опять зашептала.

— Ну-ка, старая, стой, раз-два! — разогнулся прапорщик. — Ты ворожишь?! Ты мне это брось! Я воробей стреляный, хоть кол на голове теши! Чтобы мне тут, пока я...

О вреде заговоров и приворотов Павел Иванович наслушался ещё в детстве, от бабушки. Та, типичная жительница тамбовской сельской глубинки, очень верила в ворожбу, и особенно — в то, что ничего хорошего незнакомые ведуньи не нашепчут. А уж старухе, живущей в дремучем лесу да в съедобной хате, по всем прикидкам следовало быть ведьмой.

12345

Предыдущая глава

↓ Содержание ↓