(1) Кто не в курсе, это когда вместо фундамента в некрепкую почву вколачиваются бетонные столбики, на которые потом опирается строение — дома в итоге стоят на тоненьких ножках.
(2) Сам мамонт Дима, найденный практически в целости и сохранности в здешней мерзлоте и получивший имя от названия речки (ударение на последний слог), вблизи которой и был, собственно, обнаружен, хранится в местном Музее Мамонта.
(3) Тыгын Дархан — настоящий (не мифический, что у азиатов бывает гораздо чаще) местный князь, живший в конце шестнадцатого — начале семнадцатого веков, герой якутских преданий, легенд, а позже — и книг.
(4) Этим странным словом называется долина в среднем течении Лены, где расположена столица республики, город Якутск. В этой долине живет чуть не половина всего населения Якутии — около полумиллиона человек.
Глава 2. Баку: Два Ширвана, три Мамеда
За четырехэтажным домом
В дыму почти погас закат...
По переулкам незнакомым
Брожу я, каждой встрече рад.
Ловлю обрывки чуждой речи
В потоке шумных голосов,
Как мимолетны эти встречи,
И как понятно все без слов. (1)
В. Мануйлов,
русский поэт и литературовед
Часть 1. Пребывая в культурном шоке...
Весь 2001-й год я постоянно куда-то летал. Норильск, несколько раз Сочи, гораздо больше раз Иркутск, а ещё — Нижневартовск, Краснодар, Питер, и постоянно — Москва, Москва, Москва. Авиакомпания "Сибирь" в тот год "съела" "Внуковские Авиалинии", приходилось поднимать огромное количество рейсов, доставшихся нам "в наследство", поэтому из командировок тогда не вылезал практически весь новосибирский персонал авиакомпании. Весь год я устанавливал личные рекорды. Один раз слетал в Москву аж три раза за неделю — в какой-то момент я понял, что завтракаю и ужинаю исключительно в самолёте. В другой раз посетил за день пять крупнейших аэропортов страны: улетел утром из новосибирского Толмачёво в московское Внуково, отработал день в Домодедово и вечером перелетел из Шереметьево в питерское Пулково. Был в том году у меня и диковинный недельный маршрут: Новосибирск — Норильск — Новосибирск — Сочи — Новосибирск. А ещё я однажды собрался в Москву на день (как у нас говорили, "с разворотом", утром туда — вечером назад), но пробыл там три дня, а потом вместо Новосибирска улетел в Иркутск, где проторчал ещё двое суток, и только после этого вернулся домой. Моя жена Наталья меня тогда чуть не убила, я только успевал сбрасывать ей на пейджер (помните такую штуку?) сообщения об изменении моих планов.
К концу апреля я проработал в "Сибири" уже почти год, и по негласной традиции меня полагалось "наградить" какой-нибудь не сильно напряжённой командировкой. Из ближайших новшеств намечалось начало полётов из Москвы в Баку, где в самом скором времени нужно было решать что-то с рекламой московского рейса. Так что мне "корячилась" загранкомандировка, в которой можно было немножко заработать на суточных, да и город интересный. Правда, я понимал, что заниматься бакинской "текучкой" будет очень нелегко — я казахстанец, и знаю, как у азиатов дела делаются — Якутска, честно скажу, на тот момент мне хватало за глаза. Но тут как раз в авиакомпанию трудоустроился мой одногруппник по учёбе в универе и просто хороший товарищ Женя. Его жизненная ситуация на тот момент была не совсем простой, поэтому, чего греха таить, я помог чуток своему другу, тем более что поручаться за него перед начальством было совсем не страшно, ведь Женька до идиотизма честный и приличный человек, а ещё очень умный, ответственный и аккуратный. Подарок, а не работник, до сих пор его "Сибирь" использует по полной программе.
Тогда мой товарищ только "набирал" себе работу — я и другие менеджеры с удовольствием нагружали его своими нелюбимыми городами, за рекламу в которых отвечали — Южно-Сахалинском, Новым Уренгоем, Новокузнецком. Я решил "сбагрить" своему другу Баку, ещё до того, как город стал "моим". С начальством мы решили, что в первую командировку туда полетим вдвоём с Женькой — предполагалось, что какое-то время я буду немного опекать друга-новичка, вводя его в курс дела. Вылет назначили на 1 мая, дабы со следующего после праздника дня приняться за работу на месте.
С особенностями национального менталитета нам пришлось столкнуться ещё при подготовке поездки. Я несколько часов кряду дозванивался до Баку, чтобы сообщить о нашем визите агентам, исполнявшим обязанности представителей "Сибири" в солнечной республике. Мне нужен был человек, которого звали Ханага Бабаевич. Раза с десятого телефонная связь со столицей Азербайджана всё-таки установилась.
— Ханага Бабаевич сейчас нет, — ответил мне высокий мужской голос с акцентом (я так и не понял потом, кому он принадлежал). — Запишите телефон его другой. Девяносто... Вы пишете? Восемьдесят — восемьдесят. Там два раза восемьдесят. Повторить?
— Нет, спасибо! Успел записать, — я едва сдерживал распиравший меня смех.
Командировка обещала стать запоминающейся...
* * *
Прямого рейса из Новосибирска в Баку в то время уже (и ещё) не существовало — надо было лететь с пересадкой, причём часть пути предстояло проделать, воспользовавшись услугами "чужой" авиакомпании, поскольку "сибирский" рейс из Москвы ещё не был запущен. Мы с Женькой испугались азербайджанской авиакомпании "ИмЭйр" и купили билеты до Баку на российский "Авиаэкспресскруиз". Самолёт в столицу Азербайджана вылетал из Домодедово, а "Сибирь" тогда летала во Внуково, нам нужно было перебраться из аэропорта в аэропорт через центр города — я не знаю, как иначе это можно сделать, не имея автомобиля. В Москве стояла чудесная первомайская погода, и я решил за то время, что было у нас между рейсами, не просто сделать пересадку с "Охотного Ряда" на "Театральную", а провести своего друга, впервые оказавшегося в столице, коротким, но симпатичным пешеходным маршрутом: от Чистых прудов по Мясницкой к Лубянке, а оттуда — к Большому театру, вернее — к станции метро.
Столица поражала своей пустынностью — москвичи наверняка воспользовались случаем и разъехались на природу. На Мясницкой тоже было непривычно тихо, каждый наш шаг гулко отдавался от мостовой и стен домов. Одеты мы с Женькой были явно не по нынешней московской погоде в свитера и плащи — в Сибири температурой в мае чуть выше ноля никого не удивишь. В руках мы несли довольно объёмные сумки (не "челночные" баулы, конечно, но видно было, что в дорогу собрались). Я ещё подумал, что гулять с ними в центре Москвы — не самое правильное занятие, да уж больно хороша была погода...
Милицейский "бобик" подъехал сзади и припарковался на тротуаре. Вышедшие из него стражи порядка были в кожаных куртках, а один из них даже с укороченным Калашниковым за спиной.
— Ваши документы можно? — спросил нас хозяин автомата.
Мы послушно достали паспорта и билеты на самолёт — ясно же, что московскую милицию в "замкадышах" больше всего интересует, когда они "понаехали" и когда уедут назад к себе в провинцию.
— Вы чо, в Баку едете? — удивлению московского пэ-пэ-эсника, внимательно изучившего наши билеты, не было предела. — Это же вроде они сюда все едут.
Мы попытались объяснить, что мы рекламщики из авиакомпании, летим в командировку, даже командировочные удостоверения с печатями показали, но милиционер был бдителен:
— Мутные вы какие-то. Давайте-ка, открывайте сумки, доставайте всё из карманов.
Я вызвался "на шмон" первым — в моей сумке помимо одежды и туалетных принадлежностей лежали календарики, бетакамовские видеокассеты с "сибирскими" роликами, куча фирменных плакатов и прочая ерунда, вроде бы нашей версии о командировке рекламистов не противоречащая. Но вот в кармане плаща у меня был свёрнутый вчетверо кусок обоев — мы с Натальей делали ремонт в только что купленной квартире, не рассчитали количество обоев, и между делом искали такие же.
— Это что? — с подозрением спросил патрульный.
— Обои, — ответил я.
— Зачем? — мой первый ответ был недостаточным.
— Ремонт делал, не хватило, такие же искал, — попытался уточнить я.
— Зачем? — дядька был откровенно туповат.
Я не знал правильного ответа на второй вопрос "зачем" — видимо, чтобы на стене дырки не было, но этот ведь наверняка не принял бы такое объяснение "в зачёт". Зато представитель "внутренних органов" явно знал толк в наркотиках — он профессионально обнюхал мою бумажку, потёр её между пальцев и даже лизнул. В какой-то момент я пожалел, что носил её в кармане плаща, а не в носках — хоть какой-то запах появился бы...
Образец обоев "дядя Стёпа" у меня всё-таки отобрал (теперь уже я не понял, зачем), но, тем не менее, отпустил, ничего не "предъявив" и увлёкшись обыском Женьки. Я навёл маломальский порядок в сумке и отошёл в сторонку.
— Из-за спины выйди! — гаркнул мне ментяра и схватился за свой автомат.
"Он ещё и псих, кроме того, что тупой", — судорожно подумал я и сделал шаг к Женьке, чтобы быть на виду. "Не грубить и ничего не поднимать", — главную заповедь общения с милицией, которой со мной когда-то много лет назад поделился родной дядька, бывший алма-атинский милиционер, я помнил как "Отче наш". С моим товарищем проблем было меньше, чем со мной — странных предметов в карманах у него не было, а на глупые вопросы Женя предусмотрительно старался отвечать односложно или максимально доступно.
Общение с органами правопорядка заняло у нас минут сорок, но, в конце концов, нас всё-таки отпустили восвояси. Я решил не искушать более московских ментов — на Охотном-Театральном их тоже обычно полно, да и настроение у нас было испорчено, поэтому, дойдя до Лубянской площади, мы сразу нырнули в метро...
* * *
Самолёт всё-таки оказался азербайджанским. У российского перевозчика был "код-шер" с "ИмЭйром", поэтому под "авиаэкспрессовским" номером рейса летали те же бакинские "тушки", что и под своим "родным".
В салоне, кроме нас с Женькой, не было ни одного русского человека, около туалета ещё до взлёта начали курить, а бортпроводники делали объявления на двух языках — азербайджанском и английском. Правда, пассажиру Мамедову, забывшему свои документы на стойке регистрации, сообщили об этом по-русски.
Два часа полёта, и вот уже мы начали снижаться на выжженную солнцем равнину с редкими чахлыми кустиками. Аэропорт, называвшийся в то время "Бина" (сейчас он носит имя покойного президента Гейдара Алиева), был симпатичным и довольно современным. Его пёстрый и торжественный вид ярко контрастировал с окружающим пейзажем.
В полёте мы заполнили таможенные декларации, предварительно узнав, что именно нужно декларировать — видео— и печатные материалы, коих у нас было превеликое множество, обязательно нужно. Но таможенник в аэропорту лишь мельком глянул в наши бумажки:
— Вы это вывозить назад будете?
— Нет, — ответили мы.
— Тогда зачем декларируете, если всё в республике останется? — рассмеялся азербайджанский "Верещагин".
Логика "всё в дом" была, конечно, железной! А если бы мы привезли с собой видеообращения Усамы Бен Ладена и плакаты с голым президентом Алиевым?..
Наши опасения насчет того, что "как же нас узнают", оказались напрасными. Встречавший нас невысокий плотный мужичок лет пятидесяти сразу опознал в двоих русских пассажирах своих контрагентов из Сибири. Мужичка звали Гасан, и он очень плохо говорил по-русски. Как выяснилось позже, за всю свою жизнь Гасан не покидал пределов родной республики, чем, похоже, гордился. "У нас Ханага к вам ездит", — ответил он как-то на моё приглашение приехать в Новосибирск в гости.
Гасан был хозяином одной из ослепительно белых "шестёрок", которые в большом количестве стояли на привокзальной площади. Машина не была заперта (Восток — дело тонкое!), и я нагло уселся на переднее пассажирское сиденье, хотя знал, что в автомобилях Женьку частенько укачивает, и укачивает обычно, когда едет сзади, но искушение посмотреть на Азербайджан в лобовое стекло оказалось сильнее вежливости и заботы о товарище.
Гасан явно без охоты тратил на нас свой выходной (Первое мая и там было праздничным днём), поэтому практически с места стартовал сразу "под сотню". Мы вылетели на широкое и гладкое шоссе с разделительным газончиком по центру и помчались в город. Я пожалел о том, что сел вперёд, и на всякий случай пристегнулся ремнём безопасности. Гасан между тем не спешил убирать ногу с педали газа, из-за чего к столице Азербайджана мы натурально летели. Вот уже показались девятиэтажки бакинских окраин, а вот и широченные проспекты, сужавшиеся ближе к центру — скорости Гасан не сбавлял, он лишь слегка сбрасывал газ, завидев красный сигнал светофора впереди, но сразу давил педальку в пол, едва светофор начинал "желтеть". Стоявших на обочине местных гаишников, называемых здесь "Yol polisi" (то есть "дорожная полиция"), я воспринял как спасение. На дорогу выскочил милиционер с полосатым жезлом и начал энергично махать им перед нашей машиной. Реакция Гасана была очень странной — не сбавляя скорости, он включил "аварийку" и начал "моргать" гаишнику дальним светом. В долю секунды мы проскочили мимо полицейской машины, но за это время в моей голове успели пронестись воспоминания об очень похожей ситуации в Новосибирске, в которую я как-то попал по вине таксиста-левака: милицейская погоня, крики "руки на капот", обыск и всё такое прочее. Меня тогда отпустили только потому, что я был случайным пассажиром. Сейчас я инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть на действия здешних ментов. Их поведение было на редкость меланхоличным — даже не посмотрев нам вслед, "гаец" уже останавливал следующую "жертву". Я повернулся к Гасану:
— Нормально, да, что мы сейчас не остановились?
И тут наш водитель выдал фразу, дающую полное представление о человеческих взаимоотношениях на Юге:
— А я ему поморгал, что тороплюсь!
Скажите мне, люди добрые, где у нас в России можно вот так вот запросто, что называется, по-человечески договориться с не знакомым тебе гаишником, лишь поморгав ему фарами? И тот ведь, главное, всё понял! Страж закона ни на секунду не усомнился в том, что человек грубейшим образом нарушает правила не просто так, а потому, что куда-то торопится. И не стал он портить отношения с водителем азартным преследованием и выслушиванием дурацких объяснений — типа "к бабушке в больницу еду", он просто решил не мешать человеку, ведь тот спешит, о чём и сообщил с помощью осветительных приборов автомобиля вполне доходчиво!
Кстати, то, что наш водитель не обманывал тогда гаишника и не "выкручивался" своим "морганием" из неприятной ситуации, я понял дня через два. Мы ехали с Гасаном, приставленным к нам на время командировки, на какую-то очередную встречу и повернули "под знак". Как назло, сразу за поворотом в тени деревьев стояли "гайцы", которые, естественно, махнули нам жезлом. Гасан выругался по-азербайджански, остановил машину и начал левой рукой яростно крутить ручку стеклоподъёмника, доставая правой из внутреннего кармана пиджака десятитысячную купюру (что-то около шестидесяти российских рублей по тогдашнему курсу). Никаких лишних разговоров, никаких "предъяв" от дорожной полиции, никаких глупых оправданий типа "никогда здесь знака не было", и, как следствие, никаких протоколов и квитанций — водитель молча признал свою вину, выбросив "штраф" в открытое окно, а гаишник так же молча принял "заработанное"...
