мой враг

Посмотрела пристально на стыдливо потупившуюся девушку.

— Сама-то когда ела? Свалишься ведь. Кому хуже будет?

Петушок молодой спросонья и не понял, отколь смерть пришла. Затрещал огонь в очаге. Потянуло по дому сытным живым духом. Когда хлеб испекла, уж рассвет занялся. Кормила с ложечки, а у самой глаза слипались, усталость колом в спине ныла. Викинг глотал покорно. Как дитя малое за ложкой тянулся. Из под черных ресниц на хозяйку свою поглядывал. Молчал. Сил хватило только улыбнуться благодарно.

Прибежавшую раненько Рогнеду, она выпроводила. Сказала, что никуда сегодня не пойдет. Та ушла обиженно, но с порога вернулась, обняла.

— Знаю подруга, тяжело тебе. Ты уж не серчай на меня, назойливую, коли что зови.

День выдался душный, пасмурный. Над рекой тучи ходили темные, тяжелые. Змей Волос рокотал вдали. Перун топор точил на него. Искры в тучах пробегали.

Степенно важно в дом вошел старейшина Дарко. Заглянул в горницу. Викинг лежал, закрыв глаза. Дышал ровно, спокойно. Дарко нахмурился. Утром воротились мальчишки, посланные за урманским кораблем. Сказали, что викинги свернули в рукав, ведущий к морю и скрылись. Когда теперь вернутся неведомо. А гость колодой лежит, ни жив, ни мертв. Морока одна.

— Ты, девка, чего дома сидишь? Аль думаешь, другие за тебя работать будут? Бабы-то зерно молотят, а ты прохлаждаешься. Девушка глаза виновато опустила.

— Прости батюшка.

Дарко губы поджал. Хотел еще что-то сказать, да так и замер с открытым ртом. Негромкий, спокойный голос окликнул его из горницы.

— Что ж ты хозяин, не подойдешь, не поздороваешься? Может не рад обузе силой навязанной?

Дарко подпрыгнул, будто на шмеля наступил. Оглянулся. Викинг полулежал, приподнявшись на локте. Глаза синие прищурил пристально. Старейшина комок проглотил. Заговорил неуверенно.

— Что ты, кнез. Я тревожить не хотел. Думал, спишь. Гостя дорогого беспокоить грех. Викинг усмехнулся одними губами.

— Какое беспокойство. Скажи лучше, как тебя зовут? Хочу знать, кого конунг Хаук благодарить должен за заботу о своем воине.

— Старейшина я, Дарко Вальдов сын. А ее Данутой кличут, — добавил Дарко, повинуясь вопросительному взгляду викинга.

— Спасибо тебе старейшина, за приют за ласку. Век должен буду. Только кнезом меня не величай. Я только кметь в дружине конунга. Можешь звать меня Конором, как други зовут.

И добавил жестко.

— Девицу-то не неволь работою. Пока на ноги не встану, мне помощь нужна.

Дарко засуетился. Руками замахал.

— Как же, как же. Я ей сам велел за гостем дорогим присматривать. Глаз не спускать. — Бочком к двери сунулся. — Лежи, поправляйся, беспокоить не буду. Пойду уже.

Глянул зло на Дануту.

— А ты, милая, как что нужно будет, беги ко мне. Я знахарку пришлю гостя осмотреть. Да и сам наведаюсь позднее.

Выскочил из дома, потащив девушку за собой. Зашипел.

— Что ж ты, вражья дочь, не сказала что он при памяти. Попомню тебе это.

Данута сама удивленная ответила искренне.

— Не знала я батюшка. Щур меня не знала. — Добавила для убедительности. — Я к нему и не заходила.

Дарко зыркнул зло, но поверил.

— А теперь не отходи от него. Узнаю, что плохо ухаживаешь, со свету сживу. Раз очухался, делать нечего, терпеть будем. Нам враги не к чему.

Погрозил кулаком уходя.

— Смотри мне. Норов не кажи.

Только он ушел, Данута бросилась в горницу. Мужчина лежал на боку. Неловко подмяв под себя руку. Губу закусил, чтоб не стонать. Подскочила, помогла лечь. Вытерла пот с посеревшего лица. Он прошептал, без сил откинув голову.

— Прости хозяйка, что в твоем доме командовал. Так нужно было. Усмехнулся криво. Вот пакость, забыл сказать, чтоб штаны принес.

И потерял сознание. Данута встревожено потрогала его горячий лоб. Покачала головой укоризненно. "Сколько сил ради бравады". К вечеру ему стало хуже. То в жар бросало, то в ознобе трясло, аж зубы стучали. Снова бредить стал. Ругался хрипло по-урмански, звал кого-то, пытался встать. Данута извелась вся, не отходя от него. Боялась, раны отворятся. Чуть не плакала, ласково гладя влажные от пота волосы. Когда метаться начинал, шептала удерживая. "Тише милый, тише". Он затихал, расслаблялся, слыша сквозь кровавый туман ее голос. Рукой искал ее руку, сжимал слабо. Так и сидела она подле него, утешала, баюкала. Словно дитя беспокойное. Ласковым словом пыталась боль заговорить. Постепенно усталость на плечи легла, голову склонила. Данута и не заметила, как уснула. Проснулась оттого, что спина затекла, и испугалась. Тьма кругом царила непроглядная. Тихий дождь ночной по крыше шуршал. Поняла, что уснула сидя, положив голову викингу на плечо. Он лежал не шевелясь, только пальцами ласково перебирал ее волосы. Она поднялась, лица его в темноте разглядеть не смогла. Услышала тихий ясный голос.

— Иди спать, милая. Извелась ты со мной совсем. Обещаю, до утра не помру.

Утром, возясь у очага, услыхала вскрик испуганный и тихий мужской смех в горнице. Выбежав, натолкнулась на Рогнеду.

— Я хотела в окошко заглянуть. А там он. Глазищи синие. Заросший как леший.

Выдохнула Рогнеда испуганно.

— Я-то думала, помирает, а он смеется.

Данута взяла подругу за руку в глаза заглянула.

— Рогнедушка, ты теперь может, и знать меня не захочешь. В обиде не буду. Только от тебя крыться не могу.

И рассказала все. Про ночь темную, да дорогу в лес к Купаве. Про выбор тяжкий, безвозвратный. Умолкла, ожидая приговора. Душой замерла. Рогнеда глянула на нее серьезно.

— Знаешь подруга. Пусть тебя другие судят, если духу хватит. А я одно скажу. Сердце бабье так уж скроено. Боль чужая, хуже собственной. Так что не кори себя. Видят боги, доброе дело делаешь.

Данута бросилась ей на шею, заплакала облегченно. Рогнеда помолчала. Задумалась.

— Только, я по печищу слух пущу. Мол, тебя Дарко силой заставил. Так то лучше будет. Бабы болтать побоятся.

Ласу Конор сам отвадил. Прибежала знахарка, роса сойти не успела. В горницу сунулась. Запричитала, шамкая беззубым ртом.

— Ночь не спала. Думала, как гость дрогой? Припарку принесла. Хворь, что рукой сымет. Цепкими костлявыми пальцами надавила на повязку. Викинг взвыл от боли. Оттолкнул старуху. Где и силы взялись. Процедил сквозь зубы.

— Не нужно женщина. Я уж твоими стараньями почти здоров. Не трудись.

Ласа возразить попыталась. Глянул, будто к полу пригвоздил.

— Сказал, не трудись. Нужно будет, сам позову. Ступай.

Вышла нехотя. Не оглянулась.

Три дня пролежал, спал все. Проснется, поест и снова спать. Данута даже испугалась, все заглядывала, прислушивалась. Дышит ли? На четвертый день, услыхав шум, прибежала в горницу. Руками всплеснула. "Что надумал-то?" Мужчина сидел на лавке. Здоровую ногу на пол спустил. Бледный дрожащий от слабости, а глаза злые, упрямые. Вот-вот свалится. Подхватила, спросила укоризненно: "Что ж не позвал, коли нужно что? Раны отворятся, кровью изойдешь".

Прохрипел в ответ.

— До конца дней лежать, что ли буду?

Но покорно дал себя уложить. Усмехнулся на ее: "Потерпи, набегаешься". Пробормотал примирительно.

— Штаны бы принесла. Неловко мне.

Девушка залилась краской, выскочила из горницы. Но вечером, пошептавшись с Рогнедою, скроили ему наскоро портки по росту, да рубаху. Утром принесла, сложила молча на лавку. Конор усмехнулся, поблагодарил. Упрямый был. Уже на следующий день подниматься стал. Губы кусал, ругался тихо, но до задка дополз по стеночке. Там бы и рухнул, кабы не услыхала шорох, не прибежала подхватить. Дотащила до постели. Язык чесался выругать. Сдержалась, глядя на слабую довольную улыбку. Покачала головой. "Хоть привязывай".

Дни стояли жаркие безветренные. Лето силушку отдавало к осени собираясь. Рябина уж давно кровью налилась. Ягод да грибов в лесу ковром выстлано. Рогнеда вечером заглянула, на реку купаться позвала. Конор только рукой махнул.

— Ступай, не думай. — Засмеялся ее нерешительности. — Не бойся. Тихо лежать буду, не сбегу.

Наплававшись, наговорившись с подружкой вволю, вернулась домой уже затемно. Тихо вошла в горницу. Думала, спит гость. Конор не спал. Сквозь опущенные ресницы смотрел на девушку. Как достала из сундука белье чистое. Покосилась на него смущенно. Побежала переодеваться в клеть. Вернулась, взяла гребень. Распустила по плечам мокрые волосы цвета расплавленного золота. Села в уголке. Лицо печальное, задумчивое. Он смотрел украдкой, любовался. Хороша. Ладная гибкая, словно березка молодая. Сколько лет ей гадал. Может, если не приглядываться, годков двадцать от силы дашь. Но в глазах изумрудных тоска зрелая через край. Не один ковш горя выпить нужно, чтобы так на мир смотреть. Спросил вдруг вслух.

— Сколько лет тебе Данута?

Вздрогнула, ответила не задумавшись.

— Двадцать шесть. — Посмотрела встревожено. — Разбудила я тебя, прости неловкую.

Конор поспешил сказать.

— Я не спал. Лежал, думал. Ведь ничего о тебе не знаю. Не знаю даже, где деревня ваша находится. Помню только, как с корабля в дом несли. Дальше тьма.

Помолчал.

— Понимаю, что не сама меня к себе в дом взяла, старейшина велел. Век ему за это благодарен буду. Только тревожно мне. Ты со мной возишься, а родня видать не одобряет. Сколько дней прошло, никто кроме подруги не зашел. Муж-то твой не серчает, что урманина выходила? Старейшина-то приказал и забыл. А тебе жить дальше. Не хочу, чтоб из-за меня жизнь твоя разладилась. Он-то где сейчас? Раз носа в дом родной не кажет, знать сильно осерчал. Слышал, не всегда викингов в ваших краях с миром принимали. Может, зло затаил? Я пойму.

Данута слушала, дрожала. Боль в груди тугой змеей свернулась. А он продолжал.

— Что молчишь? Может, нет мужа? Не верю, что такой красавице жениха не нашлось. Коли так, слепые они что ли в деревне вашей.

Данута губы разлепила пересохшие. Встала. Сказала хрипло.

— Мужа моего, ваши убили. Две зимы уж прошло. А родни у меня один ветер в поле да подруга верная. Попрекнуть некому за то, что врага кровного в дом приняла. Сама богам ответ дам.

Вышла из горницы не оглянулась. Конор долго лежал, глядя в темноту. Проклинал себя за болтливость. Думал, хмурился.

На другой день встала чуть свет. Перевязала сонного. Поесть попить рядом поставила. Сказала коротко.

— В лес пойду с подругами. — И ушла.

Сумеречный, влажный дух в чащобе. Грибной сыростью пахнет. Короб тяжелый уж плечи оттянул, а ноги домой не несут. Села на ковер мягкого мха. Колени руками обняла. Долго сидела. Пересвист птичий слушала. За деревьями в лужицах солнечного света замелькали яркие девичьи уборы, смех зазвенел. Кто-то песенку затянул. Грибная охота сердцу девичьему всегда в радость. Данута намеренно подруг обогнала. Доняли расспросами. "Каков с виду урманин? О чем говорит? Что да как?" Не выдержала, сбежала. Рогнеда подошла. Румяная запыхавшаяся. Горделиво показала полный короб. Можно и домой. Уж из леса выходили, набрели на малинник. Сладкая крупная ягода в листве алела, приглашала, заманивала. Девки, что твои медвежата, короба побросали, побежали лакомиться. Соком руки да губы перепачкали. Наевшись вволю из лопуха кули свернули, с собой набрали. Данута вместе со всеми старалась. Ягоды покрупнее выбирала. И боялась себе признаться, для кого гостинец лесной принесет. Хотелось увидеть, как улыбнется мужчина, кивнет благодарно. Много ль сердцу глупому нужно. Усталые, довольные к околице подошли. Дом Дануты ближе всех к лесу стоял. Только с тропинки лесной свернули, девки замерли, зашушукались. На пороге сидел мужчина. Босой, в одних портках. Поперек широкой груди повязка белая. Рядом пес серый пристроился, морду ему на колени положил. Данута с Рогнедой последними шли, не сразу его увидели. А увидели, у Дануты чуть малина из рук не посыпалась. Вскрикнув испуганно, к дому побежала. Слабый ведь еще. Нога больная. Как только из дому выбрался? Горе луковое непоседливое. Викинг ей на встречу поднялся, тяжело опираясь на лохматую спину Волка. Стоял, пошатывался. Лиц бледное, пот на лбу от напряжения выступил. А глаза виноватые.

— Не ругай хозяйка, я устал тебя ждать. Вот и выполз навстречу. Прости.

Данута только в глаза его синие глянула, все простила. Боль вместе с коробом с плеч сняла. Борка, обиду смертельную, за спиной оставила. И плевать, что девки зашушукались, видя, как она плечо викингу подставила, в дом увела.

День за днем шел лето провожая. К ночи холодком тянуть стало. По утрам над рекой туманы молочные поползли. В листве шорох сухой слышался. Птицы речные в стаи сбились. Важные ходили, жирные, в дорогу дальнюю собирались. Охотники деревенские отдыху не знали. Дичь вязанками носили. Данута лук наладила и тоже по камышам ходила. С добычей домой спешила. Мокрая да счастливая. Мирно было дома, спокойно. По ночам сытый довольный домовой на сволоке шуршал, семечки лущил. Конор день ото дня крепче на ногах стоял. Уже по двору ковылял, хозяйничал. Данута сперва спорила, стеснялась. "Не мужская мол, работа кур кормить да грибы чистить" Викинг смеялся в ответ. "У нас хозяйка все не как у людей. Девка на охоту, рыбалку. Мужик дома сидит. Что ж мне, пока сил не набрал, на лавке лежать, потолок разглядывать. Ступай, не морочь голову. Сам разберусь что делать"

Вечерами Рогнеда приходила. Сперва, сторонилась урманина, побаивалась. Потом привыкла. Конор ее сам разговорил. Про походы морские рассказывал, про шторма, бури страшные. В ответ про деревню расспрашивал. Осторожно обходя больные темы. Только раз решился. Данута далеко была, не слышала. Спросил несмело.

— Скажи, мужа своего она сильно любила? — Рогнеда глаза отвела. Ответила коротко.

— Мужа любить долг велит. — Он кивнул. Нахмурился.

Мальчишки деревенские во двор повадились. Прознали пострелята, что викинг, как Дануты нет, за домом с мечом упражняется. Конор их не гнал. Посмеивался лукаво, видя за плетнем вихрастые макушки да глаза бусинки. Незаметно месяц минул. Подошло время праздника урожая. Пир накрыть. Костры зажечь. Богам хвалу воздать за щедроты летние. Как темнеть стало, пришел Дарко. Поклонился викингу.

— Приходи завтра на закате на поляну. Гостем почетным будешь. Уважь хозяев.

Конор голову склонил вежливо.

— Спасибо за честь. Приду.

Девки с бабами еще с утра на поляну заветную забегали. Место издавна выбрано было. Да и вправду лучше не найти в округе. Берег здесь был крутой. Обрыв падал с такой высоты, что дух захватывало. Простор открывался дивный. Взгляд летел над водой к дальнему берегу, синевшему в дымке. Зеленые кудрявые острова поднимались из отражения небес. Широкую поляну, будто ковер браный, травы цветущие укрывали. Полукругом сосны стояли могучие. Янтарные стволы черной зеленью увенчанные с ветром перешептывались. Глянешь — душа радуется. Конор Дануту с утра из дому выпроводил.

— Беги с подружками. Вечером на пиру встретимся.

Только солнышко — Ярило за дальним берегом скрылось, вспыхнул загудел на поляне громадный костер. Из каждой избы от родного очага искорку принесли. Старшие каждого рода подошли к костру. Поклонились на четыре стороны. Бросили в огонь по хлебцу урожая нового. Дань Сварогу отцу сущего. За столы накрытые сели. Данута все головой крутила, викинга выглядывала. Уже беспокоиться стала. Как вдруг примолкли все. Конор шел по тропинке к костру. Медленно, спокойно, только чуть прихрамывая. Глянула Данута и обомлела. Викинг бороду, отросшую за время болезни, сбрил начисто. Помолодел сразу. Незнакомый человек шел из лесу к костру. Высокий сильный уверенный. Длинные черные волосы, влажные после реки, на затылке собрал. Под бровями темными, глаза омуты. На плечах широких да груди могучей рубаха белая будто светилась в сумерках. Широкий кожаный пояс меч в ножнах оттягивал. Подошел к костру поклонился низко. Люди притихли. Покоробило всех, что с мечом на пир пришел. Дарко глаза прищурил, поднялся на встречу и вдруг решился. Пора урманину место показать. А то неровен час, сельчане трусом назовут. Улыбнулся гаденько.