|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Стоя на берегу, старейшина Дарко мрачно смотрел на приближающийся корабль. Выгоревший полосатый парус лениво трепыхался в жарком летнем ветру. Корабль шел на веслах и хищный зверь на носу будто принюхивался, отыскивая запах человеческого жилья. Дарко сжал кулаки, пытаясь унять нервный зуд. Видно прогневили они богов, раз нет им покоя. Время урожай собирать, так нет, принесла нелегкая опасных гостей. Сойдут на берег, и прощай спокойная жизнь. Двадцать здоровых мужиков оголодавших в походе. Поди прокорми. Девок начнут по углам тискать. А ему одна забота. Мужики-то еще не забыли, как два лета тому с корабля под таким же полосатым парусом пришла смерть. Знай, он, чем кончиться тогда еще вышел бы с поклоном на берег. Ан нет. Решили иноземцев на копье поднять. Добычу на словах делили. Но нашла коса на камень. В каждом третьем дворе сироты без отцов остались. Мало было пришельцев, но дрались они не в пример деревенским. Чуть село не сожгли. Да и сожгли бы, если б не Дарко. Сумел тогда улестить. Сумеет и сейчас.
Он оглянулся на сельчан высыпавших не берег. Громко сказал.
— Тихо будьте. Авось дань возьмут и уберутся. Ладом примем ладом и проводим. Нам тут жить.
Закивали согласно. Он повернулся к кораблю. Еще пару взмахов весел, и стоящие на палубе смогут разглядеть его лицо. Улыбнулся широко радушно и поправил нож на поясе. Заскребло днище по камням. Четверо спрыгнули в воду. Оскалив зубы в улыбке, Дарко насторожился. Не все ладно было в морской дружине. Прус местами прогорел, в ботах торчали обломки стрел. Да и четверо викингов, бредущих по пояс в воде к берегу, видать побывали в жарком бою. Голову одного скрывала тряпка черная от спекшейся крови. Другой руку держал на перевязи. Но все воины были как на подбор, и Дарко склонил спину.
— Гостям дорогим поклон.
Тот, что с рукой на перевязи — видать вождь, поклонился в ответ. Сказал по-вельхски, немного коверкая слова.
— И тебе поклон хозяин. С миром пришли. Слыхал ваша деревня с Хельдигом конунгом в договоре?
Дарко кивнул, думая, к чему клонит северянин. Тот сразу перешел к делу.
— Не видали твои люди две лодьи варяжские на днях? Никак догнать не можем.
— Не видали кнез, — облегченно вздохнул старейшина. Раз гонятся, значит, не задержатся. — Да коли, они ночью за островами прошли мы бы их не заметили. Река-то широка, что море.
Викинг разочарованно покачал головой.
— Скажи, вверх по течению есть место двум кораблям укрыться?
— Как же не быть. Там и самому потеряться можно. Днях в трех пути рукав отходит к северу. Говорят, оттуда есть другая дорога к морю.
Викинг что-то пробормотал себе под нос. Дарко языка не знал. Но понял — ругался.
— Раз так медлить нам нельзя. Уважь просьбу хозяин. В долгу не останемся.
Дарко на радостях чуть не подпрыгнул.
— Как же, как же кнез, в ладоши хлопнуть не успеешь, погрузим и хлеб и мясо, все что пожелаешь.
Викинг усмехнулся в бороду, поднял здоровую руку, прерывая.
— Спасибо за щедрость хозяин не откажусь. Кто знает, сколько еще по речным дорогам плутать придется. Но я не о том просить хотел.
Старейшина сник, подозрительно глядя на могучего гостя.
— Что еще с нас взять мы люди простые.
Тот оглянулся на корабль.
— Раненный у нас. Если с собой возьмем, точно умрет. А на берегу, в покое да уходе выдюжит. Он парень сильный.
Наклонился, глянул пронзительно в глаза старейшине.
— Примешь гостя? Век благодарен буду.
Дарко сперва растерялся. "Вот напасть. Не взять нельзя. Такой отказ хуже смерти. А возьмешь да помрет воин. Поди потом доказывай." Викинг, будто мысли прочел. Тяжело руку пустил ему на плечо.
— Если умрет. Похоронишь на воде, чтоб быстрей дорогу нашел в Вирий. А это за труды. — Вытянул из-за пояса мешочек и высыпал в ладонь пригоршню медовых гладких камешков. Дарко даже задохнулся, глядя на богатство. "Видать воин непростой раз о нем так печешься."
— О чем говорить. В свой дом приму, как брата родного.
Помаленьку, осторожно, спустили с корабля носилки. Дарко только глянул и понял: совсем плох северянин. Лицо бледное, землистое. Щеки ввалились. Губы искусаны в кровь. Да подивился про себя: все кмети в дружине, что лен светлы. А у этого черны как вороново крыло волосы ко лбу прилипли. Брови да ресницы угольные. Кнез сам за носилки взялся. Дарко бежал впереди. Дорогу показывал. Бабы лучшее место в горнице постелили. Забились в угол, со страху повизгивая. Не успели в горницу войти, следом прибежала Ласа. Сморщенная как печеное яблоко старая деревенская знахарка. Глазками -буравчиками из под седых бровей по лицам гостей нежданных пробежалася. Конунга вмиг почуяла, залебезила:
— Не бойся кнез, поднимем твоего вина. Как за дитем ходить будем.
Викинг кивнул. Склонился над раненным. Что-то негромко сказал по-своему. Тот глаз открыть не смог. Только прошептал в ответ. Кнез успокаивающе сжал ему руку. Положил рядом принесенный с корабля меч. Раненный пальцами скользнул по лезвию. Успокоился. Улыбнулся краешком губ.
Взойдя на корабль кнез обернулся, хотел что-то сказать, но только махнул рукой на прощанье. Длинные весла погрузились в воду. Дарко стоял на берегу, перекатывая в руке кусочки янтаря. Когда корабль скрылся из виду, подозвал двух мальчишек.
— Берите лодку и плывите следом. Коли повернут обратно или найдут, что ищут, вернетесь, скажете.
Печище, насчитывавшее два десятка изб, томилось в лучах полуденного солнца. Сладко пахли травы, разомлевшие от зноя и убаюканные пчелиным жужжанием. Золотые поля подступали к самой кромке черного леса замершего в жарком безветрии. Люди, успокоившись, разбрелись по дворам. Время нынче такое — день месяц кормит. Вот когда зайдет солнце и потянет с реки прохладой можно сидя на крыльце позубоскалить косточки урманские пересчитать. Старейшина вздохнул, вытер потный лоб, нехотя побрел домой. Авось на тропинке подоспеет ответ: что с гостем незваным делать.
На пороге меншица встретила. Уже хотела что-то спросить, но под взглядом тяжелым сникла, молча в назад в избу прыснула. Дарко вошел в горницу стал у двери. Знахарка обернулась, предостерегающе прижав палец к губам. Старейшина кивнул, поманил за собой.
— Пойдем матушка. Гостю дорогому отдохнуть нужно. Намаялся, поди, в дороге.
Они вышли во двор. Стали в тени раскидистой яблони.
— Ну? — помолчав, спросил Дарко. — Что скажешь?
— Да что сказать батюшка. Северная кровь крепкая. Может и выживет.
Она хитро прищурилась.
— А может к утру помрет. Травы то наши кому в пользу, а кому и во вред.
Дарко нахмурился, покачал головой.
— Молчи старая. Знаешь ведь, нельзя с нарушенным словом колос срезать. Всю зиму прелой мукой давиться будем. Да и глаз у конунга морского как сквозь душу смотрит. Ан вернется завтра. Что скажу?
Ласа закивала.
— Мудрый ты хозяин и нам за тобой спокойно. Пусть идет все своим чередом. Ты чернавку посади присматривать за ним побестолковей, да попужливей. Все само собой и решиться.
Утром Дарко встал, что твой медведь шатун. Раненный всю ночь стонал да бредил. Громко звал кого-то на чужом языке. Бабы с детьми не выдержав ушли ночевать к соседям. А старейшина с сыновьями до утра в клети проворочался комаров кормил. Ласа выйдя из горницы покачала головой. "Живуч викинг". Цыкнула на чернавку. "Сиди, мол, присматривай." Та только глаза из угла вылупила боясь не то подойти, посмотреть на черноволосого воина. К вечеру сыновья роптать стали. "Сами-де в клети комаров кормим. А урманин проклятый спать не дает. Мало они кровушки нашей попили. А теперь и в дом родной не войти". Дарко глянул тяжело. Притихли. Побрели ночевать на сеновал. Едва солнце взошло, прибежала Ласа. Посмеялась злорадно про себя, поглядев на разукрашенное комарами лицо старейшины.
— Я тут батюшка вот что подумала: девки у тебя на выданьи, а по чужим дворам ночуют. Негоже так.
Дарко зло сплюнул, но промолчал, зная, старуха не зря разговор издали завела.
— Всю ночь промаялась, думала, как лучше сделать. И вспомнила. Данута — Боркова вдова, сама живет. Изба у нее большая, светлая. Борк строил, думал род зачать, ан не вышло. Пустоцвет взял. Да и сам завял не ко времени. Определи к ней постояльца. Девка она здоровая, а забот никаких. Вот и присмотрит.
Дарко даже чесаться перестал. Задумался.
— Так оно так. Да только девка шальная. Я тогда ее еле угомонил. Как Борка убили, хотела корабль поджечь. Пришлось лук сломать да за волосы оттаскать. До сих пор как парус полосатый увидит, глазищи горят что угли.
Старуха оскалила в усмешке беззубый рот.
— То давно было. А коли что. Какой спрос если девка умом тронулась. Всего ведь не угадаешь.
Слух полетел быстрее ветра по дворам. Сыновья Дарко, наскоро сладив носилки, положили на них викинга. Тот только глухо застонал. И мертвой хваткой вцепился в рукоять своего меча. Так и понесли. На пороге своего дома, заслонив дверь спиной, стояла девушка. Мать Роданица подарила Дануте тонкий стан да волосы цвета спелого жита в утреннем тумане. Красотой особой не наделила, но дала брови, что беличьи хвостики, ресницы черные да глаза наполнила зеленью молодой травы. Когда дом опустел без хозяина, многие парни да мужики, что пошустрее хотели тропку протоптать к молодой вдове. Но Данута быстро их спровадила. Кого языком насмешливым, а кого и рогатиной мужниной. Не глядя, что почти любому ростом по плечо была. Вот и теперь, сжав кулаки, стала на пороге.
— Помилосердствуй батюшка. Они же мужа моего убили. А ты теперь в его дом врага кровного привел.
Старейшина погладил бороду, улыбнулся примирительно. Но сказал твердо.
— Ты Данута мне не перечь. Как решил, так и будет. В каждом доме семья, хозяйство. А ты одна. Вот и присмотришь. Не убудет.
Девушка вздрогнула, как от удара. Отвела брызнувшие слезами глаза. Тут подскочила Ласа, взяла ее за руку.
— Ты дочка не переживай. Так для общины надобно. Батюшка худого не сделает.
Данута молчала, глядя в землю, только плечи дрожали. А старуха продолжала вкрадчиво.
— Тебе и делать то ничего не придется. Я все сама сделаю. Ты, только меня зови, если что. Да воды подай, коли попросит.
Девушка отвернулась, чтобы не видеть, как сыновья старейшины переступили порог дома.
Дом у Борка был поставлен немного не так как у других. Жену молодую он с юга привез. Вот и накомандовала когда строил. Светлая с оконцем горница от очага отделялась стеной из дикого камня долго хранившего зимой тепло огня. Да и сам очаг сложен был так, что в самый сильный ветер дым в дом почти не попадал. Сволок и лавки, Данута сама цветами да узорами вырезала. Диковенную ставенку к оконцу приделала. Руками она была мастерица. А как овдовела, вовсе себе хозяйкой стала. Порты мужнины наденет, лук со стрелами за спину закинет и в лес. Сперва судачили, смеялись. Но Данута без добычи редко возвращалась. К тому же взяла за правило половину старейшине в дом нести. Привыкли, успокоились. Только раз опять головами закачали, когда из лесу щенка принесла серого, толстолапого. Видать мать — волчица с деревенским псом погуляла. Данута наотрез отказалась посадить волчонка на цепь. Волком по матери назвала. Вырос здоровенный лохматый зверь. На весне год минул, а он уже хозяйке лапами на плечи становился. Но и с ним смирились. Строго воспитала. Соседи знали, ночью никакая нечисть из лесу не сунется. Такой пес и медведя не побоится и родичам диким спуску не даст хозяйку защищая. Вот и сейчас сидел у ее ног шерсть на загривке топорщил. Чувствовал неладное. Впервые видя, как плачет хозяйка, не знал что делать. Дарко велел положить викинга на лавку под окном. Потрепал стоявшую как чужая в собственном доме Дануту по щеке и ушел. Ласа наклонилась над раненым, прислушалась к тяжелому дыханию, поставила рядом кружку с водой.
— Вот и все дочка. Вечером приду поглядеть.
Едва старуха со двора вышла, девушка выскочила из дома, чуть не сбив с ног подругу. Упала ей на грудь. Заплакала.
-Что делать, Рогнедушка, За что такое?
Та погладила ее по склоненной голове и, пересилив любопытство, понукающее хоть одним глазком заглянуть в дом, повела со двора.
— Пойдем со мной. Успокоишься, подумаем, как быть. Хочешь, вовсе к нам перебирайся. Пусть Ласа сама выкручивается. Никто тебя не упрекнет, посмотришь.
Данута подняла заплаканные глаза на подругу. Помотала головой, всхлипывая, но покорно пошла следом. Постепенно она успокоилась. Хотела помочь по хозяйству да Рогнеда замахала на нее руками, силой усадила в тени. Наблюдая за игравшими во дворе тремя сыновьями подруги, девушка то и дело поглядывала с тоской в сторону своего дома. Подбежал старший из мальчишек, Малко. Показал деревянный меч.
— Не плачь, тетя Дана. Хочешь, я убью злого урманина и ты вернешься домой.
Данута притянула его к себе Чмокнула в чумазый нос.
— Не нужно милый, я сама разберусь.
На порог вышла Рогнеда. Черноволосая, румяная, как яблочко наливное.
— А ну брысь пострел. Иди, отцу помоги скотину загнать.
Малко скорчил рожицу и исчез за домом. Рогнеда вытерла руки полотенцем села рядом.
— Оставайся ночевать. Корж не будет против.
Данута усмехнулась по себя. Корж, муж Рогнеды, был человеком мягким и покладистым. Жена правила им, как кормчий лодкой.
— Нет, я домой пойду. Мужа моего они убили. А теперь меня из дома выгнали. Не будет такого.
Во дворе навстречу ей выскочил Волк. Притащил в зубах пустую миску, заглянул в глаза. Девушка чуть снова не разревелась. "Надо ж, за своими бедами пса голодным оставила." Сбегала в подпол. Сняла с полки копченую утку. Волк обнюхал лакомство, удивленно кося желтым глазом. Будто спрашивал: по какому случаю пир. Но долго не раздумывал. Захрустел косточками. Глухо заворчал с набитой пастью на шедшую к дому знахарку. Ласа только в горницу заглянула. Посмотрела с порога на раненного, губами почмокала.
— Совсем плох. До утра не дотянет. И заботам твоим дочка конец.
Когда она ушла, Данута долго стояла на пороге не решаясь войти. Наконец разозлилась на себя. Упрямо поджала губы. "Что ж такое, в свой дом зайти боится". Решительно шагнула вперед. Зайдя в горницу собрала постель, собираясь лечь спать в клети. И уже выходя, не выдержала. Оглянулась. Косые лучи заходящего солнца подали через раскрытое окошко на лицо викинга. Казалось, мужчина спит. Только неровное дыхание, да гримаса боли, кривившая губы говорили об обратном. Он лежал, запрокинув голову. Густые темные волосы, слипшиеся от пота, разметались по лавке. Покрывало, которым его накрыли в доме Дарко, сползло, обнажив широкие плечи и повязку поперек груди. На которой, почернев, расплылось кровавое пятно. Девушка невольно вздрогнула от смутной жалости. Но потом ее взгляд скользнул вниз. На полу под лавкой лежал меч .Широкое лезвие отливало серебром в сумеречном свете гаснущего дня. Таким же мечом зарубили Борка у нее на глазах. Ощутив подступившую тошноту, она вылетела на двор. Давно расправившийся с уткой Волк подскочил к ногам ткнулся мордой в колени. Девушка без сил опустилась на порог. Прижалась щекой к серой шерсти и замерла. Волк довольно заурчал. Лег, положив голову ей на колени.
Над лесом вспыхнула задрожав первая звезда. Мягкая летняя ночь тихо опустилась на землю. Она проснулась резко, будто вынырнув на поверхность. Ночной ветерок, ласкавший лицо, принес запахи спящего леса и реки. Потянулась, расправляя затекшее тело. Прислушалась. Разноголосый хор лягушек перекликался с ночными птицами в чаще. Лежавший рядом пес поднял голову, настороженно повел ушами. Из дома донесся приглушенный стук. Будто что-то упало. И стон. Данута встала нерешительно посмотрела на Волка. Но тот только сладко зевнул, показав блеснувшие в темноте зубы, и ткнулся влажным носом ей в руку. Тяжело вздохнув, она вошла в дом. Сама до конца не понимая зачем, засветила плошку от уголька в очаге. И отворила дверь в горницу. Мужчина лежал на боку. Вытянутая рука бессильно повисла. На полу в лужице пролитой воды лежала разбитая кружка. Она хотела повернуться и уйти, но раненный шевельнулся. Застонал, прошептав что-то на своем языке. Голос был слабый, полный боли. Данута не выдержала. Стараясь не думать о том, что делает, принесла воды. Поставила так, чтоб мог дотянуться. Но викинг даже не шелохнулся, только глухо стонал. Тогда она дрожащей рукой поднесла кружку к его губам. Он вздрогнул, с жадностью припав к воде, чуть приподнял голову. Длинные пальцы сомкнулись на ее запястье, обдав жаром. Но рука была слишком слаба, чтобы удержать. Девушка вырвалась, расплескав остатки воды, и прожогом вылетела из дома. Побежала, всхлипывая по темной тропинке к реке. Следом бесшумной тенью понесся Волк. С разбегу вскочив в воду у пала на колени. Стала ожесточенно тереть горевшее запястье. Ей казалось, что пальцы викинга оставили несмываемый раскаленный след. Стыд и горечь, душившие ее, выплеснулись слезами.
— Прости меня Борк. Прости. Что ж я делаю то. — Зарыдала, закрыв лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Волк подошел к ней, хлюпая по воде. Заскулил жалобно, пытаясь заглянуть в глаза.
На рассвете, выйдя из дома, Рогнеда испугалась. Во дворе на лавке сидела мокрая с головы до пят Данута.
— Мать Роданица, случило что? — Подбежала, обняла.
— Пошто не разбудила?
Данута отвела опухшие от слез глаза. Отстранилась. Вытянула вперед руку с покрасневшей чуть не содранной кожей. Произнесла мертвым голосом.
— Вот, воды подала этой самой рукой. Отрубить бы да мочи не хватает.
Подруга только руками всплеснула.
— Молчи глупая. Что говоришь то. Пойдем в дом. Рубаху дам, мокрая ведь. Гневно глазами блеснула.
— Будь неладен, этот Дарко и ведьма старая в придачу. — Потянула за собой, приговаривая.
— У меня поживешь, пока минется.
Протирая заспанные глаза, на порог вышел Корж. Удивленно глянул на женщин. Открыл было рот спросить, но жена замахала на него руками. "Молчи мол". Покачал головой, бормоча себе под нос.
— Доведут девку. — И скрылся в доме.
Обсохнув Данута сидела над миской с блинами, уперев в сену невидящий взгляд. Рогнеда сновала по дому, покрикивая на детей, чтобы не лезли к тете Дане. Те только глазенки любопытные таращили на материну подругу. Бледную, простоволосую в чужой поневе. Заглянул Корж. Намеренно деловитым тоном сказал.
— Дарко велел завтра урожай собирать. Не ровен час, дожди пойдут. Парит то третий день. Я того, серпы наточил. Ты бы Дана свой принесла. Я того, наточу.
Девушка вздрогнула очнувшись. Поднялась.
— Спасибо тебе хозяин. За все. — Повернулась к Рогнеде.
— Я домой пойду. Хозяйство не кормлено.
Та засуетилась.
-Постой. Я с тобой. Помогу быстренько, и вернемся разом.
Во дворе их встретил старейшина. Глянул косо. Нахмурился.
— Что ж ты, Данута, наказ мой плохо справляешь? Никак вовсе дома не ночевала. Я велел за гостем присматривать. А ты?
Девушка вскинула голову. Гневно блеснула глазами но, сдержавшись, промолчала. Не дождавшись ответа, Дарко еще больше насупился.
— Пса своего привяжи. Он сегодня Ласу без тебя в дом не пустил. А за гостем уход нужен. Как помрет, твоя вина будет. Смотри.
Данута в ответ только зубами скрипнула. Желваки на щеках заходили. Рогнеда схватила подругу за руку, потащила к дому, приговаривая.
— Не гневайся батюшка. Все сделаем, как велел.
Старейшина глянул мрачно и ушел. Почуяв хозяйку, из-за дома вылетел Волк. Подбежал, запрыгал радостно поскуливая. Рогнеда опасливо почесала его за ухом. Засмеялась.
— Молодец. Знаешь, кого в дом пускать. Жаль, не видела, как ты поневу старой ведьме полатал. Небось припустила со двора, что молодуха.
Женщины подошли к дому. Рогнеда вопросительно глянула.
— Войдем?
Данута нехотя кивнула.
-Переодеться бы.
В горнице тяжелый дух гнилой крови ударил в нос. Данута быстро собрала вещи старательно отводя глаза от лавки под окном. Рогнеда стоя в дверях с опасливым любопытством разглядывала викинга.
— Страсть то какая. Гляди, черный весь. В чем душа только держится.—
Раненный начал бредить. Даже во дворе женщины слышали, как он стонал, звал кого-то. Хриплый надорванный голос царапал душу. Рогнеда не выдержала.
— Мается то как. Страшно слушать. — Подошла к оконцу заглянула и вдруг зашептала, поманив рукой.
— Поди глянь. Вот ведь как.
Данута нехотя подошла. Волк, ее Волк, сидел подле раненного, положив морду на лавку. Викинг в беспамятстве дернул рукой. Пальцы скользнули по шерсти. Пес прижал уши и лизнул руку мужчины. Рогнеда отошла удивленно качая головой. Дана промолчала, но пса не позвала. Занялась хозяйством. Скоро Рогнеда ушла к себе. Сказав на прощанье.
— Ты уж потерпи. Дома побудь. Не ровен час, батюшка осерчает. А я после забегу проведаю.
Оставшись одна, девушка села на пороге обняла подошедшего пса. Заглянула в желтые глаза.
— Что ж ты, лесная душа? Иль меня упрекнуть вздумал?
Знахарка пришла к полудню. Зло покосилась на Волка. Спросила: жив ли урманин. Данута кивнула, пошла следом в дом. Старуха откинула покрывало и девушка увидела, что левую ногу викинга выше колена стягивает широкая повязка заскорузлая от засохшей крови. Костлявые пальцы знахарки пробежали прощупывая повязки. Мужчина дернулся, громко вскрикнув от боли. Ласа зацокала языком.
— Вот ведь живучий народ. — И ушла. Данута проводила ее взглядом со двора. Долго стояла, прижавшись лбом к стене. Раскинув руки будто обнимая, ища опоры. Пахло терпкой сосновой смолой. Забежала Рогнеда принесла пирогов с малиной. Горячих, с пылу с жару. Позвала с собой. Данута обняла ее крепко и отказалась.
К вечеру викинг затих. В синих сумерках засновали над домом летучие мыши предвестники ночи. Сидя на пороге Данута с тоской прислушивалась к тишине в доме. "Может, умер урманин? Отмучился?" Он был жив. Дышал тяжело хрипло. Кружка с водой стояла подле не тронутая. Бесшумно ступая босыми ногами, она подошла ближе. Остановилась, вглядываясь в смуглое худое лицо. И охнула, ощутив, как душа ледышкой смерзлась в груди. Викинг открыл глаза. Синие, как ночное небо весной. Глянул на нее спокойно. Сухие потрескавшиеся губы дрогнули в слабой улыбке. И вдруг спросил тихо по-вельхски.
— Ты меня боишься? Не бойся не нужно.
Девушка застыла, растеряв все мысли. Мужчина помолчал, собирая силы. Сказал без упрека.
— Кружку далеко поставила, не дотянуться.
Данута задрожала. Крупные сверкающие слезы потекли по щекам.
— Не плачь. — Прошептал викинг чуть слышно. — Я скоро уйду, и кончатся твои беды. Подожди немного.
Девушка вскрикнула, чувствуя, как рвется на части сердце. Подхватила кружку поднесла к обожженным жаждой губам раненного.
Умирало солнце-Ярило за лесом и медленно тяжело уходила жизнь из тела северянина. Данута сидела подле него, следя полубезумными глазами, как ночная тьма ложиться на суровые черты воина. Угасло солнце. Тишина закатная сковала мир. Вскочила она, в темноте метнулась к сундуку. Достала плат браного полотна, что вышивала зимними вечерами. Выбежала из дома. Волк бросился следом. Девушка обернулась, приказала строго.
— Вернись. Дом стереги.
Побежала, судорожно прижимая сверток к груди. Босые ноги сами несли ее в лес, в чащобу, к ведьме Купаве.
Древний могучий дуб раскинул посеребренные луной ветви над широкой поляной. Странный кособокий дом прислонился к его стволу. У самого порога горел костер. Заставляя плясать черные тени в высокой траве. Заслышав на тропинке шорох, поднялась статная высокая женщина. Глянула во тьму пронзительными светлыми глазами. Ведьмой звали Купаву в печище. Знахаркой ведуньей она себя звала. Сила в ней была великая. Кровь заговорить, дитя торопливое иль запоздалое принять, а то и смерть от порога прогнать могла. Когда обычай тот появился, никто уж не помнил, но каждое поколение уходила из села девушка. Сама уходила, по зову сердца. В лесную чащ. К костру у старого дуба. Чтобы принять из рук старой ведуньи свою судьбу. Кику снять косу расплести и пустить в душу мудрость лесную.
Данута выбежала на поляну, не чуя ног под собой. Упала на колени, протянула знахарке вышитый плат. Выпалила задыхаясь.
-Помоги ему матушка. Отвернулись от меня пращуры. За врага кровного просить пришла.
Купава только головой покачала. Заструились на ночном ветру черные волосы. Подняла ее с колен. Заглянула в лицо пытливо.
— Знаешь ли, о чем просишь?
Взяла за руки, повернула ладонями вверх, уронив ткань на траву.
-Не день не два этими самыми руками ухаживать за ним будешь. Как дитя малое с ложечки кормить. А, коли выживет, другим не станет.
Данута застонала. Зажмурилась. Прошептала иступлено.
— Знаю матушка. Но смотреть нет сил, как мучается. Человек ведь живой. А моя душа все равно сгорела — пепел один.
Тонкая улыбка промелькнула на губах Купавы. Обняла она Дануту. Провела по золотым волосам. Сказала тихо.
— Знать мать Роданица не слепая. Все едино, что новую жизнь ребенком зажечь, что горящей не дать угаснуть.
Волк с порога сбежал навстречу женщинам. Сверкнул желтыми глазами, отступил почтительно. Ведунья усмехнулась.
— Сторож то твой родню в лесу оставил. Не промах девка такого зверя приручить.
Вошли в дом. Купава поморщилась. "Смертью пахнет". Глянула строго на Дануту.
— Не стой столбом, коли решилась. Ставню закрой. Огонь разожги воды принеси да поболе. Плошки зажги все, что в доме есть.
Резкий горьковатый запах лесных трав поплыл по дому. Сняв повязки, знахарка сокрушенно покачала головой.
— Опоздала ты меня звать девица. Умрет он. Нога может и затянется. Мечом видать зацепили. А вот в грудь стрелой метили. Древко то други вытащили, а наконечник в ране остался.
Дугой выгнулось мускулистое сильное тело от нестерпимой боли. Долгий мучительный крик слетел с побелевших губ викинга. Когда в хлынувшей крови показался из раны зазубренный наконечник сломанной стрелы. Купава вытерла пот со лба. Остановилась на пороге.
— Если до следующего заката доживет. Поднимется. Ты его водой оботри, жар маленько снимешь. Да вот еще, Ласу не подпускай. Уморить они его хотели. Узнают, что ко мне ходила, век не простят. Как луна подымется, загляну проведать.
Одна за другой гасли масляные плошки в горнице. Данута разогнула ноющую спину, окунула чистую тряпицу в чан с водой. Снова наклонилась, бережно смывая пот и грязь с тела мужчины. Глаза ее скользнули вслед за проворными руками. Утонувшая в усталости тревога дала волю думам. Красив был воин северный. Жесткой мужской красотой. Лоб высокий, брови соболиные, подбородок упрямый твердый. Видать, крут характером. Задержалась взглядом на широких плечах, загорелых мускулистых руках, вытянутых расслабленно. Поежилась. Сколько боли, сколько шрамов белело на смуглой коже. Телу бедному то головы упрямой покоя нет. Был бы трусоватей, пригнулся бы. От стрелы летящей змеей ушел. Не лежал бы теперь в чужом доме, за порог Вирия заглядывая. Вон живот под ребра подвело душу беспокойную к горлу подталкивая. Данута вздохнула подумав. Годков далеко за тридцать разменял викинг. Знать жена где-то. Дети малые. Будто во сне увидела красивую статную женщину в дорогом уборе. Под стать мужу жена у такого воина. Ждет небось. Чует ли сердцем беду? Голову склонила, утерев набежавшую слезу. Мужа своего вспомнила. Не простит ей Борк измены такой. Коли в темном миру встретятся, отвернется. Хоть ей не привыкать. Он последний год не часто лаской смотрел. Простить не мог что бесплодная. Но не гнал, жены другой в дом не привел. Дивились люди. Завидовали. Говорили, что любит. Только холодна была любовь его. Как осенний ветер. Глянет бывало молча, будто спрашивает о чем, а в душе тоска камнем пудовым, хоть топится иди. Данута устало поднялась, прибрала в горнице. Растворила окно, впустив предрассветный холодок. Не успело солнце подняться, прибежала Рогнеда. Затараторила встревожено.
— Как ты? Что ты? — Покосилась в сторону дома. Спросила несмело. — Жив еще урманин? Данута кивнула, взяла серп острый. Волку настрого приказала никого в дом не пускать.
Сладко пахла разогретая солнцем земля. Золотые колосья послушно ложились под серп в девичьих руках. Споро шли, босыми ногами стерню колючую подминая. Убирали жито бабы с девками. Косы расплетя, да поневы скинув, в одних тонких рубах матери земле шаг за шагом кланялись. За зиму сытую благодарили. Данута и вовсе спины не разгибала. Сильнее солнца жгла ее тревога. Жив ли викинг? Уходя, кружку с водой у самой руки ему поставила. Только силы то в руке не было. Словно мертвый лежал. Подруги песню затянули, а ей в голосах чистых стон слышался. Ближе к вечеру совсем извелась. Едва дождалась, как последний сноп связали. Подожгли Сварогу в дар. Не успел пепел упасть, она наскоро простилась с Рогнедою. Чуть не бегом по тропинке к дому поспешила. Отворила дверь и замерла, тишины испугавшись. В горницу вошла ноги дрожали. Думала, увидит мертвое тело. Выронила серп из ослабевших рук встретив ясный взгляд синих глаз. Слабая улыбка тронула губы викинга в ответ на ее вскрик.
— Живой! — Девушка засуетилась.
— Пить небось хочешь? Потерпи сейчас я. — Выскочила, воды свежей принесла. Осторожно приподняла темноволосую голову. Напился жадно. Глаза устало закрыл. Силился что-то сказать да не смог, провалился в беспамятство. Во дворе глухо заворчал Волк предупреждая. Данута вышла, встала, заслонив дверь.
— Вечер добрый матушка Ласа. Я на реку иду. В доме дух такой, что с души воротит. Старуха остановилась, глазки буравчики прищурила.
— Как гость то наш? — спросила. — Не нужно ли чего?
Данута плечами пожала.
— Что ему нужно? Слаб он совсем. Утром воды налила, так и не притронулся.
Ласа потопталась на месте. В дом идти видать не хотелось. Но и прочь сразу не с руки уйти было. Данута помогла разрешить сомнения. Вышла мимо нее со двора. Бросила через плечо равнодушно.
— Вы, матушка, как уходить будете, на пса моего прикрикните он и не тронет.
Ласа живенько убралась восвояси. А Данута окольной тропинкой домой вернулась.
Ночью, как и обещала, пришла Купава. Помогла перевязать. Велела травами да кореньями целебными поить больного.
— Молока надои. Суп жидкий свари. Вишь, отощал, что волк весенний. Сколько ден не ел. У тебя нерадивой с голоду помрет.
Посмотрела пристально на стыдливо потупившуюся девушку.
— Сама-то когда ела? Свалишься ведь. Кому хуже будет?
Петушок молодой спросонья и не понял, отколь смерть пришла. Затрещал огонь в очаге. Потянуло по дому сытным живым духом. Когда хлеб испекла, уж рассвет занялся. Кормила с ложечки, а у самой глаза слипались, усталость колом в спине ныла. Викинг глотал покорно. Как дитя малое за ложкой тянулся. Из под черных ресниц на хозяйку свою поглядывал. Молчал. Сил хватило только улыбнуться благодарно.
Прибежавшую раненько Рогнеду, она выпроводила. Сказала, что никуда сегодня не пойдет. Та ушла обиженно, но с порога вернулась, обняла.
— Знаю подруга, тяжело тебе. Ты уж не серчай на меня, назойливую, коли что зови.
День выдался душный, пасмурный. Над рекой тучи ходили темные, тяжелые. Змей Волос рокотал вдали. Перун топор точил на него. Искры в тучах пробегали.
Степенно важно в дом вошел старейшина Дарко. Заглянул в горницу. Викинг лежал, закрыв глаза. Дышал ровно, спокойно. Дарко нахмурился. Утром воротились мальчишки, посланные за урманским кораблем. Сказали, что викинги свернули в рукав, ведущий к морю и скрылись. Когда теперь вернутся неведомо. А гость колодой лежит, ни жив, ни мертв. Морока одна.
— Ты, девка, чего дома сидишь? Аль думаешь, другие за тебя работать будут? Бабы-то зерно молотят, а ты прохлаждаешься. Девушка глаза виновато опустила.
— Прости батюшка.
Дарко губы поджал. Хотел еще что-то сказать, да так и замер с открытым ртом. Негромкий, спокойный голос окликнул его из горницы.
— Что ж ты хозяин, не подойдешь, не поздороваешься? Может не рад обузе силой навязанной?
Дарко подпрыгнул, будто на шмеля наступил. Оглянулся. Викинг полулежал, приподнявшись на локте. Глаза синие прищурил пристально. Старейшина комок проглотил. Заговорил неуверенно.
— Что ты, кнез. Я тревожить не хотел. Думал, спишь. Гостя дорогого беспокоить грех. Викинг усмехнулся одними губами.
— Какое беспокойство. Скажи лучше, как тебя зовут? Хочу знать, кого конунг Хаук благодарить должен за заботу о своем воине.
— Старейшина я, Дарко Вальдов сын. А ее Данутой кличут, — добавил Дарко, повинуясь вопросительному взгляду викинга.
— Спасибо тебе старейшина, за приют за ласку. Век должен буду. Только кнезом меня не величай. Я только кметь в дружине конунга. Можешь звать меня Конором, как други зовут.
И добавил жестко.
— Девицу-то не неволь работою. Пока на ноги не встану, мне помощь нужна.
Дарко засуетился. Руками замахал.
— Как же, как же. Я ей сам велел за гостем дорогим присматривать. Глаз не спускать. — Бочком к двери сунулся. — Лежи, поправляйся, беспокоить не буду. Пойду уже.
Глянул зло на Дануту.
— А ты, милая, как что нужно будет, беги ко мне. Я знахарку пришлю гостя осмотреть. Да и сам наведаюсь позднее.
Выскочил из дома, потащив девушку за собой. Зашипел.
— Что ж ты, вражья дочь, не сказала что он при памяти. Попомню тебе это.
Данута сама удивленная ответила искренне.
— Не знала я батюшка. Щур меня не знала. — Добавила для убедительности. — Я к нему и не заходила.
Дарко зыркнул зло, но поверил.
— А теперь не отходи от него. Узнаю, что плохо ухаживаешь, со свету сживу. Раз очухался, делать нечего, терпеть будем. Нам враги не к чему.
Погрозил кулаком уходя.
— Смотри мне. Норов не кажи.
Только он ушел, Данута бросилась в горницу. Мужчина лежал на боку. Неловко подмяв под себя руку. Губу закусил, чтоб не стонать. Подскочила, помогла лечь. Вытерла пот с посеревшего лица. Он прошептал, без сил откинув голову.
— Прости хозяйка, что в твоем доме командовал. Так нужно было. Усмехнулся криво. Вот пакость, забыл сказать, чтоб штаны принес.
И потерял сознание. Данута встревожено потрогала его горячий лоб. Покачала головой укоризненно. "Сколько сил ради бравады". К вечеру ему стало хуже. То в жар бросало, то в ознобе трясло, аж зубы стучали. Снова бредить стал. Ругался хрипло по-урмански, звал кого-то, пытался встать. Данута извелась вся, не отходя от него. Боялась, раны отворятся. Чуть не плакала, ласково гладя влажные от пота волосы. Когда метаться начинал, шептала удерживая. "Тише милый, тише". Он затихал, расслаблялся, слыша сквозь кровавый туман ее голос. Рукой искал ее руку, сжимал слабо. Так и сидела она подле него, утешала, баюкала. Словно дитя беспокойное. Ласковым словом пыталась боль заговорить. Постепенно усталость на плечи легла, голову склонила. Данута и не заметила, как уснула. Проснулась оттого, что спина затекла, и испугалась. Тьма кругом царила непроглядная. Тихий дождь ночной по крыше шуршал. Поняла, что уснула сидя, положив голову викингу на плечо. Он лежал не шевелясь, только пальцами ласково перебирал ее волосы. Она поднялась, лица его в темноте разглядеть не смогла. Услышала тихий ясный голос.
— Иди спать, милая. Извелась ты со мной совсем. Обещаю, до утра не помру.
Утром, возясь у очага, услыхала вскрик испуганный и тихий мужской смех в горнице. Выбежав, натолкнулась на Рогнеду.
— Я хотела в окошко заглянуть. А там он. Глазищи синие. Заросший как леший.
Выдохнула Рогнеда испуганно.
— Я-то думала, помирает, а он смеется.
Данута взяла подругу за руку в глаза заглянула.
— Рогнедушка, ты теперь может, и знать меня не захочешь. В обиде не буду. Только от тебя крыться не могу.
И рассказала все. Про ночь темную, да дорогу в лес к Купаве. Про выбор тяжкий, безвозвратный. Умолкла, ожидая приговора. Душой замерла. Рогнеда глянула на нее серьезно.
— Знаешь подруга. Пусть тебя другие судят, если духу хватит. А я одно скажу. Сердце бабье так уж скроено. Боль чужая, хуже собственной. Так что не кори себя. Видят боги, доброе дело делаешь.
Данута бросилась ей на шею, заплакала облегченно. Рогнеда помолчала. Задумалась.
— Только, я по печищу слух пущу. Мол, тебя Дарко силой заставил. Так то лучше будет. Бабы болтать побоятся.
Ласу Конор сам отвадил. Прибежала знахарка, роса сойти не успела. В горницу сунулась. Запричитала, шамкая беззубым ртом.
— Ночь не спала. Думала, как гость дрогой? Припарку принесла. Хворь, что рукой сымет. Цепкими костлявыми пальцами надавила на повязку. Викинг взвыл от боли. Оттолкнул старуху. Где и силы взялись. Процедил сквозь зубы.
— Не нужно женщина. Я уж твоими стараньями почти здоров. Не трудись.
Ласа возразить попыталась. Глянул, будто к полу пригвоздил.
— Сказал, не трудись. Нужно будет, сам позову. Ступай.
Вышла нехотя. Не оглянулась.
Три дня пролежал, спал все. Проснется, поест и снова спать. Данута даже испугалась, все заглядывала, прислушивалась. Дышит ли? На четвертый день, услыхав шум, прибежала в горницу. Руками всплеснула. "Что надумал-то?" Мужчина сидел на лавке. Здоровую ногу на пол спустил. Бледный дрожащий от слабости, а глаза злые, упрямые. Вот-вот свалится. Подхватила, спросила укоризненно: "Что ж не позвал, коли нужно что? Раны отворятся, кровью изойдешь".
Прохрипел в ответ.
— До конца дней лежать, что ли буду?
Но покорно дал себя уложить. Усмехнулся на ее: "Потерпи, набегаешься". Пробормотал примирительно.
— Штаны бы принесла. Неловко мне.
Девушка залилась краской, выскочила из горницы. Но вечером, пошептавшись с Рогнедою, скроили ему наскоро портки по росту, да рубаху. Утром принесла, сложила молча на лавку. Конор усмехнулся, поблагодарил. Упрямый был. Уже на следующий день подниматься стал. Губы кусал, ругался тихо, но до задка дополз по стеночке. Там бы и рухнул, кабы не услыхала шорох, не прибежала подхватить. Дотащила до постели. Язык чесался выругать. Сдержалась, глядя на слабую довольную улыбку. Покачала головой. "Хоть привязывай".
Дни стояли жаркие безветренные. Лето силушку отдавало к осени собираясь. Рябина уж давно кровью налилась. Ягод да грибов в лесу ковром выстлано. Рогнеда вечером заглянула, на реку купаться позвала. Конор только рукой махнул.
— Ступай, не думай. — Засмеялся ее нерешительности. — Не бойся. Тихо лежать буду, не сбегу.
Наплававшись, наговорившись с подружкой вволю, вернулась домой уже затемно. Тихо вошла в горницу. Думала, спит гость. Конор не спал. Сквозь опущенные ресницы смотрел на девушку. Как достала из сундука белье чистое. Покосилась на него смущенно. Побежала переодеваться в клеть. Вернулась, взяла гребень. Распустила по плечам мокрые волосы цвета расплавленного золота. Села в уголке. Лицо печальное, задумчивое. Он смотрел украдкой, любовался. Хороша. Ладная гибкая, словно березка молодая. Сколько лет ей гадал. Может, если не приглядываться, годков двадцать от силы дашь. Но в глазах изумрудных тоска зрелая через край. Не один ковш горя выпить нужно, чтобы так на мир смотреть. Спросил вдруг вслух.
— Сколько лет тебе Данута?
Вздрогнула, ответила не задумавшись.
— Двадцать шесть. — Посмотрела встревожено. — Разбудила я тебя, прости неловкую.
Конор поспешил сказать.
— Я не спал. Лежал, думал. Ведь ничего о тебе не знаю. Не знаю даже, где деревня ваша находится. Помню только, как с корабля в дом несли. Дальше тьма.
Помолчал.
— Понимаю, что не сама меня к себе в дом взяла, старейшина велел. Век ему за это благодарен буду. Только тревожно мне. Ты со мной возишься, а родня видать не одобряет. Сколько дней прошло, никто кроме подруги не зашел. Муж-то твой не серчает, что урманина выходила? Старейшина-то приказал и забыл. А тебе жить дальше. Не хочу, чтоб из-за меня жизнь твоя разладилась. Он-то где сейчас? Раз носа в дом родной не кажет, знать сильно осерчал. Слышал, не всегда викингов в ваших краях с миром принимали. Может, зло затаил? Я пойму.
Данута слушала, дрожала. Боль в груди тугой змеей свернулась. А он продолжал.
— Что молчишь? Может, нет мужа? Не верю, что такой красавице жениха не нашлось. Коли так, слепые они что ли в деревне вашей.
Данута губы разлепила пересохшие. Встала. Сказала хрипло.
— Мужа моего, ваши убили. Две зимы уж прошло. А родни у меня один ветер в поле да подруга верная. Попрекнуть некому за то, что врага кровного в дом приняла. Сама богам ответ дам.
Вышла из горницы не оглянулась. Конор долго лежал, глядя в темноту. Проклинал себя за болтливость. Думал, хмурился.
На другой день встала чуть свет. Перевязала сонного. Поесть попить рядом поставила. Сказала коротко.
— В лес пойду с подругами. — И ушла.
Сумеречный, влажный дух в чащобе. Грибной сыростью пахнет. Короб тяжелый уж плечи оттянул, а ноги домой не несут. Села на ковер мягкого мха. Колени руками обняла. Долго сидела. Пересвист птичий слушала. За деревьями в лужицах солнечного света замелькали яркие девичьи уборы, смех зазвенел. Кто-то песенку затянул. Грибная охота сердцу девичьему всегда в радость. Данута намеренно подруг обогнала. Доняли расспросами. "Каков с виду урманин? О чем говорит? Что да как?" Не выдержала, сбежала. Рогнеда подошла. Румяная запыхавшаяся. Горделиво показала полный короб. Можно и домой. Уж из леса выходили, набрели на малинник. Сладкая крупная ягода в листве алела, приглашала, заманивала. Девки, что твои медвежата, короба побросали, побежали лакомиться. Соком руки да губы перепачкали. Наевшись вволю из лопуха кули свернули, с собой набрали. Данута вместе со всеми старалась. Ягоды покрупнее выбирала. И боялась себе признаться, для кого гостинец лесной принесет. Хотелось увидеть, как улыбнется мужчина, кивнет благодарно. Много ль сердцу глупому нужно. Усталые, довольные к околице подошли. Дом Дануты ближе всех к лесу стоял. Только с тропинки лесной свернули, девки замерли, зашушукались. На пороге сидел мужчина. Босой, в одних портках. Поперек широкой груди повязка белая. Рядом пес серый пристроился, морду ему на колени положил. Данута с Рогнедой последними шли, не сразу его увидели. А увидели, у Дануты чуть малина из рук не посыпалась. Вскрикнув испуганно, к дому побежала. Слабый ведь еще. Нога больная. Как только из дому выбрался? Горе луковое непоседливое. Викинг ей на встречу поднялся, тяжело опираясь на лохматую спину Волка. Стоял, пошатывался. Лиц бледное, пот на лбу от напряжения выступил. А глаза виноватые.
— Не ругай хозяйка, я устал тебя ждать. Вот и выполз навстречу. Прости.
Данута только в глаза его синие глянула, все простила. Боль вместе с коробом с плеч сняла. Борка, обиду смертельную, за спиной оставила. И плевать, что девки зашушукались, видя, как она плечо викингу подставила, в дом увела.
День за днем шел лето провожая. К ночи холодком тянуть стало. По утрам над рекой туманы молочные поползли. В листве шорох сухой слышался. Птицы речные в стаи сбились. Важные ходили, жирные, в дорогу дальнюю собирались. Охотники деревенские отдыху не знали. Дичь вязанками носили. Данута лук наладила и тоже по камышам ходила. С добычей домой спешила. Мокрая да счастливая. Мирно было дома, спокойно. По ночам сытый довольный домовой на сволоке шуршал, семечки лущил. Конор день ото дня крепче на ногах стоял. Уже по двору ковылял, хозяйничал. Данута сперва спорила, стеснялась. "Не мужская мол, работа кур кормить да грибы чистить" Викинг смеялся в ответ. "У нас хозяйка все не как у людей. Девка на охоту, рыбалку. Мужик дома сидит. Что ж мне, пока сил не набрал, на лавке лежать, потолок разглядывать. Ступай, не морочь голову. Сам разберусь что делать"
Вечерами Рогнеда приходила. Сперва, сторонилась урманина, побаивалась. Потом привыкла. Конор ее сам разговорил. Про походы морские рассказывал, про шторма, бури страшные. В ответ про деревню расспрашивал. Осторожно обходя больные темы. Только раз решился. Данута далеко была, не слышала. Спросил несмело.
— Скажи, мужа своего она сильно любила? — Рогнеда глаза отвела. Ответила коротко.
— Мужа любить долг велит. — Он кивнул. Нахмурился.
Мальчишки деревенские во двор повадились. Прознали пострелята, что викинг, как Дануты нет, за домом с мечом упражняется. Конор их не гнал. Посмеивался лукаво, видя за плетнем вихрастые макушки да глаза бусинки. Незаметно месяц минул. Подошло время праздника урожая. Пир накрыть. Костры зажечь. Богам хвалу воздать за щедроты летние. Как темнеть стало, пришел Дарко. Поклонился викингу.
— Приходи завтра на закате на поляну. Гостем почетным будешь. Уважь хозяев.
Конор голову склонил вежливо.
— Спасибо за честь. Приду.
Девки с бабами еще с утра на поляну заветную забегали. Место издавна выбрано было. Да и вправду лучше не найти в округе. Берег здесь был крутой. Обрыв падал с такой высоты, что дух захватывало. Простор открывался дивный. Взгляд летел над водой к дальнему берегу, синевшему в дымке. Зеленые кудрявые острова поднимались из отражения небес. Широкую поляну, будто ковер браный, травы цветущие укрывали. Полукругом сосны стояли могучие. Янтарные стволы черной зеленью увенчанные с ветром перешептывались. Глянешь — душа радуется. Конор Дануту с утра из дому выпроводил.
— Беги с подружками. Вечером на пиру встретимся.
Только солнышко — Ярило за дальним берегом скрылось, вспыхнул загудел на поляне громадный костер. Из каждой избы от родного очага искорку принесли. Старшие каждого рода подошли к костру. Поклонились на четыре стороны. Бросили в огонь по хлебцу урожая нового. Дань Сварогу отцу сущего. За столы накрытые сели. Данута все головой крутила, викинга выглядывала. Уже беспокоиться стала. Как вдруг примолкли все. Конор шел по тропинке к костру. Медленно, спокойно, только чуть прихрамывая. Глянула Данута и обомлела. Викинг бороду, отросшую за время болезни, сбрил начисто. Помолодел сразу. Незнакомый человек шел из лесу к костру. Высокий сильный уверенный. Длинные черные волосы, влажные после реки, на затылке собрал. Под бровями темными, глаза омуты. На плечах широких да груди могучей рубаха белая будто светилась в сумерках. Широкий кожаный пояс меч в ножнах оттягивал. Подошел к костру поклонился низко. Люди притихли. Покоробило всех, что с мечом на пир пришел. Дарко глаза прищурил, поднялся на встречу и вдруг решился. Пора урманину место показать. А то неровен час, сельчане трусом назовут. Улыбнулся гаденько.
— Заждались мы тебя гость дорогой. Коровай первый резать не стали. Может, почин положишь?
Знал заведомо, не стерпят наглости такой. И правду мужики ощерились, бабы зашептались испуганно. Усмехнулся викинг. Ответил громко, чтоб все слышали.
— Спасибо. Только не гоже мне хлеб праздничный резать. Я ведь гость на пиру последний. И так вашим хлебом из одной доброты сыт. Век вам всем благодарен буду, за приют, за помощь. И побратимам своим дружинным накажу благодарность хранить. Жаль не смогу отплатить по княжески. Я только воин. Все богатство мое меч верный.
Вынул меч из ножен, заиграли на лезвии огненные отсветы.
— Одно скажу. Жизни не пожалею чтоб ни один корабль к берегу этому зла не принес. А коли беда случится, этим самым мечом за каждого из вас, как за родного драться буду. — Сказал, и с размаху меч в землю вогнал по самую рукоять. Охнули, как один сельчане, загомонили. Понравилось услышанное. Такого гостя не грех на пиру потчевать. Дарко, аж позеленел. Произнес, улыбаясь через силу.
— Ну, уважил, нечего сказать. — Посадил подле себя. Заиграли свирели. Повели хоровод девушки нарядные, пригожие. Песню затянули, соловья пристыдить в пору. Данута сидела в стороне глаз не отводила от Конора. Любовалась, гордилась. Да и не она одна посматривала. Девки с бабами на красавца викинга глаз положили. Все норовили в танце поближе пройти. Рассмотреть и себя показать. От такого воина в подоле принести, любой в дом возьмет. Кровь северная могучие корни в роду пустит. Конор в пол уха слушал старейшину. Искал в хороводе волосы золотые глаза изумрудные. Нашел, успокоился. Улыбнулся светло. Чаши ходили по кругу, не останавливаясь. Вино крепкое головы кружило, языки развязывало. Заполночь Дарко совсем расслабился, захмелел.
— Скажи вой? Небось, жена ждет? Сыновей-то сколько?
Викинг покачал головой.
— Ни жены, ни сыновей. На морских дорогах девушку не часто встретишь. Недосуг было.
Дарко языком прицокнул.
— Не беда, исправим вмиг. Выбирай любую. — Махнул в сторону пляшущих. — Такого зятя с поклоном в каждом доме встретят. Осядешь. Земля у нас щедрая. А девки какие, краше не найдешь, кровь с молоком.
Конор засмеялся весело.
— Правду говоришь — красавицы, как цвети весенние. Только, стар я уже, жениться.
— Э, отговорки. — Махнул рукой старейшина. — Скажи лучше, жизнь вольную, бродячую менять не хочешь. Мы люди оседлые, скучные, мирные. Затоскуешь по палубе корабельной и прощай покой.
Конор выслушал. Морщинка залегла меж бровей. Сказал тихо.
-Палуба корабельная, для молодых ног сподручней. А жизнь коротка. — Замолчал. Задумался. А Дарко все свое гнул. Прикидывал вдруг останется. Тогда уж точно северяне разбойничать не станут. И соседей лесных бояться не нужно. Не дадут в обиду. Может дочку меньшую ему сосватать? Ишь резвится, козой прыгает. Поманил ее пальцем незаметно. Зашептал на ухо викингу.
— Ты приглядись, может, счастье свое высмотришь?
Конор вдруг посерьезнел.
— Да я уж приглядел. Только не знаю, согласится ли?
Дарко оживился, по спине его хлопнул. Конор даже поморщился от боли.
— Ты скажи только, которая. Вон их сколько, чернявых, русых да голубоглазых.
Викинг качнул головой.
— Мне по нраву волосы золотые, да глаза зеленые.
Старейшина насупился. Понял о ком речь. Трезвый был бы, смолчал. А тут брякнул.
— Не туда смотришь. Пустоцвет она. Бесплодная.
Конор дернулся как от удара. До конца пира слова не проронил.
Говорили то двое, а слушок пробежал, все узнали. Данута услышала, побледнела как снег. С поляны шумной веселой домой бросилась. Конор ушел, как только смог. Мрачный, усталый шел по темному селу, тяжело припадая на больную ногу. Раны разболелись ни вдохнуть, ни выдохнуть. Во дворе его встретил Волк. Глянул желтыми глазами странно и исчез в темноте. Дом стоял темный, тихий. Ее он не заметил. Сел устало ноги вытянул. А когда она заговорила, подпрыгнул от неожиданности. Данута сидела в уголке, строгая, прямая. Заговорила тихо, почти ласково.
— Я не знаю, правду ли мне сказали, что ты с Дарко обо мне говорил. Если нет, и кто пошутил со мной зло. Прости бабу глупую. Только я молчала, думала, зачем тебе? Я лишь тень в твоей жизни воин. А про то, что бесплодная, все знают. — Умолкла.
Конор молчал, пытаясь разглядеть ее лицо. Девушка встала.
— Ты не в обиде, если я у Рогнеды ночевать буду? Корж с мужиками на ловлю ночную ходит. Она просила прийти. Страшно одной в доме.
Он хрипло выдавил.
— Хорошо. Как скажешь. Только я...
Она перебила, не дала закончить.
— Не нужно Конор.
Он вздрогнул, поняв, что впервые по имени назвала.
— Пойду я, спи, устал небось. — И ушла.
Он сидел тишину слушал. Потом застонал, уткнувшись лицом в ладони. Тихо стало в доме сумрачно.
Данута прибегала до рассвета. Приготовит, постирает хозяйство обойдет. Стол накроет, рубаху чистую положит, а глаз не поднимает. Молчит все. Конор, сперва злился, пытался что-то сказать. Но она лишь взглянет, улыбнется грустно. У него язык к небу примерзал. Извелся, спать перестал. Все поджидал, когда шаги легкие во дворе послышатся. В тот день взял топор, вытащил на середину двора поленья на зиму приготовленные. Хотел горечь душившую в поту утопить. Намахался так, что во рту привкус крови появился. Рана в груди, едва затянувшаяся, каждый взмах пыткой делала. Огнем жгла. Остановился только когда, круги темные перед глазами поплыли. И тут во двор влетел запыхавшийся Малко.
— Тетя Дана обварилась. Они у Барсучихи полотно варили, так котел опрокинулся.
Конор вскочил, выругался длинно по-урмански и побежал, как был, с топором в руке. Забыл что нога хромая. Малко только глаза вылупил.
Бабы шарахнулись. Страшный был. Лицо бледное губы дрожат. Данута сидела держа перед собой обожженные руки. Он глянул, как на тонких запястьях волдыри вздуваются, застонал, будто сам обжегся. Едва вытерпел, пока Рогнеда маслом смазала, завязала. Поднял на руки, к груди прижал. Рогнеда было сунулась.
— У меня поживет. С такими руками ден десять ничего сделать не сможет.
Глянул жестко. Сказал, будто обрезал.
— Сам присмотрю.
Данута молчала, но как со двора вынес, отстранилась. Прошептала.
— Поставь меня, пустяк ведь, сама дойду. Нельзя тебе тяжелого носить.
Конор только хмыкнул. Принес в дом, усадил, глянул в глаза изумрудные.
— Данута, милая, не смотри так. Не могу я. Ведь во всем виноват. Заплачь, выругай, прокляни, только не молчи.
Девушка вдруг руки вытянула, обняла, к груди прижалась. Конор задрожал, охнул. Зарылся лицом в золотые волосы.
— Милая моя, хорошая. За что счастье то такое выпало? — Подхватил, закружил по дому. Жаркими поцелуями покрыл лицо любимой.
Ночью проснулся. Под головкой золотистой рука затекла. Улыбнулся в темноту. Подмигнул домовому притихшему. Произнес одними губами беззвучно.
— Никуда тебя не отпущу больше. Никому не отдам. До самой смерти любимая.
Данута не спала, лежала тихо. Когда уснул, осторожно повернула голову. Долго смотрела на освещенное луной лицо мужчины. Слезы, блеснув в лунном свете, по щекам текли. О чем плакала, сама толком не понимала. Только в сердце тоска смертная, пополам со счастьем уживалась.
С той поры в деревне твердо решили: приворожила девка викинга. Где видано, чтоб мужик так влюбился. Завидовали. Потом недоумевать стали. Почему к старейшине не ведет, женой не зовет? Бабы стали языки чесать. Видно любовь любовью, а жену — пустышку брать не дурак. Не знали, что Конор, сотню раз пытался разговор завести. Данута только печально улыбалась. Поцелуем рот закрывала. Ждала чего-то. И дождалась.
Только первый иней на траву упал, показался на реке корабль урманский. Прибежавшего сказать, Малко, Конор на радостях к небу подкинул. Засмеялся.
— Ну, Данута, пошли гостей встречать. — Та вздрогнула, побледнела, но улыбнулась в ответ. Оделась нарядно на берег с ним побежала. Викинги с корабля посыпались. Чуть не задушили побратима объятьями. Загомонили на своем языке, смеялись, расспрашивали. Данута стояла в сторонке смотрела на него. На губах улыбка, а в глазах печаль. Кнез дружинный Конора обнял. Сказал. — Я ведь не надеялся тебя живым увидеть. Рад, что ошибся.
Конор усмехнулся. — Я и сам не надеялся. Если б руки девичьи с того света не вытащили, пировал бы сейчас на пиру у Одина. — Показал на Дануту. — Если правду тебе дорог, поклонись ей. Она выходила.
Хаук девушку с ног до головы оглядел. Прищурился.
— Самую пригожую в спасительницы выбрал? Спасибо тебе красавица.
Данута головой покачала.
— Не благодари, не за что. Меня уж судьба отблагодарила. — Посмотрела на Конора ласково и отошла. Хаук локтем его толкнул.
— За такие глаза и я больным слег бы. Все успел, молодец.
Викинги с корабля бочки с вином скатили. Дарко засуетился. Велел столы гостям накрыть. До самого вечера пировали. На закате, когда лиловые тени от деревьев легли, и потянуло осенним холодком Хаук с Конором отошли от шумной компании. Сели в сторонке. Хаук все молчал, жуя травинку, бороду ерошил, думал, как разговор начать. Конор терпеливо ждал, скрестив руки на груди. Чувствовал, разговор будет серьезный. Наконец Хаук решился. Вынул травинку, прокашлялся. Посмотрел исподлобья на товарища, начал издали.
— Конор, я тебя не один год знаю. Крепче брата ты мне. Потому не злись на то, что спрошу.
Конор кивнул, нахмурился, чувствуя холодок в груди. Викинг вдруг разозлился, плюнул в сердцах.
— Да что я вокруг да около. Видел я ее, хороша девка. Нечего сказать. Смотрит на тебя, так что и мне дураку видно — любит тебя. Да и ты вроде неровно дышишь. Только так ли, чтоб голову потерять? Я уж не про то говорю что она вельхинка. Мне на пиру злые языки донести успели: пустая она. Знаешь ли?
Конор вскочил. Глаза зло сверкнули.
— Вот, сволочной народ. Когда подыхал, ни одна собака не гавкнула.
Заходил, нервно ероша волосы.
— Она ведь одна сжалилась. Ночи не спала, выхаживала. Я за одно это ей ноги целовать должен.
Хаук смутился. Пробормотал. — Оно конечно. Только из благодарности себя насиловать не годится. Ты подумай прежде. Жила ведь без тебя. Авось забудет.
Конор вдруг сник. Сел, голову руками обхватил.
— Знаешь, а ведь именно этого больше смерти боюсь. Люблю я ее. Понимаешь? Не думал раньше, что сердце на такое способно. Я ведь, за каждую ее улыбку, готов по капле кровь отдавать. А она молчит, и глаза такие... Без ножа режет. Чувствую, льнет ко мне. А спросить веришь, боюсь. Ничего ведь раньше не боялся, будь я проклят. Вдруг покачает золотой головкой своей. "Нет"— скажет. "Ступай мол"
Помолчал. Добавил глухо. — Мужа то ее, наши убили. Когда первый раз сюда наведались. Понимаешь, через что ради меня переступила?
Усмехнулся, вспомнив что-то. — Мне малец, сын ее подруги, рассказывал. Чудом корабль тогда не подожгла. Ели старейшина угомонил. А из лука стреляет, нашим кметям учиться впору. Как такую мог не полюбить?
Хаук только руками развел. Конор снова помрачнел.
— Знаешь, если б знал, что не из жалости со мной осталась. На коленях бы просил женой быть. А то, что детей не будет. То богам видней. Захочет, чужого возьмем. Вон, сирот сколько после каждого похода остается.
Хаук даже плюнул. — Дурак ты, Конор. Слепой что ли после болезни стал. Да она глаз с тебя не сводит. На меня жена бы так смотрела, я бы ее золотом с ног до головы осыпал.— Встал решительно. — Вот что. Раз такие дела, сам тебя сватать буду. Веди к невесте.
Издали уже увидели гостеприимный огонек в окошке. Проходя через двор, Конор слегка удивился, не встретив верного стража. "Куда серая тень без хозяйки подалась?" Горница встретила запахом свежего хлеба и тишиной. Дрогнуло сердце викинга от смутного предчувствия беды. Пусто было в доме. Чисто как на праздник и пусто. Будто даже домовой ушел. Хаук с интересом огляделся вокруг. Хотел было, вслух спросить: "Где же хозяйка? Свет горит, а сама гуляет" но проглотил не сказанные слова, глянув в тревожное лицо товарища. Конор стоял опустив руки, и не отрываясь смотрел на открытый сундучок в углу. Наряды женские не одеванные на откинутой крышке сложены были. Звали будто: иди, выбирай. За окошком кто-то всхлипнул горестно. Конор посветлел.
— Данута, милая! — Из горницы опрометью во двор бросился. Тень от стены отделилась. Шагнула Рогнеда к нему, заревела в голос.
— Не ищи ее, ушла. Обещанье взяла, что дождусь тебя окаянного. Велела сказать, чтоб не серчал, что не простилась. Боялась бедная. Увидит, и не сможет уйти. Сказала, любит больше жизни. Счастливым видеть хочет. Потому и ушла.
Конор подскочил к ней, вцепился в плечи. Зарычал.
— Куда ушла?
Рогнеда и не думала вырываться ревела, носом шмыгала.
— В лес, к ведьме Купаве пошла, горемычная. Дом прибрала для нового хозяина и ушла. Конор чувствуя, что сходит с ума, тряхнул девушку так, что кика на землю слетела.
— Покажи дорогу. Если любишь ее, покажи. Я ведь жениться хотел. Рогнедушка, милая, куда она пошла? Верну. На руках принесу.
Рогнеда плакать перестала, икнула. Ладошками слезы по лицу размазала. Покачала головой.
— Поздно хватился. Навсегда уходят в лес. С той тропы не воротить, коли решила к костру ведуньей сесть.
Оттолкнул ее викинг, бросил зло. — Неужели думаешь, отпущу. Пусть сама в лицо скажет, что видеть не хочет. Не скажешь дорогу, сам в лес искать пойду. Земля не так уж и велика. Найду. А там хоть трава не расти.
Вымолвил, и не оглядываясь по тропе к лесу пошел. Почти побежал.
Хаук стоял посреди двора смотрел ему в след и задумчиво теребил бороду. Потом подошел к Рогнеде заглянул в глаза. Спросил ласково.
— Тут ждать будем, или в дом пойдем?
Рогнеда посмотрела на незнакомого викинга, губы как ребенок оттопырила, и заревела пуще прежнего. Викинг растерялся.
— Вот дуры бабы. К ним с добром они в слезы. Не реви, говорю. Река из берегов выйдет. Постоял, понял, что уговоры бесполезны. Подтолкнул к дому.
— Пошли красавица. На лавке, оно сподручней, плакать. Полотенце найдем слезы вымакивать.
Куда бежал не ведал. Серебряный лунный свет тропу незнакомую освещал, в душу заглядывал. Темные могучие лесные стражи вдоль тропинки стеной стояли, перешептывались. "Не найдешь. Не пройдешь. Ой вернись пока можешь..." Он упрямо бежал вперед пока не начал задыхаться. Остановился, и шорохи вокруг замерли. Зверье лесное прислушивалось, глазами из темноты посверкивало. "Что ищешь в чаще полночью?" Вдруг в конце тропы тьма шевельнулась. Матерый серый волк бесшумно соткался из лунного света. Шагнул навстречу мужчине. Желтые глаза огнем полыхнули. Конор почувствовал, как задрожали ноги от облегчения. Позвал тихо встревожено.
— Волк! Как же ты ее отпустил? Знаешь ведь что не смогу я без нее. Умру ведь.
Протянул к псу руки. — Отведи меня к ней. Где бы ни была.
Волк смотрел загадочно, глаза янтарные щурил. Верхняя губа дрогнула косо обнажив клыки. Конору на мгновение показалось, что пес улыбнулся. А Волк повернулся и побежал в лес. Медленно, ненавязчиво приглашая за собой. Конор рванулся следом на одном дыхании. Странная тишина сковала ночь. Даже прошлогодняя листва без звука пружинила под ногами мужчины и волка.
Вдруг тьма отступила. Полная золотая луна повисла над широкой поляной, запутавшись в ветвях дуба. Древнего и могучего как сам лес. Лунный свет, будто кто ножом обрезал у его корней. Само сердце ночи скрывалось там. Волк исчез. Ноги викинга подрагивали от напряжения, когда он шагнул на поляну. Высокие, выше колена, нехоженые травы расступились перед ним. Сотни прозрачных ночных мотыльков взмывали вверх и таяли в серебряном свете. То ли кровь стучала в ушах мужчины, то ли правда еле слышный перезвон сопровождал каждый его шаг. Только раз дрогнуло сердце викинга. Когда во тьме под деревом, пробежали затухая золотисто-малиновые искорки. И вдруг вспыхнули ярким пламенем, осветив сидящую у костра женщину. Светлые птичьи глаза ведьмы спокойно вопросительно глянули на него.
— Долго ты. Думала, уж вовсе не придешь. — Низким певучим голосом сказала Купава. Поманила белой точеной рукой. — Иль боишься меня воин северный? Садись к огню. Сказывай, зачем пришел? Может, сердце девичье принес. Потеряла она его. В синих озерах глаз твоих утопила.
Конор к костру шагнул. Заговорил, сам испугался хриплого чужого голоса.
— Нет, матушка. Я ее сердце никому не отдам. Да и свое из ее рук просить не стану. Только скажи где она?
Купава голову чуть склонила. — Тут она.— Сказала медленно будто нехотя. — Спит в хижине.
Конор рванулся, но колдунья засмеялась, рукой взмахнула, и пламя стеной поднялось.
— Ишь, шустрый какой. Ты чужой, не знаешь верно. Если девица к этому костру по доброй воле пришла, нет пути назад.
Конор зарычал, пытаясь обойти костер. Но огонь загудел, потянулся к нему, опалил лицо. Викинг упрямо стиснул кулаки и шагнул в пламя. Засмеялась Купава, в ладоши хлопнула. Пламя опало вмиг. Побежало язычками крохотными по поленьям, в угли зарылось. Конор опешив, пробормотал.
— Ну матушка, коли такая сила тебе покорна, куда мне дураку тягаться. — Нахмурился жестко. — Только прогнать отсюда без Дануты, и тебе не власть. Силой рваться не буду, но и не уйду.
Опьянев от собственной наглости, огляделся вокруг.
— Место тут не плохое. Шалаш поставлю, и буду ждать.
Колдунья улыбнулась, головой покачала.
— Вот ведь упрямый.
Задумалась, глядя на игру света в углях.
— Дануту я давно приглядывала в ученицы. Сила в ней глубокая. Хорошей ведуньей бы стала. Да видно не судьба.
Вскинула голову. Черные как вороново крыло волосы плащом плечи накрыли.
— Забирай ее. Только помни. Она мне теперь дочь. Обидишь, не прощу.
Конор вскочил.
— Как подумать могла такое, матушка? Жизнь моя в ней. — Бросился в хижину, боясь в душе, вдруг передумает.
Девушка сладко спала свернувшись калачиком. Наклонился, поцеловал. Данута улыбнулась во сне, назвала по имени, но не проснулась. Он встревожился, оглянулся испуганно на Купаву. Та кивнула успокаивая.
— Пусть спит. Я ей травку заварила сонную. Вредно ей убиваться. А так, проснется утром свежая, отдохнувшая и не вспомнит горя по лесу гнавшего.
Конор поднял на руки спящую, к груди прижал. Руки дрожали. Ведунья наблюдала за ним, хитро прищурившись.
— Не тяжела? — Спросила.
Викинг хмыкнул в ответ. — Своя ноша тяжелой не бывает.
А Купава, будто не слыша, продолжила. — Двоих ведь несешь.
Конор замер. Недоуменно покосился на нее.
— Что застыл? Иль сердцем оглох? Не чувствуешь? — Спросила насмешливо.
Он рот открыл и вдруг понял. Сперва несмело, потом шире, улыбнулся колдунье глупо счастливо. Защипало глаза от первых в жизни слез. Только и смог вымолвить.
— Матушка, счастье-то какое!
— Ты гляди, не урони на радостях. — Сердито приказала ведунья. — Ну, чего стоишь? Иди, светать скоро будет. Проснется в лесу — распереживается. Дите испугает.
Викинг попытался что-то сказать, но от волненья только благодарил бессвязно, клялся в чем-то, и улыбался от уха до уха. Купава безнадежно махнула на него рукой.
— Иди уж. Совсем умом на радостях тронулся. Не хотела сперва говорить. Да видать придется тебя охладить немного. Может, очухаешься. Девку она родит. Синеглазую да золотоволосую.
Засмеялась, глядя как он поцелуями покрыл лицо спящей.
— Ну, видать совсем плох, коли и это не помогает. — Идите, и будьте счастливы.
Конор поклонился колдунье. Обернулся уже на краю поляны, бережно прижимая к груди драгоценную ношу. Растворилась во тьме под ветвями дуба кособокая хижина, потух костер меж корней. Исчезла колдунья, будто и не было. Только ветер ночной серебристую рябь по траве погнал. Волк серой тенью из леса выскочил. Побежал у ноги молча, сосредоточенно, желтым глазом кося изредка. Конор вздохнул и быстро пошел по тропинке, навстречу гаснущим предрассветным звездам.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
