Как говорится, 'Работа матери не заканчивается никогда', а Мерит-Хатор считала своими детьми в той или иной степени всех домашних, и своих детей, и родню, ближнюю и дальнюю, и слуг, и рабов. Но, чем больше она решала домашних дел и проблем, тем больше решений все старались на неё свалить и тем меньше любили... Во истину — странно это — сбросив все трудные решения на человека, еще и обижаться на него, что он эти решения принимает...
Брат Хормени, Себек-Эре, был младше на пять лет, а сестра, Нефер-Маат — на три. Впрочем, сестру почти все, включая домочадцев, звали 'Средняя', а отец — Митшереу * (Митшереу — котенок). Брат для Хори всегда был назолой и сопливой обузой, он лишь вызывал раздражение и нос Хори морщился, будто он хотел чихнуть, как только Себек-Эре оказывался рядом. Что до сестры, то с ней он ладил хорошо, хоть и считал, что отец её совершенно непозволительно балует. Брата же баловала мать. Что же до самого Хори, то он считал, что уж с ним-то как раз мать слишком сурова. На самом деле с ним она, скорее, была непоследовательна. То излишне строжила его, то, наоборот, портила вседозволенностью. Позже, немного подросши и повзрослев, Хори понял, что его мать имела одну особенность, которая иногда бывала смешной, иногда — очень неприятной. Людям, вещам и явлениям не дозволялось быть не такими, какими она их себе представила. Она никогда не могла простить человеку, если он оказывался отличным от того, каким она себе его вообразила. Причем, если с разочароввшими ее посторонними людьми она могла держать себя с безмятежным спокойствием и улыбкой, близким и домочадцам доставалось преизрядно. Хори она, очевидно, предписала судьбу эрпата и не могла никак смириться с тем, что он — обычный нормальный мальчик. Сердясь, она ругала его за лень, что было для нее самым страшным обвинением. Фраза 'ленивый мальчик никогда не сможет добиться ничего в жизни!' преследовала Хори и раздражала.
До некоторого времени его не удивляло то, что, в отличие от других сверстников, у него нет ни одного деда или бабки. Хотя, как известно, именно дедушка — главный друг внука. Он дарит ему подарки лучшие, чем все остальные, а, когда внук подрастает, чаще всего он наследует именно дело или должность дедушки. И эта тема всегда обходилась молчанием, а вопросы Хори о дедушках и бабушках пропускались мимо ушей. И это было странно. Лишь раз он видел важного чиновника с севера, прибывшего с посланием к Князю, которого представили как его дядю, но запретили говорить об этом кому бы то ни было. Дядя был невероятно важен, немногословен и явно презрительно относился к племянникам и племяннице, их дому и их отцу, которого, впрочем, не было — он был в одной из своих бесконечных поездок по Та-Сети, уехав буквально за день до внезапного появления родственника. Хори даже не мог понять — то ли дядя так подгадал, чтобы не встретиться с отцом, то ли сам отец не горел желанием увидеться с важной родней. Мать была единственной, с кем дядя общался уважительно и любезно. Впрочем, большая часть их общения прошла за закрытыми дверями, и о чем они говорили, осталось тайной, а вскоре после этого, лишь слегка притронувшись к поданным блюдам, дядя исчез навсегда, оставив запах дорогих духов и притираний, а также раздражение и обиду у всех домочадцев.
Глава 2.
О прочих домочадцах надо сказать отдельные слова. Сначала их было всего четверо. Самый старший, лицом похожий на сирийца, но по всем прочим приметам житель Та-Кем и носящий имя Хекнахт, уже вышел из возраста, который называют зрелым, но еще не добрался до поры старости. Он был баку*(На самом деле большая часть тех, кого мы считаем рабами, в древнем Египте рабами не были. Рабы в общем смысле 'джет', 'люди собственности' были нескольких категорий — 'Баку' это действительно рабы, и 'Мерет', челядь, которые в свою очередь в значительной мере состояли из 'хему несут' (или 'хему') — 'рабов царя', иногда их еще называли 'людьми списка' или 'списком'. По сути, они даже не крепостные, скорее, молодые специалисты по комсомольской путёвке или по распределению. У них была своя собственность, социальные лифты и возможность заполучить свой бизнес. Но право распоряжаться их работой можно было купить,( хотя они при этом оставались царскими Такие вот государевы люди). Правда, значительно дешевле, чем баку, каковые были и в самом деле рабами. Но их, в силу высокой стоимости, берегли, и у них тоже были свои лифты в обществе.), личным рабом Деди, да ещё наследственным, чем немало гордился. По этой причине, а также потому, что Деди давал поручения и ставил задачи слугам через него, он считал себя кем-то вроде чати при Деди-Себеке и безусловным повелителем всех прочих слуг и челяди (впрочем, это не значило, что он ленится работать сам или работает плохо). Когда, мало-помалу, Мерит-Хатор прибрала к рукам всю власть в доме, он явно стал человеком хозяйки, и, как это иногда бывает и у более значимых особ, пытался добавить себе влияния в её глазах исподволь, но неуклонно, как скарабей, катящий свой шар, наушничая ей о истинных или мнимых поступках и проступках хозяина, которые могли уронить честь семьи, брюзжа и настраивая её на суровый лад. Многим казалось, что в тени, пролёгшей между супругами, большая доля его вины. Не брезговал он и наушничать о прочих рабах и домочадцах, даже в тех случаях, когда всё мог решить и сам. Он старательно и хорошо работал по дому и сам, но почему-то вокруг него люди всегда ссорились и ругались. Казалось, когда затлевала и вспыхивала какая-то размолвка, не важно, кто в ней был замешан, ему словно становится лучше и веселей. Пожалуй, он был единственным, в ком дядя вызвал искреннеее восхищение.
Хекнахт был довольно крупным и широким в кости мужчиной, и никто не звал его уменьшительно 'Хеки', а только либо полным именем, либо 'управитель'. Но, даже не беря во внимание его размеры, надо признать, что он умел придавать себе величественный вид, что ещё больше возвышало его в глазах дворни и своих собственных. Он носил парик (из старых париков Хозяина) и аккуратную юбку, ухитрялся всегда, даже на грязных работах оставаться чистым. Его влажные большие карие глаза под выпуклыми, как у жабы, веками, были печальны, но длинный горбатый нос по большей части высокомерно был задран. Правда, на это было глубоко наплевать некоему Иамунеджеху. Это был нехсиу*(слега упрощенно это оседлые жители Куша (Нубии), маджаи — кочевые), мускулистый, но не огромный, как Хекнахт. Он был ленив (ну, по по мнению управителя). По своему же собственному мнению Иаму (редко кто называл его полным именем Иамунеджеху), в доме мужчина должен был только отдыхать и готовиться к мужским делам — охоте, войне, походам. Ну, а еще — есть, петь, пить, веселиться, танцевать на празденствах, и любить женщин. Самое удивительное — он был свободен и в доме на положении домочадца оставался добровольно. К Деди он относился уважительно, но без раболепия, выполняя при нем так же добровольно и самочинно взятые обязанности телохранителя, оруженосца и помощника на охоте и в других 'мужских делах'. Он не был 'диким нехсиу', и даже, вот диво, знал священное письмо и мог легко общаться и с жрецом, и с знатным северянином, и с забитым козопасом из Ирчема* или Анибу*(См. карту. Местность и город в Куше ). Под кожей, матово блестящей, как полированное и вываренное в масле дерево, местами перепаханной шрамами — от когтей, меди и сделанных при ритуале посвящения в мужчину — лениво, как леопард в начале броска, перекатывались мускулы силача — не массивные, а витые и упругие. Он и ходил словно леопард: плавно и как-то не спеша, но при этом мог двигаться ужасно быстро. Как-то (намного позже) он сказал Хори, что быстро — это когда неторопливые движения идут друг за другом непрерывно, и каждое точно знает с чего начнётся и чем закончится. И когда он так стремительно и в то же время неспешно перетекал по двору, с безжалостно-безразлично-добродушным лицом бога Монту*( Монту — бог войны), Хекнахт вжимался в стену и замолкал на полуслове, потея и бледнея.
Но чаще всё же Иаму лежал в тени и напевал что-то или наигрывал на своем странном трехструнном инструменте. Если, конечно, не был в это время на охоте, рыбной ловле, не занимался с оружием, или не пил пиво или вино, или не играл в Сечет. Пиво он делал себе сам, считая, что в Та-Кем его делают слишком слабым и слишком сладким, и пиво его действительно получалось крепким и душистым, но кисловато-горьким. Это была единственная работа в доме, которой он не чурался, если не считать возни с охотничьими или рыбацкими снастями и трофеями. Правда, когда он делал пиво, он заставлял рабынь и служанок пережёвывать солод и сплёвывать его в кувшин... Но пиво-то получалось вкусным, крепким и душистым...
Иаму не был совсем негром, его нос был тонок и ровен, а губы не были большими и вывернутыми, но был заметно смуглее любого жителя Та-Кем. Он был красив и от него прямо ощутимо исходило чувство силы и нерушимости. Запах его тоже не походил на запах негра.
Третьей была Руиурести, нубийка, доволььно зрелая уже на момент рождения Хори, а к его десяти годам скорее, даже пожилая. Надо бы её назвать не третьей, а первой — столько на ней работы в доме держится. Готовка, уборка, стирка, запасы... А пока дети были поменьше — она еще и нянчилась со всей этой толпой. Всегда неунывающая, всегда напевающая, всегда необъятно-пышная и всегда при деле. Она была из хему, и мужа у неё не было уже на тот момент, когда она попала в дом Деди. Её собственные дети выросли и разлетелись из под родительского крыла — дочери были в доме шнау*('работный дом', крупная мастерская, кустарное производство, чаще всего — пищевое, но иногда любое другое) в Белых стенах, а двое сыновей служили в армии. И один уже дослужился до того, что сам был где-то далеко на севере командиром, да, господин, и у него уже были и свой дом, и свои слуги. Неоднократно он присылал весточку с гонцами, предлагая матери выкупить её у Деди, но Руи всегда отказывалась. Хозяин тоже не прочь был её отпустить, и без всякого выкупа, но она опять-таки отказывалась. Деди она говорила, что не дело это для матери, что сын её выкупит. Она придет как подчиненная под крышу дома, где уже управляется другая хозяйка. Не дело это, хозяин, нет, не дело! Слугам же она отвечала, уперев в бока свои мощные руки и гордо глядя на них, что она не может бросить дом и их, нерадивых и бестолковых неумех, на погибель и голод...
Четвёртой была непутёвая девица, словно в насмешку носящая имя Сатепа*(Сатепа — 'дочь крокодила'. Имя означает красоту и властность). Сатепа была и в самом деле статна и красива. С тонкой талией и изящными, соразмерными и стройными бёдрами, грудью, не отвисшей, не смотря на свои немалые размеры. Её лицо было правильно и чисто, не было ни оспинки, ни прыщей, волосы черны, блестящи и великолепны, как великолепны были и нос, губы и уши — даже строгий ценитель, отбиравший наложницу для семера, мог бы обратить на неё внимание. Но вот её глаза... Казалось, они смотрят в обратную сторону, внутрь этой красивой головы, а к ты их видишь лишь в отражении, с обратной стороны. Правда, и внутри головы глаза, верно, ничего увидеть не смогли... Почему-то у всех она вызывала такое ощущение, что они видят красивую корову. Она могла пастись, если, конечно, её вывести к зелёной траве, если же вокруг будет песок, то она просто будет стоять и беспомощно смотреть своими большими и прекрасными глазами, блестящими среди длинных ресниц, пока её на пастбище не отведут. Она по большей части жила в мире своих нелепых грёз, и делала все свои дела по дому (горничной и девушки для помощи хозяйки) будто во сне. Не то, чтоб она была ленива, нет, но, считая, что достойна наилучшего в этом мире, она словно отрешалась от окружающего и целиком уходила в мечты. То ей виделась картина, как принц, увидев её, предлагает ей стать своей великой женой*(Великая жена — главная жена наследника престола или фараона), а то и вовсе такое, о чём и говорить-то не стоило, во избежание обвинения в оскорблении величества. Мечтая о столь высоком, она, тем не менее, регулярно оказывалась ночью в каморке у Имау, и, как не старалась, будила своими воплями всю округу... И уж сколько раз госпожа пеняла ей и обещала наказать, сколько раз она клялась и самой себе, и госпоже больше никогда... Ну да, ну да... Сатепа прекрасно понимала, что Иаму на неё наплевать, да и сама его называла презренным кушитом, чуркой эбеновой и прочими малоприличными, да зато привычными названиями. Но все случалось снова и снова.
Потом слуг стало намного, намного больше, все они были людьми списка и отражали признание заслуг Деди правителем, Махом, и степень этой признательности, ибо, будучи царскими рабами, попали в службу к Деди по велению этого чиновника. Тут были и земледельцы-ахутиу для работы в загородном поместье... Да какое там поместье... Невеликий домик, где даже для пяти слуг работы было маловато. Да и росло все в каменистой земле вокруг Абу намного хуже, чем в Куше или севернее, так что ни тучных стад, ни нив тут не было — огороды да виноградники. Вино, правда, было знатным — уж откуда взяли те лозы, что давали это вино, неизвестно, но завидовали такой удаче многие. Одно получалось сладким даже без фиников и мёда, другое было терпким, но ароматным и хмельным.
И еще трое служанок, херит-пер ('ведающих домом') в городской дом, который тоже разросся, а потом и вовсе поменялся, превратившись в небольшой, но солидный городской особнячок. А в таком доме, конечно, работа всегда найдётся... И целый дом шнау можно занять, было бы желание. И появилась еще ткацкая мастерская, где работало целых двенадцать ткачих. Если бы её не взяла под свою руку мать, то Иаму бы там и поселился, и уж тогда ткани было бы выткано мало, хотя во главе мастерской и была свободная ткачиха, получавшая от выделанных штук полотна и его качества, и находившаяся там всё время. Да, видно, она сама не могла противостоять колдовству Иаму.
Но Мерит-Хатор отбила у него охоту частить с визитами сюда, постоянно проверяя дневной урок и просто заходя в мастерскую по поводу и без него. Почему-то нехсиу её сторонился...
А тем временем Хори рос, рос и дорос до учебы в доме знаний, школе при храме Хнума — создателя мира. Дома его уже можно было видеть реже, чем в школе или в более приятном времяпровождении с приятелями. (Хотя это и не избавляло его от очередных язвительных обвинений матери в лени). Он был не лучше и не хуже других своих сверстников — друзей и недругов. Так же учился, в чём-то преуспевая, в чём-то отставая, так же играл, зевал и отвлекался, считая ворон и мечтая о чём-то глупом и несбыточном, но великом и возвышенном. Так же боролся и учился стрелять из лука и пращи (бедные птицы!). Так же дрался, выясняя вопросы первенства в толпе школьников (не первый...но и не последний). Так же выслушивал выговоры и наставления учителей. И конечно, их брюзжание о том, что 'Все те, кто не имеет возможности выбрать счастливый жизненный путь чиновника*(Такую возможность практически имеют только дети чиновников, жречества, иногда дети военных и ремесленников. Не имея образовательного ценза, экзамена не сдать, не имея денег и связей, ребёнка в школе не выучить), подлежат смотру, на котором их определяют в войско, или ремесло, или низшее жречество (по сути, в храмовых слуг) или даже в 'рабов царя'*(Абсолютная правда — не пройдя аттестации на низший чиновный уровень, даже дети знати могли попасть в царские рабы. Вроде призыва в армию, но навсегда ). И это будет позором для любой семьи, горем для их матерей и концом всему для них, малолетних лоботрясов, что никак не способны уразуметь изменение написания иероглифами простейших понятий всего-то за последние пять царствований! Хори иногда казалось, что учителя в школе сговорились с матерью называть его ленивым мальчиком!
