Он рассказывает о четырехлетней девочке, дочери одного бизнесмена. "Мы использовали ее как... морковку перед мордой осла, знаешь такое? Но осел заупрямился, и морковку пришлось слегка нашинковать".

Затем подкатывает нетрезвый страх: Боб не тот, кому следует выкладывать подробности.

По крайней мере, не стоило добавлять "мне это нравится".

Поздно.

— Боб...?

Тот не улыбается. Но прикосновения его нежны, как обычно.

— Пойдем домой, Ли. У тебя был действительно тяжелый день.

Утром на вопрос "что я вчера тебе наговорил?" Боб оторвался от приготовления яичницы с ветчиной и пожал плечами: "Пожаловался на "рабочие" неприятности". Правда, в тот момент он отвел взгляд — к оконному стеклу и пустоте города за ним.

Но лишь на секунду.

Ли решил отложить "выбор" между отцом и братом на неопределенное потом. Довольно того, что он продвигается в карьере.

А через месяц Ли познакомился с достойным "конкурентом". Конкурента звали Гарри МакДауэлл, из тех, кого Кэннан грубовато обозначал "без мыла в зад залезет". Братец вполушутку предложил Ли приколоть Гарри к ближайшей стенке, словно коллекционную бабочку.

Разумеется, Ли счел своим долгом подружиться с амбициозным новичком.

Гарри МакДауэлл оказался обаятельным парнем — типичным "всеобщим любимцем", хитрым и пронырливым. Он вызывал симпатию на каком-то подкорково-инстинктивном уровне. Первый разговор свелся к паре десятков малозначащих фраз, они присматривались друг к другу, как псы из соседних дворов, готовые как охотиться вместе, так и разорвать друг друга, однако Ли ощутил, что предпочел бы Гарри своим боссом. Вместо непроницаемого Уолкена и... и вместо Кэннана.

Они могли бы стать врагами, но им нечего было делить.

Они подружились. Не слишком близко, Ли сомневался, что когда-либо подпустит к себе кого-то, кроме Боба, — мужчину или женщину, для любви или дружбы, неважно. Максимум — мимолетный секс, дабы выпустить "дурную кровь" и вернуться к Бобу ласковым и любящим. А друзей и вовсе иных не требовалось.

Просто два хищника решили охотиться в одной стае.

Гарри обещал познакомить со своим другом детства, Брэндоном Хитом, и добавил: "Мы новое поколение, Ли. За нами будущее. За нами свобода".

От слова "свобода" Балладберду все-таки захотелось вонзить в МакДауэлла стальной шип. Он, сам того не подозревая, коснулся кровоточащей раны — недостаточно деликатный, в отличие от Боба, чтобы не причинить прикосновением боли. Свобода... может, этот бездомный щенок и надеется найти в Синдикате свободу — хотя бы от безденежья и более сильных парней, норовящих выколотить последнюю монетку.

Но для Ли Синдикат не мог означать свободы. Не от отца. Не от Кэннана.

Чем выше, тем плотнее натягивается цепь.

Ли перевернул несколько игл в руке, сдернув тонкий слой кожи с большого пальца, и затем явилась мысль: ты не можешь перегрызть свой поводок, а вот челюсти другого — вполне способны попробовать.

Жест остался незамеченным.

— Что ж, — вслух сказал китаец. — Приводи вечером своего друга, а я приду с Бобом. И станем командой.

Позже Гарри отметил с усмешкой: "Брэндон и Боб чем-то похожи. Один молчит, потому что за всю жизнь едва ли сказал сотню слов, второй — потому что постоянно жует. И еще, кажется, спрашивает у тебя разрешения на каждое междометие, верно?"

"Может и так, Гарри", с истинно восточной улыбкой "оружие-за-спиной" отвечал Ли, "Но я готов убить за Боба. А ты за Брэндона?"

Гарри промолчал. И предпочел сменить тему.

Позже Боб сознался: "У меня аж мурашки по коже от этого Брэндона. Он настоящий убийца", — и Ли закашлялся, скрывая полуистеричный смех. Брэндон — всего-навсего "чистильщик", и Боб страшится его.

Как насчет самого Ли?

После всего, что Боб узнал... будто от лучшего информационного мастера Синдиката можно сокрыться...

— Как насчет меня, Боб?

Момент напоминал их первый вечер — обгорелыми непрозрачными сумерками, обшарпанным диваном и неизменным запахом чего-то съедобного. И в точности, как в тот раз, Боб уткнулся курносым носом в волосы Ли — волосы-нервы, заставляя тихонько застонать и выгнуться гигантской кошкой.

— Ты — лучшее, что у меня было и есть, Ли. Разве я могу бояться или осуждать тебя?

Ли скрутил его в обычной ласково-властной манере, рассмеявшись, быть может, чуть громче, чем уместно.

Еще один исчерпанный разговор.

100. Nothing between

Пять лет — срок почти бесконечный для маленьких детей и заключенных, незаметный для счастливых возлюбленных и мудрецов, увлеченных тайными изысканиями. Но в первую очередь — срок, за который меняется многое.

Гарри МакДауэлл из дворняжки с острыми клыками и быстрыми ногами — дворняги равно умеющей кусаться и вилять хвостом, превратился в хозяина, главаря маленькой стаи; вылизанную шерсть ему заменял безукоризненный костюм, дорогая машина и слегка порочное обаяние. Брэндон Хит стал любимчиком самого Большого Папы, визитной карточкой Синдиката. Смерть ныне не приходит с косой — прогресс говорит веское слово, и Смерть выбирает пару скорострельных пистолетов. Правда, Боб уже не боялся Брэндона — "мы-ведь-друзья", ну или почти не боялся; сам он, смахивающий теперь скорее на упитанного хомячка, чем на крохотного затравленного мышонка, единственный из четверых мог похвастаться успехами в карьере перед родителями и знакомыми. "Я аналитик, занимаюсь сбором и классификацией данных", мог сказать он.

Пожалуй, Ли почти завидовал другу-любовнику. Для самого Ли перемены принесли и деньги, и власть, но какой от них толк, если ты по-прежнему — марионетка с веревочками, а отец, баллотирующийся на очередной пост, предпочитает не упоминать о младшем сыне?

"К черту", — Ли гнал от себя и зависть, и дурные мысли. Окончательный выбор вновь и вновь отдалялся — бесконечно, точно растягивал жвачку ребенок. В конце концов, Ли тоже мог гордиться собой. Зеленые иглы на карте Уолкена заняли почти весь город, во всяком случае, теневую его сторону.

И еще у Ли был Боб. За пять лет они едва ли повздорили дважды — кто из конфетно-счастливых молодоженов может похвастаться подобным?

Достаточно для счастья. Нельзя гневить Небеса, прося чересчур много.

Но чем сильнее натягиваешь цепь, тем больнее врезается она. Однажды разорвется...или разорвет тебя на пару неровных кровоточащих кусков.

Ли избегал собственного дома, предпочитая ночевать у Боба — в идеале с Бобом, но тот торчал в офисе до утра, порой Ли казалось — не спит вовсе, а стимуляторы вроде кофе, энергетических напитков и таблеток ему заменяет фастфуд из ближайшей забегаловки. Пристрастия к фастфуду Ли не понимал, как и способности работать сутками в тесном помещении, без глотка свежего воздуха, пару раз прокомментировал: "Это не слишком полезно для здоровья", на что получил дежурную отговорку о "наименьшем зле". Маленькая квартирка за пять лет тоже изменилась — теперь ее наполняла удобная дорогая мебель и новейшая аппаратура; возвращаясь в одиночку и одетым ложась на просторную двуспальную кровать, Ли ностальгировал о кургузом плюшевом диванчике, но недолго — он засыпал.

Звонок разбудил его в начале третьего ночи.

Голос в трубке хрипел, точно хозяин умирал от рака гортани. Ли медленно вываливался из сна в реальность, захватывая чудовищ из царства Морфея.

"Помоги мне..." — надрывалась трубка. Отстраненно, словно наблюдая со стороны, Ли оценил, как намокла от ледяного пота пластмасса, и как дрожат его руки.

Кто это?

Боб?

Он лежал на кровати и разгадывал, кто зовет на помощь. Тысячу лет, пока тело не истлело прахом, рассохлась и сама пластмасса телефонной трубки, а душа по-прежнему искала ответы.

Тысяча лет равнялась доле секунды.

— Отец? — Ли соскочил. — Какого..?

Он швырнул телефон о пол, но развалился на куски тот до того, как коснулся линолеума. Кажется, Ли чересчур плотно сдавил трубку.

Через две минуты он уже разогнал автомобиль до ста двадцати километров в час.

В особняке царила тишина того сорта, что предвещает беду, тишина — минута молчания или центр шторма. Ли не столкнулся даже с прислугой. Конечно, в три ночи садовники-горничные спят, но тогда почему ворота открыты?

Ночные звуки шептали о чем-то отвлеченном. Ли взлохматил волосы, будто проверяя — сон ли вокруг, обычный кошмар с переходами, молчанием и тенями, игры подсознания. Из рукава высунулась и оцарапала висок игла, убеждая в реальности.

Растрепанный, полуодетый Ли смахивал на вампира, пришедшего охотиться в дом, где некогда был живым.

— Отец? — позвал он. Пересекая залы и поднимаясь по лестнице, заметил беспорядок — следы борьбы. Фарфоровая ваза, привезенная с родины, рассыпалась по всему нижнему этажу грудой черепков. Пару горшков с декоративными мандариновыми деревьями постигла та же участь, и теперь они распластались — раздавленные, жалкие и пахнущие кисло-земляно, словно железо в крови.

Крови было много.

Ли чуял ее.

— Отец? — снова позвал он, отгоняя образ ледяной от собственного пота трубки и прерывистого дыхания. Дыхания умирающего.

В тусклом свете замаячила фигура, чересчур высокая и прямая, чтобы быть отцом. Кэннан. Что он здесь делает?

— Ты?!

— Я. А ты опоздал, Ли. Но я закончил с грязной работенкой вовремя, так что можешь не беспокоиться о проблемах в твоем, — Кэннан тряхнул головой, выделяя интонацией последнее слово, — Милленионе.

Последние шесть ступенек Ли преодолел единым прыжком. Он прижал брата к стене — рядом с дверью кабинета отца, где запах железа, пороха и крови усилился стократно.

— Что ты сделал!?

— Убрал помеху. Жаль, отец вздумал лезть не в свои дела. Ему, видишь ли, взбрело в голову на старости лет играть в честного политика и заняться искоренением организованной преступности.

Источник света-полумрака исходил из кабинета. Ли рассмотрел блики пятен и тело, скорчившееся в позе эмбриона. Их отец был рослым человеком, а тело почему-то казалось маленьким, будто смерть уменьшила его.

— Ты..! — заорал Ли, и к адамову яблоку Кэннана прижалась целая острая связка. Каждая была обвинением. Каждая была местью. — Ты убил отца?!

— И спас твою... ну и свою тоже задницу, Ли. Он собирался засадить нас обоих за решетку, — непохоже, чтобы Кэннан испугался. Мгновение спустя Ли едва не вонзил всю связку в подбородок брата... но убрал руку.

— Будь ты проклят.

— Отцеубийца? Да, наверное. Проклят. Но у меня не было выбора, кому как не тебе, Ли, знать каково это — когда нет выбора... — Кэннан прильнул губами к уху брата, а Ли по-прежнему изучал декорации кабинета.

Столько пятен. Чернила и кровь. Разница в цвете и запахе.

Не так и значимо в темноте.

"Он звал меня на помощь", пульсировало в виске приступом мигрени.

— Ты заслуживаешь смерти, Кэн, — Ли вновь заносит правую руку над горлом брата, и ему плевать на то, что у того пистолет. Ли быстр, как пантера. Он опередит.

— Громкие слова, — палец Кэннана дергается к курку, замедленным почти ласковым жестом. — Не стоит меня убивать. Я действительно спас нас обоих. Компромата у папочки хватило бы на пол-Синдиката, и твоим приятелям проще оказалось бы пристрелить некого китайца-полукровку, чем разгребать проблемы. Кроме того... Ли, если со мной что-нибудь случится, Большой Папа лично будет осведомлен о том, куда тянутся твои "ниточки".

Кэнон сделал жест, словно управлял марионеткой. Ли ощутил веревки в сухожилиях, скрипнул зубами.

— Будь ты проклят, — сказал он.

— Ага, я уже слышал. Итак, Ли, сейчас ты разворачиваешься и уходишь, и продолжаешь работать как работал. Имей в виду, я могу не только подставить тебя, но и... — в тот момент улыбка Кэннана слишком похожа на улыбку брата; Ли отшатывается, как от кривого зеркала, — ...но и с твоим приятелем может случиться что-нибудь нехорошее. Знаешь, бродяги, нападения... он, насколько я знаю, не может похвастаться отличной физической формой и боевыми навыками.

— Только посмей тронуть Боба, ублюдок! — иглы в ладони Ли мелькают, отчего чудится, будто он держит веер. Настоящий китайский веер с драконами и цветами — только железный. И пахнущий мандаринами... и кровью.

Конечно, Кэн блефует. Боб — элита Миллениона, и до него не так просто добраться.

Но ведь и за Кэннаном далеко не свора бродяг...

Ли вновь мерещится, что он во сне. Снится ему хрип и скользкая телефонная трубка. И мольба о помощи.

Кэннан прикуривает от золоченой зажигалки с эмблемой стилизованной молнии:

— Я сказал, а ты слышал. Теперь иди, а я позвоню в полицию и заявлю о покушении на известного политика.

Что оставалось Ли?

Подчиниться. Прикасаясь к шее, на которой вполне физически воспринимался ошейник.

Он прошатался по городу до рассвета, стараясь даже не оглядываться в сторону, где когда-то был дом. Туда Ли не вернется. Не из-за кровавых луж и разбитых ваз — его трудно впечатлить подобным зрелищем, даже не из-за того, что брат стал отцеубийцей.

Трубка.

Пластмассовая трубка и хриплый голос умирающего. Ли уверен — эти призраки поселятся в доме.

Бонусом: в его черепе.

Ли хочется приставить к виску все свои иглы и проделать то, что проделывал с другими. Больно только первые пять секунд.

Когда солнце выкарабкалось из-за горизонта и опередило Ли, проткнув своими иглами целый мир, он вернулся к Бобу. Он бросил машину в безымянном переулке, забыл закрыть дверь и брел по улицам, точно преодолевая течение горной реки и постепенно захлебываясь в ледяной воде. Пару раз столкнулся с ранними прохожими, и те старались убраться подальше от явно безумного парня.

Он переступил через порог и ощутил застывшее время.

Снаружи могло меняться многое. Предательство и отцеубийство, лужи-чернила и призраки телефонных трубок; эта квартира была константой, и Боб был константой. Негромко играл магнитофон, ненавязчивый веселый рок-н-ролл царапал Ли наждаком, съедобные запахи, что казались ему столь уютными, вызывали тошноту. Потом он увидел Боба, сонно жующего то ли очень поздний ужин, то ли ранний завтрак; одетый в домашний "костюм"-пижаму — да, с плюшевыми мишками, сам похожий на плюшевого мишку; неизменный и чужой той Вселенной, где брат убивает отца.

Рядом с (неизменным) пакетом-из-забегаловки лежала газета. Кажется, Боб читал ее, или просто отсутствующе пялился в некую статью.

"Почему он здесь? Почему... здесь все как обычно..." — Ли прислонился к косяку. Боб игнорировал его. В отличие от прочих деталей — странно, но Ли не обратил внимания.

— Доброе утро, — сказал он хриплым (телефонным) голосом.

Боб не сдвинулся с места — видимо, вшивая газетенка волновала его больше. "И как понять прикажете?" — обозлился Ли, какая-то его часть протестовала: Боб не виноват, однако атрофировалась за пять секунд.

Ли схватил Боба за подбородок и рванул на себя, чуть не свернув шею. Теперь Ли разглядел припухшие воспаленные веки. Неудивительно — если всю чертову ночь торчать за мониторами, глаза устанут.