Так его когда-то назвали, хотя пахнуть тут нечему. Больше это похоже на облачко пыли, вдруг попавшее в нос и поглотившее все прочие ароматы вокруг. Или на насморк. И хотя дышать оно не мешает, без веской причины никому не захочется вдыхать воздух, лишенный вкуса жизни.

И все всегда проходит в полном безмолвии. Может, оно и к лучшему. Представляю, если бы к уже имеющемуся ужасу прибавить еще и душераздирающие вопли... А она уж точно кричала. От страха, боли и всего остального, что чувствовала в последние мгновения своей жизни. Так вот, если бы ко всему прочему нам пришлось бы еще и слушать...

Но крик все-таки раздался. Из уст Анеке. Прямо у меня за спиной.

Я повернулся, протягивая руку:

— Нечего нам тут больше делать, сударыня. Пойдемте-ка к до...

Она отшатнулась. Упала на землю. Поползла, ерзая задницей, стараясь оказаться как можно дальше от меня.

— Сударыня, вы бы не дурили. Вам ничего не угро...

Первый прыжок она сделала, еще будучи на четвереньках. Потом поднялась и пустилась наутек, задрав юбку чуть ли не под мышки.

В других обстоятельствах можно было бы полюбоваться на открывшийся вид, но за вторую, как выяснилось, тоже не блещущую умом девицу я все-таки отвечал, хотя бы перед самим собой.

— Да постой ты!

Конечно, она неслась напрямик, потому что не могла помнить и понимать, зачем мы кружились в танце, спускаясь с холма. И конечно, как это всегда бывает, события предпочли идти самым дурным из возможных путей: на очередном шаге-прыжке Анеке юркнула как раз под накатывающуюся волну.

В этом ей повезло, не спорю: в проходе между слоями извивающегося пространства вполне безопасно. Правда, только пока он не начнет сужаться. И вот этот момент хорошо поймать не только ершиком волос, вздыбившихся на твоем загривке, а еще и глазами. Во-первых, так привычнее и удобнее, а во-вторых — дает время на размышление.

Что ж, придется сощуриться. Изо всех сил.

Ничего приятного в размытом зрении нет. Скорее наоборот, даже подташнивать начинает. Зато мир становится похожим на свой собственный скелет, и завихрения волн различимы, как на ладони. Всего-то и остается, что...

А времени-то у меня и нету.

Ой-ой-ой.

Эх.

В них тоже можно плавать. Правда-правда. Они не такие плотные, как вода, но гребки все равно выносят тебя наверх или помогают скользнуть внутрь. И гораздо быстрее двигаться именно так, отталкиваясь от волн, а не убегая. Единственное, не стоит держать касание много дольше удара сердца.

Она должна была уткнуться в тупик быстрее, чем мне удалось бы кузнечиком проскакать под волной, поэтому пришлось несколько раз пробиваться через стены в соседние коридоры и возвращаться обратно. От такой чехарды путаются мысли, сознание превращается в кипу страниц, вырванных из книги и пущенных по ветру, но хуже всего, что тело начинает дрожать. Пока дрожь буянит где-то глубоко внутри, есть шанс все исправить. А вот когда доползет до кончиков пальцев...

— Попалась!

Я поймал Анеке в нескольких шагах от тупика, дернул, увлекая за собой сквозь волну, и в следующее мгновение мы приземлились как раз в том месте, откуда все началось. Ноги меня уже не держали, руки тоже. Всех оставшихся сил хватило только на то, чтобы чуть приподняться на локтях, в очередной раз убедиться, что нелепые случайности всегда приводят к дурному результату, и провалиться в небытие, молясь, чтобы буря, неистово закручивающая вихри в низине, не смогла добраться до нас.

* * *

Ломота в теле, тупая тяжесть в голове и ладонь брата, лежащая поверх моей — все это было привычным. Однако вид, открывшийся взгляду, слегка обескураживал. Обычно после незапланированных приключений я просыпался в уютной постели под первыми лучами солнца, но здесь отсутствовало и первое, и второе.

Ребра грубо сколоченного топчана впивались в спину. Тонкая подстилка не пыталась от них защитить, а наоборот, свалявшимися комьями только добавляла неудобств. Холстину, которой меня накрыли, похоже, ткали из опилок и стружек: колола нещадно, даже сквозь одежду. Света из маленького окна под потолком было явно недостаточно для полуподвальной комнаты. Правда, выражение лица Сорена я мог бы предсказать не то, что в потемках, а и вообще не открывая глаз.

— Как твоя голова?

Любимый вопрос. С него брат начинает каждую нашу беседу после работы. Ну или после любых непредвиденных событий. Чем ему далась моя голова, не знаю, а объяснять он с самого начала не захотел. И это слегка настораживало, потому что куда как чаще Сорен либо находил невинные отговорки, либо прямо запрещал спрашивать. А тут ни да, ни нет, одно молчание. Впрочем, слишком многозначительное, чтобы понимать: вопрос серьезный.

— Пока на плечах.

— Неужели? А вот я на твоем месте не был бы так в этом уверен.

— Откуда я знал, что та умалишенная за нами потащится? Мне за ней следить не поручали.

— Разумеется. Но необходимость следить за собой никто не отменял.

— Я не успевал.

— Охотно верю. И это хорошее оправдание, которое можно подтвердить. Но скажи, пожалуйста, какого рожна ты, спокойно дав почить одной девице, вдруг кинулся спасать вторую?

— Хочешь сказать...

Сорен устало откинулся на спинку скрипучего стула.

— Ты же прекрасно знаешь, что волны слизывают все, до чего дотянутся. И не было никакой разницы между этими двумя де... Или все-таки была? — Он вдруг резко наклонился ко мне, буравя мое лицо испытующим взглядом: — Так была или нет?

— Ну, я... Да конечно, нет! Просто...

— Решил размяться по случаю?

— Не. В гробу я видел такие разминки.

— И зачем же ты рисковал жизнью, спасая опасного свидетеля?

Ох, вот в чем дело. Девица очухалась и пошла молоть языком. Во всех возможных красках.

— Нужно было дать ей погибнуть?

Брат промолчал, но ответа и не требовалось.

Работа лоцмана — не самое приятное зрелище, особенно для нежных барышень. Почти каждый второй заказ так или иначе окрашивается кровью или случайных жертв, или намеренных. Непросто бывает уцелеть и самому, и уберечь от гибели того, кто по незнанию либо нарочно оказался рядом. Зачастую все выходит случайно. Как повезет. Мне вчера, считай, повезло.

А может и не очень.

— Пора начинать беспокоиться?

Сорен обвел взглядом окружающую нас обстановку и усмехнулся.

— Не стоит. То, что должно было случиться, уже случилось.

Ну да, конечно. Больше всего ведь эта комната похожа на камеру. В смысле, место заключения. Наверное, раньше в господских владениях имелась и вполне настоящая тюрьма, но благополучно сгинула, и теперь для устрашения и наказания использовалась чья-то кладовая. Хотя выбраться из нее вряд ли намного проще, чем из крепости, если причина, по которой мы здесь оказались — решение кого-то, облеченного властью. Пусть и всего над парой сотен голов.

— Староста?

— Он самый. Не поверишь, аж пританцовывал от радости.

Это уж точно. Нашелся повод вновь выставить прежние требования, но с куда большими шансами на успех — как тут не радоваться?

Правда, все равно не факт, что Сорен что-то станет делать. Торги-то будут, без сомнения. А вот чем они закончатся, никто не знает. Ясно только одно: я виноват по уши.

— Извини.

— Даже не надейся . Сам-то себя сможешь простить?

— Э...

Не надо было вообще с этими глупостями заводиться. Что меня дернуло? Наверное, слишком много работал, вот и перестал чувствовать подводные камни, даже те, на которые натыкаешься через раз. Так часто бывает в нашем деле: когда окунаешься с головой, рискуешь утонуть. Нет, вовсе не в волнах, хотя с ними нужно всегда оставаться настороже. Но обыденная жизнь оказывается гораздо опаснее.

Обычно Сорен меня вовремя одергивает. Почему на этот раз упустил момент, трудно сказать. Может, и сам заигрался. И на старуху бывает проруха, как говорится. Но время вспять не повернешь, значит, придется выкарабкиваться из ямы, которую мы вдвоем выкопали.

— Я буду помнить.

— Хорошо. Есть такое слово — дисциплина. Очень полезное.

— Я буду стараться, обещаю.

— А куда ж ты денешься? — вздохнул брат.

— Все плохо?

— Скоро узнаем.

И правда, долго ждать не пришлось: лязгнул засов, и на пороге воздвиглась фигура, закрывшая собой весь дверной проем. Не то чтобы тот был совсем уж узким и низким, но человек, вошедший в кладовую, в сумерках казался настоящим великаном.

— Его сиятельство требует вас к себе. Вместе.

Знакомый голос. Да и объемы тоже. Видел я несколько раз этого верзилу подле старосты. Охранник или кто-то вроде. На полголовы выше самых долговязых деревенских жителей и примерно на голову выше меня. Ну и шире, конечно.

— Моему брату лучше было бы какое-то время не покидать постель.

— Велено привести обоих.

Сорен недовольно качнул головой, но поднялся со стула. Я сел, стараясь делать это как можно плавнее, и спустил ноги на пол.

— Справишься?

Слабости почти не чувствовалось, а вот дрожь оставалась. Правда, теперь она разгоняла кровь по телу, а значит, делала полезное дело, и с ней стоило поскорее примириться.

— Ага.

Что ж, пол вполне себе твердый, из-под ног убежать не пытается — уже хорошо. Голова немного кружится, но это пройдет. Пустяки. Потому что следующий скучный приказ великана нравится мне куда меньше:

— Повернись и заведи руки за спину.

— Это обязательно? — сморщился Сорен.

— Так велено.

И ведь возразить нечего. Сам допрыгался. Да и чуть больше свободы, чуть меньше — сейчас без разницы. Не прорываться же с боем через эти редкие ряды? Хотя, с великаном пришлось бы повозиться, спору нет. Только он этого не заслужил, а староста из-за чужих спин вперед не выступит.

— Йерен?

— Да, я слышал.

Витки узкого ремня затянулись на запястьях.

— Ничего, зато уж теперь точно не растянусь по дороге.

— Не растянешься, — подтвердил верзила, сжимая тиски пальцев на моем локте.

Брат коротко глянул на нашу парочку и первым вышел за дверь.

Кто-то менее щепетильный наверняка даже сейчас послал бы лесом старосту с его алчными фантазиями, но Сорен считает, что придерживаться правил нужно всегда и везде. В первую очередь правил сугубо личных, конечно же. Правда, в нашем случае они слишком тесно и старательно переплетены с цеховыми.

Нет, в самом деле, временами брат перегибает палку, из-за чего многие в лоцманском братстве его недолюбливают. Скажем так, многие не настолько непоколебимые. И с недавних пор ходят слухи, что дело движется к общему сбору, на котором...

— Эй, полегче!

Да, понимаю, что другим способом меня было бы не удержать на ногах, но руку прострелило такой острой болью от плеча до кончиков пальцев, что добрых чувств помощь и поддержка верзилы не вызвала. Притом, почудилось в происходящем нечто уже давно и хорошо знакомое. Сорен ведь тоже предпочитает помогать именно так, чтобы запоминаться не самими благостными деяниями, а сопутствующими неудобствами и неприятностями. По крайней мере, в том, что касается братской помощи.

— Порог.

О, мы сменили тактику и решили заранее предупреждать о препятствиях? Зачем? Я не настолько тяжел, чтобы не проволочь меня лишние три шага. Или... Да не, ерунда.

— Ну наконец-то! — довольно выдохнул староста, от избытка чувств слегка приподнимаясь над креслом. — Полагалось бы вас поприветствовать, судари мои, но уместнее воздержаться от этого, не так ли?

— Очень тонкое наблюдение, — кивнул Сорен.

Выражались они оба вроде бы похоже: многословно, почти витиевато, плетя из слов странные узоры, но разница все же ощущалась. Брат всегда городил огород, чтобы не затронуть ничьих чувств, даже намеком, а староста без нагромождения фраз явно чувствовал себя незащищенным. Хотя я на его месте, с таким-то охранником, перестал бы притворяться. Тем более, ни праздных зрителей, ни полагающихся по случаю участников грядущего спектакля в комнате что-то не наблюдалось.

— Подходите, подходите! Вот сюда!

Длинный стол был совершенно пуст, и сие означало единственный вариант развития событий: вымогательство, ничего более. Благо, нашлось больное место, на которое можно надавить. И видимо, силы будет приложено достаточно, если не судебное разбирательство не устраивается даже для вида.

— Надеюсь, мне не нужно во всех подробностях представлять проступок вашего брата, любезнейший Сорен?

— Отчего же? Я при его совершении не присутствовал, в отличие от ваших соглядатаев, и могу только догадываться, сколько и каких провинностей вы приписываете Йерену.

Так, армия любителей топтаться по чужим мозолям удвоилась. Не слишком ли много на меня одного? Зачем брату-то во всем этом копаться? Он прекрасно знает или может себе представить вчерашние мои приключения. Зачем же...

— Как пожелаете, любезнейший, как пожелаете.

Староста, однако, огорчился не меньше меня. Ожидал, небось, что дело решится быстро и ко всеобщему удовлетворению. Но был готов и к такому повороту: несколько листов бумаги, свернутых трубочкой, тут же появились на свет из-под полы старостиного кафтана. Правда, разворачивать он их не стал, а лишь положил на стол справа от себя и любовно прикрыл ладонью.

— Мне трудно судить, нарушал ли ваш брат какие-либо иные законы и правила, но со всей уверенностью могу утверждать главное его преступление...

Последовала торжественно-трагическая пауза. Наверное, в планах господина судьи было тянуть ее до победного конца, но, как я мог видеть краем глаза, Сорен изобразил всем своим видом такую откровенную скуку, что томить ожиданием нас не стали, и староста почти выплюнул:

— Порча девицы.

Брат то ли хмыкнул, то ли фыркнул и уточнил:

— Этому есть доказательства?

— Предостаточные! Но довольно даже взглянуть на несчастную, чтобы... Позовите сюда Анеке!

Приказание исполнили быстро: я не успел сосчитать и до десяти, а моя 'жертва' уже стояла у того же стола, по левую руку от меня и, надо признать, выглядела жалко. Или даже жалостливо.

Ее, как и меня, заново одевали после вчерашнего, но платье, пошитое для первой деревенской красавицы, казалось теперь издевательством над поблекшей, скукожившейся и постаревшей чуть ли на дюжину лет девицей. К тому же она беспрерывно дрожала, то крупнее, то мельче, и это искажало ее черты еще больше, чем память о пережитом.

— Вам все хорошо видно? — с ехидцей протянул староста.

— Вполне, — кивнул Сорен.

— Желаете услышать что-либо из уст несчастной? В подтверждение?

— Не откажусь.

Староста вздохнул: видно, ему самому не очень-то хотелось беседовать с тенью прежней Анеке, но отступать было некуда и незачем. Он перегнулся через стол и поманил девушку рукой:

— Подойди поближе, милая.

Та послушалась, правда, до стола добиралась медленно, на каждом шаге сначала пробуя доски пола на твердость и только потом перенося вес.

Печальное зрелище. И все же, отнюдь не редкое. Насмотрелись вдоволь, было дело. Правда, чаще приходилось любоваться на детей, те ведь вечно норовят нарушить запрет, но с детьми и легче. Потому что не умеют бояться по-настоящему. Даже попав в похожую мясорубку, годам к двадцати забывают ровно столько, сколько во всем этом настоящего кошмара, и дальше живут спокойно. Ну, почти. Анеке, да, не повезло. Слишком взрослая оказалась. Хотя прикидывалась-то как раз юной и...