"Твердь‟.

— А я у тебя ничего и не прошу. — С улыбкой проговорил Васка, посмотрев на собрата по артели.

— А я братцы, при всех заявляю, коль кто-либо из вас попросит моей помощи: последнюю рубаху сниму, но, не откажу! А тем лодырям, шиш на шишовом масле! — И парень, скрутив фигу, указал ею на северо-запад.

— Да братцы, этих любителей митингов уже один раз разогнали, а они снова собрались и вновь стоят. Представляете, третью неделю уже стоят, вон даже палаток понаставили. — Вступил в разговор пожилой шахтёр. — Это сколько же денег улетает на их прокорм? А куда смотрят опричники и городовые дружинники. Стоят перед толпой как рохли. Спрашивается, чего ждут?

— Пинка под зад, да камень в забрало! — Вставил своё слово кто-то из позади идущих.

От этой реплики все засмеялись и, продолжая хохотать, начали заходить в рабочий автобус, в тот, который должен был отвести шахтёров домой. Никто не знал, что слова острослова окажутся пророческими, и кирпич в забрало шлема, самое безопасное из того, что уготовлено служителям правопорядка. Именно в этот момент в стольный град въезжали первые машины с боевиками — провокаторами, которые поближе к вечеру, смешавшись с толпой, должны были начать действовать. На них не было единой униформы и на первой стадии операции, их оружием была брусчатка и металлические прутья, а из защиты, в лучшем случае были только мотоциклетные шлемы, да та амуниция, которую они привезли из военизированных лагерей Вильцы. Впрочем, они как исполнители не знали о дальнейших планах, а просто выполняли поставленную перед ними конкретную задачу.

Толпа постепенно возбуждалась, начинала в унисон выкрикивать протестные речёвки — её умело подзадоривали и подталкивали к определённым действиям. Среди возмущённого многоголосья ещё слышались выкрики хорошо поставленными голосами: 'Сатрапы! ... Душители свободы! ... Княжьи псы! ... Грабители народа‟! Но уже стало понятно, что градус возмущения вырос настолько, что больше не требовал принудительной подпитки. Значит, подходило время, когда в дело должны были вступать 'зачинщики беспорядков‟.

Однозначно обозначить состояние Луця было невозможно: с одной стороны его переполняла гордость от того, что ему доверили выполнение опасной и нелёгкой миссии. Но тут же, к этому возвышенному чувству примешивался страх. Нет, не тот который испытывают тупые и трусливые обыватели, неистово орущие за его спиной, он боялся, что у него не хватит сил в противостоянии с княжьими опричниками, и он не оправдает доверие своих отцов командиров. Шкод́а стоял во втором ряду манифестантов, прямо перед шеренгами ненавистных стражей правопорядка. Рядом с ним находились его соратники, и все они постоянно посматривали на своего координатора. Вот, закончив говорить по телефону, мужчина в яркой ветровке с капюшоном, неспешно стянул его с головы и все бойцы, как по команде повязали на лица банданы, у кого были шлемы, одели их: остальная защита была заранее поддета под широкую одежду. Время шло, а дальнейшей команды так и не поступало.

— Ага! — Обрадовано воскликнул стоявший перед Луцем Петро. — Как нам и обещали, нашу улицу покидают журналюги!

И в самом деле: фотокоры и новостные видео операторы спешно садились в редакционные машины и те, неспешно исчезали за поворотом. Правильно. Никчему снимать то, что должно было в скором времени здесь произойти. А только те, кто остался, продолжат съёмку и после внесения необходимых купюр, и прочего редактирования, выдадут нужный фото и видеоряд. Прошли ещё около пяти минут и всё тот же мужчина, в ядовито синей ветровке потёр нос тыльной стороной руки и, повернувшись спиной к манифестантам, неспешно отошёл в глубину уходящей от площади улицы. Луць немного трясущимися руками, расстегнул молнию рюкзака стоявшего перед ним Петро и извлёк из него заранее приготовленный обломок тротуарной плитки. Кто-то проделал тоже самое и в его ранце.

После первого шага, все сомнения и переживания остались позади, Луць вышел из шеренг, и после короткой разбежки кинул камень в правоохранителей. Бледно жёлтый осколок, описав пологую дугу, ударился в подставленный щит. Увидев это, толпа восторженно взревела: ей нужна была кровь. Чувство стадности размыло границы этических и прочих барьеров, и даже самый тихий семьянин-подкаблучник, можно сказать убеждённый пацифист, поддавшись этому чувству, неистово орал и радовался тому, что кто-то бьёт их общего врага. Вот из толпы стали выскакивать очередные товарищи Шкод́ы и с широким замахом посылать свои 'снаряды‟ в ненавистных княжьих опричников.

Вот несколько худосочных подростков, вооружившись заранее подготовленными штырями, начали выковыривать тротуарную плитку возле какой-то кафешки: к ним на помощь кинулись их подружки и несколько посторонних людей — всё это снимается на видеокамеру. Если эти кадры правильно смонтировать и дать нужные комментарии, то все поверят в то, что народ был доведён до такого отчаянного шага. Сработает стереотип, что булыжник это оружие пролетариата. Вот только опричники с городовыми стояли и всего лишь закрывались щитами от летящего на них града камней. А доведённая до 'кипения‟ толпа, теряя последние признаки человечности, жаждала кровавой развязки. И это уже небыли те самые безобидные, глупые обыватели с нелепыми конструкциями на голове: кстати, сегодня такого 'украшения‟ больше не у кого не было — глупцы отыграли свою роль и были здесь лишними.

Обманывать ожидания разгорячённых манифестантов было нельзя: иначе эмоции не подпитываемые действиями быстро перегорят. А этого допускать было нельзя, поэтому, координатор стоящий немного в стороне, чьей задачей было дирижировать бастующими, подал нужным людям очередной знак и вскоре 'толпа‟ пошла в наступление. Выйдя на определённую дистанцию, это были молодые люди с неизвестно откуда появившимися в их руках палками, обрезками труб и кусками цепей. И весь этот арсенал обрушился на головы городской стражи: которые по-прежнему вели пассивную оборону, и как следствие, безнаказанность только подстёгивала молодчиков к проявлению большей агрессии.

На сей раз, Луць орудовал тяжёлой цепью, и она удачно обвилась вокруг шеи рослого опричника, который так вовремя опустил свой щит, дабы прикрыться от ударов длинного шеста по ногам. Юноша, не теряя времени дёрнул цепь на себя: служивый не устоял и подался немного вперёд. Что не осталось незамеченным, и натренированные в 'военно-патриотичных‟ лагерях соседнего государства боевики, выдернули его из строя. Обречённого стража порядка, подхватили на руки и мгновенно оттащили подальше от его товарищей; повалили на землю и над ним замелькали биты, да металлические прутья. Несколько разгорячённых алкоголем и всеобщим неистовством обычных манифестантов, тоже поучаствовали в этом избиении: они бешено выпучив глаза, пинали окровавленного человека, который всё ещё старался прикрыться от сыпавшихся на него ударов. Так сказать, закон стада в действии.

Городовые стражи, увидев что произошло с их сослуживцем, не дожидаясь приказа, перешли в наступление. К моменту, когда они оттеснили беснующихся манифестантов от своего избиваемого товарища; тот уже не мог подняться самостоятельно, так что пришлось уносить его на руках. Попутно прихватили и троих особо увлёкшихся истязателей. Не будем особо винить служивых за то, что они действовали немного грубее того, что было прописано в инструкции, так как на фоне происходящего эти действия выглядели нежным поглаживанием.

— Отведите этих уродов в автозак! — Отдал приказ четовый Негода, к которому их в итоге подвели пойманных 'героев‟. — Да пусть медики окажут им помощь. Какого ляха вы им так сильно носы расквасили?

— Стёпа, а ты погляди, что эти твари с Власом сделали?— Наплевав на уставное обращение, поинтересовался боец, ведущий самого рослого из задержанных боевиков. — Если он выживет, то всё равно будет калекой. Опоздай мы немного, и эти ... его точно насмерть забили бы. И обрати внимание, экипированы они, явно не для прогулки: даже защиту поддели. Разогнать их надобно, да пожёстче чем мы это было три недели назад. Так что больше ничего не говори мне по поводу того, что это дети и простые, мирные демонстранты.

— Это не я говорю. Это нам спускают такие инструкции сверху.

— Так пусть они эти гр... инструкции и ставят между собой и этими ... — Уже пройдя мимо и не оборачиваясь, ответил всё тот же городовой. — По мне, так разогнать этот бедлам, да так чтоб другим неповадно было так 'озорничать‟. Тоже мне, ... мирные. ...

Конвоир продолжал возмущаться и специально резко приподнял заломленную руку своего подопечного, дабы тот со стоном склонился немного ниже: 'Нечего так нагло зыркать по сторонам‟. Другие стражи порядка, которые несли своего полуживого товарища, или конвоировали других задержанных шли молча: но по их нахмуренным взглядам, было понятно, что они полностью поддерживают своего словоохотливого товарища.

Возле двух дежурящих 'карет‟ скорой помощи и одной спецмашины, сновали вездесущие репортёры. С появлением раненного бойца и задержанных бандитов, они засуетились; защёлками затворы фотокамер; видео операторы, мешая друг дружке кинулись на перерез появившейся из-за угла маленькой колонны. И что не укрылось от хмурых стражей порядка: все за исключением троих представителей прессы, снимали только задержанных — полностью игнорируя израненного стража.

— Твари продажные.

Процедил сквозь зубы один из бойцов, исподлобья наблюдая за репортёрами. Он только что погрузил раненого товарища в машину: передав его в заботливые руки медиков и, собирался возвращаться назад — на площадь. Заметив, что на него направлен объектив видеокамеры одного из той троицы журналистов — судя по нашитой на куртки символике, они приехали из Ижмани, городовой прикрылся ладонью и проговорил:

— Не надо меня снимать. Вы лучше идите и зафиксируйте тот беспредел, что сейчас творится на площади. — И мужчина указал рукой туда, откуда доносилась какофония митинга 'мирного‟ протеста. — Вот тогда вам будет понятно, почему мы так говорим и что мы там делаем. А без этого, не вы не ваши зрители не поймёте, почему я назвал тварями ваших коллег по 'цеху‟.

Бойцы правопорядка, после осмотра задержанных медиками, посадили тех в спец фургон, и, не тратя время понапрасну, ушли. Все они были людьми, и возвращаться в тот ад никому из них не хотелось, но они давали присягу, также, там несли службу их друзья и поэтому, как говорится: 'Скрипя сердцем и сжав чувство страха в кулак‟, спешили назад — к стоявшим в живом заслоне товарищам.

А всего в нескольких кварталах, мирно стояла относительно небольшая группа людей, которые решили таким образом поддержать князя в этот тяжёлый час и выразить ему своё полное доверие. Их охраняли незначительные силы представителей правопорядка, и полностью отсутствовали представители прессы. Всё логично, — зачем снимать тех, кто не бузит — зрители хотят зрелищ. ...

В эту ночь с главной площади никто не расходился, прошёл слух что назад — на площадь больше никого не пустят, и чтоб ночью не замёрзнуть, люди начали жечь костры. А на следующий день обстановка накалилась до придела. Хотя стражи правопорядка по-прежнему бездельничали, но пошли слухи, что к городу идут вызванные струсившим князем Григорием первым войска. И именно они на сей раз будут зачищать площадь. Последнюю новость обсуждали все люди, кто-то с опаской: это были те, кто находился на площади, а кто-то с надеждой на наведение порядка — сидящие по домам. Однако и те и другие были уверены, что именно этой ночью армия просто обязана войти в стольный град Ринлев.

С рассветом ничего примечательного не произошло, и мало кто обратил внимание на то, что основной контингент манифестантов значительно увеличился и как следствие помолодел. Зато не остались без внимания новые персонажи — ряженные в национальные костюмы личности и они стали основными моделями для фотокоров: они умело позировали, изображая всенародную скорбь. ...

Такая обстановка царила на главной площади: зато на подступах к казармам опричников³ и других частей поддержания правопорядка выросли пикеты — которые блокировали все подъездные пути. А на Крепостной, Уманской и Шорной улицах, к утру возвели баррикады. Однако на это не последовало никакой реакции: власть молчала и никаких активных действий на подавление беспорядков больше не предпринимала. Дошло до абсурда — князь Григорий ввёл мораторий на применение силы против митингующих. Однако новость, облетевшая весь град после полудня, удивила всех — испуганный правитель звал на переговоры всех лидеров бунтовщиков.

Поздним вечером, когда Вадим отогнав автобус в парк, добрался до дому и вошёл в свою крохотную квартирку, то дети уже спали, а Лариса, в борьбе со сном щуря глаза смотрела какой-то новостной выпуск.

— Лорик, тебе что, делать нечего? — Тихо, чтоб не разбудить детей, возмутился мужчина. — Там в Ринлеве помитингуют, снова сменят власть и всё... кто-то новый, очень жадный, и 'голодный‟ дорвётся до кормушки, а в нашей жизни, в лучшую сторону всё равно ничего не поменяется.

— Ну и что? — Ответила вопросом на вопрос молодая женщина.

— А то, что у тебя от наблюдения за этим бедламом молоко пропадёт: а моего жалования на покупку детское питания не хватит.

— Но ты видел, что они творят? Их пару недель назад пригласили в княжьи палаты на переговоры, они на них понимаешь ли явились, подписали несколько соглашений и что сейчас происходит? Эти ... формально придрались к ряду указов. В этом списке — запреты на движение по улицам колоннами, введение цензуры в средствах СМИ, ношение масок и что-то там ещё. ...

— Замолчи Лора! — Мужчина, пытаясь урезонить жену, повысил голос. — Иначе клянусь, я разобью наш телик. Не ... такие новости смотреть: потому что мы всё равно ничего не изменим, а нервные клетки не восстанавливаются. ...

Неизвестно чем эта разгорающаяся перебранка могла закончиться, но от невольно вырвавшегося выкрика, испуганно заплакал младший ребёнок и оба его родителя замолчали. А молодая мать, устремилась к проснувшемуся сыну, позабыв обо всем, что только мгновение назад казалось ей важным. А отец, посмотрев то на жену, то на секунду приподнявшуюся; непонимающе оглядевшуюся и снова улёгшуюся Милу: решил продолжить разговор с женою утром и устало отправился на кухню — разогревать свой поздний ужин.

Следующее утро в Ринлеве было совершенно не добрым. И это, несмотря на то, что люди уже привыкли к многочисленным демонстрантам — гадящим в подворотнях и орущим денно и ночно свои антиправительственные кричалки. Как говорится, на это почти не обращали внимание. Протестный градус накалялся и больше никто не обращал внимания на действия отдельных представителей иностранных посольств, которые прямо перед телекамерами выходили в народ и говорили о своей поддержке в их стремлении избавиться от 'тирании‟ Григория первого. Кто-то неистово радовался этим заверениям и мелким подачкам в виде дешёвых крендельков. Были и те, кто возмущался: — 'Почему политики других держав активно поддерживают мятежников. И как эти действия соответствует их статусу дипломатов‟. — Но этих людей никто не желал слушать, казалось, что весь мир заболел избирательной слепотой. Впрочем, этим агитация не ограничивалась: на экранах всех каналов, красивые, улыбающиеся молодые люди рассказывали кто они, и ради какого прекрасного будущего они вышли на улицы.