Alter ego

— Чувства? — переспросил он холодно, достал сигареты, закурил. — Какие чувства, Рио? Расскажи мне о них. Какие чувства ты испытываешь, когда смотришь на меня? Эстетическое наслаждение моей внешностью или самодовольство от того, что близок ко мне, хотя бы иногда...

— Зачем ты говоришь так? Ты ведь знаешь, как я отношусь к тебе.

— Не знаю. И не хочу знать.

— Не хочешь?

— Все это не важно.

— Тебе не важно, как я к тебе отношусь?!

— Не важно. Единственное, что имеет значение, — это то, что было сегодня ночью. Все остальное — чушь, небытие, фантом.

— Неправда!

— Правда, Рио. Это — правда, поверь.

Он потушил сигарету, встал и подошел ко мне.

— Зачем ты говоришь это? Как ты можешь?! — меня трясло от гнева, смешанного с горьким ощущением безысходности и тщетности попыток что-либо объяснить ему. Он не хотел впускать меня в свое сердце.

— Что ты так завелся, Рио? Успокойся.

Он обнял меня за плечи, но я вырвался из его объятий. Горло будто сдавило кольцом, где-то в груди вдруг стало так холодно... И хотя я с самого начала понимал, что когда-нибудь это все равно произойдет, знание это не уменьшило силы удара, который нанесло мне его равнодушие.

— Хватит разговоров, Рио, — сказал Грэй, снова обнимая меня. — Посмотри на меня, посмотри мне в глаза.

Он заставил меня взглянуть ему в глаза. В тот момент я ненавидел его, наверное, сильнее, чем любил: его цинизм убивал меня.

— Отпусти меня! — почти выкрикнул я ему в лицо. — Я не могу так больше! Я не хочу!.. Мне больно!

Он вдруг отстранился и внимательно посмотрел на меня, потом тихо произнес странно изменившимся голосом:

— Тебе больно? Знаешь ли ты, что такое настоящая боль, Рио?

От интонации, с которой были произнесены эти слова, меня вдруг накрыло мгновенной жаркой волной. Словно завороженный, я посмотрел на его губы, позабыв обо всем на свете, желая только одного, чтобы он поцеловал меня, прикоснулся ко мне...

В следующую же секунду он накинулся на меня, как сумасшедший. Не ожидая такой внезапной, грубой агрессии с его стороны, я пытался вырываться, но он, не обращая ни на мое сопротивление, ни на мои попытки остановить его никакого внимания, буквально, повалил меня на пол, сорвал с меня одежду и вошел в меня грубо и властно.

— Ну, что ты чувствуешь? Говори! — зло шептал он, глядя мне в глаза, мощными толчками овладевая мной. — Я покажу тебе, как бывает, когда по-настоящему больно.

Он вышел из меня и, схватив меня за руку, грубо перевернул лицом вниз. Я, по-прежнему, сопротивлялся, испытывая невероятно противоречивое желание противостоять его напору и одновременно подчиниться ему.

— Отпусти меня! — прохрипел я.

Он не ответил, лишь завел обе мои руки мне за спину, почти вывернув их, обхватил мои запястья одной рукой, второй же схватил меня за волосы и поднял голову. Я вскрикнул от боли.

— Ну что, Рио, мой чувственный нежный мальчик, — раздался возле моего лица его голос. — Ты еще хочешь сблизиться со мной? Или мне отпустить тебя?

— Что ты делаешь? — сквозь зубы проговорил я. — Не надо так. Я не хочу.

Он рванул меня за волосы. Я почувствовал, как из моих глаз брызнули слезы. Я бешено закрутился под ним, пытаясь освободиться, но он крепко держал меня. Все мои попытки были бессмысленны и только больше распаляли его. Он был гораздо сильнее меня и, находясь в таком положении, мог делать со мной все, что ему хотелось.

— Что с тобой, ты плачешь? — продолжал он шептать, снова входя в меня, и начиная двигаться во мне ровными сильными толчками. С каждым его движением желание и боль все более сливались во мне, стремительно затягивая меня в какой-то чудовищный сияющий водоворот. По моему лицу текли слезы, не отпуская меня, он собирал их губами. Внезапно он отпустил меня и двумя руками обхватил мое лицо.

— Bon Dieu! — зарывшись лицом в мои волосы, с какой-то горечью вдруг выдохнул он. — Petit mien, mais qu'est-ce qye je fait?!!

С невероятной нежностью он опустил на пол мою голову, провел пальцами по моим глазам. Задыхаясь от любви и желания, я позвал его. Но он не ответил, опустил одну руку и, заставив меня приподняться, обхватил меня за живот, другой же ладонью накрыл мне рот. Я завертел головой, но он крепко держал меня. Не понимая, что он хочет, сгорая от страсти и стыда, я застонал. И тут он вдруг с такой силой и так грубо ударил в меня, так глубоко, будто насквозь пронзая все мое существо, что я закричал, не в силах вынести этой муки. Но крик мой утонул в его ладони.

— Тише, Рио, — зашептал он мне на ухо. — Тише... Не бойся, это будет недолго.

Мне казалось, что внутри меня вспыхивает и разливается белый огонь. Я бился под ним, не ощущая ничего, кроме его толчков внутри своего тела. Он овладевал мной яростно и с таким неистовством, что, казалось, будто он специально хочет заставить меня страдать. С немыслимой жестокостью он наносил мне одну рану за другой и упивался моей беспомощностью и моими слезами.

— Еще немного, Рио, — слышал я сквозь помутневшее сознание его шепот, — еще совсем немного...

Я забыл мысли, забыл слова, забыл все... Весь мир будто сошелся для меня в одной, сверкающей точке. Я лишь ощущал, как с каждой вспышкой этой агонии что-то нарастает во мне: все мое тело, внезапно, само поддавшись заданному им ритму, уже рвалось навстречу его мощным движениям, бездна порочного удовольствия уже раскрывалась передо мной. Я все еще хотел освободиться из его железных объятий, но с каждой секундой это желание становилось все слабее, сменяясь другим, невыносимым желанием постичь эту пытку до конца, познать вершину этого безумного блаженства. Не в силах сдержать себя, я выплескивал в крике все свои муки и всю свою страсть, но, удерживаемый его рукой, издавал лишь сдавленные стоны.

— Подожди немного! — внезапно прохрипел он. — Боже, какой же ты горячий...

Боль и наслаждение соединились во мне в единый вихревой поток, и, спустя всего лишь миг, взорвавшись во мне, он захлестнул нас обоих...

Когда все закончилось, он отпустил меня, но не обнял, как это делал всегда, и ничего не сказал мне, просто, молча, встал и отошел в сторону. Только что бушующая страсть его сменилась отчужденностью и ледяным равнодушием, растворившись без следа, будто ее и не было.

Я свернулся на полу, униженный тем, что произошло, раздавленный неоспоримой властью этого человека надо мной и предательством своего тела, и, как никогда ранее, ощущая свое одиночество. В тот миг я так хотел его ласки, его близости ко мне, той свойственной ему безграничной нежности, которой он всегда окружал меня в такие минуты. Но он был холоден и далек. Наверное, он презирал меня за мою слабость, за мою внезапно вспыхнувшую страсть, за невозможность устоять перед ним. Он хотел наказать меня, оттолкнуть, подавить, а я лишь с наслаждением принял от него эту жестокость, так же, как до этого принимал и его нежность.

По лицу моему все еще текли слезы; сжав кулаки, я закрыл руками голову. Он стоял, отвернувшись от меня, не говоря ни слова, потом, даже не посмотрев в мою сторону, молча, ушел куда-то.

Спустя несколько минут я с трудом встал, собрал свою одежду и поднялся наверх. Я долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя свой позор. Возможно, я плакал, не знаю. Потоки воды струились по моему лицу, застилая глаза... Потом я оделся, собрал и сложил в сумку свои вещи и спустился вниз.

Его нигде не было, и он так и не вышел ко мне. Я не стал искать его, надел куртку и ушел, не прощаясь.

Я не знал, куда идти, а потому просто пошел по дороге. Внутри у меня было гулко и пусто. Я не испытывал ни сожаления, ни горечи, ни страха, вообще ничего. Я шел по снегу, не думая о направлении, не думая ни о чем.

Мне просто хотелось уйти как можно дальше от этого невероятного, непонятного мне человека, от его глаз, от его голоса, от дома, где он был, от всего, что связывало меня с ним. Я понимал, что это — конец, что я больше никогда не смогу быть с ним, что все это он сделал специально, чтобы оттолкнуть меня от себя. Но мне не хотелось анализировать причины его поступка, я лишь хотел забыть все, что произошло — все, что он сделал со мной, с моим телом ... и с моей душой.

Я просто хотел уйти...

И я уходил — все дальше и дальше от него, унося в своем сердце всю свою безответную любовь и всю свою невыносимую боль.

III

Прошел Новый год, потом еще два месяца. Охватившая меня тогда пустота сменилась ощущением безвозвратной потери, осознанием совершенной нами ошибки. Я любил его, как никого и никогда до этого не любил, и страшно тосковал по нему. Помню, как в новогоднюю ночь я все ждал, что он позвонит мне, или пришлет мне sms, но напрасно. С того вечера он так ни разу и не напомнил о себе, а я, к сожалению, не мог его найти. Позже я приезжал в те места, где мы бывали вместе, но его там не было. Спрашивать же у кого бы то ни было, я не решался. Пару раз я замечал на себе такие же внимательные и понимающие взгляды, как и у того водителя, который вез меня тогда на дачу. Замечая их, я сразу собирался и уходил. Мне не хотелось, чтобы свидетелями моего отчаяния становились чужие люди.

Депрессия уже подбиралась ко мне, я стал плохо спать, совсем не хотел есть, весь день был вялым, а вечером ощущал чудовищную усталость. К тому же я умудрился простудиться: чертов кондиционер в офисе все-таки доконал меня. Возвращаясь однажды вечером с работы, я почувствовал, что у меня начинает повышаться температура: меня знобило, в горле скрежетала боль. Когда я добрался домой, я решил сразу же позвонить шефу и отпроситься на пару дней. Получив "вольную" и царственные наставления и напившись каких-то лекарств, я лег спать. Но ночью мне стало хуже, у меня начался сильный жар, ужасно болело горло, голова раскалывалась. Полночи я промучился без сна, в результате встал около шести часов — еще раньше, чем вставал обычно на работу. Я заварил себе свежего крепкого чая, и сидел на кухне, пытаясь привести себя в чувство. На столе, передо мной, лежала груда таблеток — все, что было у меня в доме на тот момент. Я горестно взирал на бесформенное нагромождение баночек, блистеров и коробок, когда внезапно зазвонил сотовый. Скрепя сердце, я поднялся, прошел в коридор, нашел телефон и нажал зеленую кнопку.

— Алло! — прошептал я, скривившись от боли в горле.

— Здравствуй, Рио, — услышал я в ответ.

Сердце мое камнем упало вниз: это был он.

— Ты?!.. Здравствуй!

— Что у тебя с голосом? Ты еще спишь?

— Нет, ... уже нет.

— Хорошо. Как ты живешь, Рио?

— Не знаю, — каждое слово давалось мне с невероятным трудом и не только из-за боли в горле. У меня, видимо, снова начала подниматься температура: голова кружилась, мысли путались, сердце скакало, как бешеное.

— Что с тобой? Ты можешь говорить?

— Да.

— Мне нужно кое-что сказать тебе. Ты слушаешь?

— Да.

— Нет, давай лучше встретимся. Приезжай на...

Он начал называть мне какой-то адрес, но я перебил его:

— Извини, Грэй, я не смогу.

Несколько секунд в трубке было тихо, потом я услышал холодный надменный голос, произносящий удивленно:

— Не сможешь?!

— Прости... не сегодня. Я не могу... сегодня.

Он помолчал еще немного, потом сказал:

— Понятно.

И повесил трубку.

Что еще можно было ожидать от него? Медленно положив телефон на стол, я понял, что полностью раздавлен этим коротким разговором. Если до него мне было плохо только физически, то теперь и душа моя разрывалась от боли и обиды: опять все сначала, опять это унижение, опять это ощущение неразделенной, никому не нужной любви, эти ничем не заслуженные злые поступки.

Я не стал допивать чай, лег в постель и, завернувшись в одеяло практически с головой, попытался заснуть. Глаза жгло и я, не в силах больше сдерживать себя, заплакал яростно и отчаянно... Спустя какое-то время, измученный бессонной ночью и своими слезами, я заснул. Не знаю, как долго я спал, но меня разбудил громкий звонок в дверь. Сначала я никак не мог понять, где я и что это за звук, но потом, когда настойчивый звонок повторился, все же пришел в себя, медленно встал и прошел в прихожую. Видимо, я плохо соображал, потому что не спросил, кто это, и не посмотрел в глазок, а сразу открыл дверь. На пороге стоял Грэй.

Вид у меня, наверное, был тот еще, к тому же я был настолько ошарашен тем, что увидел, потому что он довольно долго не произносил ни слова, а только серьезно смотрел на меня. Потом все же спросил:

— Что с тобой?

— Заболел, — только и смог выдавить я.

— Можно мне войти? — спросил он.

Я лишь, молча, кивнул и отступил в сторону. Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Будто во сне, я стоял и смотрел, как в моей прихожей снимает пальто человек из другого мира.

Раздевшись, он прошел в комнату, потом в спальню, потом — на кухню. Я ходил за ним по пятам в каком-то сомнамбулическом оцепенении. Наконец он закончил осмотр, сел за стол на кухне и, как мне показалось, несколько удивленно, но очень нежно сказал:

— Так вот, значит, как живет мой Рио.

От этих слов мое сердце защемило. Стиснув зубы, я отвернулся от него, чтобы не выдать своих чувств.

— Как ты нашел меня?

— Не важно. Ты не рад мне?

Я не ответил. У меня не было сил отвечать на его вопросы. Мне было стыдно за то, что я болен, за свой вид, так резко контрастирующий с его лоском, за свою, самую обычную квартиру, в которой он, как мне казалось, чувствовал себя неловко. Мне было жаль себя, и я ненавидел его за то, что он заставил меня почувствовать эту жалость.

— Зачем ты приехал? — спросил я.

— Чтобы помочь тебе.

— Мне не нужна твоя помощь.

— Я вижу.

— Брось! Я не в форме, и у меня нет желания играть в твои игры.

— Ты злишься? Почему?

Я хотел что-то ответить, но не смог: удушливый кашель, будто кольцом, сдавил мое горло. Задыхаясь, я произнес:

— Тебе лучше уйти.

Он встал.

— Где у тебя аптечка?

Продолжая кашлять, я кивнул на стол, на котором так и остались лежать разбросанные лекарства. Он быстрыми движениями перебрал их и, нахмурившись, произнес:

— Все не то. Иди, ложись, я сейчас найду то, что нужно.

Я хотел было что-то возразить, но он не стал меня слушать, буквально, затолкал меня в постель, укрыл, как ребенка, и ушел на кухню. Я слышал, как он сначала говорил с кем-то по телефону, потом оделся и ушел. Я перестал думать и сопротивляться и расслабился, полностью доверив себя его заботе. Когда он вернулся, я почти спал.

Какое-то время он что-то делал на кухне, потом пришел в комнату, подвинул к моей кровати столик и поставил на него стакан сока, тарелку с салатом, чай и какие-то лекарства. Впервые в жизни я видел его занятым обычными человеческими делами. Он впервые вошел в мой дом и впервые открывал мне свою жизнь.

— Выпей сок, — сказал он, — и поешь. Тебе нужны силы.

Я покорно выпил и съел все, что он приготовил, принял таблетки, которые он мне дал, и снова лег. Чувствовал я себя, по-прежнему, неважно, но мне уже не было так тяжело, как раньше, видимо, потому, что он был рядом. Почти улыбаясь, я заснул.