Пан или Присоединиться к большинству

— Все же как-то тут слишком функционально. Безжизненно. Неужели нельзя вокруг коттеджей какие-нибудь садики разбить? С цветами какими-нибудь?

Зайцева чуть не стошнило.

— Нет, вот только цветочков не надо.

— Вы — мизантроп, Виктор, — шутливо подколол его Стивенс, — ненормально не любить цветы.

Зайцев пожал плечами.

— Может быть. Только тогда уж не мизантроп, а энтофоб, Энтони, — Зайцев помолчал, наслаждаясь недоумением Ственса, — Это по-гречески значит не любитель растений. У всех нас есть свои страхи. Вот Вы, например, насколько я понимаю, не испытываете любви к большим лодкам.

Стивенс покосился на Зайцева и хохотнул.

— Хотел бы я посмотреть, как бы Вы к ним относились на моем месте.

Бортинженер во время Большого Хамка плавал на яхте с друзьями. Сначала он наблюдал, как спутники один за другим превращались в пинов. Потом, когда яхта уже возвращалась в порт, что-то произошло, и пины впали в прострацию. Один выпал за борт и немедленно пошел ко дну. Двое других сидели на палубе и не реагировали на вопросы. Только хлопали глазами и издавали нечленораздельные звуки. Один порывался встать, но спотыкался и падал. Второй взмахивал руками и дрыгал ногами. Стивенс на всякий случай затащил обоих в каюту. Так продолжалось пару часов. Оба за это время обделались. Потом сознание вернулось к ним без видимой причины.

Эту историю Стивенс рассказывал весело, как смешное приключение. Но, в отличие от искренней заинтересованности Дьюи его веселье отдавало натужностью. У Зайцева каждый раз при виде смеющегося бортинженера появлялось опасливая мысль, что здоровяк вот-вот лопнет от внутреннего напряжения.

На вопросы о происходившем с ним с момента прихода яхты в Окленд и до попадания на остров Стивенс предпочитал отшучиваться. Зайцев пару раз спросил, но заметил, как у похохатывающего Энтони оба раза начинала мелко дрожать левая рука, и оставил попытки.

— Не знаю, Энтони, — ответил Зайцев, — Не мне судить. Просто, по-моему, за последние два года с кучей народа случились гораздо более грустные вещи, чем Ваше двухчасовое плаванье в одиночестве. Странно заработать такую фобию во время Конца света.

— А что Вы называете Концом света? — бортинженер приподнялся в шезлонге, и повернулся к Зайцеву, — Разве инсайт — смерть? Просто сознание человека вливается в единое сознание сверхличности Пана. Люди тысячелетиями только об этом и мечтали. Вспомните богословские теории о посмертном слиянии души с Богом.

— А Вы полагаете, Пан — и есть Бог? — поинтересовался Дьюи.

— А, может, и так! — запальчиво воскликнул Стивенс, — И, все эти религии спасения, на самом деле, прозревали будущее. Может быть, то, что мы наблюдаем, Второе пришествие?

Дьюи крякнул и поспешно присосался к бутылке.

— А вот эти горы трупов, и многотысячные оргии на пляже — это, вероятно, сопутствующий Второму пришествию Апокалипсис? — уточнил Зайцев, — И небезынтересно заметить, что перед Христом еще должен прийти Антихрист.

— Ну, это только если исходить из христианского мифа, — бортинженер махнул рукой,— А вот, скажем, в одном из изводов буддизма в конце времен явится будда Майтрейя — безо всяких сомнительных предшественников.

Зайцев кивнул.

— Который всех убьет. Помню, читал.

Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.

— Немного не так, коллега. Который отправит всех еще не достигших просветления в нирвану.

— Вот! — подхватил Стивенс, — Вот видите! Вы говорите "смерть", а я говорю — новый мир, новая жизнь, новые возможности. И — бессмертие.

— Простите, бортинженер, — вкрадчиво обратился к нему Зайцев, — А почему же Вы тогда этому счастью предпочли такое опасное и некомфортное дело, как безвозвратный космический полет? То есть, Вы вот это бессмертие, этот новый мир и эти новые возможности, с такой радостью меняете на участь узника, обреченного сначала двадцать лет болтаться в консервной банке, летящей в пустоте, а потом до конца своих дней — в чуть более просторном куполе на чужой безжизненной планете? И заметьте — все это в самом лучшем случае. А на самом деле, вероятность участников экспедиции дожить до глубокой старости крайне мала. Если не сказать покрепче. А Вы от этой перспективы прямо светитесь, сколько я Вас здесь вижу. Так почему же? Объясните!

Стивенс выпятил живот и нижнюю челюсть.

— Да потому, что я — ученый, я — сознательный гражданин и член общества, для которого общественный интерес и тяга к познанию важнее собственного комфорта и безопасности.

Зайцев поморщился.

— Сознательный кто? Гражданин чего? Когда Вы в последний раз участвовали в выборах? Когда, вообще, за последнее время кто-то спрашивал Ваше мнение о чем-либо, включая Вашу собственную судьбу?

— Послушайте, Зайцев, ну это уже всякие границы переходит, — возмутился Стивенс,— Отдавайте все же себе отчет, по чьей милости Вы находитесь в этом райском уголке, занимаетесь своим любимым делом, и до сих пор наслаждаетесь милой Вашему сердцу отдельной от всего мира индивидуальностью. Вы не думали, что Пан может и рассердиться? Или Вы надеетесь, у него нет других кандидатур на Ваше место? Или Вы думаете, что умнее коллективного разума миллиардов людей, в том числе таких, которые еще в своей индивидуальной жизни добились несоизмеримо большего, чем Вы? Откуда у Вас такое бесстрашное самомнение?

Дьюи с нарочитой улыбкой всплеснул руками.

— Коллеги, коллеги, успокойтесь! Виктор, ну Вы тоже не перегибайте палку. Все-таки, нам всем вместе еще лететь в одном корабле. Если мы здесь не можем найти общий язык, что же будет в космосе?

Зайцев пожал плечами.

— Приношу извинения, Энтони.

Стивенс насупился, встал.

— Принято. До завтра, профессор. До завтра, tovarishsh Зайцев.

Бортинженер вышел.

Дьюи повернулся к Зайцеву.

— Виктор, ну зачем Вы его дразните? Конечно, Энтони — не подарок. Но он — прекрасный бортинженер. И в проекте "Эдем" почти с самого начала — дольше, чем любой из нас.

— Я все понимаю, проф, — слегка виновато пробормотал Зайцев, — Но это восторженное прославление Пана сильно отдает криками "Да здравствует Сталин!" перед расстрелом в подвалах Лубянки.

— А бывало и такое? — недоверчиво уточнил Дьюи.

От удивления профессор даже подался вперед, приняв крайне неудобное положение в шезлонге.

— Клевещут, — Зайцев развел руками.

Дьюи пожал плечами, откинулся на спинку.

— Ну, собственно, Вы сами все и объяснили. Вот увидите, — заверил он Зайцева,— вся эта восторженность выветрится из Энтони, как только корабль удалится от Земли на достаточное расстояние.

Зайцев встал из недовольно заскрипевшего шезлонга.

— Хотелось бы верить, проф. Извините, вынужден Вас оставить.

— Что так? — удивился Дьюи, — Ложиться спать еще рано.

— У меня встреча с Жанной. Пригласила в гости.

Дьюи приподнял бровь.

— Не выроните монокль, проф, — предупредил Зайцев.

— Спасибо за заботу, — сердечно поблагодарил Дьюи, — постараюсь.

* * *

Кроме Зайцева, Стивенса и Дьюи в экипаж "Эдема-1" входили еще три девушки. В отличие от мужчин Зайцев про себя называл их по именам — Мейбл, Фредерика и Жанна. Все же одной из них суждено стать ему если не женой, то любовницей.

Американки Мейбл и Фредерика сильно отличались и внешне, и по характеру. Широкобедрая и грудастая Мейбл походила на раненую белую птицу. Испуганно хлопала ресницами как крылышками и глядела вокруг с отчаянным выражением выпавшего из гнезда птенчика, просящего то ли о пощаде, то ли о защите. Все это при двух докторских степенях — по агрономии и космобиологии. На групповых тренингах, когда по ротации приходил черед играть роль капитана, она единственная из всего экипажа регулярно проваливала управление командой. Впрочем, в качестве подчиненного Мейбл оказывалась почти идеальной — при условии точной постановки задачи.

Химик и астрофизик Фредерика, напротив, отличалась несколько чрезмерно — на вкус Зайцева — спортивной фигурой. Она ничем не хлопала, при разговоре смотрела прямо в глаза. В ее подтянутости виделось больше от военного лагеря, чем от дамского фитнес-центра.

К третьей, Жанне, Зайцев сейчас как раз направлялся. Стивенс как-то окрестил ее инженю-строителем. Зайцеву это определение казалось не очень точным. В Жанне причудливо сочетались французский шарм — или то, что Зайцев за него принимал — с быстрым и точным умом. И Зайцев опять не мог понять — отточенный ли это опытом разум профессионала или природная женская сообразительность. К посиделкам на веранде Жанна относилась подчеркнуто пренебрежительно, как к пустой болтовне.

Зайцев шел к коттеджу Жанны впервые и привычно считал шаги незнакомого маршрута. Досчитав до двухсот сорока пяти, он поднялся по ступенькам, постучал, услышал приглашение, открыл дверь. И лицом к лицу столкнулся с молодым аборигеном. Або смерил его пронзительным взглядом и молча посторонился. В глубине гостиной Зайцев увидел возлежащую на кушетке Жанну в чем-то легком со сбившейся на предплечье бретелькой. Перед кушеткой стояли низкий стульчик и небольшой столик с фруктами и бутылкой местного тонизирующего напитка. Зайцев почувствовал, как его увлекает флейта крысолова.

Уже дойдя до кушетки, Зайцев обернулся на скрип двери и остолбенел. На исчезающей в проеме голой ноге аборигена красовался неповторимый зигзагообразный шрам.

— А что у Вас делал пин, Жанна? — брякнул Зайцев без предисловий.

Жанна, приоткрыв от удивления рот, непонимающе уставилась на него. Зайцев указал пальцем на дверь.

— Я видел, как его присоединили.

Жанна перевела дух.

— В лодке, на вечерней заре? — уточнила Жанна.

Зайцев кивнул. Жанна облегченно рассмеялась.

— Расслабьтесь, Виктор. Это новый ритуал инициации у аборигенов. Имитируется инсайт молодого воина. Лауро его как раз вчера проходил.

— Зачем?

— Юный або, с одной стороны, как бы впускает в себя мудрость и силу Джи, — терпеливо объяснила Жанна, — с другой, спасает себя от настоящего инсайта. Ведь присоединиться можно только один раз.

— Он смотрел как пин, — сказал Зайцев.

— Молодые або подражают взгляду и движениям пинов.

Жанна улыбнулась чему-то своему.

— Лауро — не пин. Он просто глупый мальчик.

Жанна скорчила сердитую гримаску и повела голым плечом — нет, в данном случае, обнаженным плечиком. Хотя климат на острове, в принципе, не располагал к пышным одеяниям, раздетость Жанны определенно содержала недвусмысленное послание.

Девушка пальчиком придвинула в сторону Зайцева высокий бокал с чем-то подозрительно ярким.

— Попробуйте, казак, это местный тонизирующий напиток. Безалкогольный, если Васэто волнует.

Зайцев взял бокал и осторожно отхлебнул. В голове немедленно заплясали чертики. Жанна манерно вздохнула.

— Вы одичали в своем одиночестве, Виктор. Устроили мне допрос с порога. Чуть ли не сцену. Но я Вам прощаю на первый раз. За это удовлетворите мое любопытство. Хочу узнать о Вас побольше.

Зайцев осторожно присел на стульчик.

— Я готов.

— Для начала — что у Вас за фамилия? Она ведь не русская, больше на немецкую похожа?

— Да нет, почему, вполне русская, — Зайцев пожал плечами.

— И что это означает по-русски?

— В некотором смысле...— Зайцев замешкался, — сын зайца.

Жанна хихикнула.

— Зайчонок? Звучит совсем не героически.

Зайцев рассмеялся и чуть не свалился со стула.

— По-моему, стульчик для Вас маловат, — как бы мимоходом сказала Жанна и показала на кушетку рядом с собой, — Садитесь сюда.

"Хм" — подумал Зайцев.

— Так Вас так угораздило — с фамилией?

— В русском языке слово "заяц" еще означает безбилетник, — объяснил Зайцев, — По семейной легенде, моего пращура мальчишкой обнаружили спрятавшимся в трюме парусного корабля в открытом море. Отлупили, дали форму не по росту и взяли в юнги. Поскольку фамилию малец то ли не знал, то ли не захотел называть, чтобы не отослали домой, окрестили Зайцевым. Оттуда наш род и пошел.

— Ага, — протянула Жанна, — То есть, Вы — потомственный путешественник?

Зайцев развел руками.

— Плыву, куда течение принесет. Или ветер.

— Ну, не прибедняйтесь, Виктор. Профессор о Вас высокого мнения.

— Неужели? — шутливо удивился Зайцев.

— Да, — Жанна согласно тряхнула головой, и вьющийся локон очень красиво упал ей на щеку, — Эдвард находит в Вас скепсис, независимость, смелость и умение стойко переносить несчастья ближних.

— Даже так? А разве это достоинство?

Взгляд Жанны посерьезнел.

— За прошедшие два года я видела достаточно мужчин, бледнеющих от вида чужой крови. От них крайне мало толку в настоящем деле. И видела законченных ублюдков, на скорую руку сооружающих из трупов бруствер. И спасающих оставшихся в живых.

— А чем Вы занимались эти два года?

— Прокладывала кабеля и строила ретрансляционные вышки в труднопроходимых местах. Разумеется, не одна. Этим занимаются большие мобильные отряды. Я входила в один из них.

— Для ретрансляции чего? — не понял Зайцев.

— Для ретрансляции Пана, Виктор, — холодно ответила Жанна.

Повисла пауза. Жанна вздохнула.

— Владения Пана заканчиваются там, где нет устойчивых мощных каналов связи. Таких мест на земле много. Арктика, Сибирь, Амазония, Сахара. Пан сейчас энергично ликвидирует белые пятна, отправляя туда бригады интактов. Я работала в Сахеле и в джунглях центральной Африки. В обоих местах местное население реагировало враждебно. Сначала бедуины в Сахеле, потом масаи в Африке уничтожали оборудование и убивали рабочих. Несколько раз я оказывалась в центре настоящей битвы.

Зайцеву представилось это величественное зрелище: тысячи новых конкистадоров, бредущие напролом через джунгли и тайгу, вступающие в схватки со свирепыми туземцами, по колено в болоте и по пояс в снегу строящие установки, которые однажды раздавят их сознание и сожрут мозги.

"Пора", — подумал Зайцев.

— Представляю, как Вам тяжело пришлось... — Зайцев придвинулся к Жанне, почти нависнув над ней.

Жанна вздохнула и отодвинулась.

— Тяжело? Да. И интересней, чем вся предыдущая жизнь.

Женщина встала, встряхнула волосами перед зеркалом. Он поднялся за ней, приобнял ее. Жанна убрала его руку. Зайцев почувствовал, что это уже не кокетство.

— Вы не оправдали моих надежд, Виктор. Я думала, развеюсь с Вами, отвлекусь от мрачных мыслей. А Вы только заставили меня вспомнить то, чего я вспоминать не хотела. Уходите.

Обескураженный Зайцев вышел и сел на скамейку около склада. Из-за коттеджа мадемуазель Флавиньи сгорбившись вышел и побрел куда-то вдаль хромой псевдопин Лауро. "Эге, — подумал Зайцев, — Не один я сегодня в обломе. Интересно, вчерашний спектакль как-то связан с вожделением дикаря к белой госпоже? Парень пытался хотя бы символически преобразиться в того, кто имеет над Жанной абсолютную власть. Бедняга."

— Белый господин, Вы — астронавт? — послышался писклявый голосок. Зайцев чуть не подскочил от неожиданности. Вгляделся в темноту.

У стенки склада на корточках, по-школьному сложив руки на коленках, сидела давешняя юная аборигенка, морщинистой мордочкой и широким приплюснутым носом напоминающая грустную маленькую собачку. Свисающие по сторонам головы жесткие черные волосы походили на два болтающихся уха. Зато ноги псоглвицы выглядели красивыми и гладкими.