Пан или Присоединиться к большинству

ПАН или ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К БОЛЬШИНСТВУ

ГЛАВА 1.

Зайцев сидел на камне. Как адресат посланий в Откровении валун не был ни горяч, ни холоден. Прогретый за день, он прятался за пригорком от солнца, уходящего на запад. Та же насыпь отделяла Зайцева от Космического городка. Очень удобное место. За спиной, невидимый и невидящий Зайцева, оставался уныло-чистенький поселок с выстроившимися в линейку одинаковыми коттеджами, административным корпусом и столовой. И дальше вглубь острова — ангары и корпуса с лабораториями, гидробассейнами, тренажерными модулями, учебными классами и макетами кораблей в натуральную величину.

Зайцев смотрел на песчаный пляж и спокойное море за ним. Внезапно слева из-за поросшего травой песчаного бугра появились два лохматых полуголых або. Они молча бежали, утопая босыми ногами в песке и размахивая руками. Один абориген сильно хромал. На его правой ноге рельефно красовался длинный сине-красный зигзагообразный шрам. За первыми двоими, не торопясь, из-за того же холмика вышел третий або. Он медленно шел деревянной походкой пина в их сторону. Беглецы запрыгнули в лодку и начали отчаянно грести от берега. Пин остановился перед линией прибоя на берегу, уставившись им вслед. Неожиданно оба аборигена один за другим попадали на дно лодки. Ноги хромого оказались на скамье и Зайцев видел, как их бьют судороги. Постепенно конвульсии стали тише и реже и вовсе прекратились. Пару минут лодка спокойно качалась на волнах. Потом хромой абориген поднялся, взял весло и начал спокойно грести к берегу. Через некоторое время второй стал делать то же самое. Они доплыли до места, где все это время ждал пин, и молча вытащили лодку на берег. Пару мгновений все трое стояли, не глядя друг на друга. Затем, не сговариваясь, деревянными шагами, сохраняя на лицах характерное бесстрастное выражение, строем ушли обратно за холм.

Зайцев выдохнул. Перед ним опять простирался берег и спокойное море. Как будто только что на его глазах не произошло этой странной пантомимы под аккомпанемент прибоя.

— Что Вы там высматриваете, Зайцев? — веселый голос бортинженера Стивенса вывел Виктора из оцепенения, — Ждете русские подлодки? Сигнальный огонь не разводили?

— Никакой России больше нет, Энтони, и Вы это прекрасно знаете, — не оборачиваясь, ответил Зайцев.

Волны бились о берег. От моря пахло солью и водорослями.

— Вы же поняли, что я имел в виду, — добродушно посетовал Стивенс, — И, вообще-то, технически Россия никуда не делась. Девятая часть суши — на месте. А по ней продолжает бродить сто двадцать миллионов угрюмых бородатых людей.

— Сто двадцать миллионов — возможно, но вот людей ли? — заметил Зайцев.

— Ну вот, опять Вы за свое, — бортинженер натужно улыбнулся, — Если будете все время об этом думать, просто не доживете до отлета.

— А есть другие достойные темы?— Зайцев обернулся к Энтони, — Хотите обсудить со мной новинки рок-музыки? Фильмы, вышедшие в этом году?

Улыбка, наконец, сползла с лица Стивенса.

— Умеете же Вы испортить настроение, Зайцев, — и добавил, — Пойдемте. Всю команду вызывает Глобски.

* * *

Начальник ЦПА лысый зануда Глобски обвел присутствующих суровым взглядом из-под насупленных бровей.

— Господа, вынужден сообщить вам неприятную новость. Джош Сайрус покончил с собой.

Зайцев и Дьюи переглянулись. Мейбл тоненько вскрикнула. Стивенс досадливо покачал головой.

— Как это случилось? — уточнил Зайцев.

-А для Вас важен способ? — язвительно осведомился Глобски.

И продолжил, не дожидаясь ответа.

— Лег в ванну и опустил туда два провода под напряжением. Тело выглядит ужасно. Как огромный плохо приготовленный кусок мяса. Местами пережаренный, местами сырой.

— Стоит ли приводить такие подробности? — осторожно усомнился Стивенс, — Все-таки, здесь женщины.

— Да, — рявкнул Глобски, — Обязательно! Чтобы никто не строил иллюзий о красивом уходе, прекрасных похоронах с салютом и прочем. Своим безответственным поступком Сайрус отбросил проект на месяцы. Нам теперь срочно нужно искать ему на замену специалиста-психолога его уровня. Сами понимаете, как это сложно в нынешних обстоятельствах.

— В принципе, коллега, — раздался голос Дьюи, — я могу его заменить.

Все обернулись. Проф, как обычно сидел позади всех, прислонившись спиной к задней стенке. Глобски в недоумении посмотрел на него.

— Но как, Эдвард? Вы же сами — будущий член экипажа. Собираетесь исследовать самого себя?

Дьюи в своей манере улыбнулся одними краями губ.

— Почему нет? Со всей аппаратурой я знаком, с методиками тестирования — тоже. Могу приступить прямо сейчас.

— Погодите, — запротестовал Глобски, — это нарушение общепринятых правил, сложный вопрос, его нельзя решать вот так — с бухты-барахты. Надо подумать, посоветоваться.

Сидящий рядом с ним пин кивнул. Глобски вздрогнул и немедленно тоже кивнул.

— Хорошо, так тому и быть, — резюмировал Глобски, — Профессор, приступайте к работе прямо сейчас. Время не ждет.

— А похороны? — еле слышно донесся слабый голосок Мейбл.

Глобски поднял голову.

— Что? А, да... Здесь похорон не будет. Тело отвезут на Большой остров, где Сайрус жил до назначения сюда.

Зайцев догнал Дьюи у выхода из бунгало.

— Эдвард, Вы не знаете, что произошло?

Дьюи поднял голову. Хотя профессор смотрел снизу вверх, никакого превосходства Зайцев не чувствовал. Всякий раз, встречаясь с Дьюи глазами, Зайцеву хотелось вскочить из-за парты и отбарабанить домашнее задание.

— Почему Сайрус свел счеты с жизнью? — уточнил Дьюи, — Не знаю, коллега.

Он помолчал.

— Но предположить могу. Фредерика мне рассказала, что вечером уже после захода солнца Сайрус о чем-то очень возбужденно говорил с пином. Потом махнул рукой и зашел в свой коттедж. И больше живым не выходил.

— Вы думаете, что его хотели присоединить? Да нет, пины об этом не предупреждают.

— А Вы видели все присоединения? — усомнился Дьюи.

Зайцев не нашелся, что ответить.

По правде говоря, он видел инсайтов не так много, как большинство находящихся на острове. По крайней мере, меньше Дьюи, который два месяца после Большого Хапка безвылазно находился в Нью-Йорке и насмотрелся достаточно. На третий день, когда телевидение отрубилось, а в Интернете началась какая-то чертовщина, проф заметил, что на соседней автозаправке уже двое суток никого нет, и ограбил ее, сделав дома хороший запас продуктов и бензина. После чего, обеспечив себя на первое время, Дьюи несколько недель катался по городу, с любопытством глядя на происходящее.

Профессор рассказывал про полуголых людей, пляшущих на улицах между остовами сгоревших автомобилей. Про покойников, которых с тротуаров собирали большими ковшами мусороуборочные машины. Про бессмысленные убийства у него на глазах. Про многолюдные просмотры фильмов Вуди Аллена на больших экранах посреди площади. Про мужчину, стрелявшего из окна третьего этажа по прохожим. Про бездомного в лохмотьях, пьющего вино около дорогого ресторана, и нагую женщину с формами стриптизерши, играющую для него на скрипке.

Довольно подробно Дьюи рассказывал про гигантскую оргию на Манхэттен-Бич, в ходе которой тысячи любовников разных комплекций, рас и спортивной формы одновременно предавались разным формам сексуального удовлетворения. В то время как в нескольких десятках метров от берега один за другим падали с носящихся бананов и молча тонули люди. И опять про трупы, тут же у линии прибоя колыхающиеся на набегающих волнах.

При этом, однако, все эти апокалиптические картины он описывал без особых отрицательных эмоций, как что-то очень необычное, из ряда вон выходящее, но не ужасное на самом деле. Примерно так, наверно, он мог бы кому-нибудь пересказывать сюжеты с полотен Босха.

Иногда в процессе повествования он улыбался и поднимал указательный палец. Это означало, что в рассказанном содержится какая-то интересная аллюзия или метафора, до которой слушатель должен сам додуматься и тоже порадоваться.

— Она ехала на мотороллере абсолютно голая, но в фуражке инспектора налоговой службы. Больше никаких налогов! Понимаете меня? — Дьюи откидывал голову и радостно хохотал.

Зайцев как-то спросил, как он не боялся бродить среди всего этого кошмара. На что Дьюи ответил, что думал примерно так: во-первых, все это страшно интересно, а, во-вторых, чего уж теперь бояться.

"Мне жаль, Виктор, что Вы все это пропустили, — заметил тогда профессор, — Мне кажется, Вам бы понравилось." Зайцев как-то рассказал об этом Сайрусу, добавив, что немного завидует таким как Дьюи или Мейбл, переживших Большой Хапок в одном из его эпицентров. Сайрус странно глянул на него и сказал, что далеко не всякий опыт полезен для человека.

— Вы, кажется, взволнованы смертью Сайруса?

Зайцев оторвался от своих мыслей. Ему в лицо откуда-то из-за спины заглядывал Шмидт, штатный психолог команды астронавтов и техперсонала.

— Хотите поговорить об этом?

— Нет, спасибо, — отрезал Зайцев.

— Зря Вы меня не посещаете, мистер Зайцев, — посетовал Шмидт, — Психологическая реабилитация необходима всем. Особенно новоприбывшим, вроде Вас. Вот мистер Стивенс ходит ко мне с самого начала и у него отличная динамика.

— Да я как-то обхожусь. Своими силами.

— Крепкий алкоголь астронавтам запрещен, — строго заметил Шмидт.

— Я знаю, доктор, спасибо что напомнили.

Шмидт еще немного прошел рядом с Зайцевым, как конвоир, будто ожидая чего-то, и повернул куда-то в сторону.

— Вот болван, — сказал Зайцев. Он вспомнил, как во время второго тестирования по прибытии на остров Шмидт смертельно достал его, задавая по кругу одни и те же вопросы из психометодички. Зайцев уже не надеялся на прекращение этого бреда, когда Шмидт спросил, верит ли он, что в космосе есть братья по разуму. "У нас — нет, — ответил Зайцев, — А вот у Пана — наверняка". Шмидт поперхнулся и поспешно закончил сеанс.

— Да, Джереми не семи пядей во лбу, — согласился Дьюи, — Но Вы и вправду чем-то озабочены. Так жалеете Сайруса? Вы с ним знакомы-то всего пару месяцев. Как, впрочем, и со всеми нами.

— Кажется, я видел, как двоих або только что присоединили, — сказал Зайцев.

— Кажется? Вы не уверены? — не понял профессор. Просиял и хлопнул себя по лбу.

— Ах да, я забыл, Вы же у нас Рип Ван Винкль!

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА

Рипом ван Винклем Дьюи назвал Виктора из-за того, что тот пропустил первые — самые интересные — недели Большого Хапка. Прогулял он их по уважительной причине: Зайцев три с половиной месяца проболтался на орбитальной космической станции.

Еще лет пятнадцать назад Витя Зайцев и не догадывался, куда может привести степень по физике в сочетании с лицензией пилота. Ко времени его взросления космонавтика уже потеряла прежний сказочный ореол, перестав быть мечтой мальчишек. Наука в России утратила романтический флер еще раньше. Виктор выбрал профессию физика-исследователя, потому что этот предмет лучше всего шел у него в школе. Пилотированием занялся в бесплатной секции резерва ВВС в качестве мужественного хобби, щекочущего нервы и производящего впечатление на девушек. В бортинженерную группу компании по разработке двигателей для космических кораблей попал, когда там платили безобразно мало. Пошел туда просто, чтобы где-то начать. А вот в международный проект прорвался из-за большой зарплаты, когда задолбался клянчить деньги у отца. И все время ждал, когда же, наконец, окружающие поймут, что он вовсе не энтузиаст, как все остальные вокруг, и выведут за ушко на солнышко. Страх разоблачения заставлял его упорно учиться и трудиться за троих.

— А еще родители наградили меня отменным здоровьем, — объяснял он Дьюи и Стивенсу, — Я только позаботился, чтобы доставшийся мне качественный механизм оставался в приличной форме и не слишком быстро изнашивался.

Так однажды неожиданно для самого себя пилотом в международном космическом экипаже оказался человек, абсолютно равнодушный к космосу.

Зайцев собирался честно отбарабанить срок пребывания на станции и вернуться на Землю — за бабками, славой и почестями. Но на МКС случилась авария, из-за которой, в частности, грохнулась система длительного хранения продовольствия. В Хьюстоне и Москве срочно переиграли, и почти вся команда покинула станцию раньше срока, а Виктора оставили на станции с Кристофером Льюисом. Эти двое имели несчастье обладать компетенциями, необходимыми для поддержания станции в рабочем состоянии с минимальным числом астронавтов на борту. Разумеется, Зайцева спросили, хочет ли он полетать лишние полторы недели. Но форма вопроса другого ответа не оставляла.

А потом случился Большой Хапок, и о космонавте Зайцеве с астронавтом Льюисом, болтающихся на орбите в жестянке из-под монпансье, просто забыли. На Земле стало не до них.

ГЛАВА 2.

На следующий день Зайцев в соответствии с расписанием пошел к доку Робуру. Док работал в группе медико-биологической подготовки — отвечал за тренировки и тестирование астронавтов на центрифуге, в барокамере, термокамере, сурдокамере и за вестибулярный тренинг. При тестах на перегрузку Робур всегда присутствовал лично. Разговаривал очень скупо и на все вопросы не по делу реагировал мрачным молчанием. Произношение Робуром его фамилии напоминало Зайцеву змеиное шипение.

Зайцев быстро сообразил, как обратить эту проблему в выгоду для себя, и все время подготовки к тренировке отдыхал душой, болтая без умолку. По непроизвольной мимике Робура он видел, что, несмотря на презрительное молчание, док его слушает. Идеальный собеседник.

Сегодня Зайцев говорил о Джоше Сайрусе.

Самоубийство Сайруса и в самом деле вызвало у Зайцева сильную досаду. Сайрус радовал его острым умом и смелостью высказываний. Казалось, он, вообще ничего не боится. Кроме экипажа Джош оказался единственным, с кем Зайцев мог нормально поговорить на внерабочие темы.

Пока неловкий ассистент готовил Зайцева к тренировке, Зайцев пересказывал Робуру последний разговор с Джошуа. Сайрус тогда заметил, что испытывает некоторую жалость к Пану за его одиночество.

— Мы все для него — примерно как пробегающие мимо муравьи для мыслящего муравейника. Он в состоянии с нами играть, использовать в своих целях, даже вступать в какую-то коммуникацию. Но общаться как с равными не может, даже если бы очень захотел.

— Разве это проблема? — усомнился Зайцев, — Пусть сделает себе второго Пана. Строительного материала достаточно.

— Это кажется правильным решением, — кивнул Джош, — Но наш парень — тяжелый параноик. Он боится, что другой Пан его съест. Судит по себе, и это логично.

— Думаете?

Сайрус еще раз кивнул.

— Говорю, как мозговед с тридцатилетним стажем...

— Не понимаю, почему он покончил с собой, — продолжал Зайцев вещать каменному Робуру, — Судя по всему, Пан представлял для него с профессиональной точки зрения интереснейший объект исследования.

— Сайрус узнал, — неожиданно сказал Робур, почти не раскрывая сжатые губы, — что большинством из двух сотен пассажиров "Большого Эдема" будут дети. От семи до двенадцати лет. На момент вылета, разумеется.

Зайцев уставился на дока как на Валаамову ослицу.

— Кстати, — Виктор хлопнул себя по лбу характерным жестом Дьюи, — Логичное же решение! А я все ломал голову, как Пан собирается решить проблему прибытия на Эдем полувековых дядек и теток. Как ни крути, а получить от стариканов, да еще проболтавшихся в консервной банке двадцать лет, здоровое потомство — проблематично.

— Ну да, — Робур кивнул с саркастической улыбкой, — Это решение и до известных событий предлагали. Но тогда оно даже до минимальной огласки не дошло. В НАСА только представили, как они огребут от защитников прав детей. А нынче — как славно! — никаких правозащитников нет. И родители сами счастливы отправить детишек подальше отсюда. Если они, вообще, есть — родители.

— И из-за этого Сайрус застрелился?

Без ответа.

— Ну-ну, Робур, — Зайцев покачал головой, — Уже оскоромились, заговорили со мной. Чего теперь-то мучиться?

— Самое ужасное, Зайсс, — вздохнул Робур, — что Вы даже не понимаете, почему Вы мне так омерзительны.

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА

Накануне Большого Хапка проект "Эдем" являл собой грандиозный памятник человеческому разуму, упорству и трагическому неумению договариваться, обнуляющему все достижения. В циклопических ангарах стояли уже достроенные корабли — авангардный с дублирующим и основной на две сотни пионеров-колонистов, выглядящие как мать-китиха с двумя тысячетонными малышами. Их окружала гулкая тишина.

Открытие Эдема — планеты с земными параметрами, кислородно-углекисло-азотной атмосферой и подходящим для людей температурным диапазоном — так близко от Земли стало грандиозным событием не только и даже не столько научного мира. Сама мысль о том, что современные технологические средства позволяют достичь за вполне осмысленные двадцать лет новой Америки с теми же масштабами и возможностями, взрывала мозг всему человечеству.

Быстро стало понятно, что Эдем — слишком большой приз, чтобы отдать его кому-то одному. Крайне трудно такой кусок проглотить в одиночку, но гораздо проще помешать это сделать другому.

Поначалу все шло более-менее гладко.

Политики, дипломаты, технари и юристы извели миллионы человеко-часов только на юридическое оформление проекта — чтобы опутать всех участников международного консорциума паутиной взаимных гарантий.

Привлеченная консорциумом команда политтехнологов умело разожгла в странах-участниках патриотический психоз. Парламенты под истерические вопли "знай наших!" деловито выделяли огромные средства на реализацию собственных частей проекта.

Транснациональные корпорации, вдруг вспоминающие о своей кондовой почвенности, насмерть воевали между собой за многомиллиардные и крайне престижные госзаказы.

"Эдем" пёр как гигантский джаггернаут, подминая под себя все и вся, и по ходу раздавая побочное счастье в виде новых материалов, открытий и технических решений, в условиях принципиальной открытости проекта быстро находящих применение в других областях.

Когда проект реализовался процентов на девяносто, непредвиденно затянувшееся обострение вокруг Тайваня привело к замораживанию научных и технологических контактов между участниками конфликта. Замерз и "Эдем". Оснащение уже построенных кораблей застопорилось. Подготовку уже сформированных команд сначала приостановили, потом их вовсе распустили до лучших времен.

Попытки американцев полностью забрать "Эдем" себе наткнулись на огромное количество юридических и технических неувязок. И на обещание Китая при попытке запуска "Эдема-1" или "Эдема -2" устроить небольшой космический фейерверк.

Зайцев, как близкий к теме человек, осведомленный о происходящем лучше других, уже сам для себя поставил на проекте крест.

Но тут случился Большой Хапок.

А через два года Зайцева просто поставили перед фактом, что он включен в шестерку экипажа авангардного корабля. "Твою мать" — сказал осчастливленный космонавт Зайцев.

* * *

Весь день после тренировки у Робура Зайцев чувствовал себя совершенно разбитым, и с трудом дождался позднего обеда.

Выйдя из столовой, он кивнул разлегшимся в шезлонгах господам астронавтам, взял насыщенную кислородом фруктовую смесь с соломинкой, и с наслаждением устроился на своем привычном месте.

Мимо веранды прошла босая аборигенка лет шестнадцати, изящно неся на голове коробку со сканером. Мордашка девушки как у остальных або, смахивала на кусок морщинистой коры, но ноги выглядели стройными и гладкими, а полные груди под коротким топом ритмично подрагивали при каждом шаге.

— Интересно, как аборигены относятся к Большому Хапку? — рассеянно проговорил Зайцев, провожая ее взглядом.

— А как они могут относиться, Виктор? — Стивенс отреагировал коротким смешком, — Або до сих пор живут в каменном веке. Вы думаете, они, вообще, что-нибудь поняли?

— Або стали усиленно молиться Джи, — сказал Дьюи, — Так зовут некоего Убитого бога, который по их верованиям однажды явится, чтобы всех наказать. После Большого Хапка они решили, что Убитый вернулся. Пинов считают воплощениями Джи в телах, которые он конфисковал у сильно провинившихся. Происходящее принимают как должное, только немного недовольны, что Убитый почему-то заставил их служить белым. Ведь это белые его и убили.

Дьюи сделал паузу.

— Некоторое время назад один або изнасиловал девушку, тоже аборигенку. Да вы ее сейчас видели. Это по их понятиям серьезный проступок. Раньше они бы его сдали властям. А тут связали, отнесли на холм и обратились к Джи, чтобы тот вошел в него.

— Как Вы ухитряетесь все знать! — восхитился Зайцев, — Або, кажется, не сильно разговорчивы.

— Это мне не або рассказали, а доктор Кэссиди, — уточнил Дьюи, — Он молится Джи вместе с ними.

— Кэссиди, климатист? — изумился Зайцев, — Но зачем?

— Он и еще несколько человек из техперсонала, — Дьюи печально улыбнулся, — Видимо, они так получают иллюзию хоть какого-то контроля над ситуацией.

— А чем кончилось дело с насильником? — поинтересовался Стивенс.

— А это его тело теперь сидит рядом с Глобски на планерках. Довольно забавно видеть, как Глобски косится на него с опаской, — Дьюи поднял палец, улыбнувшись, — Эта плоть принадлежала Гильермо, моему помощнику по дому. Аккуратный парень. Жаль, как выяснилось, сексуально не выдержанный.

Зайцев задумался, каково это, видеть пина в теле, которое ты раньше знал как человека. Его чаша сия пока миновала. Ни на острове, ни до этого он не видел ни одного лица, знакомого до Хапка.

Об этом и о многом другом Зайцев с Дьюи рассказывали друг другу день за днем, лежа в шезлонгах на веранде после позднего обеда. Режим подготовки экипажа оказался на удивление щадящим. Несмотря на достаточно строгое расписание с раннего утра до окончания тренировок, после 17 часов пополудни астронавты могли заниматься, чем им заблагорассудится. Запрещался только алкоголь крепче светлого пива, чрезмерные физические нагрузки и поздний отбой. В остальном каждый предоставлялся самому себе.

Послеобеденные посиделки на веранде столовой стали своеобразной традицией. Зайцев и Дьюи потягивали безалкогольные напитки, смотрели на море и беседовали о пустяках и предметах более серьезных. Иногда к их разговорам присоединялся Стивенс. В отличие от бесед с Дьюи такие встречи втроем Зайцев не очень любил, но понимал, что выбирать особенно не из чего. Кроме членов экипажа на острове жил обслуживающий контингент из местных або, темный, не образованный и зачастую просто плохо говорящий по-английски. А также научно-технический персонал, будущих астронавтов сторонящийся и недолюбливающий.

Через неделю после прибытия Зайцев спросил Дьюи о причине такого отношения к ним спецов.

— Ну а что тут непонятного? — хмыкнул по своему обыкновению Дьюи, — Мы улетим, а они останутся. С Паном.

Зайцеву это объяснение показалось логичным.

— Я давно не видел столько интактов, — заметил он, кстати, — и так мало пинов. Почему так?

— Вам нравится общаться с пинами? — усмехнулся Дьюи, —

Зайцев испуганно поднял руки.

— Нет!

— Вот в этом и дело. Я видел результаты исследований. Жизнь в окружении пинов вызывает у интактов апатию, депрессию и суицидальные поползновения. Потому Центр и перенесли сюда, на остров — подальше от крупных городов. И с нами держат здесь интактов — и спецов, и або.

Зайцев хмыкнул:

— Что-то я не заметил, что Пан особо деликатен.

Дьюи поднял палец.

— Это термин из прошедших времен. Этика нужна, когда участники коммуникации могут причинить друг другу ущерб. Но тот, кто несоизмеримо сильнее остальных, в этике не нуждается. Пан прагматичен. Ему нужен авангардный экипаж из здоровых, психически устойчивых особей.

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА

О том, что на Земле происходит что-то не то, Зайцев и Кит Льюис узнали, когда замолчал Центр управления полетами. Попытки связаться с Хьюстоном по всем каналам, включая аварийный, ни к чему не привели. Тогда Зайцев попытался поймать радио— и телесигналы с Земли. Телевидение не работало, крупные радиостанции — тоже. Зайцев перенастроился на радиолюбительские волны. И вот тут астронавты поняли, что дело вовсе не в связи.

Проблема оказалась, однако, в том, что кроме самого факта всепланетной катастрофы из передач понять что-либо было невозможно. До них доносились то вопли о помощи, то невразумительные описания происходящего, то чьи-то сбивчивые попытки объяснить случившееся, еще больше запутывающие дело.

Кто-то кричал о зомби-апокалипсисе, кто-то — о нашествии вампиров. Кто-то о захвате Земли инопланетянами. Кто-то — якобы наиболее здравомыслящий — дрожащим голосом стонал о применении красными — русскими, или китайцами, или даже северо-корейцами против свободного мира нового неизвестного оружия, действующего непосредственно на мозги и сводящего людей с ума.

Зайцев и Льюис непрерывно пытались связаться хоть с кем-то. До них доходили обрывочные данные об упавших самолетах и сошедших с рельсов поездах, об автомобильных авариях с десятками разбитых машин и сотнями трупов. О промышленных катастрофах по всему миру. О тысячах погибших. Никто, до кого им случайно удалось дотянуться, не мог сообщить астронавтам ничего утешительного. Старшеклассник-радиолюбитель из Франции рассказывал об ужасах за окном и рыдая просил помочь. Диджей из Архангельска, видимо, тронулся умом, постоянно хихикал, и в ответ на вопросы включал записи рок-звезд 60-х, предваряя очередной шедевр возгласами типа: "А ведь он предупреждал! Он знал, проклятый наркоман! Вот послушайте, мужики..." Бортинженер с нефтяной платформы около Шотландии терпеливо объяснял, что никто им не поможет, и они должны достойно принять смерть от удушья в консервной банки, болтающейся в тысячах миль над поверхностью Земли. Религиозный фанатик из Оклахомы призывал покаяться в грехах, ибо наступил День Гнева Господнего. И только престарелый хиппи откуда-то из Непала, древний, как египетские пирамиды, хваставший личным знакомством с Тимоти Лири, вещал, что это не только смерть мира, как мы его знали, но и начало нового, чистого, лишенного грехов, накопленных прежним.

На этом месте рассказа Зайцева полтора месяца назад Дьюи хмыкнул и сказал:

— А ведь, согласитесь, этот парень оказался ближе всего к истине. Вы не спрашивали, как его зовут?

Зайцев улыбнулся:

— Он сказал: "Поскольку старые имена уже потеряли смысл, зовите меня просто — Луч Света Новой Зари, Загорающейся На Востоке."

— Забавно, — вкрадчиво произнес Дьюи, дождавшись, когда Зайцев поднесет чашку с горячим чаем к губам, — Скажите, Виктор, а Вы задумывались впоследствии, не разговаривал ли с Вами под видом одного из Ваших собеседников Пан? Или под видом всех?

Зайцев спокойно допил чай и поставил чашку на стол:

— Конечно, приходило, профессор. Мне это и сейчас временами приходит в голову. Ну вот, например, как Вы можете быть уверены, что я — не пин?

* * *

Пин — сокращение от Пиноккио. Так с легкой руки Дьюи члены экипажа называли между собой тела, представляющие на острове Пана. Ну, и вообще, тела, присоединенные Паном. В поведении пинов на острове — особенно в пластике движений и мимике — и впрямь проступало нечто деревянное. Сам Зайцев, еще до знакомства с островитянами, для себя назвал пинов буратинами. Впрочем, как Зайцев помнил, среди тех пинов, с которыми он встречался до прибытия на остров, случались и выглядящие совсем как обычные люди. Разве что подчеркнуто молчаливые и не очень вежливые.

Зайцеву нравилось сочетание — пин-Пан. Совокупность пинов — Пан. Дьюи возражал: Пан — не совокупность пинов, он — больше, а по сути — вообще, другое. Обсуждение, что же такое Пан, занимало существенную часть их разговоров.

Определение, с оговорками устраивавшее всех троих, сводилось к следующему.

Пан — сетевой разум, распределенный среди восьми миллиардов жестко контролируемых им людских мозгов, соединенных между собой напрямую, а также с помощью всемирной компьютерной сети. Пан использует знания и опыт людей, присоединенных к нему, а также сенсорные и иные способности человеческих тел, применяемых как периферийные устройства, при этом обладая одной волей и одной личностью. Распространение Пана на весь мир и превращение его в то сверхсущество, каким он стал, участники послеобеденных посиделок также согласно относили к периоду в несколько месяцев двухлетней давности. Этот время получило название Большой Хапок.

Стивенс и Зайцев принимали на веру версию Дьюи о земном, человеческом и рукотворном происхождении Пана, среди прочих не содержащую серьезных противоречий.

Споры вызывала природа личности и воли Пана, устройство интерфейсов, соединяющих мозги между собой, технические вопросы его функционирования как единого мыслящего существа, а также механизм захвата прото-Паном, изначально включавшим в себя очень небольшое количество бывших индивидов, разумов и тел всего человечества за малым исключением.

Слово "Пан" Зайцев услышал тоже только на острове. Его он также полагал удачным. В нем сочеталась приставка "пан", означавшая всеобщность, всеохватность, и имя греческого Пана — уродца, ставшего богом. Зайцев порадовал коллег сообщением, что в некоторых славянских языках "пан" значит "господин".

Хотя тут авторство никто точно припомнить не мог, Зайцев уверенно назвал Дьюи.

— Отнюдь, коллега, — отклонил эту честь профессор, — Ваше предположение лестно, но по моим смутным воспоминаниям эта честь принадлежит Вашему предшественнику.

У Зайцева тогда неприятно кольнуло внизу живота. Он не любил напоминания о предшественнике. Оно в него вселяло легкую неуверенность в его собственной участи. Впрочем, на Дьюи он не сердился. Без профа Зайцеву на острове было бы нечем себя занять в свободное время. Островная сеть замыкалась сама на себя, не имея выхода куда-либо еще. В сетевой базе хранилась прорва фильмов и всевозможной художественной и познавательной литературы. Но почему-то Зайцеву стало совершенно неинтересно читать и смотреть о проблемах и жизненных перипетиях жителей мира, который безвозвратно исчез.

ГЛАВА 3

Стивенс лениво смотрел с веранды столовой на медленно остывающую от дневного солнца площадь перед администрацией.

— Все же как-то тут слишком функционально. Безжизненно. Неужели нельзя вокруг коттеджей какие-нибудь садики разбить? С цветами какими-нибудь?

Зайцева чуть не стошнило.

— Нет, вот только цветочков не надо.

— Вы — мизантроп, Виктор, — шутливо подколол его Стивенс, — ненормально не любить цветы.

Зайцев пожал плечами.

— Может быть. Только тогда уж не мизантроп, а энтофоб, Энтони, — Зайцев помолчал, наслаждаясь недоумением Ственса, — Это по-гречески значит не любитель растений. У всех нас есть свои страхи. Вот Вы, например, насколько я понимаю, не испытываете любви к большим лодкам.

Стивенс покосился на Зайцева и хохотнул.

— Хотел бы я посмотреть, как бы Вы к ним относились на моем месте.

Бортинженер во время Большого Хамка плавал на яхте с друзьями. Сначала он наблюдал, как спутники один за другим превращались в пинов. Потом, когда яхта уже возвращалась в порт, что-то произошло, и пины впали в прострацию. Один выпал за борт и немедленно пошел ко дну. Двое других сидели на палубе и не реагировали на вопросы. Только хлопали глазами и издавали нечленораздельные звуки. Один порывался встать, но спотыкался и падал. Второй взмахивал руками и дрыгал ногами. Стивенс на всякий случай затащил обоих в каюту. Так продолжалось пару часов. Оба за это время обделались. Потом сознание вернулось к ним без видимой причины.

Эту историю Стивенс рассказывал весело, как смешное приключение. Но, в отличие от искренней заинтересованности Дьюи его веселье отдавало натужностью. У Зайцева каждый раз при виде смеющегося бортинженера появлялось опасливая мысль, что здоровяк вот-вот лопнет от внутреннего напряжения.

На вопросы о происходившем с ним с момента прихода яхты в Окленд и до попадания на остров Стивенс предпочитал отшучиваться. Зайцев пару раз спросил, но заметил, как у похохатывающего Энтони оба раза начинала мелко дрожать левая рука, и оставил попытки.

— Не знаю, Энтони, — ответил Зайцев, — Не мне судить. Просто, по-моему, за последние два года с кучей народа случились гораздо более грустные вещи, чем Ваше двухчасовое плаванье в одиночестве. Странно заработать такую фобию во время Конца света.

— А что Вы называете Концом света? — бортинженер приподнялся в шезлонге, и повернулся к Зайцеву, — Разве инсайт — смерть? Просто сознание человека вливается в единое сознание сверхличности Пана. Люди тысячелетиями только об этом и мечтали. Вспомните богословские теории о посмертном слиянии души с Богом.

— А Вы полагаете, Пан — и есть Бог? — поинтересовался Дьюи.

— А, может, и так! — запальчиво воскликнул Стивенс, — И, все эти религии спасения, на самом деле, прозревали будущее. Может быть, то, что мы наблюдаем, Второе пришествие?

Дьюи крякнул и поспешно присосался к бутылке.

— А вот эти горы трупов, и многотысячные оргии на пляже — это, вероятно, сопутствующий Второму пришествию Апокалипсис? — уточнил Зайцев, — И небезынтересно заметить, что перед Христом еще должен прийти Антихрист.

— Ну, это только если исходить из христианского мифа, — бортинженер махнул рукой,— А вот, скажем, в одном из изводов буддизма в конце времен явится будда Майтрейя — безо всяких сомнительных предшественников.

Зайцев кивнул.

— Который всех убьет. Помню, читал.

Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.

— Немного не так, коллега. Который отправит всех еще не достигших просветления в нирвану.

— Вот! — подхватил Стивенс, — Вот видите! Вы говорите "смерть", а я говорю — новый мир, новая жизнь, новые возможности. И — бессмертие.

— Простите, бортинженер, — вкрадчиво обратился к нему Зайцев, — А почему же Вы тогда этому счастью предпочли такое опасное и некомфортное дело, как безвозвратный космический полет? То есть, Вы вот это бессмертие, этот новый мир и эти новые возможности, с такой радостью меняете на участь узника, обреченного сначала двадцать лет болтаться в консервной банке, летящей в пустоте, а потом до конца своих дней — в чуть более просторном куполе на чужой безжизненной планете? И заметьте — все это в самом лучшем случае. А на самом деле, вероятность участников экспедиции дожить до глубокой старости крайне мала. Если не сказать покрепче. А Вы от этой перспективы прямо светитесь, сколько я Вас здесь вижу. Так почему же? Объясните!

Стивенс выпятил живот и нижнюю челюсть.

— Да потому, что я — ученый, я — сознательный гражданин и член общества, для которого общественный интерес и тяга к познанию важнее собственного комфорта и безопасности.

Зайцев поморщился.

— Сознательный кто? Гражданин чего? Когда Вы в последний раз участвовали в выборах? Когда, вообще, за последнее время кто-то спрашивал Ваше мнение о чем-либо, включая Вашу собственную судьбу?

— Послушайте, Зайцев, ну это уже всякие границы переходит, — возмутился Стивенс,— Отдавайте все же себе отчет, по чьей милости Вы находитесь в этом райском уголке, занимаетесь своим любимым делом, и до сих пор наслаждаетесь милой Вашему сердцу отдельной от всего мира индивидуальностью. Вы не думали, что Пан может и рассердиться? Или Вы надеетесь, у него нет других кандидатур на Ваше место? Или Вы думаете, что умнее коллективного разума миллиардов людей, в том числе таких, которые еще в своей индивидуальной жизни добились несоизмеримо большего, чем Вы? Откуда у Вас такое бесстрашное самомнение?

Дьюи с нарочитой улыбкой всплеснул руками.

— Коллеги, коллеги, успокойтесь! Виктор, ну Вы тоже не перегибайте палку. Все-таки, нам всем вместе еще лететь в одном корабле. Если мы здесь не можем найти общий язык, что же будет в космосе?

Зайцев пожал плечами.

— Приношу извинения, Энтони.

Стивенс насупился, встал.

— Принято. До завтра, профессор. До завтра, tovarishsh Зайцев.

Бортинженер вышел.

Дьюи повернулся к Зайцеву.

— Виктор, ну зачем Вы его дразните? Конечно, Энтони — не подарок. Но он — прекрасный бортинженер. И в проекте "Эдем" почти с самого начала — дольше, чем любой из нас.

— Я все понимаю, проф, — слегка виновато пробормотал Зайцев, — Но это восторженное прославление Пана сильно отдает криками "Да здравствует Сталин!" перед расстрелом в подвалах Лубянки.

— А бывало и такое? — недоверчиво уточнил Дьюи.

От удивления профессор даже подался вперед, приняв крайне неудобное положение в шезлонге.

— Клевещут, — Зайцев развел руками.

Дьюи пожал плечами, откинулся на спинку.

— Ну, собственно, Вы сами все и объяснили. Вот увидите, — заверил он Зайцева,— вся эта восторженность выветрится из Энтони, как только корабль удалится от Земли на достаточное расстояние.

Зайцев встал из недовольно заскрипевшего шезлонга.

— Хотелось бы верить, проф. Извините, вынужден Вас оставить.

— Что так? — удивился Дьюи, — Ложиться спать еще рано.

— У меня встреча с Жанной. Пригласила в гости.

Дьюи приподнял бровь.

— Не выроните монокль, проф, — предупредил Зайцев.

— Спасибо за заботу, — сердечно поблагодарил Дьюи, — постараюсь.

* * *

Кроме Зайцева, Стивенса и Дьюи в экипаж "Эдема-1" входили еще три девушки. В отличие от мужчин Зайцев про себя называл их по именам — Мейбл, Фредерика и Жанна. Все же одной из них суждено стать ему если не женой, то любовницей.

Американки Мейбл и Фредерика сильно отличались и внешне, и по характеру. Широкобедрая и грудастая Мейбл походила на раненую белую птицу. Испуганно хлопала ресницами как крылышками и глядела вокруг с отчаянным выражением выпавшего из гнезда птенчика, просящего то ли о пощаде, то ли о защите. Все это при двух докторских степенях — по агрономии и космобиологии. На групповых тренингах, когда по ротации приходил черед играть роль капитана, она единственная из всего экипажа регулярно проваливала управление командой. Впрочем, в качестве подчиненного Мейбл оказывалась почти идеальной — при условии точной постановки задачи.

Химик и астрофизик Фредерика, напротив, отличалась несколько чрезмерно — на вкус Зайцева — спортивной фигурой. Она ничем не хлопала, при разговоре смотрела прямо в глаза. В ее подтянутости виделось больше от военного лагеря, чем от дамского фитнес-центра.

К третьей, Жанне, Зайцев сейчас как раз направлялся. Стивенс как-то окрестил ее инженю-строителем. Зайцеву это определение казалось не очень точным. В Жанне причудливо сочетались французский шарм — или то, что Зайцев за него принимал — с быстрым и точным умом. И Зайцев опять не мог понять — отточенный ли это опытом разум профессионала или природная женская сообразительность. К посиделкам на веранде Жанна относилась подчеркнуто пренебрежительно, как к пустой болтовне.

Зайцев шел к коттеджу Жанны впервые и привычно считал шаги незнакомого маршрута. Досчитав до двухсот сорока пяти, он поднялся по ступенькам, постучал, услышал приглашение, открыл дверь. И лицом к лицу столкнулся с молодым аборигеном. Або смерил его пронзительным взглядом и молча посторонился. В глубине гостиной Зайцев увидел возлежащую на кушетке Жанну в чем-то легком со сбившейся на предплечье бретелькой. Перед кушеткой стояли низкий стульчик и небольшой столик с фруктами и бутылкой местного тонизирующего напитка. Зайцев почувствовал, как его увлекает флейта крысолова.

Уже дойдя до кушетки, Зайцев обернулся на скрип двери и остолбенел. На исчезающей в проеме голой ноге аборигена красовался неповторимый зигзагообразный шрам.

— А что у Вас делал пин, Жанна? — брякнул Зайцев без предисловий.

Жанна, приоткрыв от удивления рот, непонимающе уставилась на него. Зайцев указал пальцем на дверь.

— Я видел, как его присоединили.

Жанна перевела дух.

— В лодке, на вечерней заре? — уточнила Жанна.

Зайцев кивнул. Жанна облегченно рассмеялась.

— Расслабьтесь, Виктор. Это новый ритуал инициации у аборигенов. Имитируется инсайт молодого воина. Лауро его как раз вчера проходил.

— Зачем?

— Юный або, с одной стороны, как бы впускает в себя мудрость и силу Джи, — терпеливо объяснила Жанна, — с другой, спасает себя от настоящего инсайта. Ведь присоединиться можно только один раз.

— Он смотрел как пин, — сказал Зайцев.

— Молодые або подражают взгляду и движениям пинов.

Жанна улыбнулась чему-то своему.

— Лауро — не пин. Он просто глупый мальчик.

Жанна скорчила сердитую гримаску и повела голым плечом — нет, в данном случае, обнаженным плечиком. Хотя климат на острове, в принципе, не располагал к пышным одеяниям, раздетость Жанны определенно содержала недвусмысленное послание.

Девушка пальчиком придвинула в сторону Зайцева высокий бокал с чем-то подозрительно ярким.

— Попробуйте, казак, это местный тонизирующий напиток. Безалкогольный, если Васэто волнует.

Зайцев взял бокал и осторожно отхлебнул. В голове немедленно заплясали чертики. Жанна манерно вздохнула.

— Вы одичали в своем одиночестве, Виктор. Устроили мне допрос с порога. Чуть ли не сцену. Но я Вам прощаю на первый раз. За это удовлетворите мое любопытство. Хочу узнать о Вас побольше.

Зайцев осторожно присел на стульчик.

— Я готов.

— Для начала — что у Вас за фамилия? Она ведь не русская, больше на немецкую похожа?

— Да нет, почему, вполне русская, — Зайцев пожал плечами.

— И что это означает по-русски?

— В некотором смысле...— Зайцев замешкался, — сын зайца.

Жанна хихикнула.

— Зайчонок? Звучит совсем не героически.

Зайцев рассмеялся и чуть не свалился со стула.

— По-моему, стульчик для Вас маловат, — как бы мимоходом сказала Жанна и показала на кушетку рядом с собой, — Садитесь сюда.

"Хм" — подумал Зайцев.

— Так Вас так угораздило — с фамилией?

— В русском языке слово "заяц" еще означает безбилетник, — объяснил Зайцев, — По семейной легенде, моего пращура мальчишкой обнаружили спрятавшимся в трюме парусного корабля в открытом море. Отлупили, дали форму не по росту и взяли в юнги. Поскольку фамилию малец то ли не знал, то ли не захотел называть, чтобы не отослали домой, окрестили Зайцевым. Оттуда наш род и пошел.

— Ага, — протянула Жанна, — То есть, Вы — потомственный путешественник?

Зайцев развел руками.

— Плыву, куда течение принесет. Или ветер.

— Ну, не прибедняйтесь, Виктор. Профессор о Вас высокого мнения.

— Неужели? — шутливо удивился Зайцев.

— Да, — Жанна согласно тряхнула головой, и вьющийся локон очень красиво упал ей на щеку, — Эдвард находит в Вас скепсис, независимость, смелость и умение стойко переносить несчастья ближних.

— Даже так? А разве это достоинство?

Взгляд Жанны посерьезнел.

— За прошедшие два года я видела достаточно мужчин, бледнеющих от вида чужой крови. От них крайне мало толку в настоящем деле. И видела законченных ублюдков, на скорую руку сооружающих из трупов бруствер. И спасающих оставшихся в живых.

— А чем Вы занимались эти два года?

— Прокладывала кабеля и строила ретрансляционные вышки в труднопроходимых местах. Разумеется, не одна. Этим занимаются большие мобильные отряды. Я входила в один из них.

— Для ретрансляции чего? — не понял Зайцев.

— Для ретрансляции Пана, Виктор, — холодно ответила Жанна.

Повисла пауза. Жанна вздохнула.

— Владения Пана заканчиваются там, где нет устойчивых мощных каналов связи. Таких мест на земле много. Арктика, Сибирь, Амазония, Сахара. Пан сейчас энергично ликвидирует белые пятна, отправляя туда бригады интактов. Я работала в Сахеле и в джунглях центральной Африки. В обоих местах местное население реагировало враждебно. Сначала бедуины в Сахеле, потом масаи в Африке уничтожали оборудование и убивали рабочих. Несколько раз я оказывалась в центре настоящей битвы.

Зайцеву представилось это величественное зрелище: тысячи новых конкистадоров, бредущие напролом через джунгли и тайгу, вступающие в схватки со свирепыми туземцами, по колено в болоте и по пояс в снегу строящие установки, которые однажды раздавят их сознание и сожрут мозги.

"Пора", — подумал Зайцев.

— Представляю, как Вам тяжело пришлось... — Зайцев придвинулся к Жанне, почти нависнув над ней.

Жанна вздохнула и отодвинулась.

— Тяжело? Да. И интересней, чем вся предыдущая жизнь.

Женщина встала, встряхнула волосами перед зеркалом. Он поднялся за ней, приобнял ее. Жанна убрала его руку. Зайцев почувствовал, что это уже не кокетство.

— Вы не оправдали моих надежд, Виктор. Я думала, развеюсь с Вами, отвлекусь от мрачных мыслей. А Вы только заставили меня вспомнить то, чего я вспоминать не хотела. Уходите.

Обескураженный Зайцев вышел и сел на скамейку около склада. Из-за коттеджа мадемуазель Флавиньи сгорбившись вышел и побрел куда-то вдаль хромой псевдопин Лауро. "Эге, — подумал Зайцев, — Не один я сегодня в обломе. Интересно, вчерашний спектакль как-то связан с вожделением дикаря к белой госпоже? Парень пытался хотя бы символически преобразиться в того, кто имеет над Жанной абсолютную власть. Бедняга."

— Белый господин, Вы — астронавт? — послышался писклявый голосок. Зайцев чуть не подскочил от неожиданности. Вгляделся в темноту.

У стенки склада на корточках, по-школьному сложив руки на коленках, сидела давешняя юная аборигенка, морщинистой мордочкой и широким приплюснутым носом напоминающая грустную маленькую собачку. Свисающие по сторонам головы жесткие черные волосы походили на два болтающихся уха. Зато ноги псоглвицы выглядели красивыми и гладкими.

— Да, милая, я — астронавт, — ответил Зайцев.

— Возьми меня с собой на звезду.

Зайцев подавился вдохом. Что это — тоска молоденькой девочки по большому интересному миру? "А кому сегодня плакать в городе Тарусе? Есть, кому сегодня плакать — девочке Марусе". Или общий для всех интактов ужас перед присоединением?

— Извини, девочка, я не могу тебя взять на звезду. Это не я решаю.

— А кто решает?

— Пан.

— Вы так называете Джи?

Зайцев задумался. До него только сейчас дошло, кого аборигены называют Джи.

— Нет, девочка, Пан — не ваш Джи. Вы ошибаетесь. Пан — не с неба спустился, он — наше порождение, земное, это мы его создали.

— Не понимаю, — девушка сморщила личико и еще больше стала походить на оставленного щеночка.

"А кто понимает?" — подумал Зайцев. Впрочем, гладкие ножки девушки сейчас занимали его больше мыслей о судьбах человечества. Воображение, раззадоренное Жанной, уже независимо от воли рисовало всякие не пуританские картинки. "С другой стороны, кто знает, что тут считают изнасилованием? — вдруг пришло Зайцеву в голову, — Вот так переспишь, с кем не следует, а завтра смуглые ребята тебя свяжут и отнесут на пригорок — Пану на ужин...".

И тут прекрасная псоглавица встала и ушла. Только бедра ниже короткой юбки сверкнули.

"Ну разумеется, — заключил Зайцев, — Не можешь взять девушку с собой на звезду — нафиг ты нужен?" В голове еще слегка звенело от местного пойла. Он тихо засмеялся.

ГЛАВА 4

РЕТРОСПЕКТИВА

У разных людей разный порог самообладания в стрессовой ситуации. Это банальность. Но определить, кто сломается раньше, заранее удается не всегда. Англичанин Льюис производил на Зайцева впечатление абсолютно невозмутимого человека. Тем больше Зайцев удивился, обнаружив, как этот джентльмен в считанные сутки превратился в законченного неврастеника. При том, что сам Виктор, безусловно, потрясенный до глубины души, продолжал держать себя в руках. Впоследствии Зайцев объяснил для себя это тем, что его детство и юность, когда формируются характер и мировоззрение, прошли в России в обстановке постоянной нестабильности и вечного ожидания "большого пипеца". "Пипец" случился — неприятно, но ожидаемо. В то время как для Льюиса рухнуло само мироздание. Британец полностью потерял опору под ногами, если можно так сказать про человека, болтающегося в невесомости.

Следующие три недели в обществе Льюиса оказались для Зайцева сущим адом. Тот то плакал, то причитал, то вдруг разражался чрезмерными лучезарными надеждами, подражающими абсурдностью и беспочвенностью.

По прошествии времени уже на Земле Зайцев решил, что Льюис своим безумием спас от сумасшествия самого Зайцева, заставив мобилизоваться для сиюминутного спасения жизни, и отвлекая мысли от перспективы гибели неизбежной, но более отдаленной по времени. И от гибели известного ему мира заодно.

* * *

Зайцев сидел смирно, но начинал раздражаться.

Вокруг него с проводами и присосками неловко и бестолково суетился ассистент Робура по фамилии или прозвищу Маджента. Из тех, у кого на лбу написано — "никчемный".

"Надо же, — подумал Зайцев, — сколько умных и талантливых людей исчезло в ненасытной глотке Пана, а этот absolutely useless живет себе как ни в чем ни бывало". Поразмыслив, однако, Зайцев понял, что как раз тут все логично — зачем Пану есть никчемного?

Робур стоял у стены, и мрачно наблюдал за происходящим, даже пытаясь вмешаться.

— За что Вы нас так не любите, Джеймс? — спросил Зайцев.

— Объяснить? — Робур исподлобья глянул на Зайцева.

— Будьте любезны.

— Вам не понравится.

— Переживу. Я любопытен.

Робур присел на край стола и скрестил руки на груди.

— Как хотите. У вашей команды есть кое-что общее, что отличает от других людей на острове. Дьюи, Вы, Флавиньи, Хенсон — все вы потрясающе спокойны. У вас чисто физиологические показатели — как у людей, у которых все в полном порядке. Ни постоянных кошмаров, ни приступов страха, ни видений, ни панических атак, как у большинства находящихся на острове. Все здесь психически травмированы — особенно после ужасов первых месяцев, да и из-за дальнейших событий тоже. Почти все какое-то время жили в окружении одних присоединенных. Все видели сотни, если не тысячи смертей. Все пережили превращение друзей и знакомых в марионеток. У всех нервы разорваны в клочья. У всех — кроме вас. Вы — равнодушные монстры, абсолютно лишенные сострадания к другим людям. Видимо, это принцип, по которому Пан вас собрал.

Зайцев пожал плечами.

— А что в этом нового, Джеймс? В любой катастрофе больше шансов на выигрыш имеют невозмутимые.

— Нового ничего, — согласился Робур, — Хорошего — тоже.

Зайцев вдруг улыбнулся.

— Знаете, что забавно, Джеймс? По мнению мистера Дьюи главная причина, что нас готовят интакты, в заботе хозяина о нашем психологическом комфорте. Если это так, то, возможно, Вы существуете как самостоятельная личность исключительно благодаря нашему спокойствию. Вы считаете, это повод для неприязни?

— Нет, — с каменным лицом сказал Робур, — Это повод для ненависти. Залезайте в тренажер. Мы уже на десять минут отстаем от графика.

* * *

Зайцев опоздал на обед, и вышел на веранду, когда Дьюи и Стивенс уже сидели там. Здесь же к его удивлению оказалась и мадемуазель Флавиньи.

— Жанна, — Дьюи ласково и даже, как показалось Зайцеву, с некоторой жалостью, говорил девушке, — Ваша ошибка в том, что Вы считаете, будто у Вас есть какой-то выбор. Когда Вы поймете, что, на самом деле, выбора никакого нет, Вы немедленно успокоитесь.

— Как Вы? — сердито уточнила Жанна.

Дьюи с улыбкой кивнул.

— А если я не хочу покоя?

Дьюи покачал головой.

— Это тоже не Вы решаете.

Жанна надула губы, развернулась так, что у самого лица Зайцева промчался вихрь с легким цитрусовым ароматом. И вышла.

Дьюи хмыкнул, медленно, как бы нехотя, поднялся из кресла, небрежно кивнул и отправился за ней.

Зайцев повернулся к Стивенсу.

— Я ничего не понял. О чем это они?

— А Вы не в курсе? — бортинженер тихо хохотнул, — Некоторое время назад — еще до прибытия на остров, — Стивенс пальцами отбарабанил дробь на ручке шезлонга, — наша Жанна переспала с Паном.

Перед глазами Зайцева немедленно возникла эпическая картина Жанны, совокупляющейся на солнечном песчаном берегу с миллиардом поджарых волосатых латиносов. Он нервно потряс головой. Видение исчезло.

— Вы хотели сказать — с пином? — раздраженно уточнил он у Стивенса.

— А Вы полагаете, секс — только физиология? — бортинженер насмешливо посмотрел на Зайцева, — Тогда Вам в жизни не слишком повезло. Нет, все-таки, она переспала с Паном. И с тех пор мы с Вами для нее как мужчины не существуем. Ее проблема в том, что улетев с нами, она больше никогда с Паном не встретится. А оставшись, вряд ли останется Жанной. Вот ведь дилемма.

— Вот оно что...— протянул Зайцев, — Тогда можете ей передать, что у нее проблемы. Все возлюбленные античного Пана кончили плохо. Одна превратилась в тростник, другая — в дерево, третья — вовсе в скалу.

— Почему я ей должен это передавать? — насторожился Стивенс.

— Ну, меня-то она отшила, — объяснил Зайцев.

— Ах, вот как... Ну ничего, у Вас есть еще две попытки!

Бортинженер гыкнул и похлопал Зайцева по плечу. Зайцев скривился.

— Ну что Вы все время чем-то недовольны, Зайцев? — укорил его бортинженер.

Зайцев пожал плечами.

— По-моему, те, у кого нет никаких претензий к мирозданию, в гробу лежат. А Вас вот прямо все в нашем пребывании здесь устраивает?

— Ну, нет, конечно, — насупился Стивенс, — Вот, например, мне непонятно, почему во время командных тренировок постоянно происходит ротация командира. По-моему, это просто неправильно. Мы задолго до полета должны знать не только, какое у нас будет не только распределение профессиональных обязанностей, но и подчиненность.

— А Вы, я полагаю, рассчитываете на эту должность?

— Почему бы и нет? — бортинженер усмехнулся, — И я уверен, что в этом случае Вы, дорогой Виктор, будете мне подчиняться без возражений. Я ведь Вас давно раскусил. На самом деле, Вы, как всякий русский, уважаете власть, какой бы она ни была. Просто за то, что она — власть. А Ваше фрондерство это всего лишь попытка замаскировать Ваш кондовый конформизм хотя бы перед самим собой.

— Что, так плохо получается? — с нарочитой обескураженностью в голосе поинтересовался Зайцев.

Стивенс весело кивнул.

— А, вообще, Энтони, Вы правы, — вздохнул Зайцев, — тут много странностей для опытного человека. Самое очевидное — почему нет дублеров?

— Каких дублеров? — насторожился бортинженер.

— Ну как же! Каждому члену экипажа нужен как минимум один дублер, который должен заменить первый номер, если тот по каким-то причинам не сможет полететь — из-за болезни, например, или нервного срыва. Без дублеров выход из строя одного человека может привести к срыву всего полета.

— Я думаю, — проворчал Стивенс, — в данном случае Пану виднее.

— Вы полагаете, что дублеры есть, но готовятся где-то в другом месте? — уточнил Зайцев.

Бортинженер промолчал.

— Еще мне кажется весьма логичным вариант, — продолжал Зайцев, — что мы и есть дублеры. А основная команда готовится где-то на континенте, скажем, в Звездном городке. По всем правилам готовится, как следует. Вместе с командой "Большого Эдема" и с уже назначенным капитаном. А здесь — не более чем склад запасных частей, и все тренировки — лишь профилактика, чтобы запчасти не испортились.

— Да идите Вы к черту, Виктор, — буркнул Стивенс, раздраженно выскочил с веранды и чуть не сшиб возвращающегося Дьюи. Проф проводил бортинженера взглядом. Обернулся к Зайцеву.

— Снова Вы задираетесь. Вот зачем?

Зайцев вытянул руку с выпрямленным указательным пальцем вслед Стивенсу.

— А он первый начал.

— Опять прославлял Пана? Так это он больше сам себя убеждает. Здесь же нет микрофонов, — сказал Дьюи, — и камер тоже.

— Откуда Вы знаете? — усомнился Зайцев.

— Я спрашивал у пина. Он мне ответил.

Зайцев озадаченно клацнул зубами.

— Так выходит, мы тут впустую красноречием блещем.?

— А Вы выступаете для Пана? — Дьюи улыбнулся, — Это такой русский способ бунта?

— В самую точку, Эдвард, — кивнул Зайцев и залпом осушил бокал сока, — У нас бла-бла-блацентричная культура. Была.

Зайцев хмыкнул.

— Хотя, по правде говоря, сейчас-то Стивенс был прав. Тут все устроено абсолютно неправильно. Поверьте единственному бывалому космонавту среди Вас. Не так все должно быть в центре подготовки космонавтов. Как будто готовят вовсе не экипаж межзвездного корабля.

— А кого?

Зайцев пожал плечами.

— Да кого угодно. Например, театральную труппу. Смотрите: Мейбл — инженю, Жанна — субретка, я — простак, Стивенс — резонер...

Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.

— Нет, это как раз Стивенс — простак. Резонер — это я.

Старый абориген по имени Жупо нес большой лист зеркального стекла, когда услышал со стороны астронавтской столовой странные звуки. Он аккуратно прислонил лист к стенке, крадучись подошел к веранде, и осторожно заглянул в окно. На веранде в шезлонгах сидели двое белых в одинаковых оранжевых рубашках и штанах, и давились от хохота. Жупо неодобрительно покачал головой. Неожиданно раздался звон. Лицо Жупо приняло жалостно обиженное выражение. Он отвернулся от окна и понуро пошел к разбитому стеклу.

ГЛАВА 5.

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

До самого Большого Хапка Эдвард Дьюи вел в вузах Нью-Йорка несколько курсов по медицине и явно испытывал лекторский зуд. "Курс лекций" о происхождении и становлении Пана он уже читал Стивенсу и, видимо, кому-то еще. Возможность провести его для новоприбывшего профессора явно обрадовала. Тем более что Зайцев оказался благодарным слушателем. Благодаря Дьюи многие отсутствующие элементы паззла в голове Виктора встали на свое место и картина случившегося более или менее сложилась.

По словам профессора, все началось с экспериментов дока Джонсона...

Профессор Грант Джонсон на протяжении двух десятков лет занимался исследованием возможностей созданием интерфейса между мозгом и компьютером. Скандальную славу док заработал, попавшись на весьма рискованных экспериментах с людьми. Тогда его имя впервые появилось в прессе в связи с уголовным преследованием и громадными исками родственников пострадавших. Дополнительную остроту процессу придавала студенческая группа поддержки Джонсона из Калифорнийского университета, где он работал. На молодых людей профессор с гротескной внешностью и горящими глазами, прямо со скамьи подсудимых зажигательно вещающий о чудесах, которые ждут человечество после реализации его безумных идей, производил убийственное впечатление. Юные идиоты устраивали демонстрации под окнами суда против мракобесия и в защиту свободы научной мысли. Каким-то чудом, а, точнее, с помощью хороших адвокатов, оплаченных богатым поклонником, Джонсон смог уйти от ответственности

Процесс освещал начинающий репортер Билли Беллами. Серия статей о деле Гранта Джонсона стала для него пропуском в большую журналистику, после чего его дела стремительно пошли в гору. Несмотря на то, что само дело быстро забылось. Имя Гранта Джонсона кануло в Лету, и, возможно, никогда бы не всплыло, если бы не тот же самый Беллами.

Спустя восемь лет Беллами, уже знаменитый журналист и двукратный номинант на Пулицера, читал пространную статью о чудесном нахождении пропавшего незадолго до того компьютерного гения и мультимиллионера Ронни Гершовица. Фрик-супербогач, удачливый стартапер и сумасшедший компьютерщик после очередного триумфа в сфере разработки хитрющих и срывающих крышу интерфейсов исчез вместе с несколькими ближайшими приятелями и соратниками, такими же безумными айтишниками. Несколько месяцев спустя дотошные журналисты нашли его в Нью-Мексико в секте "Облако Света". Гершовиц отказался давать интервью, ограничившись коротким заявлением для прессы: он и его единомышленники нашли долго разыскиваемый ими смысл жизни в учении секты о единстве мира и человеческого разума.

Собственно, скандала, которого жаждали борзописцы, не случилось. Скрупулезное журналистское расследование показало, что все состояние Гершовица осталось при нем. Разве что несколько изменились направления его разработок. Но вопреки ожиданиям обычной истории с грабежом богатого дурачка алчными сектантами не произошло.

Билли уже почти пожалел, что, вообще, начал читать этот длинный опус, пока его взгляд не зацепился за неприметную фигуру на одной из фотографий из поселения секты, куда один из журналистов сумел проникнуть. Сначала Беллами даже не понял, чем его привлек этот диковатого вида сектант с кирпично-красной шеей. Однако через мгновение он сообразил, что это Грант Джонсон собственной персоной — ученый расстрига, некогда свихнувшийся на почве соединения компьютера и человеческого мозга. И давший толчок карьере Билли.

Беллами обратился в Калифорнийский университет, где узнал, что после процесса Джонсона восстановили в должности. Он благополучно проработал там еще полгода, но в некий момент неожиданно исчез, связавшись с университетом только через месяц и уладив все дела с прекращением контракта по электронной почте. Одновременно с ним пропала, а затем также дистанционно уволилась его тридцатилетняя лаборантка Линн Конти. Это совпадение никого не удивило, поскольку о романтических отношениях парочки все знали и раньше.

Между тем, ничего этого не знающий, но заинтригованный Беллами отправился на Запад. Вернулся он оттуда со статьей и изрядно озадаченный.

Добравшись до Капернаума, Билли взял на прокат машину, и отправился в поселок "Облака Света". Как Беллами уже знал, поселение представляло собой небольшую крепость, обнесенную забором, в которую чужих пускали только по приглашению. Когда Билли представился на входе, он объяснил свой интерес информацией о секте, прошедшей в СМИ из-за дела Гершовица. О Джонсоне Билли решил пока не говорить. Его впустили.

Внутри периметра Беллами увидел сектантов, в основном, достаточно молодых людей обоих полов. Журналист описывал их как немного заторможенных, как будто постоянно слегка под кайфом, но при этом чрезвычайно слаженно действующих сообща. Одеяниями и прическами сектанты напоминали хиппи. Большинство из них носили длинные волосы, подвязанные разноцветными тесемками. Лица мужчин украшали бороды. Одежда представляла собой просторные штаны и рубахи с незамысловатым орнаментом. Билли сразу обратил внимание, что сектанты почти не говорили между собой, однако, как будто понимая друг друга без слов.

Беллами встретился с главой секты. Им оказался довольно молодой человек по имени Свен с открытой улыбкой и окладистой бородой. Свен Белобородый очень долго и охотно беседовал с Билли, рассказывая о сути учения. На взгляд Беллами оно представляло собой довольно банальную и бессмысленную мешанину поп-буддизма, психоделических практик в духе Кастанеды и Лири, модернизированного христианства и бог знает чего еще. Свен пел как соловей, пока Билли не обмолвился о Джонсоне, и о желании увидеться с ним. Сначала Белобородый сделал вид, что не понимает, о чем речь. Беллами показал ему фотографию и обведенное на ней лицо. "А, понятно, — сказал Белобородый, — но чем Вам интересен Гарри? Он внутренне переродился, стал другим человеком."

Впрочем, возражать не стал, сказав, что здесь все находятся добровольно, и дело только в самом Гарри, не любящим общаться с людьми из внешнего мира. Тем не менее, Свен вызвал Джонсона по телефону.

Встреча с Джонсоном поразила Беллами. Он, и впрямь, увидел совсем другого человека. В этом спокойном просветленном мужчине не было совершенно ничего общего с нервным эксцентричным харизматиком, которого он помнил по процессу. Джонсон отнесся как к самому Билли, так и к его вопросам доброжелательно и безмятежно сообщил ему, что давно оставил свои прежние занятия и амбиции, нашел в "Единстве" покой и занимается в секте садоводством. О Гершовице высказался как об "умным мальчике", но на вопрос о совместной работе с ним ответил отрицательно, заявив, что ему это больше не интересно. "Лучше посмотрите, какие цветы у меня выросли в этом году!"

После разговора с Джонсоном Свен крайне дружелюбно и вежливо дал Билли понять, что его дальнейшее пребывание в поселке не слишком приветствуется. Мол, он бы с удовольствием оставил бы его погостить в поселке несколько дней, но это может не понравиться другим братьям и сестрам. "Им не нужно излишнее внимание и шум вокруг них — это именно то, от чего они сюда ушли. Вы же сами все понимаете, мистер Беллами..."

Билли покидал поселение со смешанными чувствами. С одной стороны, "Облако Света" выглядело как одна из обычных постхристианских сект, каких на Среднем Западе не один десяток. С другой стороны, журналистское чутье подсказывало Беллами, что он наступил на хвост какой-то очень серьезной тайны. Что все виденное им в поселке — грандиозная и продуманная до мелочей декорация, за которой скрывается что-то неожиданное и страшное. И это страшное связано с Джонсоном.

Беллами решил задержаться в Капернауме на несколько дней. Все это время он расспрашивал местных жителей о секте. Горожане относились к соседям спокойно, но без симпатии. "Нам не нравятся парни, которых мы не понимаем" — простодушно объяснил Билли хозяин местной биллиардной.

Билли спрашивал о странностях облачников. Странностей местные видели много, но всерьез уцепиться оказалось не за что. Сектанты крайне мало общались с горожанами и не принимали в поселке гостей, но это вполне укладывалось в версию замкнутой общины, не занимающейся широким прозелитизмом и полагающей себя обществом избранных. Облачники подчеркнуто соблюдали все правила, не употребляли — по крайней мере, в городе — спиртного. Но и это прекрасно объяснялось строгой этикой, нередкой среди новых сект, еще не растративших исходного религиозного порыва. Сектанты не делали долгов, исправно платили по счетам, не заводили шашней с местными красотками, не ходили к проституткам. Список можно продолжать — только незачем.

Билли уже отчаялся что-то найти, когда неожиданно информация сама нашла его.

* * *

Зайцев лениво обозревал внутренности жилого модуля. Тренировки в гидробассейне и особенно летная подготовка ему нравились куда больше. Занятия на комплексном тренажере рождали в нем одновременно неприятный мандраж и скуку. Беспокойство вызывало постоянное ожидание внештатных ситуаций, каждый раз непредсказуемых. Скуку — понимание, что эти замечательные интерьеры ему придется видеть двадцать лет к ряду.

Сейчас они со Стивенсом сидели в узком коридорчике, поглядывая на тревожный экран, предвкушая, какая бредовая напасть для проверки их профессионализма оттуда выскочит на этот раз. В прошлый раз случился пожар в спальном отсеке. Ожидание утомляло.

Стивенс зевнул.

— А интересно, что случилось с китайцами?

— О чем Вы, Энтони?

— Да вспомнил, что посадочный модуль строили китайцы. Куда они делись? Я тут не видел ни одного китайца. Белых, черных видел. Несколько гавайцев. А вот китайцев почему-то нет.

— Да я думаю, то же, что и с остальными, — Виктор пожал плечами.

— А я вот представляю нынешний Китай. Миллиард одинаковых людей в одинаковой одежде, живущих в одинаковых домиках, обрабатывают одинаковые рисовые поля и работают на одинаковых рабочих местах на одинаковых швейных фабриках.

— Так у них и раньше так было, — сказал Зайцев, — Они, наверно, и не заметили ничего.

Из-за поворота в тяжелых магнитных ботинках прошлепал Дьюи.

— Система регенерации воздуха накрылась. И еще отказала тревожная сигнализация там же. Вся. Потому и предупреждения не услышали.

— Что, с самом деле, отказала? — удивился Зайцев.

— Да нет, — Стивенс досадливо махнул рукой, — Это практически невозможно. Там несколько дублирующих систем. Очередная проверка.

— Жанна оказалась рядом. Разбирается, — добавил Дьюи.

Зайцев неспешно встал, взял ранец и направился в сторону, откуда появился Дьюи.

— Виктор, позвольте мне! — встрепенулся Стивенс.

— Но сегодня по вводной моя очередь, — удивился Зайцев.

— Ничего, — Стивенс махнул рукой, — еще успеете.

Зайцев пожал плечами, сел. Стивенс выбежал из модуля. Зайцев обернулся к Дьюи.

— Странно такое от нашего аккуратиста слышать, — Зайцев кивнул в сторону, куда убежал Стивенс.

Дьюи мягко улыбнулся.

— Вы меня удивляете, Виктор. По-моему, симпатию Энтони к Жанне уже давно не замечает только слепоглухой.

— Не понимаю, — сказал Зайцев, — Стивенс же знает, что Жанна в некотором смысле женщина Пана. При его пиетете к нашему божеству, секс с Жанной должен быть для него закрытой темой.

Дьюи глянул на Зайцева с веселым удивлением.

— Да Вы, оказывается, ни черта не понимаете в таких делах! Вожделение к женщине господина — это же классика! Желать жену хозяина значит чуть-чуть сравняться с ним, дотянуться до его уровня. Это желание сильнее не только уважения к старшему, но и инстинкта самосохранения.

Зайцев хмыкнул.

— Да, Эдвард, Вы правы. Просто не очень укладывается в голове, что у людей еще случаются нормальные человеческие чувства. Теперь, когда весь мир сошел с ума.

Дьюи скривился.

— Не люблю такие выражения. Я, хоть и не спец именно в психиатрии, но все же из смежной области. Весь мир сойти с ума не может. То есть, в принципе, теоретически может, но только если все мозги повредить механически или химически. Термически, наконец. А воздействие Пана не относится ни к одному из упомянутых не относится.

— То есть, Вы хотите сказать, что Пан — с точки зрения психиатрии нормальное состояние для человечества?

Дьюи, хмыкнув, уверенно кивнул.

— С точки зрения общепринятой на момент Хапка концепции — да.

Зайцев яростно покрутил головой.

— Но Вы же сами рассказывали эти истории о кровавых оргиях, десятках тонущих пловцов, перестрелках пинов между собой. Разве это не признаки сумасшествия?

Дьюи вздохнул.

— Представьте двухлетнего ребенка, увеличенного в десятки раз. Он будет так же разбирать машинки и отрывать пупсам головы. Только машины будут настоящие, а пупсами живые люди. Но это не значит, что он станет более жестоким или безумным.

Он помолчал.

— Но, все же, должен согласиться. В первые дни у Пана явно началось определенное, ээээ....

— Головокружение от успехов, — подсказал Зайцев.

— Да, именно так! Кстати, хорошо сказано. Это цитата?...

ГЛАВА 6

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

Однажды в номер Беллами в том, что в Капернауме называлось отелем, постучался молодой человек неприметной наружности, и поинтересовался, здесь ли живет газетчик с побережья, который интересуется "Облаком Света". Получив утвердительный ответ, парень показал Беллами жетон помощника шерифа и попросил разрешения зайти. "Я могу Вам кое-что рассказать", — сказал молодой человек.

Помощник шерифа сообщил Беллами о странной истории, случившейся в городе около года назад. Харви, так звали рассказчика, тогда только-только получил пост. Как новичок, Харви поначалу проявлял рвение больше необходимого и часто допоздна засиживался на работе. Так случилось и тем вечером, когда в дверь уже закрытого офиса шерифа кто-то громко забарабанил. Встревоженный Харви открыл и увидел на пороге местного пьянчужку Джонни Пузыря. Сначала Харви решил, что Джонни просто спьяну ломится, и пригрозил посадить его в обезьянник, когда Джонни указал на прислоненного к стене мужчину. Харви вгляделся и узнал в неподвижно сидящем рыжебородого сектанта по имени Лео.

Брат Леонард регулярно приезжал в город за покупками по четвергам. Его привычно ждали в одних и тех же лавках, где он брал разную мелочь. Проблем с ним у помощника шерифа, как, впрочем, и с другими сектантами не водилось. Встречая Лео на улице, Харви приподнимал шляпу. Лео дружелюбно кивал в ответ. К этому их общение и сводилось.

Джонни рассказал Харви, что случилось.

В этот день у Пузыря не заладилось с пьянкой. Праздников ни у кого из жителей Капернаума не намечалось, деньги кончились, а в долг Джонни не давали уже давно. Злой и измученный похмельем Пузырь допоздна бродил по закоулкам, пока не наткнулся на машину с сидящим в ней Лео. Джонни радостно поприветствовал сектанта в безумной надежде выманить у того пару долларов. Лео не отвечал. Пузырь попробовал еще два или три раза. Лео его упорно игнорировал, глядя вперед и ухмыляясь. Раздраженный Джонни схватил Лео за плечо и встряхнул. И тут облачник через открытую дверцу машины выпал прямо на дорогу.

Когда испуганный дебошир попытался его поднять, сектант, продолжая улыбаться и моргать широко раскрытыми глазами, начал мелко подергиваться руками и ногами. Попытки привести беднягу в чувство ни к чему не привели. На взгляд богатого опытом Пузыря состояние Лео не напоминало ничего похожего на опьянение или на приход от дури.

Окон в переулке не было, и Джонни мог уйти безо всяких последствий. Однако, у пропащего Пузыря кроме застарелого алкоголизма еще имелась добрая душа, он не мог бросить человека, явно попавшего в беду. И Джонни не имел возможности позвонить по телефону, который у него давно отключили за неуплату. В результате Пузырь затащил Лео в машину, сам в нее сел, и оттранспортировал тело в офис шерифа.

Харви и Джонни затащили сектанта в офис и посадили в кресло, где помощник шерифа смог его рассмотреть получше. Лео производил очень странное впечатление. Он прямо держал голову и периодически раздвигал губы, обрамленные густой бородой и усами, в дружелюбной улыбке. Несмотря на то, что Лео казался бодрствующим и в сознании, обращенных к нему слов он не понимал. Глаза облачника реагировали на свет, и поворачивались за движущимися предметами. При этом конечности сектанта определенно его не слушались. Когда Харви взял Лео за руку, сильная ладонь рефлекторно сжалась, и помощник шерифа с трудом освободился от мертвой хватки.

Харви вызвал доктора Гудмана. По мере осмотра сектанта Гудман все больше цокал языком и крутил головой, и постепенно растерял всю свою обычную самоуверенность. Док несколько раз расспросил Джонни и Харви обо всем, что они знали по этому делу. Через час Гудман окончательно вышел из себя. Он накричал на обоих, под конец своей возмущенной речи признавшись, что ни черта не понимает. Потом он еще раз осмотрел Лео, и обратил внимание Харви и Джонни на непонятный бугор под ухом облачника. Когда док аккуратно нажал на бугорок, Лео быстро задергался, так что Гудман поспешно отдернул руку.

Внезапно в офис постучали. Когда Харви открыл, на пороге стояли двое встревоженных сектантов, спросивших у Харви, не сообщали ли ему о Лео. Зайдя в офис, и увидев Леонарда, сектанты немедленно сообщили, что забирают его в поселок. Никаких вопросов по поводу странного состояния собрата они ни задавали, как будто оно для них не представляло какой-то неожиданности.

Слабую попытку дока Гудмана возразить со ссылкой на необходимость обследования и лечения Лео, сектанты решительно парировали заявлением, что в "Облаке света" есть все, что нужно, и они сами разберутся.

Судя по всему, доку самому не улыбалось разбираться с этим случаем, явно выходящим за пределы его профессиональной компетенции. Так что от дальнейших возражений он воздержался.

В случае с Харви ситуация осложнялась тем, что шериф как раз в это время уехал по делам в окружной центра и в данный момент его телефон не отвечал. И молодой человек просто пустил дело на самотек, безропотно отдав сектанта собратьям, только записав их данные.

Через несколько дней, когда шериф Логан вернулся, Харви подробно рассказал ему о странном случае. Реакция Логана его поразила. Обычно очень спокойный и рассудительный босс довольно резко велел помощнику помалкивать об этом деле — даже в разговорах с родителями и невестой. "Не нашего это ума дело, парень" — сказал Логан.

Харви, относящийся к старику шерифу с огромным пиететом, так и сделал. Лео в Капернауме больше не появлялся. Старый Логан через полгода скоропостижно умер от инсульта, а новый шериф еще имел мало опыта, так что объем работы у Харви резко увеличился. Док Гудман уехал из городка. Так что кроме редких встреч с Пузырем о том странном случае помощнику шерифа ничего не напоминало.

Харви уже почти забыл про эту историю, когда Пузыря обнаружили насмерть захлебнувшимся блевотиной на скамейке в городском сквере. Коронеру понадобилась медицинская карта Джонни, но в местной больнице ее не нашли. Харви позвонил доктору Гудману, но ему ответили, что док уже три месяца как погиб в автокатастрофе. И Харви вдруг понял, что из участников загадочного происшествия кроме сектантов остался он один. И даже это не вызвало у него ничего, кроме смутного беспокойства, пока встретив на улице сектанта, он не разглядел у него под ухом тщательно прикрытый волосами бугор, очень похожий на аналогичный у Лео...

Харви и сам толком не мог объяснить, почему он решил об этом рассказать Беллами. За свою жизнь он почему-то не слишком опасался, но присутствие в истории со странной прострацией Лео какой-то темной тайны его как полицейского сильно беспокоило. Смерть сразу троих человек, посвященных в обстоятельства, не нравилась ему еще больше.

"Я так понял, — сказал Харви Билли, — Вы интересуетесь сектой. Я слышал, что у Вас возможности побольше наших. Так Вы уж разберитесь, что они там в свом "Облаке" мутят. Недоброе у них там что-то, я чувствую."

Вернувшись из Капернаума в Калифорнию, Беллами продолжил расследование. В частности, он решил ознакомиться с лабораторией Джонсона. И тут он узнал, что оборудование лаборатории спустя полгода после исчезновения доктора Джонсона за ненадобностью единым комплексом продано некоей фирме, зарегистрированной в Южной Дакоте.

О своем расследовании Беллами написал большую статью, которая и попалась в руки Дьюи. В конце статьи Беллами очень аккуратно делился своими догадками и обещал продолжить раскручивание темных делишек "Облака света".

Через месяц случился Большой Хапок.

— То есть, — спросил Зайцев, — Вы уверены, что Джонсон и его секта — это и есть прото-Пан?

Дьюи кивнул.

— Все же не совсем понимаю — откуда у Вас такая уверенность?

Дьюи усмехнулся.

— Я знаю, что Вы неподдельно любознательны, Виктор. Мне это очень импонирует. Но странно, что Вы не используете в качестве источника информации о нашем новом мире самый простой и очевидный, — Дьюи поднял палец, — самого Пана.

— Простите, проф. Не знаю, как у Вас обстоят дела, но на мои вопросы Пан отвечает, дай бог, если в одном случае из десяти.

— Так в чем проблема, Виктор, — Дьюи развел руками, — Задайте сто вопросов — получите ответ на десять!

— То есть, Вы о своих догадках рассказали самому Пану?

— Конечно! — улыбнулся профессор.

— И как он отреагировал?

Дьюи сделал многозначительную паузу и отпил пару глотков из бокала с соком. Подмигнул Зайцеву.

— Он назначил меня врачом на "Эдем-1".

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

Дьюи считал, что благодаря Беллами начало новой эры в истории человечества можно достаточно точно локализовать — оно примерно совпадает с моментом исчезновения Джонсона спустя полгода.

После снятия обвинений с Джонсона университетские власти вынужденно вернули ему руководство лабораторией и, как следствие, доступ ко всему оборудованию и материалам. Но продлевать контракт с оскандалившимся ученым определенно не собирались. Между тем до конца его действия оставалось чуть больше года.

Канву дальнейших событий Дьюи восстанавливал примерно так. Джонсон ясно осознавал, что нового назначения такого уровня ему уже не видать нигде и никогда. Его как фанатика идеи не столько пугал крах научной карьеры, сколько утрата наработок и возможности продолжать исследования. Это и заставило его форсировать события и вопреки всем правилам пойти на опаснейший эксперимент по созданию искусственной телепатии. Джонсон понимал, что разрешения на его проведение без многолетних предварительных экспериментов на животных университет не даст. Поэтому Джонсон провел его в строжайшей тайне. Из тех же соображений, во избежание утечки информации, поставил его Джонсон на самом себе и преданной ему Конти. Он вживил в голову себе и Линн специальный интерфейс. И в один прекрасный день — вернее, ночь — в лабораторию Джонсона вошли двое человек. А вот то, что оттуда вышло, людьми уже не было.

Рассчитывал ли Джонсон на такой результат? Скорее всего, нет. Его бегство как раз показывает, что ученый не на шутку растерялся и испугался происходящему. Он еще не научился жить сразу в двух телах, и боялся, что окружающие непременно заметят неладное. С катастрофическими последствиями для него.

Где двутелый Джонсон провел следующие годы? Как паника и недоумение от невероятного результата эксперимента сменились в нем восторгом от открывающихся возможностей и холодной решимостью? Как он нашел деньги на выкуп старого оборудования, покупку нового и дальнейшие эксперименты? Бог знает.

Определенно, спустя восемь лет после начала эры объединенного человечества его пророк обнаруживается в своей Медине — поселении на месте заброшенного шахтерского поселка недалеко от сонного Капернаума. И теперь это уже монстр о двух сотнях головах, владеющий серьезными финансовыми активами и компетенциями в самых разных областях знаний.

Фантазия Зайцева непроизвольно рисовала картинки жуткого замка с подземельем, куда чудовище, притворяясь то обаятельным молодым человеком, то соблазнительной доступной девицей, заманивает жертв и там набрасывается на них, в последний момент принимая свой истинный облик — бледного до потолочной белизны красногубого зубастого вампира в черном плаще с пурпурным подбоем. Почему-то в роли упыря в этих фантазиях неизменно фигурировал Джонни Депп.

В своих первых присоединениях Джонсон расчетливо сочетал осторожность и разборчивость. Когда Беллами начал разбираться с членами секты индивидуально, те оказались за редкими исключениями довольно молодыми одинокими людьми, не имеющими или очень давно не поддерживающими отношения с родственниками. Большая часть официально женатых членов "Облака света" вступила в брак уже в ней. Вероятно, во избежание слухов о практикуемом в секте промискуитете.

При этом критерии Джонсона молодостью и одиночеством присоединяемых не ограничивались. Беллами также заметил, что среди них оказалось много людей с высшим образованием — врачей, юристов, финансистов, компьютерщиков, агрономов и строителей.

Начальный этап роста прото-Пана в этом смысле напоминал кропотливый сбор художником мозаики из разноцветных кусочков смальты. Кусочек к кусочку, оттенок к оттенку, с перебором и отбрасыванием горы негодного материала.

Крайне удачным Дьюи, как, впрочем, и Зайцеву со Стивенсом, казалась мимикрия прото-Пана под замкнутую сектантскую общину. Этого добра на Среднем Западе оставалось пруд пруди. У окружающих они вызывали настороженность и даже неприязнь, но не производили впечатления чего-то необычного.

— Даже Беллами, подобравшийся к истине ближе всего, не смог выйти за рамки стандартного мышления, — торжественно резюмировал Дьюи, — Он увидел в "Облаке Света" всего лишь тоталитарную секту, занимающуюся тайными исследованиями по контролю над человеческим сознанием. Хотя у него хватало информации, чтобы сделать правильные выводы. Впрочем, — заметил профессор, — надо признать, что Беллами не один такой. Это можно сказать обо всех, кто прочитал его статьи. Почти обо всех, — улыбнувшись, уточнил Дьюи.

Сверх-Джонсон максимально замаскировался в своем убежище среди пустыни, но он прекрасно понимал, что до бесконечности так продолжаться не может. Лелеял ли он мечты о мировом господстве с самого начала или эти мысли пришли ему в многочисленные головы позднее — по большому счету неважно. По сути, у него не было выбора. Рано или поздно человечество разоблачило бы пришельца, и вряд ли смирилось с таким соседством. Остаться должен кто-то один. Прото-Пан имел преимущество внезапности, и он им воспользовался.

— Мне вот что непонятно, — задумчиво сказал Зайцев, — Как он ухитрился все это провернуть, не привлекая внимания спецслужб?

— А с чего Вы взяли, что он не привлек их внимания? — спросил Дьюи.

Зайцев изумленно уставился на него.

— Но тогда как они допустили Большой Хапок!

Дьюи рассмеялся. Потом посерьезнел.

— Виктор, Вы никогда не слышали историй, как питбуль сожрал вырастившего его хозяина?

ГЛАВА 7.

Зайцев оглядел берег. Очертания валунов и границы воды и песка неспешно и приятно расплывались, краски блекли. Начинались короткие южные сумерки после не слишком утомительного дня — сегодня расписание ограничивалось кабинетными занятиями по астрономии, геофизике и астронавигации. Зайцев сидел на своем любимом камне, создающем иллюзию уединения, и держал в руках гитару.

Инструмент ему достался как приложение к сиреневому домику, где Зайцев провел несколько больше времени, чем хотел. Гитара оказалось единственной компенсацией за бесцельно прожитые годы.

Зайцев крепко обхватил ладонью гриф и сыграл первые аккорды "Скажите, девушки, подружке вашей".

— Добрый вечер! Проповедуете камням?

Зайцев, не переставая играть, пожал плечами. Неслышно подошедший улыбающийся Стивенс присел перед ним на корточки. Зайцев подумал, как глупо эта сцена выглядит со стороны — как будто бортинженер собирается дать ему конфетку и погладить по голове.

— Вы сегодня не пошли на веранду. Почему?

Зайцев вздохнул и заиграл "Вернись в Сорренто".

— При всей регулярности наших посиделок для меня главная их прелесть, что на них можно не ходить. Отчего Вас так беспокоит нормальное желание человека уединиться?

Стивенс развел руками.

— Но нам придется провести в небольшом замкнутом пространстве несколько десятков лет! Если Вы так тяготитесь нашим обществом, что же будет в космосе?

Зайцев перешел на "Не уходи, побудь со мною".

— Знаете, Энтони, я за свою жизнь выяснил, что могу без проблем приспособиться и даже привыкнуть к самым неприятным обстоятельствам. Но я не испытываю никакого желания эти обстоятельства приближать без всякой надобности.

— Вы хотите, сказать, мое общество Вам неприятно?

"Мама, он меня сукой назвал!" — подумал Зайцев.

— Да? — сказал он, — Я прослушал, что Вы сказали.

— Ничего, Виктор, — грустно ответил Стивенс, — Не буду Вам мешать.

Зайцев заиграл и тихонько запел:

"Набегают волны синие, зеленые — нет, синие,

Как хамелеонов миллионы, цвет меняя на ходу".

— О чем эта песня?

Зайцев вздрогнул, обернулся, впрочем, не прекращая играть. За спиной стояла Мейбл. "Как это она так подкралась?"

— О необязательности на Земле каждого конкретного индивида.

Мейбл присела рядом с ним.

— Да, Виктор..., — голос Мейбл как обычно напоминал Зайцеву то ли о болезни, то ли о посткоитальной слабости, — Я заметила, что Вы не такой как Энтони или Дьюи.

"Одного — по имени, другого — по фамилии. Любопытно." — подумал Зайцев.

— Я вот тут много думала, как Вас с Кристофером Льюисом забыли на станции. Наверно, это очень страшно — вот так оказаться в космосе, покинутыми всеми. И смотреть, как надежды на возвращение все призрачней.

— Я думаю, Мейбл, — сказал Зайцев, перебирая струны, — оставшимся на Земле пришлось не намного веселее.

Мейбл согласно вздохнула и подсела ближе.

— Вы так много пережили с Китом Льюисом. Наверно, скучаете по нему?

Зайцев задумчиво улыбнулся.

— Знаете, Мейбл. Некоторые люди навсегда остаются с нами. Живы они или нет. Льюис — часть меня.

— Часть Вас? — Мейбл побледнела.

— Разумеется, не в том смысле, в каком сейчас миллиарды людей — часть Пана, — поспешно добавил Зайцев.

Мейбл встала.

— Я пойду, пожалуй. Спасибо за интересную беседу.

"С ней разговаривать — как по минному полю ходить" — подумал Зайцев, глядя на удаляющуюся фигуру женщины, — "Однако, она на меня запала". Он только не знал пока, хорошо это или плохо. "Подумаю об этом позже".

Из-за бугра показался человек. Через некоторое время Зайцев понял, что это Маджента. Ассистент Робура шел к нему.

"Что-то день сегодня как-то не задался" — с досадой подумал Зайцев.

— День добрый, прекрасно играете.

— Благодарю Вас.

Зайцев знал, что играет хреново. И знал, что это понятно любому идиоту.

— Мистер Зайцев, -сказал Маджента, присев рядом, и оглядываясь, — У меня к Вам дело чрезвычайной важности.

Зайцев неопределенно пожал плечами.

— Вы знаете, — продолжил Маджента, не дожидаясь реакции,— Земля захвачена инопланетянами, — Зайцев мысленно обхватил голову руками, — Ваш полет — последняя надежда возродить свободное человечество. Но ему угрожает опасность. В экипаже есть агент инопланетян. Или просто инопланетянин — я точно не знаю. Я долго наблюдал за всей командой и вычислил его. Это профессор Дьюи.

— Я долго блуждал впотьмах, но теперь мое сознание прояснилось. Вы открыли мне глаза, — не выдержав, — съязвил Зайцев.

И тут случилось, чего он никак не ожидал. Маджента вскочил, его губы задрожали. На глазах выступили слезы.

— Спасибо... Я знал, я верил в Вас и не ошибся. Русские — героическая нация!

Зайцев опешил и тоже вскочил. "Да он же безумец!" Виктор заметил топорщащуюся полу куртки Мадженты. "Что это еще — оружие? Ведь и пристрелить может. Надо со всем соглашаться."

— Вы должны убить Дьюи, — слегка успокоившись, проговорил Маджента, — Когда корабль отлетит от Земли достаточно далеко. Это Ваш долг. Я знаю, Вы справитесь.

— Дадите мне парабеллум? — пробормотал Зайцев, стараясь собраться с мыслями.

— Что? — не понял Маджента.

— Я говорю para bellum. Готовься к войне. Латынь.

— А! Да, да! — послушно закивал Маджента с серьезной миной на лице.

— Хорошо, товарищ, — твердо сказал Зайцев, — Я все сделаю. Но Вы понимаете, что больше у нас не должно быть никаких разговоров, никаких контактов — до самого отлета. Если мне что-то понадобится — я сам с Вами свяжусь.

— Да, да, — продолжал преданно кивать Маджента .

— Я не должен вызывать никаких подозрений. На кону — спасение человечества. Враги должны быть уверены в моей полнейшей лояльности. Надо сделать, чтобы Дьюи думал, будто я — его лучший друг.

— Мы позаботимся об этом, — серьезно заверил Маджента.

— Расходимся по одному, — заговорщически сказал Зайцев.

Маджента послушно пошел к пригорку, запнулся, обернулся к Зайцеву.

— Вы же на обеде обычно сидите напротив Дьюи?

— Угу, — промычал Зайцев в замешательстве.

— Вот и сидите, — удовлетворенно кивнул Маджента и пропал за пригорком.

"При чем тут обед? Конченый псих, — заключил Зайцев, — Но мне-то что теперь делать?" Мысль сообщить Дьюи он сразу отбросил. "Еще не хватало его в этот бред втягивать. Но ведь этот придурок обязательно кому-нибудь проговорится! Натворит какую-нибудь чушь, тупую и героическую. Попадется. И скажет, что я его сообщник".

Зайцев брел, волоча гитару за гриф. Встал как вкопанный, пораженный неожиданной мыслью. "А если его присоединят? И что тогда делать?" Он разозлился. "А почему, собственно, не пойти и не рассказать все ближайшему пину? Что мне мешает-то? Надо только гитару занести"

Почему-то идти стучать с гитарой в руках ему показалось глупым. Однако придя в свой коттедж, Зайцев подумал, что с доносом можно подождать до утра. Проснувшись на следующий день, он с досадой на себя понял, что никуда сейчас не пойдет и ничего не скажет. Зайцев осознавал, как это глупо и бессмысленно, но от самой мысли сдать придурка Пану его мутило. Он попытался успокоиться, говоря себе, что еще не принял окончательное решение, а просто взял время на обдумывание.

Впрочем, за напряженным дневным графиком Зайцев отвлекся от мыслей о Мадженте. И вспомнил о нем, только придя на обед.

— Вы сегодня задумчивы, Виктор, — заметил Дьюи, — Что-то случилось? Я слышал, Вы в последнее время ходите на берег моря музицировать на струнных инструментах?

— А? — рассеянно откликнулся Зайцев, — Да, да... Стеклянное море, смешанное с огнем, и победившие Зверя стоят на его глади, играя на Божьей балалайке...

Дьюи приподнял брови.

— Вы — ко мне?

Зайцев не сразу понял, что последние слова обращены не к нему. Он увидел упавшую на его левую руку тень. "Да что ж они все сзади подкрадываются" — успел он подумать раздраженно.

— Умри, предатель! — торжественно крикнул Маджента — это он подошел.

Зайцев с ужасом увидел медленно поднимающуюся около его уха руку Мадженты с какой-то штукой с длинным стволом. Зайцев худо разбирался в оружии. Ствол недвусмысленно глядел на Дьюи.

Зайцев развернулся и вцепился в запястье Мадженты обеими руками. Тот рухнул на пол, увлекая навигатора за собой. Они покатились по полу. Зайцев пытался выдрать пистолет из руки соперниками, но кисть Мадженты на удивление оказалась могучей как у рестлера. Так продолжалось буквально секунд пять. Вдруг Зайцев услышал прерывистый шепот Мадженты: "Хватит, пустите. Все идет по плану!". Зайцев от удивления ослабил хватку. Маджента быстро ткнул стволом в подбородок. До Зайцева дошло, что тот собирается сделать, и он вцепился в рукоятку, но лаборант успел нажать на курок. Раздался громкий хлопок — Мадженте вынесло пол-черепа. Зайцев вскочил. Тело на полу несколько раз судорожно дернулось и застыло.

Зайцев обернулся. Увиденное он воспринял как статичный снимок. Стивенс застыл в прыжке к двери. Дьюи стоял с серым лицом у стола. Жанна откинулась на спинку стула с брезгливо-досадливым выражением. Фредерика стояла, дожевывая мясо и держа в руке вилку.

В кадре почему-то не было Мейбл. Раздался жалобный звук откуда-то снизу. Картинка ожила. Зайцев заглянул под стол. Мейбл сидела на полу и выла. Фредерика дожевала и опустилась на корточки перед Мейбл.

— Да успокойся ты. Это всего лишь труп. Астронавтка, чтоб тебя ...

Фредерика выругалась на непонятном языке и неожиданно ловко хлестнула Мейбл по лицу.

Зайцев опять повернулся к Мадженте. Странное дело, но с половиной головы он производил куда более серьезное впечатление, чем до этого с целой. "Так вот ты какой, последний борец на свободу человечества" — подумал Зайцев.

На его плечо легла рука. Он обернулся и увидел лицо Дьюи, с которого уже сошла гримаса ужаса.

— Виктор, а ведь Вы спасли мне жизнь. Я Вам должен.

— Сочтемся, — ответил Зайцев, стараясь сохранять мужественный вид.

— Вы бледны, Виктор, Вам надо прилечь.

Уже дойдя до своего коттеджа, Зайцев поймал себя на том, что совершенно не помнит, кто это сказал.

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

Стивенс настаивал на том, что необходимый интерфейс для соединения людей в сверхразум уже есть в любом человеческом мозгу и прото-Пан просто придумал способ его активировать.

Дьюи полагал, что технология инсайта, разработанная, в основном, силами талантов и компетенций Джонсона и Гершовица, основывается на распространении в воздухе аэрозолей, содержащих микроскопические линки.

Например, механизм может выглядеть так. Линк при дыхании через легкие попадет в кровь, с ней — в мозг, там расправляет углеродную сетку и намертво прилепляется к клеткам коры. Одновременно линк выкидывает жгутик, который пробуравливает череп и находит выход наружу, становясь антенной. Кроме сетки и линк содержит также приемо-передаточное устройство, которое, собственно, и представляет основной интерес. Это устройство принимает инициирующий сигнал, который будит в линке вшитый вирус, атакующий мозг человека. Он подавляет волю и перепрограммирует часть коры пораженного, превращая и мозг, и всего человек в удаленное периферийное устройство сетевого разума.

В дальнейшем приемо-передатчик служит основной своей цели — обеспечивает постоянную включенность нового элемента в компьютерную сеть.

— Хотя, возможно, все обстоит не совсем так, — уточнил Дьюи, — Или совсем не так, — профессор ухмыльнулся, — Вообще, все это только мои домыслы.

— Слишком много подробностей для умозрительной реконструкции, — заметил Стивенс, — Признайтесь, Вам все это сам Пан рассказал? Вообще, Эдвард, Вы явно многого недоговариваете.

Дьюи улыбнулся, не отвечая. Бортинженер нахмурился.

— Нет, так не годится. Мы — одна команда. И если Вам известна какая-то важная информация, Вы должны передать ее нам.

— Энтони, — мягко обратился Дьюи, — Ну, сами посудите. Пан посчитал необходимым сообщить нечто мне, но не сообщать Вам. Вы предлагаете мне поступить вопреки его воле?

Стивенс смутился.

— Да, Вы правы, Эдвард.

ГЛАВА 8.

В комнату постучали.

— Что нужно, я себя плохо чувствую! — крикнул Зайцев с кровати.

— Виктор, — за дверью раздался голос Стивенса, — Вас Глобски вызывает.

Зайцев чертыхнулся, и сел. В глазах рябило. Он, не торопясь, вышел из коттеджа, кивнул пристально глядящему на него бортинженеру и медленно, пересчитывая, прошел сто восемьдесят пять шагов до административного корпуса.

По дороге его догнал Робур. Он семенил сбоку, норовя заглянуть Зайцеву в лицо. Потом и вовсе встал на дороге.

— Зайцев, остановитесь!

Зайцев остановился, вопросительно глядя на Робура.

— Вы убили Ларри Мадженту.

— Я в курсе.

— Он был не в себе.

— Я заметил.

Зайцев обошел Робура и пошел дальше.

— Ларри тронулся от ужаса, свидетелем которого стал. А Вы его хладнокровно пристрелили.

— Даже так? А надо было дать ему прикончить Дьюи?

— Обычная история. Сначала человек мелкими компромиссами приводит себя в ситуацию, в которой вынужден совершить большую мерзость. А потом он спрашивает: "Как же так получилось? Я ведь не хотел!"

— Как эмоционально. Ну, прямо Савонарола. Хотел бы я понять, Робур, какая разница между мной и Вами.

— Вы не поймете.

— Конечно, — Зайцев откровенно ухмыльнулся, — Это же такое тонкое различие — в микроскоп не разглядишь. Только этически чутким натурам доступно.

Он грубо отодвинул Робура с дороги и вошел в административный корпус.

Глобски сидел в своем кабинете, меча глазами молнии.

— Что это у Вас? — Глобски без предисловий ткнул пальцем в грязное пятно на майке Зайцева.

Зайцев глянул и волевым усилием прервал рвотный позыв.

— Вероятно, мистер Глобски, это мозги мистера Мадженты.

Глобски позеленел — то ли от злости, то ли от тошноты.

— Мистер Зайцев, объясните, что произошло?

— А Вам еще не рассказали? — Зайцев вяло повел рукой по воздуху, — Мы обедали, Маджента вынул пистолет, или как эта штука называется, навел на Эдварда. Я попытался вырвать пушку у него из рук. Маджента понял, что его предприятие провалилось, и разнес себе башку. Все.

— Не морочьте мне голову, — сверкая очами, сказал Глобски, — Вчера видели, как Вы разговаривали с Маджентой.

"Блядь", — подумал Зайцев.

— О чем Вы разговаривали? О чем договорились?

— Покойный похвалил мою игру, я его поблагодарил.

— И все? А что Вы такое бормотали перед покушением? Мне сказали, цитату из Библии. Условный знак?

— Эдвин... — устало начал Зайцев.

— Я Вам не Эдвин, а руководитель Центра подготовки астронавтов! — взревел Глобски, — Извольте по форме обращаться! Я Вам расскажу, как было. Вы с Маджентой спланировали убийство Дьюи, и, возможно, других членов экипажа. Когда выяснилось, что он не справляется, и чтобы отвести от себя подозрение, Вы его убили. Кто Ваши сообщники? Это заговор? Кто в него еще вовлечен? Отвечайте!

Зайцев откинулся в кресле.

— Глобски, что Вы из себя строите большую шишку? Вы же здесь никто — просто декоративная прокладка. Транслятор воли известно кого. Я это знаю — Вы это знаете. И Вы знаете, что я знаю. Так чего Вы дурака валяете? Впрочем, это как раз понятно. Вы с этим покушением жидко обкакались. И до смерти напуганы. А напуганный идиот становится идиотом в квадрате.

— Думаешь, скотина, что самый незаменимый? — прошипел Глобский.

— Нет, Глобски, — Зайцев говорил тихо, но очень отчетливо, акцентируя местоимения, — Я думаю только, что я тут более незаменимый, чем Вы. Людей с послужным списком как у меня и до Большого Хапка по пальцам считали, а теперь и вовсе неизвестно, есть ли еще кто-нибудь. И если Вы надеетесь реабилитироваться перед нашим общим хозяином за то, что проворонили психа-убийцу, вот этим грубым третированием опытного навигатора авангардного экипажа, ставя, таким образом, под угрозу весь проект, то Вы намного глупее, чем я думал. Но не все еще потеряно. Немного поразмыслите, и Вы поймете, что это я Вас сейчас спасаю от худшего. А то можно одним снятием с должности не отделаться. Могут и настоящим руководителем Центра сделать.

Глобски тупо уставился на Зайцева, не поняв последнюю фразу. Через мгновение побелел как бумага.

— С чего Вы, вообще, взяли, что покушение организовано без ведома Пана? — между тем, продолжил Зайцев, — Что это не часть плана подготовки? Проверка и астронавтов, и обслуживающего персонала? — и Вы эту проверку с треском провалили?

Глобски выпучил глаза. Его нижняя губа безвольно отвисла.

— Вам... Вас... Вы это точно знаете? — промямлил он.

Зайцев без удовольствия заметил про себя, что результат превзошел ожидания. Он развел руками:

— Как знать?

Цвет лица Глобски сменился с пепельно-серого на багровый. Руководитель Центра просто трясся от злости и унижения. "Пора заканчивать", — подумал Зайцев.

— Это все, — он отрезал, не давая Глобски опомниться, — А сейчас я сначала иду поспать часа два, а потом — к профессору Дьюи, чтобы он проверил мое самочувствие. И не дай бог Вам до завтрашнего утра меня — или других членов экипажа — потревожить без крайней необходимости.

Зайцев тяжело встал из кресла и пошел к двери. Глобски молчал, но Зайцев чувствовал спиной полный ненависти взгляд. "Ну и хорошо, — подумал Зайцев, — ненависть отрубает мозги."

* * *

В дверь постучали. Зайцев открыл. С удивлением увидел Фредерику.

— Плохо выглядите, — сказала Фредерика, без приглашения заходя в комнату, — Хотела поблагодарить Вас за Эдварда.

"О!" — взбодрился Зайцев.

— Если бы этот тип его убил, нашу команду, наверняка, расформировали.

"А..." — разочаровался Зайцев.

— Спасибо, — хмуро ответил он.

— Что Вас беспокоит?

— Вообще-то, я человека убил, — ответил Зайцев, не особо кривя душой. Он понимал, что хоть технически это не так, по сути — именно так.

— Виктор, Вы, вроде бы, умный человек, — Фредерика достала электронную сигарету, — Эдвард очень высокого мнения о Вас. При этом не понимаете простых вещей. Этика -правила поведения, необходимые обществу для выживания и стабильного функционирования. В разных обществах этика разная. И это естественно, потому что общества разные и условия существования у них разные.

Женщина говорила, а Зайцев смотрел на ее профиль. "Кого она так сильно напоминает? Явно не знакомого лично. Что-то из истории".

— Вы сейчас руководствуетесь принципами того общества, которого больше нет. Оно умерло. Забудьте. Теперь Ваше единственное общество — это наша шестерка. Все, что полезно для него — то и правильно. Ничего другого нет.

— Спасибо, Фредерика, Вы меня успокоили, — сказал Зайцев, — Но мне кажется, я что-то подобное уже где-то слышал, или читал.

— Не сомневаюсь, — усмехнулась Фредерика, выпуская из губ электронную сигарету, — И тогда это было неверно, потому что те, кто это говорили, игнорировали остальное человечество. И человечество время от времени давало им понять, что они не правы. Но сейчас никакого человечества нету. А там — в космосе — и Пана не будет.

— Будут две сотни поселенцев, которые прилетят вслед за нами.

Фредерика вскинула голову.

— Так вот как раз сейчас пора подумать, растворимся ли мы среди них, или воспользуемся своей форой, чтобы стать чем-то большим в новом мире.

"Вспомнил, это ж силуэт Наполеона!" — сообразил Зайцев.

Ему представились новопоселенцы с покорно опущенными головами, стоящие на равнине Орестеи, и Фредерику на возвышении над ними, в походном плаще с красным подбоем и в римском шлеме. И нахлобученной сверху треуголкой.

"Не там ты заговор ищешь, Глобски".

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

Дьюи улыбался.

— Мне довелось послушать знаменитую лекцию Рэя Курцвейла, где он обещал миру, что грядущий человек, сросшись с компьютером, не потеряет чувств. Не знаю, обрадовался ли бы он, увидев свою правоту в первые недели Большого Хапка.

Дьюи считал, что Пан сначала просто "объелся". До этого момента он расширялся постепенно. Сначала от одного Джонсона, присоединившего и подавившего волю двоих своих ассистентов. Потом, немного пожив в трех телах, этот усилившийся и более-менее привыкший к новым возможностям сверхразум присоединял к себе людей по одному, аккуратно "обгладывая" и усваивая каждого. Наконец, в какой-то момент он — уже в виде дружной секты с говорящим издевательским названием съел Гершовица и его лабораторию. А потом целый Капернаум с его тремя тысячами жителей.

В какой момент и по какой причине Сверх-Джонсон решился на Большой Хапок, неясно, но определенно этот кусок оказался для него слишком большим. В течение считанных дней через Сеть, не давая опомниться все более сокращающемуся человечеству, присоединил к себе несколько миллиардов человек. Практически всех, до кого смог дотянуться.

Зайцев мог только догадываться о панике, которая охватила тех, кто успел осознать, что происходит что-то очень не ладное. Кто из них до гибели или до инсайта сумел понять, что именно случилось.

Для начала Пан вырубил основные средства оповещения и коммуникации не присоединенных, чем полностью их дезориентировал.

— В этой версии мне кажется не очень понятным, как прото-Пан с "мощностью" разума в лучшем случае в тысячу-другую человеко-единиц смог в такой короткий срок присоединить миллиарды людей? Сопротивление такого количества воль и сознаний его бы просто раздавило!

Дьюи улыбнулся.

— Позвольте мне напомнить, коллега, что на протяжении человеческой истории сплоченное, агрессивное и вооруженное идеей меньшинство всегда навязывало свою волю аморфной и дезориентированной массе. Ко времени Миланского эдикта христиане в империи составляли всего лишь около десяти процентов граждан. Но они уже победили.

ГЛАВА 9.

Маленький або перепутал провода и присоски. Он просто стоял посреди помещения и хлопал глазами. Робур устал на него кричать, чертыхнулся и сам стал надевать сбрую на Зайцева.

Он нарочито грубо и болезненно дергал и стягивал ремни, злобно глядя на испытуемого. Зайцеву от этого молчаливого протеста стало откровенно смешно.

— Что, коллега, — участливо обратился Зайцев к Робуру, — тяжело без ассистента с магистерской степенью?

Робур на мгновение оцепенел. Тяжело выдохнул.

— Знаете, Зайсс, в чем Ваша ошибка? Вы так уверены, что выбрали правильную сторону. Но всемогущество Вашего Пана — иллюзия. Его зомби беспомощны в воздухе и на море. Значит, ему нужны нормальные пилоты и моряки. Нужны самостоятельно мыслящие спелеологи, подводники. Как видите, и здесь на острове без людей он не может обойтись. Пан нежизнеспособен без огромного количества интактов. Это колосс на глиняных ногах. Рано или поздно — и, скорее всего, рано — он рухнет. И вот тогда каждому придется ответить за все.

— Я сейчас в заговор поверю, — буркнул Зайцев, — Впрочем, нет, не поверю. Это Маджента хоть и дурак, но герой. А Вы — просто болтун.

Робур продолжил застегивать ремни. Зайцев искоса иронично глянул на него.

— Кстати, Робур, а Вам-то что за радость будет, если Пан рухнет? На континенте начнется такое, что про остров просто забудут, и тут все перемрут с голоду. Этот мир уже переформатирован под Пана, и его очередное реформатирование может попросту стереть человеческую цивилизацию с лица Земли. Напрочь. Вам оно надо?

— Не обманывайте себя, Зайсс, — мрачно заметил Робур, — Своим показным людоедским благоразумием Вы маскируете элементарную трусость.

— Угу, — Зайцев кивнул, — Смельчак Вы наш. Знаете, я больше уважаю этого безумца Мадженту, чем Вас. У него хотя бы нет противоречия между накалом страстей и следующими из них действиями. А Вы тут извергаете лаву и пепел аки Везувий, при этом сидите на заднице ровно. И ждете, когда прилетит Бэтмен, Супермен и волшебник в голубом вертолете, и спасет мир и Вас. Я в прошлый раз не договорил о разнице между нами. Так вот, она только в том, что я принимаю реальность, как она есть, спокойно, а Вы делаете ровно то же самое, только с воплями и мечтаниями о себе, как о великом бойце-храбреце. Так же верно служа Пану.

— Вы не понимаете, — добавил Зайцев, садясь в камеру, — что Ваша судьба уже настолько завязана на судьбу Пана, что Вы и безо всякого инсайта уже часть его. Что бы Вы о себе не думали.

— А Вы не боитесь, что я Вас сейчас прикончу? — угрюмо сказал Робур, — Для этого мне достаточно на пару кнопок нажать.

— Не боюсь, — небрежно буркнул Зайцев, — Закройте уже люк.

* * *

Спустя две недели Глобски собрал экипаж "Эдема-1" и квалифицированный персонал Центра в зале административного здания и торжественно сообщил об успешном окончании предпоследнего этапа подготовки экспедиции. Следующие четыре дня были объявлены внеочередными выходными.

— Как собираетесь провести неожиданные каникулы? — поинтересовался у Зайцева бортинженер.

— На Октоберфест съезжу, как же еще? — ответил Зайцев.

Стивенс гыгыкнул.

Дьюи, Стивенс и Зайцев сидели на веранде и тянули из бокалов красное вино. Рядом стоял ящик с полными бутылками. Его в столовую астронавтам принесли во время ужина, и они уже успели попробовать еще за столом.

Вдалеке грохотали барабаны. Слышались радостные вопли аборигенов и тонкий визгливый смех аборигенок. Глобски побеспокоился, чтобы у або тоже отпраздновали.

Стивенс сел на своего конька. Он расхаживал по веранде с полным бокалом в одной руке, размахивая ополовиненной бутылью в другой, и вещал.

— Вспомните, господа. Мы жили в мире, полном ужасных и неразрешимых проблем. Межгосударственные и гражданские войны. Межнациональные и межрелигиозные конфликты, беженцы, наводнившие цивилизованные страны, безнадежные и опасные трущобы, наползающие на большие города. Коррупция, безобразное неравенство, безработица, детская проституция, работорговля. Переполненные тюрьмы, уличная преступность. И вдруг в одночасье — бах! — и ничего этого нет. Неактуально. Все, что казалось неизбежным попутчиком человечества, во мгновение ока растаяло как дым. Золотой век наступил неожиданно. Как подарок без повода. Дар.

Сказав это, Стивенс даже остановился, потрясенный собственными словами.

— Это обычная ошибка, Энтони, — нарушил его возвышенное оцепенение Дьюи, — Она часто возникает в самом начале больших перемен. Люди видят быстрое решение старых проблем, но не очень понимают, что новая ситуация создает новые, еще не виданные. Просто о них еще не догадываются, и за отсутствием опыта не могут предсказать. Часто — даже вообразить.

— Какие же, профессор? Какие новые проблемы? — насмешливо уточнил Стивенс.

— Например, те, которыми страдает любая абсолютная и несменяемая власть, — вместо Дьюи ответил Зайцев, — Отсутствие стимула к развитию и переменам из-за отсутствия конкуренции. Накапливание застарелых насущных задач, которые эта власть решить не может. Которые могла бы решить сменившая ее команда, если бы такая нашлась.

— И потом, — добавил Зайцев, — Вместе с проблемами исчезло и многое, что было неплохим в прежнем мире.

— Что же?

Зайцев отхлебнул вина.

— Искусство, например.

— А почему Вы думаете, что у Пана нет искусства? — поинтересовался Дьюи.

— А Вы полагаете, — Зайцев усмехнулся, — что Пан сейчас пишет новую "Yesterday"? Сочиняет баллады о неразделенной любви к самому себе? Мучается от непонимания его тонкой душевной организации окружающей межзвездной пустотой? Снимает фильмы о том, как мужской пин ищет женского пина?

— А почему нет, Виктор? — Стивенс не терял благодушия, — Как не крути, Пан — плоть от плоти человечества, и ничто человеческое ему не чуждо. Не сомневаюсь, что он любит детей.

— Разумеется, Энтони, — кивнул Зайцев, — И я уверен, что в новом мире младенческая смертность сильно уменьшится. Увеличится продолжительность физической жизни — тем более, что насильственной преступности не станет, а самоубийства станут невозможны. Профилактика болезней и травм окажется поставлена на системную основу, тем более, теперь это станет намного проще. Как же иначе? Первоначальная расточительность Пана быстро закончится, ведь человеческое существо — ценнейший ресурс. Особенно женщины, способные этот ресурс воспроизводить.

Дьюи нахмурился. Впрочем, Стивенс в это время смаковал вино, и, кажется, не заметил в словах Зайцева мрачной иронии. Бортинжерер слегка поболтал жидкость на донышке бокала, поднес к носу, скорчил гримасу полного удовлетворения и выпил. Обвел веселым взглядом остальных присутствующих.

— Кстати, господа, а почему в традиционных собраниях нашего клуба не участвуют дамы?

— Что-то рано, — заметил Зайцев, — В наших краях разговоры о babakh начинались после бутылки на брата.

— Разговоры о чем? — с порога послышался голос Жанны.

Зайцев обернулся. Жанна поднялась на порог веранды. Вместо обычного комбинезона на ней было вечернее платье — с глубоким декольте и рискованным разрезом на ноге. Выглядела она довольно эффектно.

— О взрывах, Жанна. Они по-русски называются "бабах!" — Зайцев вскинул руки, изображая взрыв, — Русские любят обсуждать за выпивкой, как бы половчее смастерить и швырнуть адскую машину в царя. Этот обычай у нас со времен революционного террора.

— Я люблю взрывное дело, — улыбнулась Жанна, и села на свободный шезлонг, — И нарушать правила тоже люблю.

Стивенс немедленно протянул ей налитый бокал. Жанна приняла его, удостоив бортинженера холодной улыбкой.

— Спасибо, мистер Стивенс.

— Рад услужить Вам.

— В этом я не сомневаюсь, — Жанна кивнула, — Хотите потанцевать?

— Да, конечно, — Стивенс с готовностью подошел к ней, — Какую музыку Вы предпочитаете?

— А вот эту, — Жанна махнула рукой в темноту, откуда доносился мерный перестук барабанов.

Стивенс удивленно приподнял бровь. Жанна обняла его, и они начали двигаться в медленном танце. Зайцев залюбовался. Высокий крупный Стивенс в белой расстегнутой на груди рубахе и штанах и стройная длинноногая Жанна в красном платье выглядели такой красивой парой, что зависть просто не приходила в голову.

На лице Стивенса красовалась широкая и немного глуповатая улыбка. Жанна тоже улыбалась, но ее гримаса больше напоминала оскал красивого хищного животного, готового к прыжку. Неожиданно она схватила голову Стивенса обеими руками и впилась в его губы. Через мгновение Стивенс отпихнул ее. Рот бортинженера ошеломленно приоткрылся. По его нижней губе на белоснежную рубашку стекала тонкая струйка крови. Он попятился. Споткнулся и смешно плюхнулся на шезлонг.

Жанна облизнулась. На ее губах расплылась то ли помада, то ли кровь Стивенса.

— Ну что же Вы, Энтони? Разве Вас не радуют проявления страсти со стороны красивой женщины?

Она присела на стул и положила ногу на ногу. Лица возлежащих напротив нее в шезлонгах мужчин выглядели теперь на редкость по-дурацки.

Жанна посмотрела на Стивенса сверху вниз, слегка вытянув шею — совсем как самка дикого кошачьего.

— Вы же хотите со мной переспать, мистер Стивенс? Это только что было написано на Ваших расширенных зрачках огромными буквами. Вы готовы это сделать прямо сейчас.

Она широко улыбнулась.

— Здесь...

Стивенс беспомощно обернулся к Дьюи. Проф крякнул.

— Жанна, я думаю, не стоит...

— Почему не стоит? — перебила его Жанна, — Или Вы хотите выполнить задание вместо не справившегося товарища — как на комплексном тренажере? Или помочь ему? Или вы все вместе хотите?

Дьюи тревожно посмотрел на Жанну взглядом врача.

— Жанна, происходит что-то неправильное. Дайте руку.

Он протянул руку. Жанна клацнула зубами в сантиметре от его пальца. Зайцев вздрогнул и глянул на профессора. Лицо Дьюи вдруг резко изменилось. Оно приобрело обреченное скучающее выражение, как будто он понял что-то, с чем не может и не хочет ничего делать.

— Кстати, господа, а Вы знаете, как в Средние века ведьмы совокуплялись с Сатаной? — как ни в чем не бывало, продолжала Жанна, — Некоторые — глупые и неумелые — для этого пичкали себя дурманящими средствами, надеясь встретиться с повелителем в мире снов. Другие находили троих крепких молодцов, которые за деньги или просто так соглашались войти в даму одновременно с трех сторон. Так девушки принимали в свое естество ветвистое достоинство Дьявола.

Мужчины молчали. Жанна продолжала говорить.

— Как Вы думаете, почему ведьмы, как правило, не выходили замуж? Я Вам скажу: потому что познав Князя мира сего, ни одна женщина уже не может смотреть ни на одного мужчину.

На глазах Жанны выступили злые слезы.

— Слабаки. Тряпки. Ничтожества. Вы сейчас сидите втроем, парализованные страхом, перепуганные словами одной женщины. Воображаете, будто вы — избранные. А на самом деле, Пан отверг вас, потому что вы и в пины не годитесь. И я обречена провести с вами всю жизнь!

Жанна встала со стула и быстрым шагом пошла к выходу из веранды.

— К черту все, — выдохнула девушка, побежала вперед, на ходу дергая за пояс платья.

— Постойте! — Зайцев поймал Жанну за конец пояса.

— Зачем так долго стараться, чтобы потом плыть по течению? — спросила Жанна, — Что бы ответил Ваш дедушка а, Зайчонок?

Зайцев удивился и отпустил.

Девушка на бегу сбросила с себя платье и остановилась в центре небольшой площади между административным корпусом и столовой. И завертелась на месте, переставляя ноги в такт далекому перестуку. Под платьем абсолютно ничего не было. Загорелое тело блестело в темноте, разрезанной прожекторами.

Стивенс выбежал и врос в землю за несколько метров до нее.

Зайцев безумно оглянулся на Дьюи.

— Почему он ее не останавливает?!

Дьюи махнул рукой.

— Понял, к кому Жанна сейчас обращается. И Вы не лезьте, Виктор, — добавил он, — это не Ваш разговор и не мой.

Между тем, на площадь выскочили люди — аборигены и персонал Центра. Их поблизости оказалось удивительно много. Зайцев увидел и давешнюю черную красотку, и старика Жуппо, и тайного язычника автора эпохальных трудов по климатологии Роберта Кэссиди, и бескомпромиссного дока Робура. Ближе всех к Жанне стоял молодой хромец Лауро с широко распахнутыми глазами. Его губы дрожали.

Внезапно из толпы вышел Гильермо. Он неспешно подошел к непрерывно кружащейся и извивающейся на месте Жанне и властным движением взял ее за руку. Жанна остановилась, повернулась к нему и как сомнамбула уткнулась взглядом в его лицо. Гильермо развернулся и не глядя назад потянул Жанну за собой. Пин и астронавтка исчезли из поля зрения. Публика слегка пороптала между собой и стала медленно расходиться.

— Ну ладно, пойду и я, — просто сказал Дьюи, достал из ящика бутылку и двинулся к выходу.

Зайцев потряс головой.

— Куда Вы, проф?

Дьюи обернулся на ступеньке.

— К Фредерике. Я бы Вам сказал — не потеряйте монокль, но, боюсь, Вы его сегодня уже не раз потеряли. Удачи до утра.

Сразу после его ухода на веранде появился взъерошенный Стивенс. Его лицо, обычно красное, приобрело вовсе кирпичный цвет, как перед инсультом. Он тяжело дышал и постоянно дергал себя за ворот, будто ему не хватало воздуха. Мрачно глядя перед собой, бортинженер схватил вино из ящика, рухнул в жалобно задребезжавший шезлонг и свинтил крышку с бутылки, яростно, будто чью-то голову. Постепенно дыхание бортинженера стало спокойнее. Он повернулся к Зайцеву.

— Знаете, Зайцев, в чем Ваша проблема? Вы — из тех, кто вечно недоволен. В деспотиях Вы недовольны отсутствием свобод, в демократиях злитесь на коррупцию. Окажись в раю, Вы бы и там бурчали и истекали желчью. Вы не понимаете, что мир стал лучше?

От слов Стивенса Зайцеву стало дурно. Ему захотелось напомнить Стивенсу, что этот всеблагой бог только что увел его — Стивенса — симпатию, но подумал, что Стивенс это и сам прекрасно помнит. И промолчал.

— Вам не надоело стоять на пути прогресса? — не отставал распаленный Стивенс, — Поймите, эта битва уже закончена. С разгромным счетом.

— Я представлял себе прогресс как-то иначе, — мрачно пробормотал Зайцев, — Впрочем, я сейчас не расположен дискутировать, Энтони. Успокойтесь.

— А что такое прогресс по-Вашему? — не унимался бортинженер, — Нет, Вы мне скажите!

— Увеличение выживаемости и самореализации каждого конкретного индивида. Определение из учебника по этике, — Зайцев закинул голову и от души хлебнул из горла, — Каждого. Конкретного, — повторил он, впрочем, безо всякого энтузиазма.

— Ну так все складывается, — бортинженер выпучил глаза и развел руками, — Выживаемость и самореализация индивида повысились до небес! Просто индивид — один. Он же — новая стадия развития человечества, новый Адам.

— А кто тогда мы? — бесцветным голосом произнес Зайцев, — Вы, я, Жанна? Уборщик Гильермо, которого я никогда не знал? Но чью рожу, присвоенную Паном, созерцаю каждый день? Мы же тоже индивиды. Как с нашей выживаемостью и самореализацией?

— А мы уже не индивиды, друг мой, — сурово сказал Стивенс, — Мы — строительный материал для Пана. При наилучшем раскладе -инструменты. И это справедливо. Закон эволюции в его неумолимой правоте. Эволюция и есть прогресс.

Зайцеву неожиданно для него самого стало весело. Ему вдруг отчетливо привиделось, как не прекращающего витийствовать бортинженера сзади пожирает огромное волосатое чудовище с сотней глаз, двадцатью ручищами и огромной зубастой пастью. Вот Стивенс остался без задницы, потом без ног. Вот, наконец, от него осталась только красная взъерошенная башка, торчащая их чавкающего рта, продолжающая вещать о триумфе человечества. Зайцев хмыкнул.

— Воля Ваша, но, по-моему, это какой-то совсем не тот прогресс, о каком писали Кондорсе и Маркс.

— О! — в голосе бортинженера прорезался сарказм, — Зайцев, Вы изучали философию? Вы меня разочаровываете. Я думал, скепсис — это от Вашей хтонической русской природы. А Вы, оказывается, гнилой европейский интеллигентишка. Может, еще и в экологических организациях состояли?

Стивенс вскочил.

— Наверно, спасали больных детей, которым по всем природным законам следовало отдать концы. Кормили и лечили целые выморочные страны, давно уже смирившиеся со своей участью. Продлевали мучительную агонию какой-нибудь Эфиопии или Сомали, загаживая их миазмами то, что еще в мире осталось здорового. Мужеложники, профессиональные бездельники с философией святой безответственности, гениальные ниспровергатели из интернетов, безбожники, отцеубийцы, насильники собственных матерей. Вы доказывали, что слабость и немощность, любое уродство — вариант нормы. А потом, что это все — лучше нормы!

— Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, — хмыкнул Зайцев. Его продолжало тошнить.

Стивенс возбужденно забегал из угла в угол веранды.

— Вы что, и впрямь совсем ни черта не понимаете? Да это же как раз Вы — Вы и Вам подобные — довели мир до такого состояния, когда уже ничего нельзя было исправить! Ничего! Из которого выхода было только два — окончательная деградация, разложение, смерть или!..

Стивенс остановился.

— Или Пан, — последние два слова он сказал очень тихо. После предыдущего непрерывного крика они по контрасту прозвучали очень сильно — как удар грома.

Зайцев хихикнул.

— Стивенс, Вы думаете, он Вас слышит? Да я знаю, Вы именно так и думаете. А что, если нет? И все Ваши верноподданные речи — впустую? Ну позовите его еще раз: Па-ан, ты слышишь меня? Это я — твой верный раб Робби Стивенс, вот тело мое — вкуси его в воспоминание мое.

Бортинженер выпучил глаза и подпрыгнул к Зайцеву с бокалом в руке. Плеснул вино в сторону Зайцева, но почему-то слишком издалека. До Зайцева долетели только немногочисленные брызги. Стивенс замахнулся бокалом на Зайцева, потряс им, что-то злобно бормоча себе под нос, аккуратно поставил на стол и выбежал с веранды.

Зайцев натужно захохотал. Потом задрал голову вверх и закричал:

— Эй ты! Слышишь меня? Я не могу уже больше... Давай одно из двух — или слопай меня, изжарь живьем, скорми акулам, или убери от меня этого типа! До конца жизни находиться с ним в замкнутом помещении — такая пытка никакому Берии не снилась. Будь хоть немного милосердным.

Зайцев почувствовал неумолимый позыв из внутренностей и с трудом успел добежать до унитаза. Его вывернуло раз пять, пока он не почувствовал в животе холод и пустоту. Качаясь от слабости, Зайцев добрел до умывальника и засунул голову под воду. Когда спина одеревенела, он поднял голову и увидел кромешную тьму.

Зайцев потянулся к выключателю и бессильно уронил руку. В полной темноте ему как наяву привиделось тело Регины, округлое и манящее, распущенные волосы, черные, как крылья ночи, блестящие глаза, глядящие внимательно и загадочно. Когда все это было? Он вспомнил последний побег, когда его в очередной раз привезли обратно, в проклятый коттедж в сиреневом саду. Как уже там — в сиреневом домике — он спросил буратина о Регине. И Регина ответила ему голосом буратины, напомнив "милой Глебовны свычаи и обычаи", так веселившие их когда-то. И как он после этого уже больше никуда не бежал. Потому что некуда и незачем.

Шатаясь, Зайцев вышел из туалета на веранду. Почему-то подумал, что профессор вернулся.

Шезлонг Дьюи стоял пустой. На веранде в одиночестве сидела женщина с опущенной головой. Она искоса смотрела на садящееся солнце. На фоне багрового солнца волосы, собранные в пучок, создавали впечатление оранжевого ореола.

— Мисс Стрембовски? — спросил Зайцев.

Мейбл встрепенулась, испуганно глянула из-за спинки кресла, будто застигнутая за чем-то постыдным.

— Мистер Зайцев, Вы? — с придыханием произнесла она, — Все ушли? Очень жаль.

— Чего жаль? — машинально спросил раздосадованный Виктор. Он подошел ближе.

— Мне очень хотелось послушать, наконец, о чем вы тут разговариваете по вечерам, — грустно сказала Мейбл, — Иногда, проходя мимо, я вижу ваши лица, захваченные беседой. Но я не слышу слов. А подойти стесняюсь. Вот решилась, и опять невпопад. Я все время чувствую, что жизнь, ее самая интересная часть проходит мимо меня.

Зайцев вдруг сообразил, что во время пляски Жанны не видел на площади Мейбл. Она все пропустила. Он чуть не расхохотался.

— Простите, Мейбл, Вам за последние два года не хватило интересных событий?

Он бессильно рухнул на стул напротив Мейбл.

— Последние события...

Мейбл подняла голову. Зайцев увидел на ее глазах слезы.

— Понимаете, Виктор. Я всю жизнь боялась жизни. У меня не было подруг. В школе парня не завела — можете представить? Потом тоже из страха пошла в науку. Мне по глупости казалось, что там меньше всего придется бороться за место под солнцем. Когда выяснилось, что это далеко не так, стала любовницей Анриджа, чтобы он продвигал мою карьеру. Как все и случилось.

Зайцев понятия не имел, кто такой Анридж, но по интонации Мейбл понял, что это какая-то знаменитость в ее области.

— Мне очень повезло. Когда он стал нобелевским лауреатом, его ученики пошли нарасхват. Но я не любила его. Просто мне казалось, что он меня защитит от жизни. А, знаете, настоящую любовь, какие-то поступки, важные для меня, откладывала на потом. А когда... все случилось, выяснилось, что никакого потом просто не будет. Что я — тридцатидвухлетняя дура, проспавшая полжизни. Я думала — почему именно меня сюда привезли? Почему такой жесткий выбор выпал на меня? Какой из меня астронавт? А сегодня поняла — потому что мне это нужно меньше всего. Он — тот, кого вы с Дьюи называете Паном — невероятно жесток. Ему не нужен этот полет, на самом деле. Просто он придумал еще один способ поиздеваться над людьми. И никуда мы не улетим, Виктор.

Последние слова Мейбл прошептала, близко придвинув лицо к Зайцеву. При этом она подалась вперед, и смотрела на Зайцева снизу вверх молящим взглядом. И Зайцев понял, что смысл ее речи совсем другой. И слова только запутывают понимание. Надо слушать интонацию.

Виктор почувствовал себя совершенно по-дурацки.

Зайцеву никогда не нравились женщины типа Мейбл. По каким-то ему самому неизвестным причинам Виктор предпочитал темпераментных загорелых брюнеток. Он даже подозревал, что именно это предпочтение виновато в том, почему он до сих пор не женился. Такие женщины всегда переходили в некоторый момент от стадии бурного романа к решительной атаке на его свободы. "После чего я каждый раз уходил из захвата. Чисто рефлекторно", — рассказывал он как-то весело смеющемуся в ответ Дьюи.

Мейбл же всем своим существом изображала жертву. От еле наметившейся вечерней прохлады она куталась в кофту, явно более теплую, чем нужно для южных субтропиков. В разрез длинного платья виднелась беззащитно белеющая плоть ноги. Зайцев поражался, как женщина, который месяц наравне со всеми проходящая весьма напряженные тренировки, ухитряется происходить впечатление такой неловкой и рыхлой телесно.

Но близость женщины, алкоголь и отсутствие регулярного секса брали свое. Зайцев с некоторым неудовольствием почувствовал, что заводится.

— Извините, Мейбл, но мне пора иди спать. На сегодня хватило впечатлений, — постарался он сказать как можно сердечнее.

— Подождите, Виктор, — Мейбл схватила его за руку и слегка нажала на кисть.

Зайцев показалось, что сдавлены не пальцы, а яйца.

— Подождите. Скажите мне. Если бы Вы знали, что где-то есть один-единственный центр, откуда весь этот ужас управляется. Машина, держащая в повиновении всех присоединенных, или замок, где сидит адский телепат, загипнотизировавший всю Землю. Или корабль пришельцев. И Вы знали бы, как ее уничтожить. Взорвать одним ударом. Но при этом также знали бы, что почти наверняка погибнете сами. Вы бы сделали это?

— Почему Вы меня об этом спрашиваете?

— Вы — смелый, Вы убили пина....— еле слышно прошептала Мейбл.

— Что? — Зайцев аж подскочил.

— Лоренса Мадженту... — шептала, придвигаясь к Зайцеву Мейбл, — Он работал в Центре космической биологии, когда все началось. Там же, где и я. Ловелас и умница невероятный в своем деле. Я не понимала половины из того, что он говорил. Сначала не узнала его, когда увидела здесь. Другое поведение, другой взгляд. А когда поняла, что это он — его оболочка, мне стало ясно, что пином вокруг может оказаться любой.

— Нет, мисс Стрембовски, — ответил Зайцев, — Я бы этого не сделал.

Мейбл отпрянула. В ее глазах появился изумленный ужас.

На нее было страшно смотреть. Мейбл балансировала на грани обморока.

— Да Вы не поняли, — торопливо с досадой сказал Зайцев, — Знаете, проф Дьюи считает, что никакого единого центра нет. Интеллект Пана распределен по миллиардам мозгов. Это, в некотором смысле, сетевой разум. Наверно, у него есть какие-то важные узлы, потеря которых была бы для него весьма болезненна, но точно не смертельна. И я видел присоединенных, лишившихся связи с другими. Они уже не самостоятельные существа. Это больше похоже на отрезанное щупальце осьминога, которое бессмысленно корчится, не получая сигнала от мозга.

Он ответно сжал ее пальцы.

— Но дело даже не в этом. Понимаешь, это же не какой-то дурак на улице к женщине пристает, а я вдруг рядом оказался. И даже не война, начатая кучка мерзавцев и безумцев, которую можно остановить. Или с которой можно дезертировать. Это что-то грандиозное, кардинальное, что случилось со всем миром. И оно уже произошло. Взрывай-не взрывай, прежнего мира назад не вернешь. Кто я такой, чтобы поворачивать мировую историю вспять? Значит, мирозданию так надо. Тут только одно из двух — принимать дальше в этом участие, или отойти в сторону. Наш случай удивительным образом объединяет оба выхода. Так зачем против этого бунтовать?...

Внезапно издалека раздался перестук бабарабнов.

— Что это? — Мейбл вздрогнула и прижалась к Зайцеву.

— Ничего особенного. Пан танцует и играет на флейте из возлюбленной.

— Не понимаю.

— Это або празднуют наш будущий отлёт на звезду. Пан — не дурак, поэтому полетим ночью...

ГЛАВА 10.

РЕТРОСПЕКТИВА. ЛЕКЦИЯ ДЬЮИ

— То есть, Вы полагаете, Большой Хапок рано или поздно произошел бы все равно? спросил Зайцев у Дьюи.

— Как самореализация гегелевского Абсолютного духа, — вставил Стивенс, — Ее высшая ступень, которую даже сам Гегель в силу ограниченности его знаний не мог себе представить.

Дьюи покосился на бортинженера.

— Не готов обсуждать эту тему в терминах философии. Я говорю о чисто технических предпосылках. Они в совокупности сделали создание машины Джонсона и Большой Хапок столь же неизбежным, как открытие расщепления атома сделало неизбежной ядерную войну.

— Но ведь ядерная война не случилась! — улыбнулся Зайцев.

— Благодаря Пану, — серьезно добавил Стивенс.

Дьюи пожал плечами и продолжил.

По мнению профессора одним из предтеч Пана следовало считать проект "Конику" группы японского нейробиолога Оши Агаби — программу создания мощного компьютера на основе живых клеток мозга. Началось все с достаточно умеренных по замаху экспериментов по разработке устройств, различающих запахи на основе обонятельных органов насекомых. За основу приборов брали несколько десятков живых нейронов. Потом группа перешла к созданию робота-шофера и воспроизведению обработки и распознавания изображений по принципу человеческого глаза. На каждом уровне сложность устройств и количество задействованных живых клеток возрастало на порядок.

— Сами посудите, — говорил Дьюи, — люди десятилетиями вымучивали сначала из электромеханики, потом из громоздких ламповых устройств, потом из полупроводниковых схем средства хранения и обработки информации, пытаясь при этом подражать человеческому мозгу. При этом и близко не приближаясь к его характеристикам. Рано или поздно кто-то должен задать простой вопрос — а почему, собственно, в качестве компьютера не использовать сам мозг?

Стивенс отчаянно закивал:

— Именно. Мозговеды долго думали, зачем в человеческом мозге столько избыточных не работающих мощностей. А это оборудование для Пана — для коммуникации между мозгами и для целенаправленного использования их вычислительной мощности сверхразумом!

Другим предтечей профессор называл эксперименты Теодора Бергера из Южнокалифорнийского университета по созданию чипа, управляющего долгосрочной памятью человека, воздействуя на гиппокамп. Приспособление помогало людям с болезнью Альцгеймера, у которых долгосрочная память переставала формироваться.

— Полагаю, этот чип — прародитель устройства, с помощью которого сейчас Пан контролирует мозги и тела пинов.

Дьюи улыбнулся:

— Раз уж мы об этом сейчас говорим, вряд ли будет бестактностью напоминание, что эти устройства, возможно, не в единственном числе, сидят в голове у каждого из нас.

И в качестве третьего предка Пана Дьюи упоминал эксперименты по созданию нейроэлектронного интерфейса. Этим проектом занимался отдел биохимических исследований Института Макса Планка. Немцы разработали чип, способный не только принимать от нейронов сигналы и интерпретировать их, но и продуцировать и передавать нейрону понятное ему послание.

Дьюи поднял палец.

— Я думаю, вам не надо объяснять, что в данном случае разница между словами "сигнал" и "приказ" — чисто лингвистическая?

— А как Вы думаете, профессор, — как бы между прочим поинтересовался Зайцев, — что происходит с личностью присоединенного? Она просто исчезает или засыпает в захваченном мозгу, созерцая таинственные сны? Или бодрствует, как в теле паралитика видя, слыша и осязая, но не будучи в состоянии ничего сделать?

Зайцев услышал негромкий стук. Он скосил глаза на Стивенса. Бортинженер полупоставил-полууронил бокал на столик. В начинающихся сумерках лицо бортинженера показалось Зайцеву серым.

Дьюи вздохнул.

— Этого я не знаю. Одно известно точно: пин, лишившийся прочной связи с основным Паном больше, чем на несколько минут, не ведет себя как разумный человек. В этом смысле, видимо, инсайт пока не обратим.

— Пока? — ухватился за слово Стивенс, — Что Вы имеете в виду?

Дьюи покачал головой.

— Пану для многих работ нужны люди, способные действовать самостоятельно. Поэтому ему непременно придется решить этот вопрос. Необходимые знания и исследовательские мощности у Пана есть.

— И, таким образом, Пан сделает обратимым свое могущество? — усомнился Зайцев, — Ведь это означает, что пины смогут опять превратиться в интактов.

— Наоборот, — Дьюи поднял палец, — Как раз тогда интакты, как мы их знаем, рожденные и воспитанные как самостоятельные личности, станут не нужны.

* * *

Зайцев открыл глаза. Некоторое время непонимающе глядел на женскую спину с созвездьем родинок и русые завитки волос на соседней подушке. Потом еле слышно чертыхнулся. Спина зашевелилась, потянулась.

— Ты хороший любовник.

— Спасибо, — машинально ответил Зайцев. Через мгновение недоуменно глянул на Мейбл.

— Откуда ты знаешь русский?

"Ну, конечно же, ОН знает русский" — сказал внутри него кто-то более сообразительный. Зайцева прошиб холодный пот. Он еще с минуту надеялся, что ошибся. Но взгляд повернувшейся к нему женщины вариантов не оставил.

— Можно спросить?

-Спрашивайте.

— Зачем?..

— Мне это показалось забавным.

— И что теперь? — тупо спросил Зайцев.

— Ничего не изменилось. Живите дальше. Готовьтесь к полету.

Пин встал с кровати, и спокойно, не стесняясь Зайцева, прошел до середины комнаты, где лежали брошенные ночью платье, трусики и туфли. Медленно наклонился. Зайцев смотрел на мраморно-белые бедра и округлый мягкий зад, на тело молодой красивой женщины в самой порнографической позе и не испытывал ровно никаких эротических чувств. Напротив, он физически чувствовал, что его член сейчас очень маленький и холодный.

Пин, не торопясь, но уверенными движениями оделся. Взял в одну руку сумочку, через другую перекинул кофту. Зайцев подошел открыть дверь. На мгновение взгляд Виктора во второй раз встретился с пином. Зайцеву показалось, что по глазам полоснули бритвой. Впрочем, это обычный равнодушный взгляд пина.

Зайцев лежал на кровати, завернувшись в душную простыню, и смотрел на дверь. Вопреки здравому смыслу ему казалось, что за ней стоит пин. Пару раз он порывался встать и запереть ее, и каждый раз понимал, какая это глупость.

В конце концов, Зайцев решил, что дальше так продолжаться не может. Он медленно оделся и вышел из коттеджа. Утренний мир встретил его слишком назойливым солнцем и слишком яркими красками желтого песка, кислотно-голубого неба, сине-зеленого моря.

Около столовой Зайцев увидел Жанну, одетую в очень короткое ярко красное платье, с огромными сине-зелеными как море кругами вокруг глаз и густо накрашенными губами. Строительница курила длинную сигарету.

Рядом с ней на земле, почти прижавшись к ее голой ноге и вытянув свою изуродованную конечность, сидел юный або Лауро, голый по пояс. Время от времени он встряхивал головой, как конь, и опять застывал, уставившись вдаль.

Зайцев развернулся, пошел в другую сторону. Там его окликнул профессор. Дьюи сидел под навесом около административного корпуса.

— Куда-то торопитесь, Виктор?

Зайцев неопределенно махнул рукой.

— Подойдите, пожалуйста, присядьте.

Зайцев зашел под навес. Дьюи глазами-щелками посмотрел на него снизу вверх.

— Садитесь, садитесь. Я только что был у Глобски. Старина Эдви на боевом посту. Так вот.... Из экипажа исключены трое участников — Мейбл, Жаннет, Стивенс. Вы — в курсе?

— Стивенс? — Зайцев побелел, — Вы уверены?

Дьюи покачал головой.

— Я уже видел его сегодня. Вернее, его тело. Тело собиралось сесть на катер. Классический инсайт, без вариантов. А девушки Вас не интересуют?

— Я видел пина с телом Мейбл, — объяснил Зайцев.

Дьюи прищурился, промолчал. Кивнул.

— Жанна стоит около корпуса администрации, — продолжил Зайцев, опускаясь на стул, — В карнавальном костюме шлюхи.

— На нее, судя по всему, у Пана другие планы. Да, кстати, Виктор, — Дьюи многозначительно поднял палец, — Я не знаю, что Вы вчера делали, и есть ли Вам, о чем жалеть. Но, думаю, Вам стоит узнать. Мы с Фредерикой утром сделали химический анализ вина. Там оказался сильнейший афродизиак. И еще кое-что, отрубающее самоконтроль. Лошадиные дозы того и другого. Убойной силы коктейль.

Дьюи сделал паузу, чтобы Зайцев переварил информацию, и добавил:

— Наш господин любит жестокие шутки.

— А почему Вы думаете, что это шутки Пана?

Дьюи удивленно посмотрел на Зайцева.

— Но кто же тогда? Кто решился бы на такое? Это же прямая диверсия!

— Например, кто-нибудь посмелее нас с Вами. Кому наплевать, что с ним будет после того, как его мир провалился в тартарары, а все, кого он любил, превратились в управляемых роботов. Или, наоборот, напуганный до полного безумия. Тот же Глобски. Про исключение из экипажа сразу троих человек кто Вам сообщил? Не пин ведь?

— Глобски, — с неохотой признался Дьюи.

Зайцев опустил голову. Он взялся за нее обеими руками, как будто боялся, что она сейчас развалится. Руки дрожали.

— Эдвард, кто-то — неизвестно кто — подсыпал нам в вино зелье. Превратил в кривляющихся обезьян. По крайней мере, некоторых из нас. Потом еще кто-то сообщил, что экипаж ополовинен. Вы приняли версию, что это сделал Пан, и сразу же опустили руки. Над нами сотворили мерзость, но если это Пан, то все нормально?

— Да, — кивнул Дьюи, — все нормально в рамках того мира, в котором мы сейчас оказались. И в нынешних наших обстоятельствах разумнее считать, что это сделал Пан. Для проекта, если он Вас еще интересует. Для выживания, в конце концов.

Зайцев мрачно посмотрел в пол.

— Сайрус думал иначе. Он предпочел умереть, чем так погано выживать.

Дьюи вздохнул.

— Значит, Вы не в курсе... У Сайруса был неоперабельный рак. Он уговаривал Пана присоединить его. Хотел, таким образом, хоть в каком-то виде спасти свое сознание от смерти. Но Пан ему отказал. Вот после этого Сайрус и застрелился, — Дьюи помолчал и добавил, — Вы любознательны, Виктор, но недостаточно наблюдательны.

— Постараюсь исправиться, — буркнул Зайцев.

Профессор хлопнул его по плечу.

— Да что с Вами, Виктор? Посмотрите на вещи здраво. Вы в очередной раз вытянули выигрышный билет! Мы с Вами победители.

Зайцев маятно покрутил головой.

— Кого мы победили, Эдвард? Мейбл? Стивенса?

Дьюи сделал удивленное лицо и отодвинулся от Зайцева, будто желая лучше его разглядеть на расстоянии.

— Дался Вам этот Стивенс. Это даже странно. Так ли много времени прошло, как практически все, кого Вы знали, в известном смысле перестали существовать. Многомиллиардная гекатомба. И Вы сохраняли самообладание. А тут исчез всего один неприятный Вам человек, и Вы раскисли. Да и, в конце концов, — Дьюи приподнял уголки губ, — он же сам говорил, что мечтает об этом.

— Он так говорил, потому что боялся больше всех нас вместе взятых, — возразил Зайцев, — Потому и вел себя так.

— Это еще один пример того, что испытывать страх разумно, но поддаваться страху — самая большая глупость, — заметил Дьюи.

Он поднял палец.

— Знаете, чем занимался Стивенс последние два года? К моменту Большого Хапка оказалось не закончено тестирование жилого модуля для Эдема с живыми объектами внутри. Разнообразные физические и химические воздействия, звук, температура, и так далее. Пан продолжил работу, а нашего Энтони привлек к испытаниям. Обычно начинали с опытов на животных. Но это в прежние времена. А Пан сразу начал тестировать на людях — пинах и интактах. В жестком режиме. В общем, похоже, Пан при всей своей мудрости психологическую устойчивость Стивенса несколько переоценил.

— Откуда Вы это знаете? — не поднимая головы, глухо спросил Зайцев.

— Из его досье. Что же касается Мейбл — она имела отношение к хоспису при Центре космической биологии. Так вот...

— Зачем Пану кому-то показывать эти досье, для чего?

Дьюи неопределенно пожал плечами.

— Не важно, Виктор. Услышьте, что я Вам пытаюсь втолковать. Мейбл, Стивенс, мадемуазель Флавиньи — это все бракованные экземпляры. Они еще до прибытия на остров были обречены. А со Стивенсом Вы и сами не могли нормально разговаривать.

— А мне почему-то как раз сейчас захотелось с ним поговорить, — задумчиво пробормотал Зайцев.

Дьюи махнул рукой.

— Ну, это-то как раз не проблема. Я Вам говорю...

Зайцев непонимающе уставился на профессора. Потом сорвался с места...

Зайцев медленно подошел к пину Гильермо, неподвижно стоящему на причале, глядя на море.

— Простите, можно задать вопрос? — Зайцев подумал, что обращается к пину уже во второй раз за один день — впервые за все время пребывания на острове.

— Задавайте, — без эмоций ответил пин.

— Я могу поговорить со Стивенсом?

— Можете.

Вот так просто. Зайцев несколько раз моргнул, отвел глаза.

— Стивенс, Вы здесь?

-Да, Виктор, — сказал пин бесцветным голосом.

— Как Вы там? — Зайцев.

— Нормально.

Зайцев сглотнул, облизал пересохшие губы.

— Извините, нехорошо как-то вышло.

— Извинить за что? — спросил пин, — Вы думаете, мне сейчас хуже, чем было с вами? Как бы не так! Все время на острове я испытывал постоянный смертный ужас, животный страх. Куда уж хуже-то?

— А теперь Вам не страшно?

— Нет, — ответил пин, — Я с моим Богом, чего мне бояться?

Зайцев закрыл глаза, кивнул. Пробормотал про себя что-то отрывистое, понятное здесь только ему одному, и пошел прочь.

По пути Зайцев пару раз споткнулся. Потом понял, что идет к коттеджу Мейбл. Остановился. Потер пальцами виски.

— Похоже, пора принять предложение Шмидта, — сказал он себе вслух, — Срочно нужна помощь мозгоправа.

Четкое понимание, куда надо идти, взбодрило Зайцева. Он торопливо, почти бегом, добрался до коттеджа психолога, без стука открыл дверь, вошел в комнату и застыл в недоумении. Штатный психолог команды астронавтов Джереми Шмидт лежал на кушетке в собственном кабинете с остановившимся взглядом и разинутым ртом, мелко взмахивая руками и дрыгая ногами. Он выглядел в точности так, как описывал Стивенс отключенного пина на яхте.

Зайцев вспомнил разговор с Сайрусом: "Сначала страх инсайта парализует человека. Потом он старается угодить Пану, чтобы избежать присоединения. Затем убеждает себя, что интересы Пана — интересы человечества. Дальше он растворяется в воле Пана без остатка. И тогда уже не имеет значения, интакт или пин".

"Как-то это уже чересчур, не находишь?" — сказал Зайцеву внутренний голос. "Безусловно, — мысленно согласился Зайцев, — Тем более что я уже не знаю, кто это говорит — мое собственное подсознание или пробравшийся в мозг Пан". "Бе-бе-бе," — ответил внутренний голос астронавта Зайцева. "Интересно, — подумал Зайцев, — именно так реальность подменяется сном у присоединяемого? А, может, я все еще в сиреневом домике, и ни Центра подготовки нет никакого, ни острова?" Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?

Стараясь не шуметь, Зайцев вышел из коттеджа и аккуратно закрыл дверь за собой.

Ему очень захотелось поскорее оказаться на своем любимом месте на берегу — за холмом. Так чтобы не было видно ни причала с пином, ни поселка с пустым флагштоком над административным зданием. Только море, небо и песок.

Зайцев обогнул пригорок и чуть не столкнулся с доктором Кэссиди. Климатист, почти голый, вымазанный красной и голубой глиной, по длинной дуге обходил поселок в направлении капища або. Кэссиди остановился как вкопанный, пристально глядя на Зайцева.

Немного спустя он раздвинул разноцветные губы и писклявым надтреснутым голосом с вызовом затянул:

— Тэн-нимацуу-у-уу! Варера-а-а-а-а! Ночичийя-я-яяаааа!!!

ГЛАВА 11.

На следующий день чисто выбритый Зайцев явился на обед. В столовой его встретил один Дьюи.

— Как Ваше самочувствие, Виктор?

— Спасибо, я в порядке, хорошо выспался. А где Фредерика?

— У мисс Хенсон разгрузочный день. Говорит, что надо вовремя избавляться от лишнего.

Дьюи улыбнулся и поднял палец.

— А как Вы проводите выходной?

— Да вот проснулся да пришел пообедать.

— Значит, еще не слышали новости?

Зайцев напрягся.

— Что еще?

— Утром у северного мыса обнаружили лодку с изможденным и до смерти перепуганным Глобски. Когда пины его уводили, Эдви плакал и уверял, что среди ночи решил покататься на лодке, но не справился с управлением.

— Ну, тут он, пожалуй, не врет, — заметил Зайцев, — насчет управления. После вчерашнего нервы не выдержали.

Дьюи кивнул.

— А почему Вы не спрашиваете, интакт он еще или уже пин?

— А какая разница? — равнодушно сказал Зайцев.

Дьюи еще раз кивнул.

— Действительно, в его случае — неважно. Мне вот другое интересно — куда он хотел бежать?

Зайцев сел.

— А Вы думаете, что совсем некуда? Как-то не верится, Эдвард, что человечество вот так слиняло в полном составе. На Земле же дочерта мест, куда постоянный сигнал не достает. Должны быть миллионы интактов.

— Ничего не могу Вам сказать, — вздохнул Дьюи, — Вот только радиоэфир пуст. У меня есть старый радиоприемник. Он молчит. То есть, если кто-то и есть, то либо сидит очень-очень тихо, либо это какие-нибудь дикари в труднодоступных местах, скатившиеся без связи с цивилизацией в каменный век. Либо...

Он замолчал.

— Либо?... — подхватил Зайцев.

— Либо они под контролем Пана, и добросовестно исполняют указания, как мы с Вами.

Зайцев посмотрел в окно со спокойной задумчивой улыбкой.

— А, может, и правда есть где-нибудь в Гималаях тайная страна, — заговорил он, наконец, — куда конкистадоры божественной шлюхи Жанны Флавиньи еще не пробили туннели? Куда не достает сигнал спутника. Где в огромных пещерных городах правят мудрые Махатмы-интакты. Страна, где каждый думает сам и живет своим умом.

— Эк Вы хватили, — расхохотался Дьюи, — Да такой страны и в прежние времена не было!

* * *

РЕТРОСПЕКТИВА

К окончанию третьего месяца заточения на орбитальной станции Зайцев давно принял свой проигрыш и продолжал трудоемкие мероприятия по поддержанию жизни чисто механически. Он как в детстве решал задачки повышенной сложности, не задумываясь, что неудача будет стоить не снятия баллов на олимпиаде или экзамене, а превращения в протухающий труп в космической консервной банке. Когда на экране на фоне интерьера Центра управления полетов появились лица с обедненной мимикой, дающие ему инструкции, он не почувствовал почти ничего. Точно так же автоматически, безо всяких чувств и эмоций Зайцев выполнил почти невероятную для одного человека подготовку спускаемого аппарата и высадку на Землю.

Только увидев земное небо и зеленую траву, он испытал болезненный невыносимый восторг и одновременно развернувшийся как пружина ужас. Следующие несколько недель Зайцев просто впитывал земное существование и холодную заботу молчаливых буратин. Понимание того, что это не совсем люди, пришло к нему еще на станции после первых разговоров с Хьюстоном. Но на фоне сначала ожидания неминуемой смерти, а потом переживания невозможного спасения ошеломляющего впечатления не произвело.

Потом его несколько недель перевозили в закрытой машине с места на место. Держали в странных местах, напоминающих то психиатрическую клинику для буйных, то благоустроенную тюрьму. Наконец, Зайцева доставили в маленький комфортабельный коттедж, окруженный ухоженным садом и находящийся непонятно где. В саду росло множество сиреневых кустов. Приезд состоялся как раз в период цветения и вокруг дома стоял сильный удушливый запах сирени. В доме Зайцев обнаружил компьютер, не подключенный к сети, но битком набитый музыкой, фильмами и разнообразными материалами по его космическим специальностям, гитару и дартс. Молодой буратин с серьезным равнодушным лицом довел до сведения Зайцева, что он должен поддерживать физическую форму — нормативы прилагаются, читать специальную литературу по списку и по определенному графику сдавать компьютерные тесты. И ждать назначения. Из заданных вопросов отвечал только относящиеся к заданию.

Время от времени в дом приходили буратины. Они убирали комнаты, доставляли продукты, перестилали постель, увозили грязную одежду и привозили чистую. И абсолютно игнорировали вопросы о том, что происходит на Земле.

Несколько раз Зайцев пытался сбежать. Но каждый раз первые же человекообразные сущности, которых он встречал, отвозили его обратно в коттедж.

Довольно быстро Зайцев понял, что известное одному буратину знают все остальные. Сложнее принять, что все буратины — одна личность с единым сознанием. Это открытие вызвало у Зайцева длительный шок на несколько дней. Он неделю не мог спать. Каждый раз, закрывая глаза, Зайцев видел нависающего над ним многоголового монстра с тяжким как молот взглядом.

Несколько раз Зайцев обращался к буратинам с просьбой дать ему пообщаться с другими настоящими людьми. Эти просьбы тоже молча игнорировались. Когда однажды он потребовал предоставить ему женщину, сославшись на естественные мужские потребности, буратин предложил ему заняться мастурбацией. Онанизмом Зайцев уже давно занимался и без его советов.

Почему Зайцев так верил в существовании других интактов? Скорее всего, сказалось бывшее у него еще с детства полное отсутствие представления о собственной исключительности. С чего бы именно ему оказаться последним человеком на Земле?

Попытки заняться саботажем — прекращение сдачи тестов или занятий спортом немедленно наказывались ухудшением питания и исчезновением из компа его любимой музыки и игр. Его буквально лишали сладкого, как заупрямившегося дошкольника.

Самоубийство приходило ему в голову, но мысль о том, что выжив на космической станции с полумертвой системой жизнеобеспечения, он сведет счеты с жизнью на Земле, казалась ему абсурдной.

В рацион Зайцева регулярно, но весьма дозированно включалось вино. Попытки накапливать спиртное буратины пресекали самым простым способом — излишки изымались, когда Зайцев спал. Точно так же у него изъяли заготовку кустарного радиоприемника, которую он смастерил из подручного материала. Несколько раз буратин строго выговаривал ему за несоблюдение личной гигиены и один раз за рваную рану на руке, которую Зайцев получил, в сердцах разбив кулаком стекло кухонного шкафа.

Иногда Зайцев садился на стул перед большим зеркалом в коридоре, брал гитару и несколько часов кряду до изнеможения орал песни.

Однажды Зайцев без видимой причины проснулся ни свет, ни заря. Непонятно каким образом его пронзило острое понимание, что буратины, вернее Великий Буратин — совершенно точно не результат захвата Земли инопланетянами и не следствеи какой-то дьявольской природной флуктуации, а явление рукотворное, созданное силой человеческого разума и новейших технологий земного происхождения. Он минут двадцать недвижно просидел, переваривая эту мысль, не вставая с постели. Потом рухнул на кровать, завернулся с головой в одеяло и уснул.

Сирень цвела в третий раз, когда очередной буратин бесцветным голосом сообщил Зайцеву, что тот включен в экипаж авангардного корабля на Эдем, разрешил взять гитару, посадил в машину и на автомобиле, самолете и катере повез на остров. Всю дорогу до острова Зайцев напевал песенку собственного сочинения: "Мы едем, едем, едем. Jedem das seine."

* * *

Пополнение приехало через неделю. В честь новоприбывших в столовой организовали торжественный обед.

Новый бортинженер по фамилии Джонс, молодой человек с лицом фрика и фигурой атлета, сел между Дьюи и Зайцевым, и без перерыва сыпал вопросами, быстро успев обоих утомить.

— У Вас тут весело, — заметил он, между прочим, — Сразу после выгрузки я видел недалеко от причала танцующую черную девчонку. Молоденькую-молоденькую. И абсолютно голую.

— А как она танцевала? — уточнил Зайцев, — Кружилась как дервиш и высоко подкидывала ноги?

— Ага.

— Танец Жанны...

— Какой-то ритуал? — заинтересовался Джонс.

— В некотором смысле, — задумчиво пробормотал Зайцев, — Ритуал поклонения Пану. Мольба о единении с божеством.

— Кстати, что случилось с моим предшественником? — вдруг спросил Джонс.

— Ничего из ряда вон выходящего, Уильям, — флегматично ответил Дьюи, не переставая жевать, — Просто присоединился к большинству.

— Умереть — значит присоединиться к большинству, — голос Джонса дрогнул, — Это бонмо Петрония Арбитра. Вы знаете?

— Знаю, — кивнул Дьюи, — Это тот парень, который написал "Сатирикон", а потом покончил с собой по приказу Нерона. Но ведь он не сказал: "Присоединиться к большинству — значит умереть"? Так что не берите в голову и вливайтесь в наш дружный коллектив. Если Вы — и каждый из нас — будет себя хорошо вести, соблюдать режим, благополучно сдаст тесты, и если с кораблем тоже все будет нормально, через год или даже раньше мы с Вами будем уже лететь к Альфе Центавра.

— Кстати, Эдвард, интересный вопрос. Какой флаг мы поставим на вновь открытых планетах? Вы не думали об этом? — осведомился Виктор, перегнувшись через новенького.

— Разумеется, Объединенных наций.

Оба рассмеялись.

Джонс наклонился к Зайцеву и прошептал:

— Простите, а много народа у вас тут уже... ээээ.... присоединилось к большинству?

— Смотря в каком смысле, — важно заметил Зайцев, — Вас интересует в нашей интерпретации, или в версии Петрония Арбитра?

Джонса передернуло.

Потом задумчиво посмотрел на Зайцева.

— Знаете, Виктор, а это ведь Вы с чувством вины за наших предшественников боретесь.

Зайцев подавился стейком.

— Как это Вы догадались?

— А вот так, догадался, — сказал успокоившийся Джонс, — Да Вы не переживайте так. Это нормально, что Вы испытываете чувство вины. И очень правильно, что боретесь с ним. Мы с Вами сработаемся.

* * *

Через десять месяцев после инсайтов Стивенса и Мейбл и ухода Жанны, на исходе полного года освобождения из сиреневого домика, Зайцев — теперь с короткой бородкой как у профессора Аронакса из советского фильма — стоял в грузовом отсеке уже готовящегося к отправке авангардного корабля, и с интересом разглядывал ящики с квитанциями Калифорнийского университета.

— Что это Вы делаете в моих владениях? — в большом полупустом помещении голос Дьюи прозвучал гулко и раскатисто.

"Ну прямо как Божий глас из евангелистского мультика". Зайцев медленно обернулся.

— Вы же знаете, Эдвард, я любопытен. Вот сейчас мне крайне интересно назначение этого устройства.

— И что Вы предполагаете? — медленно проговорил Дьюи.

Зайцев и Дьюи пристально посмотрели друг другу в глаза. Зайцев вздохнул.

— Знаете, что самое смешное, Эдвард? Я бы, может, и не догадался. Но Вы так часто произносили набор звуков — "Грант Джонсон", что я не мог не заметить надпись на ящике. Похоже, наш господин не слишком сентиментален — он отдал Вам свою прародительницу. Новее ничего не нашлось?

— Новее — в других ящиках, в демонтированном виде.

— И что теперь, когда я узнал? Сообщите обо мне Пану?

— Боже упаси, Виктор! Зачем мне это делать? Вы мне нравитесь.

Зайцев кивнул.

— Ага, а также Вы не знаете, какой может быть реакция Пана на Ваш прокол. Очень серьезный прокол. Который может Вам стоить полета.

Дьюи сделал неопределенный жест, то ли подтверждающий, то ли выражающий слабое сомнение.

— И когда Вы собираетесь нас... ээээ... присоединить?

— Ну, как Вы знаете, в полете и в первое время на Эдеме это не целесообразно. Слишком велика вероятность отрыва пина от сообщества с известными последствиями. Но вот после того, как авангардная группа освоится, незадолго до прибытия основной команды — самое время. Чтобы новорожденный Пан встретил свои будущие тела во всеоружии, уже пережив шок и переварив первых участников.

— То есть, Пан намерен размножаться спорами. Однако. Оказывается, естественные законы жизни неумолимы, — пробормотал Зайцев.

— Просто Пан, как и Вы, любопытен. Видимо, он решил, что никто не сможет ему рассказать об Эдеме лучше другого Пана.

Зайцев подумал.

— А если я Вас убью, как только корабль отлетит достаточно далеко от Земли? Или Вы меня?

Дьюи покачал головой.

— Мы же с Вами не идиоты. Вы понимаете, что без медика на корабле Вам придется туго. А я понимаю, что мне не обойтись без пилота и навигатора. Так что будем работать вместе, коллега.

Дьюи не прощаясь, развернулся к выходу.

— Последний вопрос, Эдвард, — остановил его Зайцев, — Вам-то это зачем? Я имею в виду — включать машину на Эдеме? Вы же не псих как Джонсон?

Дьюи улыбнулся.

— Как Вы думаете, коллега, у кого из членов экипажа по результатам тестов самые высокие показатели воли? Чтобы облегчить Вам задачу — дам сразу вычеркивайте. При всем их профессионализме в своих областях и научных достижениях женщины в этой экспедиции явно не предназначены для правления целым миром. Как ни странно, Пан — немножко сексист.

Зайцеву показалось, что при этих словах Дьюи сладко потянулся, как кот.

— Культуриста нашего Вы уже хорошо разглядели.

— Дайте подумать... — Зайцев нахмурился, — У Вас?

Дьюи удовлетворенно кивнул.

— Да Вы не переживайте, Виктор. Все же объединение сознаний шести человек — совсем не то же самое, что растворение одного в семимиллиардной личности. Я полагаю, что в новой личности Эдварда Дьюи с шестью телами слепку Вашей индивидуальности найдется весьма достойное место. Хотя и не на первых ролях. По крайней мере, я на это надеюсь...

— Кстати, коллега, — Дьюи остановился, будто что-то вспомнил, — Откровенность за откровенность. Меня все время мучает один вопрос. Вы говорили, что были на станции три месяца. То же самое написано в Вашем досье. Но тут вот какая штука. Я следил за Вашей командой на МКС — до известного момента, разумеется. Буквально последнее, что я узнал — в последний день перед Большим Хапком, и поэтому прочно врезалось в память: одна из причин срочной эвакуации со станции большей части команды — поломка системы хранения продуктов. Вы с Льюисом не могли выжить на станции в течение трех месяцев. Это невозможно. Вам через считанные дни стало бы банально нечего есть. Так как Вам удалось уцелеть?

— Я Вам обязательно расскажу, — заверил Зайцев, — Но как-нибудь потом. Позже. Давайте пока это будет моей маленькой тайной.

Дьюи кивнул, ласково попрощался с Зайцевым и аккуратно и плотно закрыл за собой дверь.

Зайцев оцепенело проводил его взглядом. Перед его глазами очень реально возникло тело Льюиса, болтающееся в удавке, толково приспособленной к невесомости. Зайцев тряхнул головой. Ему припомнилось первое чувство, испытанное после шока первых мгновений — облегчение. Мертвый Льюис показался ему лучшим соседом, чем живой, но безумный и смертельно опасный. А уже потом Зайцев понял, что в происшедшем есть еще одна выгода для него.

— Видите ли, проф, — пояснил он пустому грузовому отсеку, — я съел Льюиса.

Зайцев вспомнил, как судорожно искал в мешанине испорченных продуктов какую-нибудь острую приправу, чтобы заглушить проклятый сладковатый вкус человечины. Его губы невольно разошлись в улыбке.

— Как Вы самоуверены, профессор...

Зайцеву представились невероятные картины абсолютного обладания сотнями тел и душ человеческих существ. Цветущая населенная планета, лежащая у его ног. Бесконечная во времени и пространстве власть.