И.В.С. Глава 3.

Может, все-таки, стрелять начнем — или мне митинг провести? Кто там поговорить хотел? Меня и отсюда будет слышно. Почему-то совсем не волнуюсь. Нет ощущения необратимости ситуации, страха смерти, краха всех надежд и усилий последних недель. Ничего мне не будет. Не здесь и не сейчас. Слишком глупо, так не бывает. С утра заехал на Путиловский, поговорить с рабочими. Просто поговорить, без митинга. Настроения послушал. График у меня теперь свободный, сам выбираю, на чем сосредоточиться. Можно "таланты" начинать проявлять, не оглядываясь на реноме предшественника. Что-то такое я делаю, что Ильич перестал меня контролировать, держать за боевика, надеяться лишь постольку-поскольку. Но — только он. Личного авторитета, по-прежнему, нет, мои отношения с ЦК строятся только на базе ленинского окрика. Массам я неизвестен, оратор плохой, журналист посредственный. В иных талантах общественное мнение мне отказало, но Ильич доверяет и с этим всем приходится считаться. Хотелось бы обороной заняться, готовится к последствиям декрета о мире. Привычнее, что ли? И международными делами, чтобы страну не растащили. А газетными? А внутренней политикой? А экономика разваливается, скоро жрать будет нечего? А та же чека, милиция, борьба с бандитами? Кровью страну зальют.

Первым декретом, принятым нашим Совнаркомом после его утверждения съездом, был декрет об отмене смертной казни. Страна задыхается под валом преступности, на железных дорогах грабят, в городах грабят, ну и убивают, само собой. И это началось не сейчас, в октябре, а продолжается уже с лета. И тут — нате вам! Грабьте и убивайте без страха за свою драгоценную бандитскую жизнь! В этот раз даже не просвещенные Европы — мы сами себя высекли! Захотелось моим товарищам по кабинету реабилитироваться перед обманутыми ими на съезде товарищами по революционной борьбе. Вспомнили, как вместе от страха тряслись, расшатывая ненавистный режим тюрьмы народов. Я понимаю, ловить преступников и судить их уже, по сути, некому, все политикой занимаются, но — вот так разрешить терзать свой народ? Эти, в девяностые, — те, все же, не бесплатно. Вступить во что-то экономическое хотели, а их туда, со смертной казнью в законодательстве, не пускали. Там понятно — за деньги мать родную... А мои коллеги — идиотствующие слюнтяи, прекраснодушными фразами прикрывающие хорошую мину при плохой игре. Мы, большевики, и без вас делаем то, что собирались сделать вместе. Красивый жест.

Но обиженным революционерам и контрреволюционерам на это все — тьфу! Сразу после свержения Временного правительства и скандала на съезде все грязное белье было вывернуто в утренних выпусках газет. Нас обвиняли во всех грехах (справедливо), но уже на второй день это стало напоминать призывы к свержению новой власти. Проблемы, которые создали нам Керенский, Духонин, Краснов и комитет в Питере грозили превратиться в нечто совсем неконтролируемое в масштабах страны. А мои интеллигентствующие коллеги лишь виновато вздыхали и жаждали во всем спокойно объясниться с оппонентами в прессе. Здесь впервые я смог найти общий язык и понимание с Ильичом. Постановление СНК о запрещении выхода "всех газет, закрытых Военно-Революционным Комитетом" было нашим общим ответом тем, кто ввергал страну в гражданскую войну ради удовлетворения личных амбиций. То, что Ленин власть не отдаст — я понял в первый же день переворота. Больше в подполье он не вернется. И я должен искать способы делать дело, двигаться к своей цели, находясь рядом с ним.

В те же дни я воочию наблюдал поведенческие реакции стада, называемого ЦК большевиков, ленинским набором, пламенными революционерами, в предверии надвигающегося краха. Вне сомнения, прочие деятели верхушки всех этих революционных и контрреволюционных партий мало чем от них отличаются. Судьба раскидала их по разные стороны баррикад, но кровь, то, что выдвинуло их из среды народа в самый центр урагана революций, у них одна. Ленин, используя оружие, которым он владел лучше всего, вручил власть в стране своим послушным приверженцам, скованным, как он считал, железной партийной дисциплиной, проверенным и закаленным годами работы в подполье единомышленникам. Так он надеялся получить необъятную власть над склонившейся страной. Именно они, как послушные механизмы, со своим привычным давним партийным безволием, страхом и почтением перед вождем, должны были обеспечить ему единоличное правление всем и вся.

У рабов нет преданности. Фанатики идеи те же рабы.

Эти господа решили слить своего вождя, а, заодно, и Троцкого, как наиболее одиозные фигуры, удалив их из Совнаркома, пригласив во ВЦИК и Совнарком представителей меньшевиков и эсеров. Этим они надеялись сохранить ускользающую из пальцев власть, получить хоть какую-то отсрочку от надвигающегося возмездия. Цеплялись за жизнь, до последнего, не считаясь ни с чем. Ни чести, ни совести. Председатель ВЦИК Каменев возглавил ряды паникеров, лишний раз убедив себя и Зиновьева в своей правоте — большевикам власть не удержать. Партия со всей очевидностью не имела поддержки большинства в стране, все больше людей с надеждой и уверенностью ждали ее падения со дня на день. Все это обсуждалось тайно от главных действующих лиц на заседаниях ЦК в Смольном, пока Ленин и Троцкий разбирались с мятежом и Красновым. Мои вяки к учету не принимались. Разразился очередной скандал. Каменев и его сторонники подали в отставку, стремясь надавить на нас или дистанцироваться от узурпаторского режима. Совнарком лишился нескольких министров, решивших поменять свою удачу первого дня на гарантии личной безопасности в дальнейшем. Оно и к лучшему, Минфин избавился от министра с вызывающей недоумение фамилией. Каменев так и не понял причин своего неожиданного возвышения, по крайней мере, он никак не связывал это со мной, видимо, поcчитав новый пост адекватным своему положению в партии, заслуженной благодарностью за многолетнюю деятельность, или — своему великому уму. Национальная черта. Жесткой рукой мы навели порядок. На место Каменева Ильич посадил послушного Свердлова, деньги сунул под крыло сибарита Менжинского — у него брат банкир, он в Лондоне учился, привык к ним.

Нет, это не тигры революции. Это корабельные крысы, сбежавшиеся обгрызать тушу умирающей империи. Они могут существовать во власти только под гнетом сильной руки, необходим гигантский разрыв в положении вождя по отношению к ним, только тогда ими можно уверенно управлять, иначе отгрызут руку дающего.

И поступать с ними надо, как с крысами.

Реагируя на только еще наметившееся движение — из под арки во двор, я нажал на курок. Ствол давно был наведен на выбранную точку, показавшуюся мне самой перспективной. Избежать попадания можно было, выползая по-пластунски, или — спровоцировав меня на выстрел по ложной цели перед рывком во двор. Этого не сделали. Видимо, пуля попала в пах, так примерно я и рассчитывал. Крик заглушил даже поднявшуюся стрельбу, никто не стал развивать наступление, а в мое временное и столь безвыходное убежище влетела граната, ударилась о стену и подкатилась к ногам. Интересная такая металлическая бутылка, я их видел в старых черно-белых фильмах — обязательно какой-нибудь матрос, весь обмотанный пулеметными лентами, затыкал такую за пояс. Жестяной цилиндрик, аналогичная жестяная ручка, какие-то отверстия на верхней части корпуса. Никогда не обращал на это внимания, но на рукоятке имеется спусковая скоба — в виде курка с прижимным кольцом, сдвинутым под самый корпус. Наверно, надо было схватить ее и красиво метнуть назад, во вражескую арку, пока не взорвалась, или, хотя бы выпнуть ногой во двор. Что совсем уж было бы бесполезно — осколки по любому достанут.

Ну, что? Этот крикун всех слетевшихся ангелов, как голубей, разогнал? Ничего я не сделал, стоял над ней и ждал решения судьбы. Не шел в атаку, как ни провоцировали. А чего? У меня все основания быть фаталистом. Могу проповедовать. Так сказать, имею личный опыт.

Не годится таким серым валенком быть. Надо и с вооружением разбираться. Все надо. Некогда расслабляться. Даже эти два часа, выделенные для встречи с городом, вон как аукнулись. Выбрался у Исакия, запретил сопровождать, назначив встречу на Невском, и, мимо Астории и Англетера, к Медному всаднику, подышать невской водой. Здесь мало что изменилось, закроешь глаза и память сама все расставляет по местам. Вот оно, то о чем мечтал в десятилетия разлуки! Чингисхан вернулся на брега Невы! Слышите!!!