Коллеги

— И что дальше?

— А дальше я два дня ждал, когда он соизволит выйти из леса! Звал его, ходил искать, чего только не передумал. Хищных зверей тут нет, но есть ядовитые гады и насекомые. В конце концов, он мог сломать или вывихнуть ногу на круче, мог запутаться волосами в ветвях, как его ветхозаветный соименник... На второе утро пришел, живой, как видите. Был весь серый, дрожал так, что я подумал о лихорадке, и чуть что, кланялся до земли. Чтобы привести его в рассудок, я истратил почти весь запас рома и наконец сумел убедить его в своих добрых намерениях. Свой портрет он забрал и, кажется, где-то припрятал.

— Чего он испугался? — спросил Питер Блад.

— Насколько мне удалось понять, по его верованиям тот, кто владеет изображением человека, получает колдовскую власть и над самим изображенным, — объяснил преподобный Мур; он все еще сердился и фыркал от смеха. — Благодарю покорно, сказал я ему! Не хватало мне только обвинений в колдовстве!

— Мы, по сути, ничего не знаем о том, во что они верят, — заметил доктор. — У них есть понятия, которые заменяют им религию и нравственность, но понятия эти престранные.

— Нас учили, что негры — потомки Хама, — сказал преподобный Мур. — Вероятно, так оно и есть: цвет их кожи может быть знаком проклятия Божьего.

Слоан ехидно прищурился.

— Гаррет, рассказывал ли я вам о любопытном случае, который обнаружил на Ямайке? У негритянки от негра родилась девочка со всеми характерными признаками этого племени, за исключением одного. Ее волосы и кожа были светлее, чем у самого белокурого английского ребенка, и она осталась такой, даже когда выросла. Здесь, на Невисе, мне рассказали еще о двух таких случаях. По моему слабому разумению, Божье проклятие не должно давать сбоев! И потом, как быть с мулатами и квартеронами — достается ли им по половине и четверти Хамова проклятья? Неужели оно делится на части, подобно пирогу или пудингу?

— Вы рассуждаете, как вольнодумец! — объявил преподобный. — Мы не можем знать, почему Господу было угодно оставить некоторых негров белыми.

— Я рассуждаю как натуралист, — спокойно ответил доктор. — Гораздо правдоподобнее гипотеза, что кожа темнее у выходцев из тех стран, где жарче солнце, — заметьте, что среди голландцев больше белобрысых, чем среди испанцев и евреев. Негры тоже не все одинаково черны, ангольцы отличаются от короманти. А негритянские младенцы светлее взрослых, хотя, казалось бы, проклятие должно настигать их с самого рождения. Разумеется, я не отрицаю существования потомков Хама, но они давно растворились среди прочих Адамовых внуков, и их отличительным признаком является отнюдь не цвет кожи!

— Хорошо сказано, — заметил капитан. Гаррет Мур обиженно оглядел собеседников, объединившихся против него.

— Но вы ведь не будете утверждать, что негры ни в чем не уступают белым?

— Не совсем точный вопрос, Гаррет. Я лечил негров и не обнаружил у них никаких существенных отличий от белых, кроме собственно цвета кожи. Однако что касается нравов — конечно, это злое, испорченное племя.

— "Злое, испорченное племя" — прекрасная дефиниция для людей вообще, вы не согласны? — спросил его Блад. — Вы знаете, как плантаторы наказывают рабов?

Слоан посмотрел на него так, словно услышал банальность.

— Капитан Блад, и вы, Гаррет, вероятно, я знаю о том, как наказывают рабов, больше, чем вы оба вместе взятые. — И продолжил, не заметив скептической улыбки Блада: — Кое-что из увиденного я хотел бы помнить не столь подробно. Но то, что делают мароны, восставшие рабы, с белыми, а бывает, что и друг с другом, — прошу прощения, это нельзя обсуждать после еды. Белому человеку, христианину такие зверства даже не придут в голову.

— Не говорите за всех христиан, доктор Слоан. Вам не приходилось видеть город, разграбленный испанцами? Некоторые христианские народы по этой части выделяются среди прочих.

— Но, капитан, — Слоан доброжелательно взглянул на него, — если вы признаете существование испанских нравов, которые отличаются от английских и, вероятно, от ирландских, — то почему не быть и негритянским нравам, худшим из всех?

Чума и холера! Спорить с этим любителем ботаники было все равно что сражаться с опытным фехтовальщиком. Малейшая оплошность, и тебе тут же пустят кровь. В последнее время Питеру Бладу попадались не столь изощренные собеседники, точнее, собутыльники.

— Я встречал благородных испанцев, честных и доблестных, — сказал он. — Как и дрянных ирландцев.

— Само собой, — противник издевательски отсалютовал ему шпагой, — мы называем это "отклонением от типа". Абсолон добрый малый, как мы уже говорили, однако поселения ямайских маронов мы с Гарретом объезжали стороной. Возможно, и среди них попадаются славные парни, но проверять ЭТО на опыте — увольте, так далеко мой интерес к ним не заходит.

У капитана Блада нашлось бы, что ответить. Он мог бы рассказать и о неграх, и об индейцах, и о мулатах и метисах в пиратских ватагах, и о том мулате, который был капитаном корабля, избранным командой. Мог бы рассказать и об ирландцах и англичанах, попавших в рабство, и о том, во что эта участь превращает белого человека... Но он знал, что дискуссии, вырождающиеся в перечисление случаев из жизни, ни к чему не ведут.

— А здесь вы не опасаетесь дикарей? — спросил он.

— Беглых негров? Едва ли они сюда забредут, плантаций поблизости нет. Их логово в другом приходе, там есть холм, он так и называется — Марун-Хилл. А карибов на Невисе истребили с полвека назад.

— Но, я слышал, они делают набеги на пирогах, да и белые в здешних местах не всегда ведут себя по-христиански.

— Конечно, риск есть, — ответил доктор. — Рискует каждый житель Антильских островов, и младенцы, и женщины, и старики. Но тут, на безлюдном побережье, нам едва ли грозят неприятные встречи. Да и что с нас взять — herbarium vivum, немного одежды и утвари, и все.

— Это смотря насколько бедны грабители... — сквозь зубы пробормотал Блад.

— Для грабителя настолько убогого, что наш скарб для него ценность, у меня есть пистолет, — с достоинством заметил преподобный Мур. — И я держу его заряженным.

— В самом деле? — синие глаза капитана блеснули. — Не покажете ли его мне?

Пистолет у натуралистов был неплохой, хотя и странного вида: сделанный целиком из металла, с крюком для ношения на поясе, раструбом на конце ствола и завитками в виде бараньих рогов на рукояти. Вероятно, это чудо привезли из Шотландии предки или родственники доктора: узоры богатой гравировки напоминали чертополох. Взяв его у преподобного, капитан Блад вытянул руку в сторону и прежде, чем Мур и Слоан успели его остановить, спустил курок. Кремень щелкнул, но выстрела не произошло.

— Порох отсырел, — объяснил он. — В здешнем климате это происходит быстро. Если вы хотите застать противника врасплох, гораздо лучше обеспечить себе укрытие и немного времени, чтобы зарядить оружие. Патронов у вас достаточно?

— Полагаю, достаточно, — сказал доктор Слоан. — На пятьдесят выстрелов или около того.

— И двадцать моих. — Капитан Блад оглянулся на свои пистолеты, не столь богато украшенные, но длиннее, с массивными розетками, утяжеляющими рукоять. — Может быть, постреляем в цель? Поскольку вы скоро отправляетесь в более цивилизованные места, полный патронташ вам уже не понадобится. Мои — голландские, из Утрехта, бьют на сто футов, а до пятидесяти футов — без промахов.

Преподобный Мур замялся, но доктор Слоан дал согласие за обоих: он-де наслышан об искусстве военных моряков в обращении с оружием (в присутствии преподобного он избегал слов вроде "пираты" и "корсары") и хотел бы взглянуть на это своими глазами. Капитан Блад привычно проверил кремень, зажатый в клюве курка, открыл крышку полки, оторвал зубами и выплюнул бумажный кончик патрона, насыпал затравочный порох. Он заметил, как следит за его руками Гаррет Мур, и постарался сдержать улыбку. С тех пор как люди вкусили от древа познания зла, оружие останется желанным для каждого мужчины. Преподобный мог быть добрым христианином и прирожденным рисовальщиком цветов, но выстрелить из такого пистолета ему хотелось не менее, чем любому юнге на "Арабелле", — а когда капитан упражнялся в стрельбе, боцман всякий раз бывал вынужден переходить от ругани к подзатыльникам, чтобы корабельные работы протекали в должном темпе.

— Что ж, начнем, — сказал он. — Мы все немного выпили, поэтому не будем слишком стараться.

Подходящего дерева с плодами, которые можно было бы сбивать выстрелами, поблизости не нашлось, и было решено спуститься на песчаный берег, к причалу, возле которого покачивалась пара каноэ. Некоторое время ушло на то, чтобы устроить мишени: вытащить на песок поваленное дерева и установить на него короткие чурбачки, припасенные Абсолоном для костра. Когда это было сделано, капитан Блад вернулся к своим спутникам и взял пистолеты в обе руки. Выстрел с правой — вспышка и пороховой дым, деревяшка исчезла в зарослях. Выстрел с левой — и вторая пропала, сбитая пулей.

Капитан оглянулся на ботаников. В лице преподобного Мура читалась смесь восхищения и мальчишеской досады на чужое превосходство. Доктор Слоан смотрел на капитана с жадным любопытством.

— Поразительно! Как вы это делаете?! Впрочем, прошу прощения, если это секрет...

— Никакого секрета, доктор, я буду рад расплатиться уроком за обед. Давайте снова зарядим оружие и попробуем повторить.

Через некоторое время оба ученых мужа стояли на огневом рубеже, а капитан Блад отдавал команды. Целиться он им предложил в зарубку на стволе — чтобы увидеть, как далеко от нее окажется пуля, если посчастливится попасть хотя бы в дерево, закончил про себя капитан.

— Руку прямее, доктор. Немного разверните корпус, так легче противостоять отдаче. Наметьте взглядом линию и возьмите чуть выше, примерно на дюйм... Огонь!

Доктор попал в дерево, промахнувшись мимо метки дюймов на шесть. Преподобный держал капитанский пистолет обеими руками, но со второй попытки поразить безответную мишень удалось и ему.

— Я все делал так, как вы говорили, и однако же промазал, — пожаловался доктор Слоан. Капитан усмехнулся.

— Последняя часть секрета: повторять ежедневно. Видите ли, пистолет — не линейка математика и не нож хирурга, он действует на большом удалении, а кривая полета пули зависит и от количества унций пороха в стволе, и от качеств оружия — среди пистолей нет двух одинаковых. Но вы должны знать, какое он производит действие, так же, как вы знаете, какие последствия будет иметь надрез скальпелем. Надо привыкнуть к своему пистолету, и это не гарантирует успехов с чужим.

— Стало быть, это мастерство, которому нужно учиться?

— Конечно. Но есть и составляющая, которую в другом ремесле я назвал бы талантом. Бывает так, что полагаешься не на опыт и расчет, а на нечто вроде наития, когда что-то ведет твоей рукой, велит "сейчас", и ты нажимаешь курок... — Капитан умолк: он хотел было рассказать о том, как стреляют по движущимся целям, но опасался быть неверно понятым. — Словом, не все одинаково способны к стрельбе, и это, вероятно, к лучшему.

Они сделали еще по паре выстрелов, затем преподобный Мур поблагодарил за развлечение и вернулся к своему рисунку. Доктор Слоан принялся паковать листы с прикрепленными к ним сухими растениями и не стал отказываться, когда капитан Блад предложил свою помощь в обшивании ящиков провощенной тканью. Кроме растений, тут были высушенные шкурки животных, перья тропических птиц, и шкурки птиц, покрытые перьями, с лапками и клювами, набитые сухой травой, и блестящие раковины, яркостью не уступающие орхидеям и азалиям. Все это доктор называл "образцами", и все это надо было упаковать, чтобы потом забрать на корабль. На Ямайке у него, оказывается, были и живые обезьяны, змеи и ящерицы, которых он тоже собирался везти в Англию, — правда, беспокоился, останутся ли они живыми на протяжении всего пути. "Во время качки я не уверен и за себя", — печально сказал преподобный Мур, что немедленно послужило поводом для дискуссии на тему "Бывает ли у змей морская болезнь". Слушая аргументы, контраргументы и планы опытов, Блад покачивал головой и мысленно просил Божьей помощи для опрометчивого капитана, который возьмет на борт этот зверинец с двумя сумасшедшими смотрителями. В Мексиканском заливе он повидал многое, но семифутовый удав на нок-рее, вдобавок страдающий морской болезнью, — это было чересчур даже на его взгляд.

Потом натуралисты разговорились о строении венчиков цветов, о ранговой системе растений, классах и секциях, об отличии концепции рода от концепции вида... Возможно, это был некий реванш: преподобный Мур так и сыпал английскими словами с латинскими и греческими корнями, которых, кажется, не водилось в словарях, когда доктор Блад покидал Англию. Сам Питер Блад — врач, потом заключенный и раб, а затем капитан корсаров — считал, что травы, деревья и кустарники подразделяются на съедобные, несъедобные и ядовитые или же на полезные в медицине и бесполезные, а цветы — на желтые, белые, красные и синие. Он был готов признать, что строгие правила описания растений нужны и полезны, но посвятить жизнь разработке этих правил... Впрочем, язвительный философ, который никогда не дремал в глубине его разума, тут же задал вопрос: может ли он, Питер Блад, назвать менее бессмысленным ремесло пирата?

Однако это была странная натурфилософия, не больше похожая на подлинную академическую науку, чем военная хирургия — на медицину, которой учат в университетах. Адепты этой науки, вместо того чтобы обосновывать по правилам логики познаваемость Божьего творения, пытались найти границу познаваемого опытным путем, подобно строителям Вавилонской башни, и, похоже, не видели в этом ничего неподобающего. Они бродили пешими, ездили верхом и спали на земле, как солдаты. И даже умели стрелять, хоть и скверно...

Не все рисунки преподобного Мура изображали цветы. На листках, сложенных отдельно, были пейзажи, набросанные пером или терракотой, зарисовки животных и людей. Рассмотрев добросовестно выполненные изображения аллигатора и ламантина, Питер Блад хмыкнул, а над следующим листом беззвучно рассмеялся. Эта тварь земная была прорисована не столь тщательно, набросок не мог бы служить образцом для гравюры; впрочем, беллетрист, коему пришло бы на ум живописать подвиги полковника Бишопа, так или иначе бы избрал более официальное изображение. Злобные маленькие глазки, брюзгливо выпяченная нижняя губа, изящество краба, посаженного в кружку, — если бы Гаррет Мур не был мастером ботанической иллюстрации, он мог бы стать блестящим карикатуристом.

Ученые не обращали на него внимания, занятые спором, и Блад продолжал перебирать листы. Слуги-негры, рабы и надсмотрщики, моряки и торговцы, лорды и леди. На одном из рисунков с пометкой "Барбадос" Блад узнал губернатора Стида и его супругу. Будь тут портрет еще одной знакомой ему особы, вор и пират присвоил бы его без колебаний. Однако, по всей вероятности, преподобный не был представлен мисс Бишоп или же ничего не смыслил в женской красоте.